IX. Психологические проблемы старения

 

Одним из первых вопросов, на которые требуется ответить при обсуждении психологических проблем старения, является такой: представляет ли собой старческий возраст нечто обременительное? Болезненная ли это стадия перед уходом, которую нужно приукрашивать всякими уклончивыми словами, или такой же жизненный этап, как детство, юность, средний возраст; не встает ли перед нами такая же проблема, как возникающая на любом этапе, а именно: как нам жить хорошо и как на данном этапе максимально сохранить бодрость?

Можно глубокомысленно рассуждать об искусстве жить и при этом сказать, что искусство стареть – это просто столь же важная глава, как искусство быть ребенком или юношей.

Совершенно очевидно, что старческий возраст стал привлекать к себе пристальное внимание с возникновением современного индустриального общества. Сто и даже пятьдесят лет назад старец был редкостью. Тогда человек, проживший достаточно долго, чтобы увидеть собственных внуков или правнуков, был величайшим исключением, в то время как сегодня это становится все более частым явлением. Ясно, что жизнь в старости – проблема, созданная развитием общества. В первую очередь это результат прогресса медицины, что, впрочем, составляет лишь часть общего прогресса науки и технологии.

Кроме того, можно сказать, что старость может быть определена не только в биологических или психологических терминах, но и в социальных: старческий возраст – это время, когда вы больше не должны работать. Момент, с которого вы не должны работать, в значительной мере определяется организацией промышленности. Можно представить себе, что с ростом автоматизации не только рабочие часы будут укорачиваться, но и трудоспособный возраст будет оканчиваться все раньше и раньше, так что, возможно, через пятьдесят лет любой возраст старше сорока лет будет считаться нетрудоспособным, потому что, за небольшим исключением, ни один человек старше сорока лет не будет иметь ни обязанности, ни возможности работать.

Мы в западном обществе не только добились роста продолжительности жизни, но нам повезло и в том, что мы сумели создать материальные условия для того, чтобы эта более долгая жизнь была достойной, удобной и приятной. Все мы знаем, что проблема перенаселенности в мире вызвана тем фактом, что медицина добилась успехов, но промышленность не создала или не смогла создать материальных средств для того, чтобы человечество смогло воспользоваться благодеяниями медицины. В такой ситуации происходит рост населения без соответствующего удовлетворения материальных потребностей людей, которые стали жить дольше. Мы, граждане Соединенных Штатов, как и граждане всех промышленно развитых обществ в целом, располагаем материальными средствами (и имеем их все больше и больше), чтобы подобное противоречие не возникло.

Наше современное промышленное общество создало новый возраст: старость. Теперь старость – это время, когда человек мог бы жить в безопасности и счастливо, если бы современное общество не создало также еще некоторых феноменов, не столь привлекательных и имеющих определенное влияние на проблему старческого возраста. Я буду обсуждать некоторые из них и попытаюсь связать их с проблемой старости.

Современное общество создает тип человека, которого я ранее назвал homo consu-mens – обывателя, главный интерес которого, помимо работы с девяти до пяти, – потреблять.

Это вечный сосунок. Это мужчина или женщина с открытым ртом, которые с жадностью все потребляют, – спиртное, сигареты, кинофильмы, телевидение, лекции, книги, художественные выставки, секс, – все превращается в предмет потребления.

Несомненно, для тех, кто продает все эти предметы, в такой ситуации нет ничего плохого. Они стараются развивать дух потребительства как только могут; однако если мне будет позволено использовать некоторые знания из моей собственной профессии, должен сказать, что в этом есть что-то глубоко порочное, потому что за жаждой потребления скрывается внутренняя пустота – ощущение собственной бессодержательности. С бесконечным потреблением связаны депрессия, ощущение одиночества. Доказательства такой связи мы находим в клинической практике: очень часто переедание и чрезмерные покупки оказываются результатом депрессии или сильной тревожности. Человек чувствует себя внутренне пустым или беспомощным; приобретая вещи, он стремится ощутить себя наполненным чем-то, что делает его сильным.

Естественно, это не сознательный мыслительный процесс, ведь он не предполагает рефлексии; однако таков один из неосознанных способов компенсации внутренней пустоты с помощью потребления – бесконечного и неограниченного.

Наша концепция свободы, если не иметь в виду то, что обсуждается в политических терминах, наше настоящее представление о свободе сегодня в значительной мере заключается в возможности покупать и потреблять. В XIX веке свобода по большей части означала право обладать частной собственностью и делать с ней все, что пожелаешь. Сегодня частная собственность в нашем обществе можно сказать что исчезает – по сравнению с тем доходом, который обеспечивают заработки. То, что мы ощущаем как свободу, – это в значительной мере свобода покупать и потреблять; другими словами, выбирать между очень многими разными предметами и говорить: «Я хочу эти сигареты. Я хочу этот автомобиль. Я хочу именно эту вещь, а не другую». Индивид считает, что делать свободный выбор в его власти, хотя многие из конкурирующих марок в действительности не слишком отличаются друг от друга. Думаю, что если бы многие люди честно признались в том, как представляют себе рай, он выглядел бы как огромный супермаркет, где они могли бы каждый день покупать что-нибудь новенькое и по возможности больше, чем сосед.

Такое стремление ко все возрастающему потреблению есть своего рода болезнь; опасность заключается в том, что, наполняясь потребностью в приобретениях, человек на самом деле не решает проблемы своей внутренней бездеятельности и пустоты, тревожности и депрессии, потому что жизнь каким-то образом теряет смысл.

Ветхий Завет учит: самым тяжким грехом евреев было то, что они жили без радости посреди изобилия. Боюсь, что критики нашего общества также скажут, что мы развлекается и веселимся, но живем без особой радости, хотя и пользуемся изобилием.

Я обсуждаю все это в связи с проблемами старческого возраста по той простой причине, что опасаюсь превращения пожилых в сверхпотребителей. Они могут превратиться в людей, имеющих время на потребление не только с девяти до пяти, но и с девяти до двенадцати и сделавших потребление своим главным занятием. Они могут стать людьми, к которым молодые будут относиться с некоторым пренебрежением стать полностью праздными и тратить время на то, чтобы убивать время.

Нашей странной особенностью является то, что мы прилагаем так много усилий, чтобы сэкономить время, а когда сэкономим, тревожимся, потому что не знаем, что с ним делать, и начинаем время убивать. Наша индустрия развлечений показывает нам, как убивать время, не замечая этого, приучает потреблять развлечения в убеждении, что в наших занятиях есть смысл. Мне кажется, существует опасность того, что мы превратим стареющих людей со всеми возможностями, которые они имеют, со всем их свободным временем в сверхпотребителей, которые абсолютно пассивны и убивают время на то, что эксперты называют достойным времяпрепровождением. Это, на мой взгляд, было бы просто позором.

На самом деле старческий возраст – огромный вызов и огромный шанс. Старость могла бы стать лучшим временем в жизни человека, потому что он свободен от обязанности зарабатывать на жизнь, от опасения потерять работу, от необходимости угождать начальству, чтобы получить повышение, – он действительно свободен, почти так же свободен, как во сне; как видно из сновидений, мы обладаем гораздо большим творческим потенциалом, чем когда-либо предполагали.

Пожилой человек, скажем, после шестидесяти пяти, действительно имеет шанс жить, быть активным, сделать жизнь своим основным занятием. Он также может со всей искренностью посвятить себя духовным и религиозным проблемам жизни. Думаю, в прошлой истории человечества у людей не оставалось энергии или времени на то, чтобы серьезно заняться этими проблемами.

Если вы заняты физическим трудом, вы слишком устаете; если же вы физическим трудом не заняты, то из-за своих амбиций и сомнений в успехе слишком утомлены, чтобы на самом деле задуматься о проблемах жизни. Иногда, обычно по воскресеньям, мы говорим о них. Каков смысл жизни? Кто я? Каково мое место в мире? Какова причина или цель всякой деятельности? Вот какие вопросы можно услышать на проповеди по воскресеньям, однако в будние дни нет ни времени, ни сил особенно задумываться о таких вещах.

В наступающем веке автоматизации, когда со временем людям придется работать всего десять – двадцать часов в неделю, человек впервые будет вынужден рассмотреть действительные духовные проблемы жизни.

У пожилых людей есть шанс рассмотреть их прямо сейчас, поднять эти вопросы не в теории, а как нечто непосредственно их касающееся. Кто я такой? Какова моя цель в жизни? Для чего вообще жизнь? В старческом возрасте есть шанс подумать над вопросами, составляющими часть философии жизни, над окончательной реальностью смерти, которая никого не минует, взглянуть на жизнь с точки зрения ее окончания с наступлением смерти.

Если я говорю, что жизнь кончается с наступлением смерти, я высказываю нечто, чего христиане и евреи, верящие в загробный мир, не примут. Впрочем, полагаю, в одном они со мной согласятся: даже если кто-то верит в жизнь после смерти, едва ли он ожидает, что это будет похоже на развлекательную поездку. Только то, что случится в нашей жизни здесь, сделает возможным участие в будущем существовании, которое описывают различные религии. На самом деле не имеет большого значения, верим мы или нет в определенные религиозные положения или догмы, касающиеся жизни и смерти, потому что все равно мы должны воспринять проблему смерти со всей серьезностью и не пытаться закамуфлировать ее или убежать от нее.

Некоторые фундаментальные проблемы жизни требует серьезного рассмотрения. Что является противоположностью потребителя? Что является противоположностью пустого, пассивного человека, который тратит – и, я сказал бы, напрасно – свою жизнь, убивая время?

Это очень трудно описать, но в общем главный ответ заключается в том, чтобы испытывать интерес. К сожалению, мы используем это слово так часто, что оно потеряло значительную часть своего значения, значения, связанного с его латинским корнем: inter-esse – «быть внутри» чего-то, другими словами, быть в состоянии выйти за пределы собственного «я», выйти за узкие границы, создаваемые моими амбициями, моей гордостью принадлежащей мне собственностью, моей гордостью приобретенными знаниями, моей семьей, моим супругом, моими детьми – моими, моими, моими… Это значит – забыть все подобные вещи и потянуться к тому, что напротив меня и что передо мной, будь это ребенок или цветок, книга или идея, человек или что угодно.

Испытывать интерес – значит быть активным, но быть активным в том смысле, какой вкладывали в это понятие Аристотель или Спиноза, а не современный бизнес, когда человек просто должен все время что-то делать. Любой человек, который способен посидеть час или два, ничего не делая, возможно, более активен, чем мы, все время чем-то занятые; быть активным в этом смысле, конечно, гораздо более трудно. Для пожилого человека истинная проблема – быть в силах проявлять активность в таком – внутреннем – смысле, а не внешне.

Нельзя игнорировать проблему ложной активности. Не только в сфере бизнеса, но и в других сферах люди часто обманываются насчет истинности своих чувств. Приведу пример, который, возможно, покажется не относящимся к делу, но, на мой взгляд, имеет прямое касательство к проблеме. Мистер А. подвергается гипнозу; предположим, что в 9.00 гипнотизер говорит ему, что днем, в 3.00, он снимет пиджак, если только не получит другого указания, а потом все забудет. Теперь предположим, что вы повстречались с мистером А. в 2.30. Вы поговорили о погоде, о политике и еще о чем-то, что вас интересовало в тот момент. За минуту до 3.00 мистер А. говорит: «Что-то жарко сегодня. Сниму-ка я пиджак».

Если день действительно теплый, вы подумаете, что это очень разумно; если день холодный, но отопление работает так, что вы едва это выносите, вы по-прежнему будете считать реакцию мистера А. вполне разумной. Однако если день не слишком теплый, а отопление в здании работает еле-еле, вы очень удивитесь, что мистеру А. жарко; вы можете подумать, что у него повысилась температура, и предложить ему обратиться к врачу. Тем не менее вы не усомнитесь, что мистеру А. жарко и хочется снять пиджак. Если, однако, вы присутствовали на гипнотическом сеансе, вы будете знать, что ощущение жары вызвано у мистера А. внушением гипнотизера. Интересный феномен заключается в том, что мистер А. испытывает потребность сделать нечто, что представляется ему вполне рациональным. Мистер А. не может просто ни с того ни с сего снять пиджак. Нет, он должен найти причину для своего поступка. Если вы утром не присутствовали на сеансе, вы будете убеждены, что мистеру А. действительно жарко.

Это только особый случай; такое происходит постоянно и без всякого гипноза. Мы полагаем, что чувствуем что-то, чего на самом деле не чувствуем, потому что следуем внушению, общественному мнению и т. п. Потом нам бывает нужно найти причину своих действий, которая представлялась бы мотивированной чувствами, – мы прибегаем к рационализации. Например, если вы принадлежите к культурной элите, вы, вероятно, находите, что работы Пабло Пикассо очень красивы и являются великими произведениями искусства. Если вам внушили, что Пикассо создал нечто выдающееся, вы смотрите на картину и чувствуете восхищение, хотя на самом деле вы не чувствуете ничего. Все, что имеет место, – это что у вас возникло представление о чувстве; большинство людей вполне в состоянии отличить искреннее чувство, соответствующее действительности, соответствующее тому, что происходит в их психике, от представления о чувстве, которое почти то же самое, что и настоящее чувство, за тем исключением, что им не является.

Если человек присмотрится к тому, что происходит в единственной лаборатории, которая есть у него внутри, то обнаружит, что он часто убежден, будто испытывает что-то – интерес, любовь, радость или другие эмоции, – когда на самом деле только представляет себе эти чувства.

Существует много ситуаций, когда чувства человека являются псевдочувствами: он чувствует то, что от него ожидается, в силу культурной установки; во многих случаях индивид чувствует то, что, как предполагается, должен чувствовать, и не может увидеть различия между настоящими чувствами и псевдочувствами, которые на самом деле представляют собой всего лишь мысли.

Такие псевдочувства есть нечто совершенно отличное от действительного интереса, от активного участия, от попытки прикоснуться. Чтобы жизнь была интересной, нужно испытывать интерес, иначе будет скучно, и в отчаянии человек станет хвататься за любое средство развеять скуку. Несмотря на тот факт, что о бессознательном ведется столько разговоров, и люди действительно думают об эдиповом комплексе, о кровосмесительных устремлениях и всем таком, полагаю, нет ничего столь же подавляемого, как испытываемое людьми ощущение скуки.

Неосознанная скука обрела в современной культуре необыкновенные пропорции, и успех радио, телевидения и других сходных предметов потребления возможен только потому, что человек совершенно лишен истинных ощущений. Наше общество внушает нам, что быть незаинтересованным совершенно неприлично; это по крайней мере свидетельствует о неудаче, потому что «успешный» человек чем-то да интересуется. Поэтому мы должны заменить чувство скуки на чувство возбуждения, хотя на самом деле это возбуждение часто всего лишь мысль, мотивированная установкой, согласно которой определенные ситуации или персоны должны быть волнующими.

Легко увидеть связь между тем, что я говорил об интересе и скуке, и проблемами пожилых людей, которые ничем не заняты и имеют много свободного времени.

Другой психологический аспект старения проявляется в том факте, что очень часто истинный характер человека проявляется более правдиво в старческом возрасте, чем в то время, когда человек был занят, должен был быть приятным, должен был искать и сохранять работу. Иногда люди думают, что, старея, человек автоматически деградирует. Однако это совершенно не обязательно. Раньше ему приходилось поддерживать впечатление живости, но когда это перестало быть необходимым, он просто обнаружил тот регресс, который произошел.

Мы все знаем, что на работе многие, если не большинство, стремятся демонстрировать то, что психологи называют личиной: мы хотим представить себя в том виде, который лучше всего соответствует работе, которую мы выполняем. Впрочем, если человек – хороший, очень хороший хирург, ему нет нужды надевать личину, потому что, во-первых, пациент почти не видит хирурга, а во-вторых, так счастлив, что нашел хорошего хирурга, что ему совершенно безразлично, улыбается тот или нет. Если вы – опытный сталевар, вам тоже нет необходимости быть приятным, потому что для ваших напарников значение имеют только ваши умения и возможность на вас положиться. Тем не менее сегодня в большинстве профессий в нашем бюрократизированном обществе очень важно производить приятное впечатление – иногда даже более важно, чем обладать умениями. Если вы обладаете и тем, и другим, это, конечно, достоинство, но выглядеть приятным чрезвычайно важно.

Так если вам больше не нужно быть приятным, почему бы не стать неприятным? Почему бы наконец не почувствовать: теперь я могу быть самим собой! Я не хочу этим сказать, что неприятных людей так уж много, но их достаточно, и неверно было бы относить всю неприветливость, встречающуюся у старых людей, за счет деградации, вызванной старением. Просто пожилые впервые чувствуют свободу быть самими собой.

Однако это верно не только для неприветливых людей; то же самое относится и ко многим очень добрым старикам. Если вы проявляете большую доброту в бизнесе, вы – простак, и вы почувствуете это в отношении к вам окружающих. В результате вы будете стыдиться своего добросердечия; даже если у вас возникнет желание отдать свой товар кому-то, кто не может позволить себе такой покупки, вы обнаружите, что должны подавить подобное чувство, иногда и не осознавая этого, потому что иначе, даже если такой поступок вам по карману, в силу принятой в обществе установки вы будете считаться простаком.

Когда же вы достигли почтенного возраста, вы можете почувствовать проявить свою истинную суть в позитивном смысле, так что сможете стать более добрым, чем это было позволительно в определенных социальных ситуациях в прошлом.

Я хочу сказать вот что: к добру или к худу, старый человек имеет шанс – и очень часто его использует – жить в соответствии со своим истинным характером, а не тем воображаемым, который демонстрировал, когда нужно было пробиваться наверх.

Таким образом, при любой попытке достичь понимания старых людей, на мой наверх, очень важно различать разные структуры характера, – так же важно, как когда это касается молодых людей. Я предложил бы, что при изучении старшего поколения следует обращать внимание на структуры характера и на их отличия. Огромные различия могут быть обнаружены между теми, кто любит жизнь и все живое, и теми, кто грустно отдает предпочтение смерти, кого привлекает распад и все неживое.

Я довольно подробно писал об этом в «Сердце человека», а тут только кратко упомяну основное положение, к которому хотелось бы привлечь внимание. Большинство людей считает, что жизнь любят все. К несчастью, это не так. Существует меньшинство, которое больше привлекают распад, механические предметы, все неживое. Я использую термины «некрофилия» и «биофилия» для различения групп любящих смерть и любящих жизнь.

Иногда можно заметить проявления некрофилии, например, у матери, которая просто оживает, когда говорит о болезнях своего ребенка. Если ребенок является домой, получив от чего-то удовольствие, полный жизни, такая мать почти не замечает его, но когда ребенок заболевает, она на самом деле им интересуется. Можно даже извинить такое поведение, потому что у матери есть по крайней мере основания интересоваться здоровьем ребенка. Впрочем, вы наверняка встретите людей, чье внимание особенно привлекают похороны, смерть, заболевания, чья любимая тема разговора – история их болезней; можно заметить, что для пожилых людей такое гораздо чаще становится излюбленной рационализацией их некрофилии, чем для молодых.

По мере того как мы стареем, все мы начинаем изучать медицину, у нас появляется одна болезнь, потом другая, и скоро мы становимся специалистами в различных областях – остается только надеяться, что не в слишком многих. Человек, склонный к некрофилии, обнаружив, что ему остается жить всего десять – пятнадцать лет и что смерть близка, не видит больше необходимости подавлять свои некрофильские тенденции. Теперь он может открыто проявлять интерес к болезни и смерти; он становится не только занудой, но и представляет настоящую опасность для тех, кто живет с ним рядом, потому что он с удовольствием распространяет атмосферу уныния. Для него самого, конечно, это не уныние; для него тема болезни и смерти – самая волнующая тема в мире, но для людей, любящих жизнь, это ужасно.

Если вы не знаете, что имеете дело с тем, что может в широком смысле быть названо болезнью, вы с легкостью можете поддаться этой атмосфере уныния, особенно если испытываете сочувствие к человеку, который не может перестать говорить о болезнях.

Я полагаю, что если вы привязаны к старику, нужно ясно осознавать, что такая озабоченность болезнями, смертью и похоронами вовсе не является естественным следствием старости. В большинстве случаев это скорее откровенное выражение или проявление тенденции, которая была свойственна этому человеку всю его жизнь: а именно, испытывать возбуждение от единственной вещи, возбуждаться от которой не стоит, – от распада.

Другая психологическая установка, важная для пожилых людей, касается различий между независимостью и зависимостью. Все мы независимы, у всех нас есть работа, и мы больше не принимаем денежную помощь родителей. Однако мы зависим от своих работодателей, от общественного мнения, или, если речь идет о врачах, от удовлетворенности их пациентов. Все же мы чувствуем себя независимыми, если так или иначе зарабатываем на жизнь. К несчастью, независимости или свободы не так легко достичь, как кажется. Одной из основных проблем личностного развития является проблема того, что на языке психологов может быть названо индивидуализацией: как человеку удается развиться из зародыша в чреве в независимую личность?

Это, конечно, долгий процесс. Ясно, что пока человек находится в чреве матери, он не независим – во вполне очевидном физиологическом смысле. Когда же мы рождаемся, мы становимся независимы физиологически, но остаемся зависимыми психологически. На самом деле наше существование в первые недели жизни, возможно, ближе к жизни зародыша, чем к жизни взрослого человека. Мы полностью зависим от матери. Мы не воспринимаем ее как другого человека. Как я сказал бы, мы находимся с ней в симбиотической связи. Различия между «я» и «не я» еще не существует. Для младенца весь мир – это «я», и если мать ожидает любви от своего недельного малыша, она питает иллюзию. Даже ожидая любви от годовалого ребенка, она несколько ошибается и может нажить неприятности.

Процесс превращения в «я», отдельную личность, которая связана с миром, интересуется миром и является независимой, которая обязана своим существованием лишь самой себе есть одна из основных форм развития человека.

Очень больные люди никогда не выходят за пределы первой симбиотической фазы. К такому типу психотических личностей относятся те, кто эмоционально и практически все еще хочет обитать в чреве матери, все еще хочет быть симбиотически связан с матерью или кем-то, кто ее заменяет.

Есть люди, остановившиеся на стадии, когда они хотели бы сосать материнскую грудь; другие, несколько более продвинутые, желают сидеть у матери на коленях; еще более продвинутые – держаться за руку матери или отца. По-настоящему независим лишь человек, достигший полной зрелости; он способен стоять на собственных ногах, потому что по-настоящему связан с миром, а не остается частью другой личности; его интерес и любовь направлены во внешний мир. Он может быть полностью независимым, потому что принадлежит миру, но большинство людей этой стадии не достигает.

Вы обнаружите многих, весьма преуспевающих социально и экономически, но не являющихся независимыми. На первый взгляд это незаметно, потому что положение, которое они занимают, представляется очень независимым. Так обстоит дело со многими бизнесменами и профессионалами, которые зависят от своих секретарей, жен или общественного мнения; правда, при этом они считают себя независимыми.

Хочу подчеркнуть важность этой характерологической особенности пожилых людей: очень часто оказывается, как и в случае некрофилии/биофилии, что старик проявляет признаки зависимости, и люди это признаком старения, тогда как на самом деле данный человек всегда принадлежал к зависимому типу и только теперь может себе позволить это проявить, потому что от старых людей ожидают некоторой степени зависимости. Здесь вы встречаетесь с определенной психологией старческого возраста: человек чувствует себя инвалидом или нуждается в чьей-то опеке. В нашей культуре это дает пожилым прекрасную возможность и оправдание проявлению зависимости, которая была им свойственна и в тридцать или сорок лет, но тогда оставалась неосознанной и скрывалась.

Нужно не поддаваться этому, а видеть проблему такой, какова она есть, а именно, характерологическую черту, которая была свойственна данному человеку всегда и которой теперь следует противостоять, а может быть, даже лечить, но вовсе не принимать за признак старения.

Существуют и другие важные особенности характера и характерологические различия, иногда проявляющиеся в старческом возрасте. Например, кто-то может обнаружить завистливость. Пока человек был молод, стремился вперед, был активен, его завистливость контролировалась и даже подавлялась, потому что это качество производит нежелательное впечатление. Ему приходилось скрывать зависть, если он хотел выбиться, скажем, в помощники управляющего. Нужно было проявлять совсем противоположные качества.

Однако когда этот человек стареет, зависть, которая всегда имела место, делается явной, да и человек видит больше всего того, чему можно завидовать. Такой индивид завидует молодости других людей или даже тому, что у них нет тяжелой болезни, от которой страдает он сам. Здесь снова проблема заключается в том, чтобы не обманываться: завистливость развилась не потому, что человек постарел, а скорее эта черта характера проявилась, потому что появилась возможность открыто ее обнаружить и вести себя соответственно. Человек остается таким же, каким был всегда.

Вы можете задаться вопросом: даже если я прав в своем психологическом описании, что же тут можно сделать? Во-первых, я полагаю, что даже просто осознание того, что многие характерологические особенности, которые считаются свойственными старческому возрасту, на самом деле являются проявлением черт, которые всегда наличествовали, но были скрыты, окажет помощь в том, как на них реагировать. Во-вторых, я сказал бы, что даже в возрасте шестидесяти пяти лет или старше не поздно измениться. Степень такого изменения зависит в первую очередь не от возраста. Она определяется жизненной силой, интенсивностью желания измениться, интересом и многими другими факторами.

Существуют двадцатилетние, о ком можно сказать, не пытаясь казаться всеведущим, что они никогда не изменятся, потому что в их характере не хватает чего-то; и в тридцать, и в сорок лет они останутся такими же инертными и пассивными. Я встречал семидесятилетних, которые полностью изменили свою жизнь, потому что все еще сохраняли нужную для этого живость и обнаружили, что впервые получили возможность задуматься о том, кем бы хотели быть. Я не верю в то, что старческий возраст сам по себе обязательно является фактором, препятствующим радикальным изменениям характера.

Я хочу сказать, что не следует обманываться определенными характерологическими особенностями, проявляющимися с возрастом, когда на самом деле они всегда были присущи человеку, но также не следует проявлять излишний скептицизм в отношении того, может ли пожилой человек измениться, если у него есть воля, энергия, живость и мужество.

Впрочем, нужно избегать, как уже говорилось выше, превращения пожилого человека исключительно в потребителя, в человека, которого нужно учить, как достойно проводить время в ожидании конца. Мы, таким образом, не должны проявлять какой-либо снисходительности к старикам, по крайней мере, не больше и не меньше, чем в отношении молодых людей. Не думаю, что снисходительность приемлема где бы то ни было. Вы можете сочувствовать человеку, который не преуспел в жизни и не имеет возможности исправить это, но точно такое же сочувствие мы испытываем к тридцати – сорокалетним, которые не преуспели в жизни и не могут ничего с этим поделать.

Это не проблема старческого возраста, это проблема человеческого существования, с которой сталкивается каждый из нас. Я считаю, что очень важно больше думать о том, как мы можем помочь пожилым чувствовать себя более активными, более заинтересованными и избегать пассивной потребительской жизни, которая так часто им предлагается.

Я знаю, что в этой области еще предстоит провести очень много исследований, так же как в образовании в целом. На самом деле эти две проблемы не очень различаются. Как можно сделать из студента, только потребляющего лекции, человека, активно интересующегося тем, что он изучает? Та же проблема имеет место и в отношении пожилых. Как можно помочь старику почувствовать себя более живым, чем он когда-либо был, а не потерять интерес к жизни? Думаю, что исследования в этом направлении окажут людям огромную помощь. Как сделать интерес более активным? Достигается ли это дискуссиями, чтением, пробуждением внимания к искусству и даже к политике? Когда я упоминаю политику, я не имею в виду чтение вашей любимой газеты и одобрение прочитанного; я говорю о пробуждении, вынесении суждений, критическом взгляде на события, видении реальности, взятии на себя ответственности; другими словами, реагировании на происходящее, реагировании, которое пристало человеку.

Суммируя, можно сказать, что пожилому человеку, как и молодому, следует стараться быть более отзывчивым к окружающему миру; это то же самое, что и проявлять ответственность. Старый человек должен уяснить себе, что рекреация может стать ре-креацией – новой способностью проявить креативность, и для этого ему не нужно становиться художником или поэтом или приобретать новую профессию; все, что ему нужно, – это быть живым, то есть искренне интересоваться окружающим миром.

 

[1]В силу самого факта. – Примеч. пер.

 

[2]К человеку. – Примеч. пер.

 

[3]К сожалению, лишь очень немногие авторы пытались приложить пересмотренный психоанализ к проблемам марксизма и социализма; поэтому мне приходится в основном ссылаться на собственные работы, начиная с 1930-х годов, в частности, на «Догмат о Христе» (The Dogma of Christ. N.Y.: Rinehart and Winston, 1963), «Психоаналитическая характерология и ее важность для социальной психологии» (Psychoanalytic Characterology and Its Relevance for Social Psychology // The Crisis of Psychoanalysis. N.Y.: Rinehart and Winston, 1970), «Бегство от свободы» (Escape from Freedom. N.Y.: Holt, Rinehart & Winston, 1941), «Здоровое общество» (The Sane Society. N.Y.: Holt, Rinehart and Winston, 1955), «Концепция человека у Карла Маркса» (Marx’s Concept of Man. N.Y.: Frederick Ungar & Co., 1961), «По ту сторону порабощающих нас иллюзий» (Beyond the Chains of Illusion. N.Y.: Pocket Books: Credo Series, ed. R.N. Anshen, 1962), в которых исследуется связь между теориями Маркса и Фрейда. Среди других авторов, пишущих с марксистско-психоаналитических позиций, наиболее значимым является В. Райх, даже если между его и моими теориями есть мало общего. Попытки Сартра разработать марксистски-ориентированный гуманистический анализ страдают от того, что он обладает малым клиническим опытом и в целом подходит к психологии поверхностно, пусть и излагает свои взгляды блестящим языком.

 

[4]См. подробное обсуждение этого в моей работе «Сердце человека, его гениальность в добре и зле» (The Heart of Man, Its Genius for Good and Evil. N.Y.: Harper and Row, 1964).

 

[5]Человек потребляющий. – Примеч. пер

 

[6]Так, например, деструктивность, присущая немецкой мелкой буржуазии, проявилась, только когда Гитлер предоставил ей возможность найти себе выражение.

 

[7]Этот метод впервые был использован мной совместно с Э. Шехтелем, П. Лазарфельдом и другими в Институте социальных исследований Франкфуртского университета в 1931 году, а позднее – в Колумбийском университете. Целью исследования было определение частоты авторитарных/неавторитарных характеров среди немецких рабочих и служащих. Результаты довольно точно совпали с фактами, показанными последующим историческим развитием. Тот же метод был использован при психологическом исследовании, поддержанным Фондом психиатрических исследований и проводившимся под моим руководством и с участием Т. и Л. Шварц и М. Маккоби, в маленькой мексиканской деревушке. Статистические методы, разработанные Л. Макквитти, сделали возможной обработку с помощью компьютера сотен тысяч отдельных ответов таким образом, что ясно выявлялись синдромы типичных связанных характерологических черт. См. Фромм Э., Маккоби М. Социальный характер в мексиканской деревне. Социо-психоаналитическое исследование. Энглвуд Клиффс: Прентис Холл, 1970 (E. Fromm and M. Maccoby, Social Character in a Mexican Village. A Sociopsychoanalytic Study (Englewood Cliffs: Prentice Hall, 1970); Фромм Э. Немецкие рабочие и служащие в канун возникновения Третьего Рейха. Социо-психоаналитическое исследование. Штуттгарт: Дойче Верлаг Анштальт, 1980 (E. Fromm, Deutsche Arbeiter und Angestellte am Vorabend des Dritten Reiches. Eine sozialpsychologische Untersuchung, edited by W. Bonss.(Stuttgart: Deutsche Verlags-Anstalt, 1980).

 

[8]Интересно отметить, что Маркс использовал термин «вытеснение» – Verdrangung – в «Немецкой идеологии». Роза Люксембург говорила о бессознательном (в логике исторического процесса) как возникающем раньше сознания (в субъективной логике человеческого существа) в работе «Ленинизм или марксизм» (издание на английском языке: The Russian Revolution and Leninism or Marxism? Ann Arbor: University of Michigan Press, 1961).

 

[9]Для сравнения: моя концепция «универсальной гарантии средств к существованию» в «Здоровом обществе» (The Sane Society. N.Y.: Holt, Rinehart and Winston, 1955).

 

[10]См. Мэйо Э. Человеческая проблема индустриальной цивилизации (The Human Problem of an Industrial Civilization. N.Y.: The Macmillan Co., 1946).

 

[11]Человек потребляющий. – Примеч. пер.

 

[12]Проблему еще более усложняет тот факт, что по крайней мере 20 % американского населения живет в условиях нехватки, как и население некоторых стран Европы, в особенности социалистических стран, которые еще не достигли удовлетворительного уровня жизни, и что большинство жителей Латинской Америки, Азии и Африки все еще страдает от недоедания. Любой аргумент в пользу ограничения потребления встречает другой аргумент: для большинства человечества требуется увеличение потребления. Это совершенно верно, но существует опасность того, что даже в странах, которые сейчас бедны, идеал максимального потребления будет направлять усилия и формировать мировоззрение и тем самым будет продолжать действовать, даже когда будет достигнут уровень оптимального (а не максимального) потребления.

 

[13]Необходимые ограничения рекламы, и более того, изменения производства в направлении большего предоставления общественных услуг, на мой взгляд, едв