на основе ряда ведущих измерений 6 страница

Парадоксальная инструкция терапевта создала ситуацию, в которой сын перестал быть полезным отцу посредством своего симптоматического поведения, поскольку теперь оно стало вызывать у отца невыносимую тревогу. Последний, наконец, принял на себя ответственность за отношения с сыном и стал уделять ему больше времени, разговаривая с ним и принимая участие в его проблемах. Итак, была установлена однолинейная иерархия — с отцом, занявшим истинно родительскую, превосходящую позицию, и сыном, у которого больше не было нужды использовать свой симптом и защищать отца.

Энурез мальчика не возобновлялся, и несколько сессий муж и жена провели, обсуждая свои супружеские проблемы. Муж признался, что проявлял безответственность в отношениях с другой женщиной, чувствуя к ней влечение и одновременно тяготясь им. Он сравнил себя с котом на раскаленной жестяной крыше. Супруги восстановили свои интимные отношения, и оба остались чрезвычайно довольны этим обстоятельством, поскольку около полутора лет муж не испытывал к жене сексуального интереса. С улучшением отношений между мужем и женой терапия подошла к завершению. В ходе курса терапии мать бросила курить, а сын отказался от риталина, который принимал в течение нескольких лет как средство против гиперактивности. Поведение подростка настолько улучшилось, что о его гиперактивности никто не вспоминал.

 

Стратегия 2: Родитель просит, чтобы ребенок притворился, будто страдает симптомом. Вместо того чтобы поощрять сам симптом, терапевт побуждает ребенка лишь сделать вид, что он страдает симптомом. Родителей также можно склонить к тому, чтобы и они сделали вид, будто помогают своему ребенку, когда тот изображает, что у него есть проблема. В подобной ситуации у ребенка нет необходимости действительно прибегать к симптому, защищая родителей от самих себя. Вполне достаточно представить, будто он существует, чтобы оказаться в фокусе родительской заботы. Но и озабоченность родителей также будет не вполне натуральной. Ситуация таким образом выльется в игру, в нечто такое, что происходит лишь как бы всерьез, а по сути является шуткой. Бейтсон (1972, с. 180) следующим образом описывает подобный процесс на примере игры животных: “Шаловливые щипки символизируют укус, но они отнюдь не означают того, что означал бы подлинный укус”. Иначе говоря, притворный симптом символизирует обладание проблемой, но он вовсе не означает того, чем этот симптом действительно является в жизни. Например, головная боль ребенка может означать трудности, которые отец терпит на работе. “Притворная” головная боль является всего лишь символом его “реальной” головной боли, оставаясь вне связи с трудностями отца, преследующими его на работе.

Предписание симптома “понарошку” — менее принуждающая и ограничивающая техника по сравнению с предписанием симптома “в натуре”. Она допускает менее структурированный тип реагирования. Реакция на парадоксальную директиву терапевта, предписывающую сам симптом, включает две альтернативные возможности: симптом либо активизируется, либо проходит. Реакция на предписание имитировать симптоматическое поведение практически непредсказуема, поскольку предполагает большую спонтанность и творческую насыщенность.

Пример девочки-подростка и ее семьи может служить иллюстрацией подобной стратегии.

Случай 6. Эпилептические припадки

Пятнадцатилетняя девочка была направлена к терапевту по причине эпилептических припадков, которые периодически настигали ее, не поддаваясь действию никаких лекарств. Как правило, припадок возникал посреди ночи. Громкие стенания девочки будили родителей и других детей, которые сочувственно собирались все вместе, толпясь вокруг ее кровати и стараясь помочь всем, чем только можно. Временами припадки происходили и днем, в момент бодрствования девочки, заставляя их содрогаться при мысли, какой вред может быть причинен ребенку этой внезапностью. Пациентка была госпитализирована. Вскоре врачи оказались свидетелями одного из ее ночных припадков. Итак, был зафиксирован не вызывавший никаких сомнений большой судорожный припадок с обычными для него сопутствовавшими явлениями и фазой помраченного сознания, которой тот завершался. Через некоторое время девочку выписали из больницы и направили на психотерапию. Считая, что припадки в данном случае являются физиологической реакцией, вызванной причинами эмоционального порядка, лечащий врач надеялся, что с помощью психотерапии их частота сократится.

В момент первой встречи родители — особенно отец — казались чрезвычайно озабоченными и обеспокоенными тем, что происходило с их дочерью. Они в деталях описывали симптомы болезни, а также историю ее развития. Брат и сестра также проявляли высокую заинтересованность и охотно, без понуканий со стороны добавляли новые штрихи к уже сказанному. Сама девочка в основном смущенно молчала. Терапевт склонялся к мысли, что ее недуг выполнял в семье протективно-защитительную функцию. Однако никаких свидетельств, подтверждающих истинность этого предположения и позволяющих понять, чем именно вызвана данная функция и на что она направлена, пока не было (если не считать того очевидного обстоятельства, что заболевание девочки вносило в жизнь семьи некоторое оживление). Во время сессии терапевт попросил пациентку попробовать испытать состояние припадка прямо здесь, в терапевтической комнате, а остальных членов семьи (мать, отца, брата и сестру) проделать все, что они обычно делали, когда припадок случался в домашних условиях. Девочка легла на пол в окружении членов семьи и начала в конвульсиях содрогаться и издавать крики, стараясь пережить приступ болезни. Семья склонилась над ней. Особенную озабоченность проявлял отец, поддерживая и поощряя дочку в ее усилиях и подсказывая ей, что она должна делать. Тем не менее, девочка не очень преуспела — настоящий припадок остался недостижимым. И тогда терапевт попросил пациентку сделать вид, как будто у нее припадок, а семью — точно так же условно проделать все то, что они обычно делают в подобных обстоятельствах. Девочка начала биться в конвульсиях, пожалуй, с несколько большим энтузиазмом, а семья склонилась над ней, с еще большим усердием помогая ей и поддерживая ее (особенно отец).

Это предписание было дано семье в сопровождении следующего аргумента: если девочке поначалу удастся регулировать наступление припадка (вызывая его произвольно), то впоследствии она также свободно сможет управлять его прекращением или отменой. Но поскольку пациентка не могла вызывать припадок волевым усилием, то лучшее, что в этих условиях остается, — притвориться, словно она переживает приступ болезни. Тем самым маленькая пациентка получает возможность потренироваться в контроле болезненных проявлений. Семья должна помогать девочке, ин­струк­тируя и направляя ее таким образом, чтобы припадок казался как можно более достоверным.

Родителям было предложено разыгрывать этот сценарий дома каждый вечер с участием всех домашних. Если “припадок” случится ночью, вся семья должна пробуждаться ото сна. От девочки, как главной героини спектакля, зависела подлинная достоверность приступа. Не имело значения, в котором часу ночи могло начаться это действо, как и то обстоятельство, насколько родители чувствовали себя уставшими. Задача терапевтического предписания подобного рода — изменение того образа действий, посредством которого члены семьи привычно защищали друг друга.

После первого же интервью припадки прекратились. Девочка, раньше такая послушная и робкая, стала выходить из дома, не ставя домашних в известность и не спрашивая у них разрешения. От ее примерного поведения не осталось и следа. Тогда родителям была дана рекомендация установить для дочери определенные правила и не оставлять без последствий их нарушение. С девочкой стали обращаться так же, как с другими детьми, ничем ее не выделяя.

Терапевт ушел в недельный отпуск и, вернувшись, застал семью на вершине кризиса. У пациентки начались галлюцинации: однажды ночью в ее комнате “возник” светловолосый, зеленоглазый мужчина, который напал на нее, а потом убил брата и сестру. Как безумная, девочка носилась вокруг дома. Отцу с трудом удалось поймать и слегка успокоить дочь. Поведение пациентки было очень близко к картине ее поведения в состоянии припадка, а действия отца, в свою очередь, также воспроизводили его обычную реакцию. Родители обратились в службу дежурной психиатрической помощи, врач которой не решился ставить диагноз шизофрении, хотя и склонялся к нему. Он и посоветовал вновь обратиться к терапевту.

В последующие дни пациентка продолжала говорить о своем страхе перед этим светловолосым, зеленоглазым мужчиной, который, как она утверждала, угрожал изнасиловать ее и следил за ней. Через некоторое время вся ближайшая округа включилась в поиски маньяка, так как, по словам девочки, она видела его снова. Поскольку население района являлось в основном чернокожим, преступник с такой приметной внешностью был бы с легкостью обнаружен. На этом основании родители пришли к выводу, что девочка лжет. Ее просто охватывал какой-то непонятный ужас перед этим светловолосым и, теряя контроль над собой, она бросалась бежать куда глаза глядят. Эти эпизоды были подобны вспышкам гнева, да и возникали они в тех случаях, когда дочь не хотела делать то, чего требовали от нее родители.

Терапевт воспроизвел с семьей ту ночь, когда пациентка бы­ла одержима идеей, что светловолосый маньяк убил ее брата и сестру, а отец успокоил дочь, силой заставив подчиниться се­бе. Заканчивая встречу, терапевт предложил семье проиграть собы­тия этой драматической ночи дома, по уже знакомой им схеме, предлагавшейся ранее для припадков. Если девочка проснется ночью, все они должны подняться со своих постелей и повторить пред­ставление.

Терапевт переформулировал действия девочки, истолковав их как дурное поведение, взбалмошность и непослушание, и настроил родителей на то, чтобы они установили строгие правила и держали дочь в подчинении. Если девочка убежит, родители должны весь следующий день никуда не отпускать ее из дома. Через несколько дней подобные эпизоды прекратились, непослушание сгладилось, девочка стала казаться более зрелой и ответственной.

На протяжении всего времени терапевт оказывал особую поддержку отцу, который ранее был полностью поглощен состоянием дочери, помогая ей пережить болезнь. Теперь, когда дела дочки пошли на поправку и она все больше времени проводила вне дома, он чувствовал себя опустошенным и ссорился с женой.

По прошествии нескольких месяцев после окончания терапии родители пациентки вновь позвонили в консультацию и сообщили, что у дочери возобновились ночные приступы. Состоялась встреча, на которой, как и ранее, был разыгран эпизод с припадком. Члены семьи получили ту же инструкцию: девочка должна симулировать припадок, а члены семьи представить все дальнейшее, что обычно в подобном случае происходило дома. В конце сессии родители обратились к терапевту с просьбой написать письмо, которое удостоверяло бы, что хрупкое здоровье пациентки находится под угрозой и претерпевает ухудшение по причине неудовлетворительных жилищных условий, и содержало бы заключение о необходимости переселения семьи в более комфортный дом-новостройку. Терапевт согласился (хотя в письме он ссылался на нервозность и страхи, присущие детям вообще). До этого момента терапевт полагал, что симптом пациентки является разновидностью протективно-защитительной функции. Теперь стало очевидным, что болезнь девочки приносит домочадцам и материальную выгоду. И тогда терапевт заявил супругам, пациентке и остальным детям, что в будущем он будет счастлив помочь им любым доступным для него способом, вне зависимости от того, страдает девочка припадками или нет. Таким образом, пациентка перестала испытывать нужду в болезни, чтобы иметь возможность помогать своей семье. На протяжении последующих двух лет припадки не повторялись, хотя девочка обходилась без лекарств; в ее поведении также не отмечалось никаких отклонений.

 

Стратегия 3: Родители просят ребенка сделать вид, как будто он оказывает им помощь. Когда ребенок защищает своих родителей посредством симптоматического поведения, он помогает им неявным образом. Симптоматическое поведение утрачивает свою необходимость, если ситуация становится эксплицитной, то есть выстраивается таким образом, что ребенок получает возможность открыто защищать своих родителей. Обычно, когда у ребенка возникает проблема, внешне, с точки зрения внутрисемейной иерархии, родители занимают относительно него позицию превосходства. Однако неявно они находятся в подчиненной позиции, так как симптом ребенка наделяет его властью. Если терапевт убедит родителей открыто встать в подчиненную позицию по отношению к ребенку, и та, и другая сторона невольно окажет сопротивление искусственности подобной иерархической организации, и семья реорганизует себя таким образом, чтобы родители вновь заняли подобающую им позицию старшинства и ответственности.

Такой подход предполагает, что родители должны до некоторой степени притвориться, будто находятся в подчиненном положении, симулировать свою потребность в помощи и защите со стороны сына или дочери, а не занимать подобную позицию на самом деле. Когда родители “прикидываются” нуждающимися в помощи ребенка, у того возникает желание подыграть им, всем своим видом показывая, что он оберегает и защищает их. Таким образом, у ребенка больше не возникает необходимости прибегать к тем скрытым формам помощи, которые обеспечивает симптом, поскольку родители открыто просят его помочь, а он в ответ так же открыто помогает им. Участвуя в подобном представлении, и родители, и ребенок вовлекаются в игровые отношения друг с другом. Один из аспектов неконгруэнтной иерархии, выражающийся как раз в том, что ребенок занимает относительно родителей позицию превосходства, также находит место в подобной игре. И хотя все это происходит не “взаправду”, а только “понарошку”, тем не менее проблема иерархической неконгруэнтности получает здесь разрешение. Чтобы прояснить этот подход, ниже приводится ряд примеров.

Случай 7. Ночные кошмары*

Эту женщину заставили обратиться к терапевту страхи, которые преследовали по ночам ее десятилетнего сына. Кроме мальчика, в семье имелось еще трое детей — две старшие дочери и совсем маленький сынишка. Женщина была пуэрториканкой и немного разговаривала по-английски. Трое старших являлись детьми от первого брака, закончившегося разводом. Второй муж женщины умер. Очевидно, существовал еще и третий мужчина, так как возраст малыша измерялся всего лишь несколькими месяцами. Однако в начале терапии мать отрицала наличие мужчины, живущего в ее семье. Как выяснилось позже, она боялась потерять пенсию, если станет известно, что она получает материальную поддержку со стороны партнера.

Сын казался неразговорчивым и чем-то озабоченным. Терапевт и супервизор решили, что мальчик обеспокоен судьбой матери, которая потеряла двух мужей, была бедна, не владела как следует английским и завела отношения с мужчиной, утаивая ото всех свою связь с ним, хотя этот мужчина являлся отцом ее ребенка.

Поскольку мальчика мучили ночные кошмары, терапевт опросил всех членов семьи, что им известно об этих снах или видениях. Оказалось, что из всей семьи только мать и сын видят страшные сны. Матери часто снилось, что кто-то страшный вламывается в ее дом, а мальчик описывал один из своих периодически повторяющихся снов, в котором на него нападает ведьма. Терапевт поинтересовался, что обычно происходит вслед за тем, как мальчик пробуждается от ночного кошмара. Мать ответила, что, как правило, она забирает сына в свою постель и уговаривает его обратиться мыслями к Богу и помолиться, а затем осеняет его крестом, чтобы защитить от дьявола. Она пояснила, что, по ее мнению, в проблемах мальчика угадываются не иначе как происки самого дьявола.

Таким образом, возникла гипотеза, что ночные кошмары маленького пациента служили одновременно и метафорическим выражением материнских страхов и попыткой помочь ей. Когда ребенок переживает испуг, матери необходимо быть отважной и сильной. Взяв себя в руки, она всегда должна быть готова подбодрить и защитить его. Словом, мать не имеет права на свой собственный страх, если страхи мучают сына. Но когда она защищает его, то внушает ему еще больший страх, толкуя о Боге и дьяволе. Мать и сын оказались пойманными в ловушку, которой служила ситуация, где они оба старались помочь друг другу, прибегая к негодным средствам.

На первой сессии терапевт попросил членов семьи разыграть сцену, как будто все они находятся дома, когда маме вдруг слышится, что кто-то ломится в дверь и ее охватывает страх. Одна из сестер взяла на себя роль вора, который старался проникнуть в дом; мальчик должен был защищать мать. Таким образом, женщине предстояло не столько показать, что она действительно нуждается в помощи сына, сколько сыграть, как будто ей необходима его помощь*. От мальчика требовалось, чтобы он представил, будто помогает матери, защищая ее от воображаемого вора. Потребность матери в помощи теперь была включена в игру и в игре стала предметом ответной заботы сына, желанной для него возможностью показать, как он ей нужен и как может быть полезен.

У семьи вышли накладки с игрой: матери не терпелось самой дать отпор “вору”, не дожидаясь, пока сын придет на помощь. Терапевт вынужден был попросить участников игры повторить сцену с самого начала. “Неудача”, которая постигла исполнителей, не сумевших точно выполнить замысел терапевта, содержала сообщение, что мама — сильный, самостоятельный человек, способный защитить себя самостоятельно, и она не нуждается в опеке сына. Данный эпизод служит примером того, насколько непредсказуемы события, которые может повлечь за собой игра, построенная на основе “как будто”. В данном случае у матери была возможность прореагировать самыми разными способами, но она выбрала этот единственный. Если бы терапевту вздумалось использовать интервенцию, предписывающую матери любым способом доказать окружающим, что она сильна и не нуждается ни в чьей защите, вряд ли ей удалось бы придумать что-либо более удачное.

Когда задуманная сцена, наконец, была успешно осуществлена и сын справился со своей ролью, напав на вора, все расселись по своим местам, чтобы обсудить общую игру. Терапевт слегка пожурил мать за то, что она недостаточно выразительно изображала страх и не постаралась сдержать свой напор, чтобы дать возможность сыну отразить нападение вора. Мать возразила в ответ, что она взрослый человек, умеющий защитить себя, и поэтому заданная роль была для нее особенно трудной. Так произошло самопроизвольное послание от матери к сыну, в котором женщина прямо утверждала, что не нуждается в его опеке.

Терапевт попросил семью в течение следующей недели каждый вечер собираться вместе, чтобы повторить прежнюю сцену. В том случае, если мать услышит ночью, что сын вскрикивает во сне, ей следует подняться, разбудить его и сестер и всем вместе повторить указанную сцену. Они должны все это проделать, невзирая ни на позднее время, ни на степень своей усталости и желание спать. Цель подобного предписания — помочь матери и сыну изменить привычный и далеко не самый удачный способ, которым они до сего дня защищали друг друга.

Ночные кошмары оставили сына. Но семья еще несколько недель посещала терапевта, поскольку у них накопились другие проблемы различного характера. Терапевт помогал матери и мальчику наладить отношения со школой, улучшить поведение и успеваемость сына. Однажды на сессию пришел отец самого младшего ребенка, и терапевт, хотя и без особого успеха, уговаривал его уделять пасынку чуть больше внимания. Мать предприняла спе­циальные шаги, чтобы сблизить сына со сверстниками, пристро­ив его в подростковый рок-ансамбль и футбольную команду. Терапевт поддержал мать в ее работе в качестве преподавателя танцев и помог уладить некоторые проблемы в отношениях с отцом ее младшего.

К контрольной встрече, состоявшейся через год, бывший пациент настолько хорошо успевал в школе, что мать решила купить ему в награду велосипед. Сама она стала социальным работником в центре психического здоровья.

В этом терапевтическом процессе можно выделить две стадии. На первой — посредством парадоксальной интервенции — были блокированы те неудачные формы, с помощью которых мать и сын помогали друг другу. На второй стадии действия терапевта были направлены на то, чтобы придать матери сил и уверенности в себе, побудив ее взять на себя ответственность за отношения сына со школой, его общение со сверстниками, собственную работу и устройство семейной жизни.

Случай 8. Головные боли

Супруги обратились в консультацию из-за того, что их семилетнего сына часто мучили головные боли. При этом родители настолько неопределенно говорили о проблеме мальчика, что нельзя было понять, с какой частотой возникают эти боли и менялось ли состояние ребенка за последнее время в ту или иную сторону. Упоминались и поведенческие проблемы в школе, хотя также оставалось неясным, что это за проблемы (по-видимому, они были решены посредством перехода из одной школы в другую). Мать предполагала, что сын ревновал родителей к своей пятилетней сестре, смышленой и способной девочке. Отец соглашался с этой версией. Мать и отец говорили о сыне таким образом, что терапевту было не просто понять, относится ли сказанное больше к сыну или к отцу.

Неопределенность и растерянность, сопровождавшие рассказ родителей о проблеме мальчика, выбор слов, отвечавший скорее описанию взрослого, нежели ребенка, смазывание различий, из-за которого невозможно было понять, говорят они о сыне или об отце, — все это вместе склоняло терапевта к гипотезе, что именно отец переживал какие-то настолько болезненные для супругов проблемы, что представлялось совершенно невозможным касаться их. И тогда родители установили этот паттерн — говорить о трудностях сына в такой метафорической форме, которая позволяла бы за­тронуть неблагополучие отца. Позже подтвердилось: да, у отца действительно возникли серьезные проблемы. Он лечился от алкоголизма, существовала реальная опасность, что его уволят с работы и, кроме того, он написал роман, который нигде не мог опубликовать. Цель терапии в данном случае можно было определить следующим образом: освободить ребенка от необходимости служить метафорой, которую родители использовали, чтобы обсуждать проблемы отца.

Обычно сын заговаривал о головной боли, когда после школы приходил домой и заставал отца, который также, только что вернувшись с работы, пребывал в ужасно подавленном настроении. На первой сессии терапевт попросил семью разыграть сцену, в которой отец должен был представить, что он вернулся вечером домой, испытывая страшную головную боль. Сыну следовало утешить его, втягивая в игру и отвлекая тем самым от боли. Перед ним также ставилась задача: определить, действительно ли у отца болит голова и не симулирует ли он. Для этого мальчик должен был задавать отцу вопросы о том, как тот себя чувствует и как у него прошел день. От отца требовалось, чтобы он рассказывал о воображаемых проблемах на службе и избегал признаний о подлинных неприятностях. В то время как отец и сын вели этот разговор, мать и дочь должны были изображать, будто готовят обед (когда в ходе терапии дается установка на игру, в ней должны участвовать все члены семьи без исключения).

Терапевт попросил родителей исполнять эту сцену дома каждый вечер в течение недели. Отцу предписывалось, едва он войдет после работы в дом, сразу же приступать к инсценировке головной боли. Сын должен был утешать его и ободрять, а отец всячески “темнить”, ничем не выдавая, действительно ли он чувствует головную боль или только симулирует ее. Между тем матери и дочери нужно было заниматься приготовлением обеда.

Семья добросовестно следовала указаниям терапевта и по прошествии недели сообщила, что мальчику стало гораздо лучше. Они проигрывали этот спектакль еще в течение трех недель, пока головные боли у ребенка полностью не исчезли.

Гипотеза, побудившая терапевта избрать такого рода интервенцию, строилась на предположении, что мальчик защищает отца, вызывая в себе симптом, требующий проявлений родительской заботы и, таким образом, заставляет отца взять себя в руки, собраться ради помощи сыну, вместо того чтобы печалиться о собственных проблемах. Кроме того, ребенок обеспечивает метафору, которая дает родителям возможность обсуждать проблемы отца, не затрагивая их напрямую, и таким образом спасает их от болезненных стычек.

Побудив отца к ежедневному притворству, будто тот страдает от головной боли, и оправданию ее ссылками на воображаемые служебные проблемы, терапевт создал ситуацию, когда сын утратил возможность понимать, на самом ли деле отец расстроен или нет, а вместе с этим и возможность помогать ему привычным для себя образом. Одновременно терапевт подсказал и новый способ помощи отцу: сын должен был играть с ним и вести разговоры. Таким образом, сын перестал нуждаться в головной боли как средстве помощи отцу. Метафорой отцовских проблем (и предметом шутливого обсуждения в процессе игры) стала его же собственная воображаемая головная боль. И мальчика с его симптомом уже никто больше не использовал как метафору чужих проблем.

Проблема головной боли пришла к благополучному разрешению, но мать жаловалась, что сын пристает к своей сестре, всячески досаждая ей. Малышка обычно с плачем и жалобами на брата бежит к матери, ну и та, конечно, вынуждена делать выговор сыну. Терапевт попросил мать представить себя в роли дочки, а мальчика — поддразнивать и задевать ее, как это он обычно делает по отношению к сестре. И тогда мать с визгливым плачем должна бежать к своей маленькой дочке, выступавшей в роли мамы, чтобы услышать от нее слова: “Не беспокой меня. Это твои проблемы”.

Эта сцена повторялась несколько раз на протяжении сессии, к великому удовольствию семьи. Также была дана инструкция, чтобы всякий раз, когда мальчику захочется “подзавести” сестру, он, вместо сестры, должен задевать мать. Та, в свою очередь, с плачем бежала к дочке, чтобы в ответ на свою жалобу услышать, что со своими проблемами ей следует справляться самостоятельно. Мать и дети следовали данной инструкции в течение двух недель, после чего отношения между братом и сестрой улучшились настолько, что мать вообще перестала замечать в них какие-либо проблемы. Сын, которому вменялось в обязанность инициировать игру, приводя в действие всю цепочку последовательных взаимодействий, на протяжении первой недели открывал ее несколько раз, потом все реже и реже, пока она не исчерпала себя.

Посредством описанной игровой процедуры терапевт ввел в детско-родительские отношения один из аспектов неконгруэнтной иерархии, при которой дети занимают позицию “над” матерью. Это парадоксальная инструкция, провоцирующая, подталкивающая мать к более зрелому и компетентному поведению и вынуждающая ее вспомнить о существующей между поколениями границе, проведя условную черту между собой и детьми. Терапевт также лишил мальчика власти, забрав у него контроль над симптомом, когда расписал все его действия, как и кого он должен “поддразнивать” и “заводить”. Семья достигла такого решения проблемы, при котором брат и сестра перестали занимать позицию “над” матерью, изводя ее своими ссорами и взаимными упреками, а мать больше не жаловалась на свою неспособность справиться с детьми и с трудностями их взаимоотношений.

Семья пришла на завершающую встречу как раз перед каникулами. Отец, нередко пребывающий в угнетенном состоянии, и на этот раз выглядел сумрачным. Терапевт решил облегчить тяжесть, лежавшую у него на душе, чтобы семья смогла отправиться на отдых в более веселом настроении. Он попросил отца сделать вид, что тот находится в состоянии ужасной депрессии — словно пережил жизненный крах и сейчас должен объявить об этом семье. Однако, открываясь семье, он должен найти веские причины, оправдывающие его состояние. Как только отец начал игру, терапевт принялся критиковать его: мол, играет он неубедительно, депрессию изображает из рук вон плохо, а главное — не может найти убедительных доводов, объясняющих крайнюю подавленность его состояния. Так как терапевт продолжал критически отзываться об игре мужа, жена бросилась ему на помощь, утверждая, что это очень трудно — изображать депрессию. Наконец, терапевт принял в качестве “достаточного” для депрессии основания жалобу отца на то, что он не способен починить водопроводный кран у себя дома. Под конец сессии отец рассуждал о том, как нелегко человеку, находящемуся в нормальном и даже хорошем расположении духа, изображать такую вещь, как депрессия.

Супруги получили импульс изменить присущий им способ взаимодействия, выражавшийся в том, то муж вечно чувствовал себя угнетенным, а жена неизменно старалась поднять его дух. Когда муж, изображая депрессию, подвергся нападкам со стороны терапевта, находящего его исполнение неубедительным, жена не просто поспешила оказать супругу поддержку — дескать, муж не может изображать депрессию, если не чувствует ее, — но сделала это намного охотнее, чем обычно, когда ей приходилось вытаскивать его из состояния депрессии, в котором тот действительно пребывал. Новый способ взаимодействия между мужем и женой был достигнут в процессе шутливо-игрового представления типа розы­грыша.

Когда семья только обратилась к терапии, сын выступал метафорой трудностей отца, и его симптомы служили для отца своего рода защитой. Ссоры между братом и сестрой являлись аналогией тех трудностей, которые существовали между супругами. Скрытое в них послание давало понять: муж ревниво относится к способностям и интеллекту жены. Жена на самом деле совершенно забросила свою карьеру, целиком посвятив себя поддержке мужа, периодически погружавшегося в депрессию. К концу терапии дети больше не стремились опекать и защищать своих родителей, симптомы исчезли. Что касается родителей, то они теперь с большей открытостью обсуждали общие проблемы, добиваясь их разре­шения.