Сломанные крылья

Беатрис лечилась дома, довольная тем, что может вернуться в свой любимый Ла Питанс. Я вставал каждое утро в шесть тридцать на пробежку. Покинув дом, я бежал вдоль стены аббатства и сворачивал в первый проселок, который вел вверх на холм, мимо строя гримасничающих гаргулий. Я рассматривал их краем глаза, в то время как Радовски, наша такса, с лаем носился вокруг. Большой, ровный отрезок справа, рядом с церковью, затем еще один подъем, чтобы добраться до леса. К этому времени мои ноги уже болели. Тропинка спускалась обратно, влево и вниз, так что я немного набирал скорость. Радовски уже опережал меня метров на двести и ждал в конце аллеи. Мы выходили на межу, отделявшую виноградники от леса. Отсюда открывалась панорама Марны, вьющейся по долине, которая часто была затянута туманом. Я чувствовал себя так, как будто мы были на вершине мира.

Сначала я пробегал сто метров и сдавался. Но я бежал все дальше с каждым днем. Через месяц я мог пробежать всю петлю в три километра через лес и виноградники, ни разу не остановившись. Скоро мне уже стало недостаточно проделывать этот маршрут даже два раза подряд, так что однажды вместо того, чтобы повернуть назад, когда я достиг конца виноградника, я свернул направо в лес по неровной скользкой тропинке. Через несколько месяцев я мог пробежать и по ней, не останавливаясь. Я с легкостью проделывал путь в десять километров каждый день. Радовски теперь бежал за мной.

Потом у меня появился друг, который стал бегать со мной. Он был воистину неутомим и рассказывал анекдоты, в то время как я экономил силы. По выходным мы пробегали по двадцать пять километров, а скоро уже и по тридцать. Я чувствовал себя так, как будто родился заново. От горшка два вершка, мой семилетний сын легко трусил рядом со мной. Я и сейчас вижу, как он стартует, легконогий и жизнерадостный. Он унаследовал мое стремление пройти еще один лишний километр. Я бегал на всех континентах мира.

Через некоторое время я пробегал по пятьдесят километров каждые выходные. Беатрис лежала в постели, ее ноги были залиты кровью. По дороге домой я покупал свежий хлеб и приносил ей завтрак. Она приподнималась на подушках, и я целовал ее, обливаясь потом. Она была довольна: я был вовремя к первой ежедневной процедуре со скальпелем. Много лет назад она бежала передо мной на берегах озера Мичиган в Чикаго. Мне нравилось отставать, чтобы любоваться ею. То и дело я догонял ее и щипал за попку. Она вскрикивала и пользовалась этим как предлогом, чтобы остановиться.

Однажды мы провели февраль с друзьями на старой ферме в Шамони. Мой друг Тити представил нас своему сводному брату, закованному в гипс от шеи до пяток. Он со смехом поведал нам о несчастном случае, который приключился с ним при полете на параплане. У его друга запутались стропы, и он налетел на скалу. Сводный брат Тити бесстрашно отправился помогать ему, но в итоге врезался в гору. Его друг отделался несколькими ссадинами.

Его позабавила эта «неудача», совсем как авария, в которую он попал двумя месяцами ранее, когда летел на своем маленьком самолете с дочкой своего начальника. У самолета отвалился мотор, болт был плохо закручен. Брат умудрился посадить самолет на озеро Анси[40], и они доплыли до берега. Его хладнокровие было единственной причиной, по которой они остались в живых. Милый, безрассудный парень. Он начал мое обучение парапланеризму, сбросив меня со скалы.

Мне потребовалось несколько лет и несколько курсов выживания, чтобы овладеть управлением парапланом, но со временем я научился входить в пике на высоте километра, стремительно обрушиваться вниз и снова овладевать ситуацией всего в метре над водой. Как я узнал на собственном опыте, летать над водой – менее опасное занятие. Скоро мои полеты стали длиннее. Я приземлялся, изможденный, через пять часов. Было необычайно волнующе обнаруживать восходящий поток по шелесту листьев и кругами входить в него, пока он не возносил тебя с душой, ушедшей в пятки, на три-четыре километра выше точки, откуда ты начинал. Я научился любить ястребов, которые были еще одним указателем местонахождения потоков горячего воздуха. Иногда они камнем бросались на меня, если я подлетал слишком близко к их гнездам. Однажды я пролетел над Монбланом[41]. Он лежал, ослепительный, у меня под ногами. Крупный орел маячил над моей головой.

Скоро я с ума сходил по полетам на параплане. Я отправлялся в горы с рюкзаком и останавливался везде, где чувствовал, что красота места зовет меня. Сперва я даже носил специальные шляпу и галстук, но бросил это, когда потерял слишком много шляп и изорвал слишком много галстуков, чтобы упоминать о них. Скоро у меня за спиной были сотни полетов.

Типичный полет начинался с того, что я бесцеремонно разворачивал параплан и изучал рельеф, пока остальные суетились вокруг. Я измерял промежутки между порывами теплого воздуха, приминавшими траву, прикидывал, когда придет следующий, и выгибался, чтобы расположить параплан прямо над ним. Так... отлично. Пока остальные любители прыгали в пустоту, раскачиваясь и кренясь, как корабль в бурном море, я просто немного притормаживал и набирал высоту в выбранном потоке, как взлетающий вертолет. Я вытягивался вперед, чтобы управлять парапланом, и издавал радостный возглас; я был орлом. Если правый кончик крыла, дрожа, поднимался вверх, я наклонял тело, перекрещивая левую ногу над правой, слегка вытянув левую руку вперед, а правую отведя назад. Я последовательно входил в центр потока, пока он не выбрасывал меня, обычно у основания облака. Я знал, что это не разрешалось, но все равно любил подниматься так высоко, как только мог. Никто не следовал за мной так высоко. Я выходил из облака и ловил новый теплый поток. Я вытягивал ноги и закидывал голову назад для достижения наилучшего аэродинамического качества, а потом закуривал сигарету. Иногда я даже скручивал ее. Я настраивал наушники моего плеера. Сколько раз я летел, распевая «Норму» Беллини во весь голос!

Я бесконечно парил в километрах над другими крыльями, над горами, а в одном памятном случае и над парой истребителей «Мираж». В другой раз мой путь с ошеломляющим шипящим звуком пересек планер. Иногда мне становилось страшно. Однажды я даже обнаружил, что лечу над Швейцарией без паспорта. Я грыз шоколадку и пил из трубочки, прикрепленной сбоку к моему шлему, и не хотел спускаться. И вот, в тот момент, когда я думал, что мне удалось ото всех оторваться, по радио назвали мое имя. Они обнаружили мое крыло с земли, находясь в нескольких километрах внизу. Время возвращаться. Я трижды оборачивал клеванты вокруг правой руки, зажимал их и перемещал вес в ту же сторону. Передняя кромка крыла начинала все быстрее и быстрее наклоняться и входить в спираль. Скоро она располагалась вертикально, а мое тело - горизонтально, вращаясь по спирали. Мы падали в дьявольском танце, крыло и я, один, два, три километра, под контролем, но с головокружительной скоростью. Потом, за пару сотен метров над местом приземления, я поднимал руку. Я вставал на подножке, собирал все стропы, кроме двух средних, садился обратно и складывал хлопающие края крыла так, что только середина оставалась надутой. Я снижался к точке приземления. В паре метров от земли я отпускал стропы и тянул тормоза; крыло снова наполнялось воздухом и опускало меня, как бабочку, садящуюся на цветок.

Небеса были моей стихией. Я был как ангел.

А потом однажды я врезался во что-то, что было то ли зеленой травой, то ли сущим адом.