Глава 4. Вильгельм Вундт. Образ, с которого началась Наука

Мечта, которая захватывает наши души и правит жизнями, не может быть простым явлением. Если попытаться объяснить, что такое мечта, с бытовой точки зрения, то получится что-то вроде: то, что манит, то, к чему стремишься… Но при этом, вспоминая свои мечты, мы понимаем, что мечта никогда не живет прямо здесь, где ты находишься сейчас. Она одновременно в будущем и в прошлом, а ты ее всегда сначала вспоминаешь, а потом мечтаешь. То есть переживаешь в будущем.

Иначе говоря, даже при самом обычном размышлении о мечте мы видим, что она всегда имеет некое историческое происхождение. Это значит, что мы можем вспомнить, как у нас появилась та или иная мечта. Не всегда помним, но вспомнить можем и иногда внезапно вспоминаем.

Кроме того, мы так же хорошо знаем, что мечта — это всегда некое воображаемое состояние в будущем. Состояние, которое невозможно прямо сейчас, но настолько желательно, что мы не можем сразу от него отказаться и сохраняем желание однажды его достичь.

Не менее важным является и то наблюдение, что мечты одного человека могут противоречить друг другу и даже быть взаимоисключающими. Почему такое возможно, думаю, особого исследования не требует. Мечта ощущается желанием, но желанием несбыточным. Именно тогда, когда мы чувствуем, что какое-то желание или вообще нельзя воплотить, или этому придется посвятить всю жизнь, мы и называем его мечтой. Соответственно, если мы точно знаем, что наши мечты недостижимы, мы можем позволить себе мечтать об очень разных вещах одновременно.

Ясно, что если две такие разнонаправленные мечты начать воплощать одновременно, тебя разорвет. И тем не менее, люди довольно часто стремятся к таким мечтам, и про таких людей можно услышать, что они не состоялись или потерпели поражение. Можем ли мы использовать образ разрывания на части и в этом случае? Что может порваться или поделиться в человеке, стремящемся к нескольким различным состояниям?

Разговорный язык знает выражение: душа рвется на части, душа разрывается. Совершенно очевидно, что это относится и к моему примеру. Но что такое душа, если о ней можно сказать такое? Это просто собрание желаний? Или же это распределитель жизненной силы между разными желаниями? Оставлю пока этот вопрос. Возможно, мне однажды удастся к нему вернуться.

А вот о чем еще стоит сказать для подготовки разговора о Вундте, так это о том, что, с психологической точки зрения, в основе мечты должен быть образ. Образ желанного. Но это выражение неопределенное. Как рождается мечта?

Ты вдруг захотел чего-то недостижимого для тебя сейчас. Будь оно достижимо, ты бы тут же создал Образ действия, и начал достигать его. Но ты знаешь, что достигнуть прямо сейчас невозможно. Поэтому перед тобой выбор: либо отказаться от своего желания, либо сохранить его в памяти до той поры, пока не появится возможность достигнуть.

Если ты по-настоящему отказываешься, желание исчезает, и твое сознание очищается. Память об этом желании, может, и сохранится, но мечты не образуется.

А вот если отказаться не удается, то сохраняется не только образ того, что ты хотел, но и некая сила, побуждающая к действию. Когда придет время достигать, эта сила создаст из образа-воспоминания о желанном Образ действия. И ты начнешь достигать свою мечту строго в соответствии с этим Образом действия. Пока же достигать невозможно, эта сила понуждает тебя время от времени вспоминать свою мечту и "мечтать ее" заново.

А что значит "мечтать мечту"? По сути, это означает переживать снова и снова то состояние, которое ты хочешь достичь, воплощая то желание.

Может показаться, что мы мечтаем не о состояниях, а, например, о вещах или пище. Но если задуматься и присмотреться, то можно разглядеть, что в любом случае мечта питается исключительно состояниями сознания, причем, даже не теми, в которых ты получаешь желанное, а как бы следующими за ними, вызываемыми достижением желанного.

Достаточно вглядеться в то, как мы строим свои мечты, чтобы увидеть, что устройство мечты таково: какое наслаждение я буду испытывать, когда получу эту вещь! Точнее, сколько радостей я получу с ее помощью!

Это значит, что воплощенное желание лишь открывает возможность для последующего наслаждения или удовольствия. А вот оно-то и есть истинная цель мечтания. В точности как об этом говорили Селье, Ламарк и многие другие. Следовательно, задача психологического механизма, который мы в быту называем мечтой, вовсе не в том, чтобы обеспечивать человеку возможность получать нечто желаемое из внешнего мира. Наоборот, он целиком направлен внутрь человека, в его сознание.

Мечта — это некая способность души, обеспечивающая изменения состояний сознания с помощью наслаждения от того, что может содержать в себе мир, в котором мы живем.

Мир этот по преимуществу является материальным. Но наслаждаться материальным мы, очевидно, не можем, раз переносим наслаждение на собственное сознание. Но если это так, то между наслаждением и изменением состояний сознания просматривается определенная и, я думаю, довольно жесткая связь.

Сделаю предположение: и удовольствие, и наслаждение, и радость есть разные степени осознавания того, как меняется состояние сознания. А меняется оно всего двумя способами — сужаясь и расширяясь.

О том, что это может значить, я пока говорить не буду, потому что это заставит меня дать определение самого сознания. Но это слишком отвлечет меня от основного исследования этой книги, и поэтому я займусь этим в другом исследовании. Пока же мне достаточно того, что выражения "широкое сознание", "широта сознания" и сопутствующие им "узко мыслишь", «узколобость» — хорошо вам знакомы. Это значит, что каким-то образом понятие "расширения сознания" вами все равно узнается, и мне этого пока достаточно.

Тем более, что Вундт в своих исследованиях не задумывался об этом глубже, чем мы с вами сейчас. А при этом именно его труды позволяют наглядно рассмотреть не просто охоту за наслаждением от научного труда, как это было у Ламарка, но и следующий уровень устройства мечты как одного из орудий или составных частей души.

Вундт сумел вычленить и записать тот величественный Образ, который двигал всеми учеными Нового времени. Описал он его в самом начале своего творчества как некую Картину. А потом всю жизнь сложно боролся — одновременно чтобы его воплотить и убежать от своего призвания.

И в том, как он боролся с судьбой, в том, как, став отцом всей естественнонаучной психологии, он постоянно пытался создавать психологию о душе и для души, я надеюсь, вы сможете рассмотреть действие силы, которая, как вы помните, должна присутствовать в Образе действия, творящем мечту. Даже самые метания Вундта от сочинения к сочинению — показатель того, что он жил и разрывался между двумя мечтами. Но не буду забегать вперед. Давайте начнем по порядку. Итак, великий Вильгельм Вундт (1832–1920).

В современной Психологии с Вундта начинается все. Собственно «Научная» психология начинается с Вундта. С него же начинается и психология самонаблюдения. Во всяком случае, советская история психологии однозначно объявляла его основоположником интроспекционизма.

Вундт принадлежал к числу тех ученых, у которых хватало силы не замыкаться в рамках одной узкой дисциплины. И то, что его называют отцом современной психологии, — это всего лишь попытка сделать управляемым вырвавшегося из бутылки джина. Вундт плохо понятен современному психологу, и поэтому его обклеили ярлыками, которые делают понятным и простым разговор о Вундте, но не его самого.

Уже одно то, что Вундт, как и большинство психологов девятнадцатого века, был философом, не нравится современным узкоспециализировавшимся ученым. А уж то, что, создав и Физиологическую психологию и Психологию экспериментальную, он нашел в себе силы отказаться от них и последние двадцать лет творил Психологию народов, вообще не было принято Научным сообществом. А ведь Вундт считал ее вершиной и психологии, и своего творчества.

Если мастеру доверяли на первых двух шагах, почему отказали в доверии на третьем? Потому что он утерял мастерство и скатился в ошибку? Но в России до сих пор даже нет ни одного перевода из его десятитомной "Психологии народов". Переводилось лишь крошечное введение к изучению этого труда, написанное Вундтом в 1911 году под названием "Проблемы психологии народов". Мы даже не знаем, что же он нашел, но при этом не принимаем. Я не читал, но осуждаю!.. И это не случайная оплошность сообщества профессиональных психологов.

Вундт не писал ни одной работы ради нее самой. Он что-то хотел найти, хотел сделать что-то очень важное и большое. Что — я не понимаю. Но он писал и «Этику», а ученый, который пишет «Этику», определенно хочет поменять общество и сделать и его, и людей лучше. В общем, все творцы «Этик» — это искатели Рая на Земле. Поэтому психологию Вундта можно изучать только во взаимосвязи со всем остальным его мировоззрением. Конечно, понять мировоззрение такого гиганта, да еще и изложить его в одном кратком очерке, — задача неподъемная. Но есть у раннего Вундта один Образ…

Вундт был классическим философом, как и многие другие психологи того времени. Поэтому он начал свое изучение психологии с определения: психология есть наука о душе. Только начал он его не заявлением, а исследованием. Он написал целый двухтомник с названием "Душа человека и животных", где постарался разобрать все существующие представления о душе, включая и самые современные естественнонаучные.

Именно этот труд и венчается тем Образом, который я хочу вам показать. Но для того, чтобы его понять, сделаю краткое отступление.

Вывод этой книги, написанной еще в 1863 году, был таков: "Душа делима и должна быть делимою, если только она состоит из ряда отдельных отправлений" (Вундт. Душа, с. 542), поскольку она равна сознанию, а местопребыванием сознания, как и всех психических отправлений, является нервная система.

Как видите, очень естественнонаучно! Это еще молодой Вундт, для которого все просто и ясно в этой жизни.

"До тех пор, пока душа признавалась за самостоятельное атомическое целое, ей можно было приписывать и самостоятельное существование наряду с телом. Но как только мы бросим эту метафизическую гипотезу и, опираясь на опыт, разложим душу — это сверхчувственное существо, возвышающееся над всяким наблюдением — на ряд функций, доступных наблюдению и всегда соединенных с известными физическими процессами, то и психического уже нельзя считать чем-то самостоятельным, существующим рядом с телом или внутри его, но необходимо представлять себе чем-то неизменно связанным с телесным бытием" (Там же, с. 543).

Это отступление необходимо, чтобы понять, на что замахнулся юный исследователь. Ведь если душа есть лишь функция нервной системы, а по сути, тела, значит, она развивается и усложняется по мере развития и усложнения живых существ. Вот направление, в котором действует одна сила, одна мечта, разрывавшая душу Вундта.

Итак, Образ (можно назвать его картиной) настолько важный и настолько впечатляющий, что он потряс не одного только Вундта. И Контом двигал он же. И Шеллингом. Здесь из него станет ясно, почему вершиной системы Конта является Астрономия. Почему из него же рождается философия Канта и многих других философов. Думаю, что вообще все современное общественное мировоззрение было зачато здесь. Из него же родилась и вся научно-техническая революция девятнадцатого века.

Эту Картину стоит привести целиком, потому что она — Первомиф нашей Науки, его Космогония и Теогония в одном Образе. Читать это надо так, как читают Илиаду или Рамаяну.

"Некоторые выводы относительно происхождения и прекращения всей духовной жизни возможны для нас и теперь. Они опираются на те всеобщие законы взаимодействия всех сил природы, которыми мы начали наше исследование ощущения и которыми мы хотим теперь заключить наши наблюдения.

Согласно с гипотезою, которую первый высказал Кант и которую впоследствии развил Лаплас в своей "небесной механике", можно думать, что наша планетная система первоначально была туманною массою, которая, под влиянием общей притягательной силы материи, мало-помалу сгустилась; потом, по механическим законам, она пришла во вращательное движение, которое становилось все быстрее и быстрее, и вследствие которого от целого отрывались отдельные массы, будущие планеты. Центральный остаток общей массы до сих пор сохранился в виде солнца.

Когда в первобытном хаосе явилось первое сгустительное движение, в этой первоначальной материи уже должен был содержаться весь тот запас силы, которым может располагать вся наша планетная система.

Можно думать, что тогда вся сила существовала в виде общего притяжения материи. Вся эта громадная сумма силы, до начала движения, находилась в состоянии покоя или напряжения. Но в тот момент, когда произошло первое движение частиц друг к другу, от сгущения явились теплота и свет; таким образом, часть мертвой силы перешла в живую силу колебаний эфира.

Потом, когда отделялись различные массы планетной системы, под влиянием теплоты и света происходили разнообразные химические процессы, а под влиянием изменений в агрегатном состоянии происходили сильные механические действия и перемены теплоты. Таким образом, мертвые силы постоянно переходили в живые, живые силы снова обращались в мертвые, и различные формы живых сил превращалась друг в друга. Мы сами стоим еще среди этого разнообразия процессов.

Но как ни неуловима эта игра сил, в общем можно верно определить ее законы. Начиная с первобытного хаоса, наполненного мертвою силою, сумма живых сил постоянно увеличивалась. При этом произведении живых сил участие высших духовных процессов было невелико. Но если последние, в отношении ко всей сумме существующих сил, и мало содействовали к тому превращению мертвой силы в живую, которая, по-видимому, составляет цель вселенной, то содействие их было тем интенсивнее.

Животное, в сравнении с пространством, которое оно занимает, есть чрезвычайно изобильный и почти неистощимый источник произведения живых сил. Животное усваивает мертвые химические силы растительного царства и отлагает в своей нервной системе большое количество мертвых сил, всегда готовых перейти в живые.

Есть простой эмпирический закон, из которого можно заключить о беспрестанном умножении живых и постоянном уменьшении мертвых сил в природе. Этот закон гласит: "Только тогда, когда теплота переходит от более теплого к более холодному телу, она может быть превращена в механическую работу, и то только отчасти". Гениальный английский физик, Уильям Томсон, показал, что этот простой закон, который на первый взгляд можно считать важным разве только для теории паровых машин, на самом деле скрывает в себе всю будущность вселенной.

Что работа происходит только там, где теплота передается от более теплого более холодному телу, это мы все знаем из ежедневного опыта. Так, например, мы совершаем работу, переводя теплоту из горящего дерева в воду или в воздух, и тем расширяя водяные пары или воздух. При этом то, что получается в виде рабочей силы, теряется в виде теплоты.

Но, кроме того, наблюдения всюду подтверждают тот факт, что здесь, даже при самых благоприятных условиях, только часть полученной теплоты может быть обращена в механическую силу. Если, например, колесо очень быстро вертится в воде, то от трения вода нагревается; но посредством полученной при этом теплоты уже нельзя с тою же скоростью приводить в движение колеса того же веса и той же силы сопротивления. Таким образом, часть теплоты уже не может быть снова обращена в механическую работу.

Теперь представим себе ряд подобных машин, стоящих одна позади другой; и пусть механическая сила определенной величины вертит одно колесо в воде, а теплота, происходящая от этого, приводит в движение другое колесо, и так далее. При этом мы должны будем брать колеса все меньшей и меньшей величины, и наконец механического движения уже совсем не будет.

То же самое происходит и с нашею солнечною системою, только в больших размерах. При всех превращениях сил всегда остается небольшое количество теплоты, которое уже не может быть снова обращено в рабочую силу, и этот дефицит в великой прихо-дорасходной книге природы должен наконец поглотить весь капитал. Этот процесс неизбежно ведет к тому, что со временем все тела вселенной должны принять одну и ту же температуру. Тогда в природе наступит вечный покой. Еще задолго до того исчезнет всякая органическая жизнь.

Единственное механическое движение, которое останется, будет вращение планет вокруг солнца. Оно делает возможными еще небольшие колебания температуры, так как планеты, при своем мировом движении, трутся об эфир и тем производят немного теплоты. Но это трение в то же время все более сокращает орбиты планет, пока они наконец не упадут на давно уже охладевшее солнце.

К этой катастрофе мы идем неизбежно. Всякая жизнь, всякое образование форм связаны с метаморфозами мертвых и живых сил; в этих метаморфозах и состоит вся история нашей солнечной системы. Но эта история должна иметь свое начало и свой конец. Вся сила, которую солнечная система развивает в продолжение своей неизмеримой жизни, существует с самого начала, только в состоянии напряжения, как сила мертвая и связанная. С первым движением в хаосе начинается освобождение этой силы, которое продолжается до тех пор, пока вся мертвая сила не перейдет в живую.

Таким образом, вселенная в двух точках находится в состоянии покоя: в начале — в покое неподвижности, в конце — в покое неизменности движения. Тогда как жизнь мира не мыслима без этого начала и этого конца, для самого начала и самого конца нельзя представить себе никаких пределов.

Этим предсказывается верный конец и всякой духовной жизни и деятельности. Как умирает индивидуум, как исчезнет все человечество, так и существование мира имеет свои пределы, хотя эти пределы для нас и необъятны. Отдаленные туманные пятна показывают, что многие места вселенной находятся еще в том первобытном хаотическом состоянии, из которого давно уже вышла наша система. Непрозрачные массы на небе, на которые некогда указывал Джон Гершель, но которые в новейшее время снова были подвергнуты сомнению, представляют, может быть, те части вселенной, которые уже совершили свое жизненное течение.

Этот окончательный результат наших исследований, предсказывающий верную погибель даже вселенной, многим может показаться неутешительным. Но он не дает никакого основания усваивать себе мрачное миросозерцание. Рождение и смерть и здесь точно так же относятся только к конечному бытию; они исчезают, как только мышление уничтожает пределы этого конечного бытия, которые оно и должно уничтожить.

Рассматривание вселенной только учит нас в отношении к целому миру тому смирению, которое каждый должен иметь относительно самого себя; но оно и здесь, как и везде, дает нам полную свободу противопоставить ограниченности конечного бытия идею беспредельной бесконечности. Научное исследование, вооружая наш духовный глаз и проникая в бесконечную даль времени и пространства, легко может вызвать тот оптический обман, будто мы открыли границы самого бесконечного. Но мышление, за бесконечным множеством годов и неизмеримым пространством нашего теперешнего мира, точно так же должно предполагать бесконечность, как это нужно было и тогда, когда еще небольшая часть обитаемой земли и коротенькая история одного народа назывались миром.

Успехи естествознания дали нам несравненно более величественное представление о мире. И потому было бы странным противоречием, если бы, несмотря на то, требования мысли сузились (Вундт. Душа, с. 546–531).

Я думаю, вы узнали. Нет, это не Эдда, не Гесиод, не Веды, не Голубиная книга. И не "В начале было слово"… Это астрономия Конта. А еще точнее, это Образ, потрясший воображение людей Науки и названный ими Научной картиной мира.

Картина, конечно, немножко устаревшая на современный взгляд, но она менялась от эпохи к эпохе. Многое в ней стало смешным. Планеты, трущиеся об эфир мне лично напоминают строчки из одной из культовых песен советской научной интеллигенции: Трутся спиной медведи о земную ось. Там еще, кажется, были слова: тихо скрипит планета… Шутка! Но после этого можно было двигаться только в обратном направлении, потому что этот путь был пройден мыслью Вундта до исчерпания и истощения.

Что же такого чарующего было в этом образе, если он перевернул все человечество, став основой величайшего Образа действия, исторгнувшего столько сил из бедной планеты? Взгляните в самое начало этого отрывка. Вундт определенно говорит там о гипотезе. Иначе говоря, эта картина предположительна.

Она так же далека от истины, как и те мировоззрения, которые сушествовали, когда история одного народа называлась миром. Да это и видно по Бундовскому образу, что он отстал от современной картины мира. Но как же Вундт ценит ее! И он нравится сам себе, когда ее творит!

Если в ней что и устарело, в этой Научной картине мира, так это как раз естественнонаучная часть.

Психологически она не устарела совсем. Она действует независимо от соответствия действительности. Ее задача — не описывать действительность, а воздействовать на умы. Повторю, вдумайтесь в это: Научная картина мира не является истинной уже потому только, что она сразу создавалась как предположение, хоть как-то объясняющее наблюдения. Она лишь кажется, ощущается или предполагается более достоверной, чем предшествовавшие ей картины мира. В чем-то она, безусловно, приблизилась к истине, а в чем-то, похоже, и удалилась от нее. Но вот что верно, так это то, что она не устоит вечно и однажды, а скорее, еще не однажды, будет сменена. Но почему не устаревает ее действенность? Ее очарование? И почему она так привлекательна для ученых?

И опять же обратите внимание — именно для ученых. Ведь кто-то ее не принимает совсем, а кто-то просто безразличен. И таких большинство. Но на ученых она действует завораживающе. Попробуйте понять или хотя бы допустить, что тут мы имеем пример действия не истинности чего-то, а чисто психологических механизмов. Психология определенного вида людей требует особого мировоззрения, которое позволит им ощущать себя как-то иначе. Иначе и по сравнению с другими людьми, но главное, иначе по сравнению с предыдущим собственным состоянием сознания. Вчитайтесь в последние строки Вундта и вы почувствуете, что "сузить мышление" было бы для него неуютом.

Но эти его слова еще выглядят всего лишь рассуждением. А вот если вчитаться в строки про творение мира, про движение сил, покой и бесконечность, то можно ощутить, что здесь прячется некое состояние, подобное наркотическому. Его-то и можно считать наслаждением от научного творчества.

Я назвал эту картину Космогонией и Теогонией одновременно, что на языке мифов означает рассказы о творении Миров и происхождении Богов. Но в ней есть рассказ о происхождении космоса и нет, как кажется, ничего о богах. Но вдумайтесь, кем должен ощущать себя тот скромник, который отказал всем остальным богам в праве на существование и теперь творит миры, ворочая массами и энергиями… Тот, который собирает слушателей, зажигает канделябры и ровно в шесть часов, скрипнув дверьми кареты, входит в зал навстречу зачарованным сияющим взглядам, чтобы похитить восхищение…

Мог ли человек, единожды обретший взгляд на мир с такой высоты, утерять его с годами? Он мог научиться прятать его, но только не утерял. И значит, все творчество Вундта есть смысл рассматривать или как заполнение красками и деталями вот этого наброска великой Космогонии, или как бегство от него. Космогонии, в которой нет места иным богам и иному Духу, кроме духа ее творца, который уже обрек все на смерть, но который готов разрешить временное существование жизни и даже развить у нее сознание. Если хотите, можете называть его душой. Но только не надейтесь на бессмертие! Я уже описал конец мира!..

Еще раз повторю, здесь вся Наука и вся современность. Все мы однажды были поражены величием Науки, не заметив, что это было лишь величие Образа, который нам предлагалось принять, чтобы изменить свое самоощущение в мире. Это чистой воды психология. Забегая вперед, могу подсказать: это болезнь, и от нее есть способы излечения. Но это преждевременный разговор, потому что человек может думать о лечении, только когда почувствовал, что действительно болеет. А как прийти к такому ощущению, если вся наша жизнь нас убеждает, что именно одержимость такими Образами, такими Мечтами и есть самое что ни на есть психическое здоровье…

Мы все однажды были поражены величием Науки, и многие хотят излечиться от этой болезни. Вопрос только: как это сделать?

Судьба Субъективной психологии, а точнее, психологов-субъективистов, была связана с Мечтой о науке, ею же, как жребием, были помечены их души. Эта Мечта была их проклятием. Их души хотели жить. Но рвались создавать Науку и гибли там, теряя человеческий вид. Какое странное выражение: человеческий вид души! Но за ним определенно есть некое наблюдение. Души наши точно могут выглядеть по-разному в зависимости от тех образов, на которых строятся наши мечты.

Если забыть о некой исходной основе души, то для внешнего наблюдателя души различаются лишь по виду, то есть по тем образам, что впитали в себя. Но это означает, что мы и судим о душах, содержащих в себе разные образы, как о разных душах! Будто образы, которые нами движут, и становятся нашими душами. Что ж, в каком-то смысле это действительно так. Ведь если твоя душа для других людей никак иначе, как в образе, не проявляется, то они и начинают считать ее этим образом. И по нему и судят о твоей душе.

Во сколько лет этот величественный Образ поразил сознание юного Вильгельма Вундта и занял место души? Не знаю. Но во сколько лет он, поняв весь ужас этой подмены, попытался убежать от ловушки судьбы, примерно понятно. Уже в 80-х годах девятнадцатого века в его работах начинают появляться приметы иного видения мира.

С космогонии начинались все мировые философии. Поэтому и искать изменения надо сначала в его философии психологии.

Во "Введении в философию" Вундт очень определенно опровергает Конта, обозначая место психологии по отношению к философии и другим наукам:

"В философии нет области, соответствующей феноменологическим дисциплинам (то есть частным наукам — А.Ш.): вследствие всеобщего характера философии такая дисциплина невозможна. Однако, ее место заступает частная эмпирическая наука, доставляющая теории познания (то есть философии — А.Ш.) материал для ее исследовании, — психология. Которая, конечно, поскольку она вступает в более прямые отношения к философскому учению о познании, чем каждая из других наук, постольку приобретает исключительное положение среди них.

Такое положение психологии по отношению к философии имеет свою причину в том, что каждый акт познания есть, прежде всего, эмпирически данный духовный процесс, который поэтому по своему фактическому характеру является перед судилищем психологии раньше, нежели он будет исследован самою теорией познания со стороны его значения для всеобщего процесса развития знания. Здесь поэтому мнение, рассматривающее психологию вообще как основу философии, находит свое, конечно, очень ограниченное, оправдание" (Вундт. Введение в философию, с. 74–75).

Все это означает, что с определенной точки зрения психология является основой философии. "Конечно, эта точка очень ограничейная", — делает Вундт реверанс философам. Что означает, что основа эта такая маленькая и удаленная, что на фоне величественного Вселенского здания философии ее можно и вообще не замечать. Как фундамент…

Почему я говорю, что это реверанс? Да потому что сам Вундт посвятил этому "очень ограниченному" основанию философии, то есть основам теории познания, всю вторую половину своей жизни.

Совершенно очевидно, что однажды он не только почуял, что попал в ловушку мечты о Вселенском образе Науки и себя в ней, но и начал искать выход в возвращении к душе. Именно поэтому он говорит здесь о психологии, а не о физиологии или физике. Он говорит о ней еще в старом смысле — как о науке о Душе. И сам он уже разрывается между двумя направлениями движения — вовне и внутрь своего сознания одновременно. С годами психология победит в нем окончательно, но братья психологи не признают его победы. Не признают того самого третьего шага, на котором Мастеру перестали доверять.

Место, которое отводил Вундт психологии, рассмотрела даже марксистская история психологии, которая вообще-то Вундта недолюбливала. М. Г. Ярошевский пишет о нем так:

" Психология, по Вундту, имеет уникальный предмет — непосредственный опыт субъекта, постигаемый путем самонаблюдения, интроспекции. Все остальные науки изучают результаты переработки этого опыта (тем самым выдвигался тезис о том, что психология лежит в основании всех других наук) " (Ярошевский. История психологии, с. 222).

Но что в действительности представлял из себя Вильгельм Вундт как психолог?

Уже в 1886 году в Предисловии к своей «Этике» Вундт вполне определенно заявляет:

Я считаю настоящим преддверием этики психологию народов" (Вундт. Этика, с. 3).

Уже одно то, что это сказано в «Этике», чрезвычайно показательно, как вы понимаете. Все большие мыслители считали этику вершиной своего творчества, потому что она прямо вела к той цели, ради которой они начинали свои исследования. Психология воздействует на поведение отдельного человека. Этика, нравственность — это орудие воздействия на целое общество, на мир, орудие его изменения и улучшения, ради которого и начиналась чаще всего вся исследовательская деятельность.

Это говорит о том, что и с интроспекцией у него не должно быть все так однозначно. Он потому и не очень понятен современной психологии, что всю жизнь хитрил, скрывался и прятал свою Мечту. Но какую?

Отнюдь не ту, что строилась на Научной картине мира. Нет, именно тут мы явно имеем дело с двумя противоположными мечтами, разрывающими душу. Очевидно, второй мечтой Вундта было уйти в себя, в чистое созерцание, которое открывает нам в собственных глубинах не меньшее расширение сознания, чем исследование внешнего мира. Ведь по своей сути нам доступны лишь те наслаждения, что связаны с состояниями сознания. А значит, самоуглубление не менее притягательно, чем изучение Природы. Да это и звучит, пусть еще смутно, в том его Великом образе.

Можно даже сказать, что Вундт всю жизнь разрывался между двумя способами получения наслаждения от своей научной деятельности. И второй был прямым — прямой уход в глубины собственного сознания через созерцание своей души. Вот только заявленные в юношеском запале требования естественной научности цеплялись за него и заставляли как-то оправдываться перед общественным мнением Научного сообщества за предательство.

И действительно, в "Очерках психологии" 1896 года Вундт четко и определенно показывает свои метания, когда обосновывает предмет и метод психологии, как он их видел.

Вся книга начинается разделом "Задача психологии":

"1. Два определения понятия психологии преобладают в истории этой науки. Согласно одному, психология есть "наука о душе": психические процессы трактуются как явления, из рассмотрения которых можно делать выводы о сущности лежащей в их основе метафизической душевной субстанции.

Согласно другому, психология есть "наука внутреннего опыта". Согласно этому определению, психические процессы принадлежат особого рода опыту, который отличается прежде всего тем, что его предметы даны «самонаблюдению» или, как называют это последнее, в противоположность восприятию через внешние чувства, "внутреннему чувству".

Однако ни одно из этих определений не удовлетворяет современной научной точке зрения" (Вундт. Очерки психологии, с. 3).

Тут Вундт слукавил слегка. Вернее было бы сказать, что не современная научная точка зрения, а лично он видит это иначе и готов доказать. И доказывает:

"Первое, метафизическое определение <…> отошло теперь окончательно в прошлое" (Там же).

Так и хочется добавить: ну, да и Бог с ним! Да только Вундт и здесь слукавил, потому что определением понятия «душа» он был занят всю оставшуюся жизнь в "Психологии народов". Приступил он к этой работе в 1900 году, но задумал ее еще в 1863! Во всяком случае, он определенно говорит о необходимости создания Психологии народов во втором томе своего первого труда "Душа человека и животных". А если вспомнить ту картину мира, которой он завершает эту книгу, то станет ясно, что развитие и усложнение сознания должно подниматься до сознания целых народов как до своей вершины, которую Классическая немецкая философия называла Народным Духом.

Но это понятие, очевидно, ощущалось Вундтом столь огромным, что увело бы его в сторону от задуманного в "Очерках психологии" рассуждения, и он его попросту опускает. Иными словами, определение, что психология есть наука о душе, отошло для Вундта не в прошлое, а в будущее, потому что было слишком серьезным, чтобы разбирать его походя. Он посвятит ему всю свою жизнь, но не сейчас, не здесь!..

А вот что его действительно интересует в этих очерках — это второе определение психологии как эмпирической, то есть опытной и основанной на самонаблюдении. Ей-то и посвящалась эта книга. И здесь, как может показаться, он не только не сторонник интроспекционизма, а наоборот, — вполне отрицательно относится к самонаблюдению: ни одно из этих определений не удовлетворяет современной научной точке зрения!

Однако принять отрицание самонаблюдения Вундтом было бы такой же ошибкой, как и объявить интроспекционистом. Все эти рамки для него просто узковаты:

"Второе, эмпирическое определение, видящее в психологии "науку внутреннего опыта", недостаточно потому, что оно может поддерживать то ошибочное мнение, будто бы этот внутренний опыт имеет дело с предметами, во всем отличными от предметов так называемого "внешнего опыта"" (Там же).

Вот это принципиально. В каком-то смысле, такой подход вообще-то должен означать отсутствие самонаблюдения как способа познания, потому что он предполагает единый метод, то есть наблюдение. Но предоставлю слово Вундту.

"Нет ни одного явления природы, которое с несколько измененной точки зрения не могло бы быть предметом психологического исследования. Камень, растение, тон, солнечный луч составляют, как явления природы, предмет минералогии, ботаники, физики и так далее.

Но поскольку эти явления природы суть в то же время представления в нас, они, кроме того, служат предметом психологии, которая стремится дать отчет в способе возникновения этих представлений и выяснить отношения их к другим представлениям, а также и к чувствам, движениям воли и другим процессам, которые не относятся нами к свойствам внешних предметов" (Там же, с. 3–4).

И далее Вывод. Вывод с большой буквы. Следовательно: ""Внутреннего чувства", которое можно было бы противопоставлять, как орган психического восприятия, внешним чувствам — как органам естествознания, вообще не существует"

(Там же).

Я сознательно разделяю этот вывод на отдельные мысли, чтобы ваше сознание задержалось на них, настолько важными они мне видятся.

"Представления, свойства которых стремится исследовать психология, совершенно те же самые, от которых отправляется естествознание. А субъективные движения, которые оставляются без внимания при естественнонаучном рассмотрении вещей, — чувства, аффекты, волевые акты, — даны нам не через посредство особых органов восприятия, а связываются для нас непосредственно и нерасторжимо с представлениями, относимыми нами к внешним предметам" (Там же).

И далее:

"Отсюда следует, что выражение внешний и внутренний опыт означает не различные предметы, а различные точки зрения, применяемые нами в рассмотрении и научной обработке единого самого по себе опыта. Эти точки зрения подсказываются нам тем, что каждый опыт расчленяет