Загадочные самоубийства

 

Когда посреди ночи раздается звонок, пожарному нужно лишь натянуть комбинезон и погасить огонь. Корреспондент же должен поведать миллиону людей, кто и зачем чиркнул спичкой.

Морт Розенблюм, «Ассошиэйтед Пресс»

 

Честно сказать, прологом книги послужила история, рассказанная мне одним из полицейских, участвовавших в расследовании загадочной смерти Форестера.

– Перцефф, это дьявольщиной какой‑то отдает, – заявил он в конце речи, – и это страшно! Жил‑жил человек, а тут раз… Ни с того ни с сего! Понимаешь, Перцефф? Ни с того ни с сего…

Полицейский замолчал и задумчиво посмотрел в окно.

– А чем он занимался? – Лиричный настрой собеседника мне понравился; в такие моменты любой говорит гораздо больше, чем в обычном состоянии.

– Если ты думаешь, что это как‑то связано с работой, то ошибаешься. Мы отработали все версии, понимаешь, все! – разозлился тот. – Ученый он, довольно известный в своих кругах, выпустил множество статей, посвященных всяким морским обитателям; больше всего его интересовали дельфины. Отец оставил Форестеру огромное состояние, поэтому он мог спокойно заниматься любимым занятием, которое у него получалось делать отлично. Совершил несколько очень важных открытий, я в подробности не вдавался… Конкурентов и завистников не было, смерти никто не желал… Наоборот, он являлся спонсором нескольких исследовательских программ, выплачивал стипендию, которую назвал именем отца. Теперь неизвестно, что будет со всеми его начинаниями… Планов у Форестера было очень много, через три дня, если бы не произошел трагический случай, он должен был отплывать в новое путешествие и очень радовался, что подготовительные работы закончились быстрее, чем планировалось.

– У него остался наследник? – спросил я. Честно говоря, задал я этот вопрос просто из праздного любопытства: мало ли вот таких, как говорят, «загадочных» случаев. Человек может сойти с ума в одну секунду, как утверждают врачи. И что этому предшествует, понять невозможно. Щелчок в голове – и все…

– Самое странное – нет, – продолжил полицейский. – Он был единственным ребенком в семье, родственников тоже нет, за исключением тетки, которая еще богаче, чем племянник, но проживает она где‑то в Австралии.

– Слушай, можешь мне предоставить материалы о том, над чем он работал? Может, статья получится? – попросил я.

– Дело уже сдано в архив, но у меня сохранились копии. Могу, конечно, тебе дать, но ты не должен указывать источники, – согласился тот.

 

Больше разговаривать было не о чем, поэтому мы простились и договорились, что завтра я заберу материалы. Все же этот случай приковал мое внимание; не только тем, что был загадочен, бередил мою душу поисками в глубинах чужих разумов, нет… Наитие, детектор дерьма Хемиенгуэя[1] – называть можно по‑разному, однако каждый раз, когда я вспоминал детали разговора с полицейским относительно смерти Форестера, мне делалось не по себе. Тем более мой лучший друг, Альберт Каталоне, год назад свел счеты с жизнью самым радикальным способом. Если бы он просто перерезал вены в ванной, повесился или даже застрелился, все напоминало бы обычное самоубийство, но Каталоне вскрыл себе шею от уха до уха тупым кухонным ножом.

Как такое произошло, я даже не мог представить. Альберт был для меня ориентиром всю жизнь, к нему я всегда мог прийти и обратиться с любой просьбой, с ним всегда можно было поговорить о чем угодно, и я точно знал, что ничего не уйдет дальше его ушей. Умел держать рот на замке. Друг, таких у нас в жизни один‑два, не больше…

И мне было известно точно, что причин шагать в объятия смерти у него не было. Каталоне собирался жениться на девушке, которую по‑настоящему любил. Я и про это обстоятельство знал – он тоже доверял мне свои секреты.

И громом среди ясного неба прозвучало для всех нас – его многочисленных друзей – известие о гибели, да еще и такой страшной… Самое главное, Каталоне боялся боли до того, что врачи опасались делать ему уколы без анестезии; точнее, у него была болезнь – врожденный порок, паническая боязнь крови. Поэтому перепилить тупым ножом себе горло он не мог!

Я не поверил в самоубийство. Не поверил. Последняя его статья, от 21 июня 2006 года, обрывалась на полуслове. С одной стороны, ничем примечательной она не была. С другой – несомненно, она была зловещей; ее я помнил наизусть:

 

Как заявили официальные власти, бывший заместитель генсека НАТО и экс‑главы Эксимбанка Филип Меррилл (Philip Merrill) покончил жизнь самоубийством. Напомним, что сначала в прессе поднялась шумиха по поводу загадочного исчезновения Меррилла 10 июня.

Члены семьи покойного сделали заявление: «В ходе расследования по факту исчезновения Фила мы узнали, что случившиеся 10 июня события, по всей вероятности, стали результатом его попытки покончить с собой. Мы были шокированы, и нам в это трудно поверить».

Они признают возможность самоубийства бывшего заместителя генерального секретаря НАТО в связи с тем, что год назад он перенес операцию на сердце и в последнее время, обычно энергичный и жизнерадостный, бывший дипломат и бизнесмен выглядел «уставшим и ко всему безразличным».

По словам вице‑президента США Ричарда Чейни, уход из жизни Меррилла – это трагическая потеря для всей страны.

Как выяснили представители СМИ, Меррилл исчез 10 июня при невыясненных обстоятельствах: когда принадлежавшая ему яхта, на которой он совершал прогулку, шла пустой под парусом. Массированные поиски не принесли результата. Тело же обнаружили случайно в одной миле от берега возле острова Поплар в Часапикском заливе (штат Мэриленд) и в 18,5 километрах к юго‑востоку от того места, где ранее была найдена его яхта.

Свидетель Эндрю Карта (Andrew Carta), поднимавшийся на борт, сообщил: «Я там все осмотрел. Все, что там было, – это мобильный телефон и бумажник, которые выглядели так, как будто их никто не трогал».

В июле 2005 года Меррилл ушел с поста председателя правительства, входящего в структуру Экспортно‑импортного банка США (Эксимбанка), на который был назначен Джорджем Бушем. В течение жизни погибший занимал всевозможные посты в Пентагоне, Госдепартаменте и Белом Доме, отвечая за вопросы национальной безопасности.

Не первый раз исчезают бывшие высокопоставленные фигуры в районе Часапикского залива…

 

На этом статья обрывалась. Мне удалось выяснить, что так же исчезли еще две значимые фигуры. Первый случай – 24 сентября 1978 года пропал бывший заместитель директора ЦРУ Джон Пайсли (John Paisley), вышедший в море. Через два дня яхта Пайсли была найдена в заливе, а тело с огнестрельным ранением позже обнаружили в воде. И вторая смерть – 27 апреля 1996 года на гребном каноэ исчез бывший директор ЦРУ 76‑летний Уильям Колби (William Colby). Пустую лодку и его тело через девять дней выбросило волнами на берег. Предположительно, бывший директор ЦРУ утонул, упав в воду после сердечного приступа или инсульта. Все это было объяснено официальными властями, как несчастные случаи. Я пробовал копать в этом направлении, но дальше других исследователей не продвинулся. Сейчас, когда я узнал о похожих случаях гибели людей, пусть это прозвучит цинично, но на душе у меня полегчало.

 

После тщательного анализа собственных мотивов мне стало ясно, что делом этим я заинтересовался только из‑за Альберта – тогда я ничем помочь расследованию не смог. Пришлось признать то, что не укладывалось в мозгу: оптимист, волевой человек берет и ни с того ни с сего режет себе горло (точнее, пилит) тупым ножом, словно боли для него не существует – как и инстинкта самосохранения. И снимает все это на видеокамеру…

Вот здесь у меня даже мурашки по спине заползали – камера. Там и тут камера! Для чего она нужна? Я размышлял. Ради того чтобы показать всему миру трагический уход? Глупости! Мой друг точно не нуждался в таких самурайских признаниях. Но вот боль он не мог терпеть вообще и терял сознание от одного вида собственного порезанного пальца!

А глядя на видеозаписи, в пустые, действительно пустые глаза Каталоне, я был уверен, что ему не нужно было ничего говорить миру… Нет, видеокамера в обоих случаях была лишь доказательством. Неопровержимым доказательством самоубийства, а не убийства и последующей инсценировки.

Всю ночь мне снились кошмары: то Каталоне преследовал меня с тупым ножом, то с кривой ухмылкой вязал на кухне петли Форестер. Я просыпался несколько раз и утром чувствовал себя совершенно разбитым. Но на встречу с полицейским приехал за час до назначенного времени и, окончательно измученный ожиданием, был почти счастлив, когда тот, вальяжно вышагивая, появился в кафе.

– Вот! Если удастся чего выяснить, звони! – Бросил он на стол объемный пластиковый конверт. – Хотя вряд ли…

Мой информатор, хмыкнув, исчез так же моментально, как и появился.

 

Я дрожащими руками высыпал на стол содержимое конверта. В нем оказались: диск с записями видеокамеры Форестера, который я тут же вставил в ноутбук, копия блокнота и несколько ксерокопий различных статей, скрепленных степлером. Вот и вся добыча…

Фильм смотреть было невозможно, особенно когда ты знаешь, что это не талантливая игра артистов, а самая настоящая смерть в ее истинном обличии, и самые обычные и живые люди умирают по‑настоящему. Глаза Форестера приковали мое внимание сразу – собственно, из‑за них я и начал просматривать в первую очередь пленку. Они были точно такие же, как у Каталоне. Но все равно для сравнения вновь включил видеозапись со смертью друга и сравнил его глаза с форестеровскими. Один в один… Пустые глаза, безжизненные! Еще один момент – двигались и Каталоне, и Форестер как‑то не по‑человечески, что ли… Слишком однообразны были их движения: как у автоматов или роботов. Они напоминали японскую женщину‑андроида, которая тоже не допускала ни одного лишнего движения, вымеряя их до миллиметра.

Немного прояснив ситуацию с пленками, я задумался. Тут же внутри меня ожил скептик. Конечно, общее имеется – в обоих случаях кровавое самоубийство, но, вполне возможно, Форестер и Каталоне одинаково сошли с ума. Шизофрения, несмотря на ее возникновение у абсолютно разных людей, протекает почти всегда одинаково. О чем говорят работы психоаналитиков.

Я знал, что это последняя соломинка, за которую можно ухватиться. И если я это не сделаю, то всю оставшуюся жизнь буду корить себя за невыполненный долг перед другом.

– Пусть это бред сивой кобылы, – сказал я сам себе, – но мне нужно постараться все связать, тем более, что внутренний прибор Хемингуэя меня не подводил еще ни разу.

А он точно фиксировал, что в этом деле дерьма хватит.

Заказав еще кофе, я принялся просматривать копии статей. Первой на глаза попалась вырезка из газеты за 30 ноября 2004 года. Мне она ни о чем не говорила:

 

Загадочные массовые «самоубийства» дельфинов продолжаются. На этот раз за последние три дня у южных берегов Австралии 115 китообразных выбросились на берег.

Точно такая же картина наблюдалась и в Новой Зеландии, расположенной на расстоянии 2000 километров от Австралии, – здесь погибли 75 особей.

В настоящее время ученые обследуют тела животных в надежде понять причину их поведения. Так прокомментировал ситуацию К. Форестер, исследователь‑океанолог с судна «Океания»: «По нашим источникам, массовые самоубийства дельфинов в последнее время стали настоящей бедой. Мы сделаем все, чтобы изучить данный феномен с целью дальнейшего предотвращения подобного».

С ним согласился и представитель охраны окружающей среды штата Тасмания Варвик Бреннан.

Форестер же подверг резкой критике теорию исследователя китообразных из Университета Тасмании Марка Хинделла, считающего, что причиной «необычного» поведения животных являются циклические климатические изменения.

 

Я пожал плечами: гибель животных казалась странной, но мне предстояло разобраться в причинах смерти людей, что порой гораздо сложнее. Собственной теории относительно таких вот случаев у меня не было. И так как я никогда не спешил с выводами, то решил сначала услышать мнение специалиста.

Вторая статья тоже была посвящена дельфинам; из нее я понял, что произошел подобный случай уже в другом месте, однако дата нигде не упоминалась:

 

Вчера группа ученых впервые озвучила загадочную гибель 152 дельфинов, которые выбросились на иранское побережье в прошлом месяце. Большая группа ученых придерживается гипотезы, что причиной массовой гибели дельфинов послужила активность ВМС США: в частности, использование сонаров. Именно они, по словам экспертов, и приводят к гибели млекопитающих, так как мощные низкочастотные сигналы выводят из строя систему навигации китообразных.

 

От досады я едва не выругался: эти записки не давали ни единой зацепки. Оставался еще блокнот, но, мельком просмотрев первые страницы, понял – ничего! А чего, собственно, я хотел: сразу, едва только прочтя два‑три документа, докопаться до сути дела там, где лучшие детективы не смогли продвинуться ни на шаг?

С дельфинами все же стоило разобраться, к тому же, других мыслей у меня пока не возникло. В городском аквапарке работал мой хороший знакомый Валентин Юмаш, и я, не откладывая дело в долгий ящик, сразу же набрал номер телефона и уже через час показывал ему заметки.

 

Он молча прочел их и задумался на несколько минут.

– Не думаю, что это сонары. Ты что‑нибудь слышал про «зов смерти»? – спросил Валентин.

– Нет, – я даже сплюнул: чего‑чего, а если бы мне нужна была эзотерика или байки, я бы обратился к гадалке. Зов смерти! Ну‑ну… Однако Юмаш продолжил.

– «Зов смерти», по мнению многих ученых, – это программа самоуничтожения, которая есть в каждом живом организме. Предположительно, именно она служит для балансировки животного мира. И начинает работать, когда резкий рост численности популяции одного или другого вида начинает угрожать всему равновесию в биосфере. Только этим можно объяснить загадочные самоубийства китов, касаток и дельфинов, или грызунов. К примеру, взять леммингов. Доказано, что, когда численность этих мышей достигает максимальной величины, они совершают массовые миграции, в ходе которых основная их часть погибает. Они кончают жизнь самоубийством, бросаются с берегов в реки и озера, в глубокие ямы. Еще «зов смерти» начинает работать в родившихся с отклонениями или больных особях: если они не становятся легким обедом хищников, то уходят из стаи сами. Такое явление может проявляться и у людей.

Как говорят специалисты, для активации такой программы может послужить любой внешний фактор, начиная от изменения климата и заканчивая обыкновенным стрессом.

– На первый взгляд, выглядит довольно логично, однако вот такой вопрос: как быть с сонарами? Не они ли причина массовой гибели дельфинов? Там тоже ученые высказывались, – ехидно спросил я.

– Нет, было бы все слишком просто. Если сегодня посмотреть на океан, то вряд ли останется в нем пространство, которое не прослушивается сонарами. Далее, почти всегда возле носа корабля, рыболовецкого или военного, плывут наперегонки дельфины, играют, и никто не думает на боевом дежурстве отключать сонары. И если бы каждый дельфин, который хоть раз попадал под действие этого низкочастотного излучения, терял ориентиры в пространстве, то вряд ли хоть одна особь уцелела бы на сегодняшний день. И смотри сам, Перцефф, а почему они выбросились именно на берег? А, к примеру, не отправились в Антарктиду?

– Может, и уплыла часть, – не сдавался я.

– Да никто никуда не уплыл. Возле берегов Австралии и Новой Зеландии не было никаких учений, а животные погибли. Здесь я могу говорить точно, сам тогда участвовал в исследованиях и был именно там. Идея же сонаров довольно стара, однако при более детальных и глубоких исследованиях доказано, что поведение китообразных не зависит от низкочастотных сигналов.

– А вы располагаете точными данными, что военные в районе южных берегов Австралии не проводили учений?

– Да, я в 2004 году проверял эту версию, но военных кораблей, несмотря на помощь различных инстанций, от которых факт учений не скроешь, не обнаружил. Обычная картина: несколько торговых судов, несколько рыболовецких и одно исследовательское – «Океания», принадлежавшая обществу «Океанэлектрик». Оно вызвало мое подозрение, но команда пошла мне навстречу и предоставила возможность осмотреть корабль полностью, а также познакомиться с судовым журналом. Никаких мощнейших сонаров я не обнаружил, как и группа специалистов, курируемая мною. Еще раз повторюсь: обычное исследовательское судно. Они на протяжении трех дней производили замеры и уточняли рельеф дна, при этом были использованы самые обычные приборы. Поэтому вряд ли «Океания» стала причиной гибели китообразных. Я придерживаюсь версии, что это было изменение температурного режима, приведшее к включению «зова смерти» у животных. Кстати, если хотите, я могу вам предоставить некоторые документы, как и копии судового журнала.

– Был бы очень признателен, – я досадливо поморщился; честно говоря, меня уже посетила мысль, что поиск истины в данном направлении приведет только в тупик, но на безрыбье и рак рыба, а мне нужно было как можно больше информации, поэтому, взяв документы у Юмаша, я отправился домой.

 

Меня не покидало ощущение, что я упустил какую‑то важную деталь, поэтому раз за разом мысленно возвращался к беседе с Валентином. Дома же несколько раз прослушал всю беседу, предусмотрительно записанную мною на диктофон.

Подводя итоги дня, я выделил следующие направления, по которым предстояло работать. Во‑первых, судно «Океания» требовало самого пристального внимания, так как у меня возник вопрос: почему капитан по своему желанию предоставил возможность Юмашу и его команде обыскать судно, не дожидаясь, когда те поднимут гвалт и привлекут к своему расследованию официальные власти? Ведь обыск не дал результата. Значит, команда «Океании» его не боялась. Почему тогда так легко удалось Юмашу заглянуть в святая святых любого корабля – судовой журнал? Вообще, сам факт участия «Океании» в чем‑то противозаконном, кроме банальной контрабанды, у меня вызывал сомнение. Но все же следовало покопать в этом направлении – не потому что я руководствовался каким‑то далеко вперед идущим расчетом или мои подозрения были чем‑то подкреплены. Нет, в этом и состоит журналистское расследование: просеивать тонны грязи, то есть ненужной информации, ради золотых крупинок. Иногда и попадаются самородки, но чаще в сите не оказывается ничего привлекающего внимания.

Во‑вторых, я наметил еще одно направление; оно, на мой взгляд, помогло бы ответить на главный вопрос: как случилось такое чудовищное самоубийство? Врачи, которым довелось посмотреть пленки с записью трагический гибели Альберта Каталоне и Форестера, отмечали, что у них отсутствовал рефлекс самосохранения. И в поведении дельфинов наблюдалась та же картина.

Я позвонил профессору Уильяму Про, преподавателю из Массачусетского университета, который тоже занимался исследованиями океана и его жителей.

Немного удручал факт, что у меня всего два направления для работы, и это в начале расследования, когда возникают десятки версий и сотни троп, по которым предстоит пройти. Такое положение дел могло вселить уныние в кого угодно, но я, заранее смирившийся с неудачей, решил – будь что будет.