Но я всё прощу, если это ты: Часть 2

И вот сижу я, и не могу оторвать взгляд от той двери, в которую он вышел. И отчетливо помню, как она хлопнула, кажется, даже могу исключительно правдиво воспроизвести этот звук, эту звонкую пощечину в своем воображении. Кому предназначалась эта пощечина? Мне? Креону? Правилам игры? И вот сижу, смотрю на дверь и думаю. И вскоре понимаю, что не мне и не Креону, и не правилам игры, а себе. Себе самому с размаху залепил он эту пощечину. Сижу неподвижно, смотрю на дверь и замечаю внутреннюю боль. Замечаю только тогда, когда она становится нестерпимой. Момент её возникновения, развития, углубления – всё проходит мимо. Знаю только то, что её не было, а теперь она есть. А как, а почему – не знаю. Нет, кое-что еще знаю. Знаю, что она, эта боль, почему-то не столько за него, сколько за себя. Мне больно, и я сижу. И смотрю на дверь, и думаю: что же в нем было такого… другого? Чего не было во всех остальных? И понимаю: он себе не изменил. Те, другие, пока горели, изменили себе тысячу раз. Не изменились, а изменили себе. То есть, из плохих они не стали хорошими, а только научились чужим хорошим прикрывать своё плохое. А этому чужого хорошего не нужно. Если своего нет – плохо конечно, но чужого не нужно. Себе он не изменил. И, может, в этом кроется моё пристрастие к нему? Женщины, как известно, любят, когда мужчины не изменяют. И вот сижу я, и понимаю, что сидеть больше не могу.

Вскакиваю, будто что-то сильно толкает в спину, налетаю на стол, он опрокидывается и погребает под своим худым металлическим телом его стул, который, возможно, еще даже теплый. Грохот стоит неимоверный. И вторит этому грохоту воображаемая дверная пощечина. Перевожу взгляд на дверь и всё. Дальше только бегу, бегу и бегу. Впрочем, не забыв хлопнуть дверью, исключительно точно подражая тому, за которым бегу. Да, звук выходит идентичнее не бывает, с той лишь разницей, что на этот раз пощечина адресована не ему и не мне, а правилам игры. И только им.

Пустой коридор холоден и узок; если раскину руки в стороны, кончиками пальцев могу коснуться стен, которые так высоки, что никакого зрения не хватит обнаружить потолок. Пластиковая плитка светится ярче, неприятнее обычного – перед глазами плавают крупные темные пятна. Но я бегу.

Бегу долго, бегу отчаянно, вдохновенно. Прежде чем, наконец, замечаю, что цель моя не приближается – противоположная стена далеко, даже дальше, чем обычно. Пространство, похоже, не замечает, что я бегу, оно игнорирует меня. Останавливаюсь. Оборачиваюсь. И вот она дверь, которой он хлопал, которой хлопала я. Вот она, прямо перед моим носом. На расстоянии короткого шага, на расстоянии вытянутой руки. Глядя на эту дверь, осторожно делаю шаг вперед – слежу за ней. Шагаю вперед, а смотрю назад. Она, как и положено дверям, когда от них шагают прочь, остается позади, удаляется. Я радостно вздыхаю. Я облегченно выдыхаю. Но отворачиваться от двери боюсь – вдруг только выпущу её из вида, а она опять станет претворяться моей тенью, следуя попятам? Нет, выворачивая шею, смотрю на неё, а ноги шагают. Сначала шагают медленно, затем быстрее, быстрее, чтобы в конце концов сорваться на бег. На этот раз долго бежать не получается – почти сразу я налетаю на что-то твердое, ударяюсь головой, ударяюсь грудью, оставляю там весь воздух и отлетаю назад. Зрение возвращается не сразу. Мешает бьющая в глаза ослепительная голубизна пола и плавающие бесформенные пятна перед глазами. Встаю на коленки и опираюсь руками о пластиковую плитку, низко опустив голову, пытаюсь проморгаться. И вот, всё еще на коленях, поднимаю голову, щурюсь, а передо мной массивная дверь из темного с прожилками дерева. Еле угадывающаяся, больше похожая на переплетения множества корней буква «К», выбитая во всю площадь поверхности двери, не дает усомниться в том, что… или точнее кто, или нет, всё-таки что за ней скрывается. Я видела её раньше. Я даже бывала там, внутри. Но до сих пор мне еще не приходилось проверять её на прочность. Своей головой.

Конечно, я понимаю, что это значит. Всё это – своего рода пригласительная открытка. Креон хочет меня видеть. Возможно, очень хочет. И раньше я бы, не задумываясь, подчинилась, но теперь? Теперь у меня есть дела поважнее. Теперь – когда я дала пощечину правилам игры. Поэтому я поднимаюсь на ноги и отворачиваюсь от двери, делаю несколько шагов прямо по коридору, затем поворачиваюсь. Дверь не становится дальше, но и ближе тоже не становится. Хорошо. Я знала, что будет именно так, просто должна была попробовать. Встретиться с ним снова, по крайней мере, до свидания с Креоном – очевидно кому-то сверху видится слишком большой удачей, чтобы я могла претендовать на нее. Пусть так. Главное, чтобы за время моего отсутствия он не успел выкинуть что-нибудь этакое – конечно, едва ли это можно назвать меньшей удачей в сравнении с первой, но я надеюсь, что могу претендовать на нее в качестве утешительного приза за предыдущую проигранную. Подойдя к двери, я поднимаю руку, чтобы постучать, но она открывается прежде.

- Проходи. – Голос какой-то электрический, как из селектора.

Переступив порог, я снова щурюсь и промаргиваюсь. Но на этот раз не от переизбытка света, а от его недостатка. Будь мои глаза настоящими, к этому моменту времени я была бы уже слепа из-за неласковой эксплуатации зрения. Всё еще щурясь, жду, когда глаза привыкнут к скупому освещению. Должно быть, для него, который и в кромешной тьме видит изумительно, моя физиономия выглядит глуповато и забавно, но больше, конечно, первое. Иду по памяти на электрический голос, как в тумане выставив перед собой одну руку, слышу – фыркает из глубины кабинета. Глаза наконец привыкают – ощущения такие, будто кто-то в моей голове меняет контрастность и экспериментирует с фильтрами. Первое, на что обращаю внимание – пол. Тут он не светится, тут он густого черного цвета; кажется, еще один шаг – и всё, провалюсь. Почти всё пространство занимает огромный стол, похожий на бильярдный, но с некоторыми оговорками. Столу выделено лучшее место – в самом центре. Обхожу его, далее неумолимо приближаюсь к другому столу – письменному, с внешней стенкой, которая прячет от меня ноги сидящего за этим столом Креона. Вместо его ног вижу эмблему – всё ту же, еле угадывающуюся в сплетении древесных корней, букву «К». И, кажется, будто узловатые корни медленно двигаются. Ползают по темной поверхности дерева. А может, не кажется.

- Мессир. – Говорю, склонив голову. В голосе слишком мало почтения. Куда оно подевалось?
- Ты огорчаешь меня сегодня. – Он ждет, что я буду просить прощения, но я не прошу. Потому что пришла просить о другом. Поднимаю глаза, вижу красивую родинку под левым небесно-голубым глазом, вижу тёмную аккуратную эспаньолку, вижу авторитет, величие, в конце концов.
- Мессир, я бы хотела…
- Я знаю, чего бы ты хотела. – Отводит взгляд, смотрит на свой бильярдный стол. – Аргументируй.
- Он… – А что, собственно, он? Перед глазами суматошно мелькают все ключевые моменты: все слова, все взгляды, все факты, все жесты. Но что он? Как его аргументировать?
- Он? – Креон переводит взгляд на меня, и в этом взгляде ясно читается, что я проигрываю.
- Он заслуживает. Он очень заслуживает.
- Это все аргументы на сегодня?
- Нет! Нет. – Делаю большой вдох. – Эти все… другие, они уже сами себя простили, отпустили себе все грехи и… и только оправдываются, обманывают, прикидываются. И всё ради того, чтобы вернуться. Корысти ради! А он не простил себя… и не обманывает, и не прикидывается. А чтобы вернуться, у него поводов больше, чем у всех. Но он хочет остаться внизу, потому что не простил себя. Нужно… нужно, чтобы его простил кто-нибудь другой. – Я выдыхаю. Это сердце колотится?
- И каковы поводы, по которым он должен вернуться? Ни одного не вижу.
- Вы говорили, что почти все умирают тогда, когда нужно. Когда существование человека начинает приносить больше вреда, чем пользы. Они умирают, возможно, за минуту до принятия решения, которое может стать роковой ошибкой для всех остальных. Они умирают, возможно, чтобы не дать жизнь кому-то, кто может многое испортить. Они разносят вирусы, заражают всех. Они умирают, потому что срабатывает система безопасности. Они умирают тогда, когда сделали всё, что должны были сделать. Они умирают тогда, когда нужно. Но не он. Он становился лучше, и он любил… и это не должно было заканчиваться тогда. Он умер неправильно и несправедливо.
- За свою жизнь он переступил через многих, стоит ли удивляться, что, в конце концов, переступили через него? Это закономерно. Все рано или поздно платят за всё.
- Но если он уже заплатил, если его наказали смертью, наказали Невермором, разве… разве справедливо за одно и то же наказывать несколько раз? Это… незакономерно. – Дышу тяжело, как собака.

Он улыбается, молча глядя на меня. Прохладные голубые глаза кажутся теплее, чем обычно.

- А ты, должно быть, должна вернуться вместе с ним? – Электрический голос потрескивает смехом.
- Сколько прошло времени? Мы умерли с интервалом в две смерти, а он успел отгореть 27 лет.
- Здесь и внизу время течет очень по-разному. Для тебя не прошло еще и десятой части того, что давно прошло для него. Но тебя и не приговаривали к стольким годам. – Он смотрит только на две вещи в этой комнате: на меня и на бильярдный стол. Я оборачиваюсь. Огромный. Такой, что на него могли бы лечь пять человек, не касаясь друг друга и не замечая друг друга. Поверхность углублена, огорожена широкими бортами. Она поблескивает в тусклом свете и кажется замшевой, а, может быть, бархатной.
- А к скольким приговаривали? Сколько осталось?
- Недолго. – Склоняет голову набок.
- И я могла бы попасть туда же, куда попадет он? – Голова возвращается в исходное положение.
- Я ожидал этого вопроса, но думал, что ты подойдешь к нему более дипломатично.
- Могла бы или нет?
- Я бы не советовал.
- Значит, могла бы? – Требую. Понимаю, что веду себя бестактно, но как вести себя иначе – не понимаю.
- Ты не слушаешь то, что я тебе говорю. А это важно. Ты попала сюда и получила безболезненную возможность на перерождение, потому что многое не выбирала для себя умышленно. Но теперь? Осознано ходить там, где ходит смерть – это тоже грех. – Меня трясет от нетерпения. Кого волнуют грехи? Ну, кого волнуют грехи? Когда тут такое. - Важно правильно выбирать компанию. Сейчас ты выбираешь неправильно. Тем более… – Он медлит. Он складывает пальцы в замок. – Можно родиться и жить на одной улице, и никогда не встретиться; а можно быть выброшенными в разных полушариях, чтобы затем оказаться очень близко.
- И от чего это зависит? – Едва не спрашиваю: «Как это устроить?».
- От судьбы, конечно. Чему быть, того не миновать. – Расслабляюсь. От ощущения, что судьба на моей стороне.

Смотрю на медленно ползающие по кругу корни; если расфокусировать зрение, буква «К» проступает отчетливее. Чувствую себя загипнотизированной. Стою молча, жму холодные ладони за спиной. Постепенно сердцебиение выравнивается, сердцезамирания прекращают меня преследовать. Решительно моргнув несколько раз, прогнав гипнотическое воздействие, затолкав смятение поглубже, встречаюсь с ним взглядом и… нет, всё-таки глаза у него заметно чересчур голубые.
- Так значит, вы оправдаете его?
- А ты действительно оправдала его? Он нравится тебе. Только и всего. Но достаточно ли того, что ты чувствуешь, для того, чтобы позабыть об ответственности? Чтобы выпустить его непростую и нечистую душу снова, подвергая опасности новых людей, которых он не успел убить в прошлый раз?
- Того, что я чувствую, достаточно.
- Забавно наблюдать за этим снова и снова. – Гладит подушечкой большого пальца нижнюю губу.
- Снова и снова?
- Да, снова и снова. – Он убирает руку ото рта, цепляет кисти в замок и укладывает их перед собой на стол. – Хотя бы раз в столетие он неизменно отказывается покинуть Невермор, а ты неизменно предаешь человечество, потакая своим корыстным мотивам.
- Всё повторяется… – Проговариваю эти слова про себя вновь и вновь. И никак не могу остановиться.
- Постоянно. Я бы предпочел, чтобы и мне стирали память. Первый десяток раз это оказывало более будоражащее воздействие. Со временем всё приедается. Вам бы и самим осточертело цепляться друг за друга, но вы счастливы в неведении. – Он убирает руки со стола, садится ровнее и строго смотрит на меня. – Ладно, давай, зови его. – Небрежный взмах рукой в сторону двери. И сначала я медленно пячусь назад, а потом разворачиваюсь и бегу.

Бегу и бегу. Бегу легко, вдохновенно, будто мной выстрелили из пушки. Пол слепит пуще прежнего, с непривычки, и я бегу вслепую. Несколько раз натыкаюсь на жесткие и холодные фигуры. Когда достигаю нужного коридора, в глазах двоятся, троятся сотни одинаковых дверей, но я знаю, я различаю ту единственную, которая мне нужна. Налетаю на нее, хватаюсь за ручку и очень боюсь, что, толкнув её, не застану его внутри. Но всё это безосновательно, всё это глупое сердце, потому что без влияния Креона никто не может покинуть эти стены, никто не может спуститься вниз или подняться вверх.

Грубо поворачиваю ручку и толкаю дверь, бесцеремонно отпихиваю ее в сторону, она ударяется о стену; получается много внешнего шума, но внутренний шум… он сильнее. Номер 33/89 сидит точно в той позе, в которой я его застала, впервые увидев. Голова опущена, локти лежат на коленях, а кисти пересекаются на уровне паха. Нет, в прошлый раз его кисти были в другом месте, это я бы запомнила. Он лениво поднимает на меня глаза, затем опускает и вновь резко вскидывает голову.
- Боже, это опять ты. Просто невозможно! – Устало и раздраженно потирает переносицу.
- Пойдем со мной! Пожалуйста, пойдем. – Приближаюсь к нему быстрым нервным шагом, и он замечает, что со мной не всё в порядке, поднимается… становится таким большим, становится чем-то бо́льшим, чем всё остальное. А я в огне; я боюсь, что Креон передумает, я боюсь, что что-то пойдет не так, я боюсь, что он не захочет пойти со мной, я боюсь, что… что-то. – Пойдем со мной?
- Куда? – Возможно, он говорит одними губами. Возможно, поэтому я и не слышу его голоса.
- К нему. Нужно пойти к нему. Нужно! – Я хочу схватить его за руку…
- Кому нужно? – Но лишь кратко задеваю пальцы, потому что он резко отстраняется, отдергивает руку.
- Мне. Мне нужно. – Смотрю на него снизу вверх.

Он долго и громко дышит и смотрит на меня серьезно, сосредоточенно, но потом идет к двери.

Моё сердце… я не знаю, есть ли у меня сейчас сердце, но я чувствую, как будто есть; и оно бьётся, бьётся, бьётся. И светящаяся плитка бьёт прямо в глаза. Но мы идем по коридору, пересекаем холл, и те немногие, кого мы встречаем, оборачиваются нам вслед, потому что я выгляжу не так, как должно. Я должна выглядеть собранной и хладнокровной, но выгляжу полной противоположностью этому. Полной противоположностью, возведенной в квадрат.

Мы близко, дверь распахивается вовремя – ступаем внутрь, и теперь я не боюсь этого густого черного пола. Теперь я не боюсь провалиться. Оборачиваюсь, смотрю на него – он щурится, как щурилась бы я, если бы он не шел за мной. Мы обходим бильярдный стол, и я почему-то не могу прекратить торопиться. Останавливаюсь за несколько шагов до Креона, а он останавливается за несколько шагов до меня.
- Надо же, обычно это занимает больше времени. – Креон выходит из-за стола…

Он проходит мимо меня, я задерживаю дыхание и поворачиваю голову, преследуя его взглядом. Креон идет медленно, обходит его кругами, рассматривает и делает это невоспитанно, практически оскорбительно; в итоге остается у него за спиной. Номер 33/89 бесстрастен, он не обращает внимания и не оборачивается. Хотелось бы знать, что Креон думает по этому поводу, но я едва вижу его лоб и глаза, выглядывающие из-за плеча моего... моего кого? Да и моего ли? Однако мечты не выбирают.
- Она сказала тебе, зачем ты здесь? – Скорее догадываюсь, чем слышу голос мессира, потому что он говорит не со мной.
- Нет. Но, возможно, она скажет сейчас? – Черные глаза блестят.
- Так нужно… через это проходят все. Ничего особенного. – Да, ничего особенного, просто я обманщица и лгунья. Креон ухмыляется, но не противоречит мне. Номер 33/89 смотрит на меня, сощурившись. И я не отвожу взгляда, потому что сейчас легче обмануть, чем потерять.

Мессир кладет обе руки на его плечи, цепко обхватывает их и давит вниз: - На колени.
И я наблюдаю, как в черных блестящих глазах наконец разбиваются бесстрастность и хладнокровие; он резко передергивает плечами, делает шаг вперед и кидает в сторону, себе за спину:
- Какого черта?!
Я вскрикиваю: - Пожалуйста! – И вскидываю ладони, как если бы у него было оружие. Ужасно, ужасно, чудовищно страшно, что он всё испортит. Его взгляд зло пробегается по мне и останавливается два раза: в первый – встречаясь с моим взглядом, в последний – встречаясь с моей левой ладонью. И с этих пор всё меняется. Вращается по кругу и останавливается вверх тормашками. Волосы встают дыбом, руки вверх от запястий и до лопаток покрываются мурашками. Он обездвижен.

Когда я осторожно опускаю руки, его взгляд неотрывно следует за моей ладонью. Позже, намного позже он оставляет её в покое, чтобы посмотреть в мои глаза. Я не знаю чего в этом взгляде больше – недоверия или убежденности. Он поднимает руку и бросает беглый взгляд на свою ладонь. На ладонь и тут же возвращается ко мне. Держит на мушке.
- Questo sei tu, amore mio? [1] – Этот голос я знаю. Или мне только хочется его знать?
Я дышу через рот, подаюсь вперед, делаю шаг, но останавливаюсь: - Non lo so, il mio amato. [2]

- Ну, ребята, на этот раз у вас получилось даже более мелодраматично, чем обычно. – Объявляет Креон. И мне кажется, что вокруг его голубых глаз собираются веселые морщинки, но я не могу знать наверняка, потому что не могу оторвать взгляда от других, от черных, от блестящих глаз, вокруг которых нет даже намека на веселье. Креон делает шаг вперед, похлопывает его по плечу и повторяет: - На колени. – Не думаю, что номер 33/89 слышит его; по крайней мере, он выглядит так, будто не слышит, он выглядит так, будто просто покоряется руке, которая лежит на его плече и тянет вниз. Опускается медленно, и я слышу, как сначала одно, а затем и второе колено ударяется о черный пол. Я не знаю, зачем это нужно, я не знаю, что будет происходит дальше, потому что никогда не видела, как случается освобождение. И прежде чем я успеваю осмыслить беспокойство, которое перестает помещаться в моей груди, всё заканчивается. Да, всё кончено. Его глаза гаснут, и он падает лицом вниз. Падает с глухим стуком, руки лежат свободно параллельно телу. И я делаю необдуманный порывистый шаг вперед, когда замечаю продольную вертикальную дыру… в его спине. Пиджак разодран. Часто-часто и неглубоко дышу через рот. Закрываю глаза. Открываю глаза. Спина на месте, дыра на месте. Задерживаю дыхание и поднимаю взгляд на Креона.

Он стоит и держит в руке что-то длинное, похожее на колючий посох цвета слоновой кости. Смотреть на него приходится долго, очень долго, чтобы понять, что это действительно кость. Позвоночник. Крепко сжимает его в руке пониже шейного отдела. И не обращает на меня внимания. И в этот момент я действительно осознаю его величие, и колени подкашиваются. Свободной рукой, двумя пальцами хватает округлую костяную фишку и ловко вырывает ее из отдела шейных позвонков. Конструкция рушится, позвоночник крошится. Он кидает его на валяющееся в ногах тело. Только круглая плоская фишка остается в его руках. Это и есть душа? Наши души сидят в наших шеях? Где-то между головой и телом? Где-то между мозгом и сердцем?

Креон переступает через тело, которое… начинает крошиться, таять, проваливаться в пол. И я провожаю его до тех пор, пока не остается даже нитки от его пиджака.
- Ну? И куда мы его отправим? – Он задумчиво обходит огромный бильярдный стол, длинными пальцами перебирая фишку по кругу, играется с ней, как игрался бы заядлый игрок в покер. – Монреаль? Чикаго? Сакраменто? Может быть, Оксфорд? Или Торонто? Рим? Берлин? Париж? М?
- Пусть… пусть будет Чикаго.
- И почему Чикаго? – Он останавливается у центра длинной стороны стола, упирается локтями в его широкие борты, не переставая перебирать пальцами фишку; и мы смотрим друг на друга через весь стол.
- Потому что из всего списка я запомнила только Чикаго. – Во рту сухо, губы шершавые, царапаются.
- Неплохой выбор. – Он перестает играть с фишкой и резким щелчком посылает её в воздух. Она летит над столом, летит и летит… начинает падать у дальнего края, но не ударяется о бархатную поверхность, а проваливается внутрь, как если бы вместо твердой столешницы была водная гладь.
- Ну, вот и всё. – Он цокает языком.
- А я?
- Тебе придется подождать своей очереди. – Едва его рот закрывается, как открывается дверь.

Я оборачиваюсь. Заходят три человека: одна светлая жертва и два темных заключенных. Девочка очень похожа на меня – те же волосы и те же глаза. Да, точно такая же как я, только в миниатюре. Мужчины незначительно отличаются между собой – первый выглядит старше и лицо округлое, у второго неприятные глаза. Оба кажутся ниже номера 33/89. Я имею в виду не только рост, но и его, безусловно, тоже.
- Знакомься. – Креон подходит близко и говорит почти на ухо. Указывает пальцем на неприятные глаза. - Это номер 33/87, умер прямо вслед за тобой. – Ведет пальцем левее. - А это 144/64, повесился в тюрьме.
Я говорю: - Привет. – Потому что «приятно познакомиться» кажется не слишком уместным.
- На колени. – Громко говорит им, а девчонке потише: - Зайдешь позже.

Я не понимаю, почему их очередь должна наступить раньше моей, но молчу. Какая разница, если, в конце концов, я получу то, чего хочу? Креон отходит от меня и двигается к ним, я не знаю, как он на них смотрит, но это работает, они медленно опускаются на колени, а он заходит им за спины.
- Порою справедливость работает очень странно. Возможно, их следовало бы оставить внизу, но они работали с твоим другом в одной упряжке, так что… если он получает освобождение, то почему эти нет? – Выразительный наклон головы. - У них тоже были свои сложные причины участвовать в том, что в конечном итоге привело их сюда. Собственноручно они убили не больше, может быть, даже меньше людей, чем твой подзащитный. Тем более что, если говорить совсем уж откровенно, твой приятель не заслуживает слишком сладкой новой жизни, и потому моя совесть считает, что этих следует отправить туда же. – Он кладет обе руки, кажется, в область между их лопатками. - Ты же не против? – А я не успеваю оказаться против, потому что они уже падают лицом вниз.

Креон резко выдергивает фишки и швыряет их позвоночники на пол. Деловито обходит стол…
- Ну, удачи вам в Чикаго, ребята. Может, на этот раз вы не останетесь с носом? – Обе фишки оказываются в воздухе, летят свободно, летят красиво и проваливаются в том же самом месте, в котором до них провалился он, в котором после них провалюсь я. Когда Креон выходит из-за стола, на полу уже не оказывается тел. И эти тела я не провожала взглядом. – На колени. – Приближаясь текучими шагами, одними губами говорит он. Я подчиняюсь. Он заходит за спину. Трогает плечо.

- Готова к полету, журавль? – Его пальцы касаются моей спины, упираются в кожу, давят.
- Да. – Не колеблясь, говорю я и… лечу не вниз, а отчего-то вверх. А что было дальше не помню.

[1] Ты ли это, любовь моя? (итал.)
[2] Не знаю, любимый (итал.)

Прим. авт.: Далее следует расписка, которую я пишу своей кровью. Гласит она примерно следующее: "Если я напишу для этой истории еще хоть одно слово - перестану себя уважать и обреку свою пропащую душу на вечное томление в адовом племени Невермора". Продолжению не бывать!