Любовь и дело

И.С. Кон в книге «Открытие "Я"» эпиграфом к одной из глав взял слова Гегеля: «Подлинная сущность любви состоит в том, чтобы отказаться от сознания самого себя, забыть себя в другом «Я» и, однако, в этом исчезновении и забвении впервые обрести самого себя и обладать собою» (131, стр.300).

Любовь заставляет быть внимательным - это содержится в самом слое «привлекательность». С внимания любовь начина­ется и вместе с ним уходит. Такова природа потребностей -они связывают субъекта с внешним миром через внимание. За вниманием следуют обусловленные потребностью и продикто­ванные качествами объекта все звенья человеческого поведе­ния: определенный характер мобилизованности тела и созна­ния, оценки, пристройки, воздействия.

При прочих равных условиях чем сильнее любовь, тем больше внимания. А дальше: тем точнее и полнее мобилиза­ция, тем тщательнее пристройки, тем значительнее для любя­щего все изменения, происходящие в объекте; тем, значит, больше оценок и тем они значительнее; тем, следовательно, точнее воздействия и подробнее (тщательнее, точнее в выпол­нении) вся логика поведения в целом - полнее приспособлен­ность ее к свойствам и качествам объекта. Таким путем -мобилизуя внимание - любовь совершенствует деятельность в максимальной степени, возможной в данных условиях для данного человека. Физиолог • В. Манассеин еще сто лет тому назад писал: <«.„> я кончаю словами Гельвеция, что гений есть не что иное, как настойчивое внимание» (168, стр.39). Гени­альность в какой-либо деятельности едва ли возможна без любви к этой деятельности. Но одной любви, разумеется, недостаточно.

Внимание к одному отвлекает от другого. Так бывает и с любовью. Поэтому она может увлечь на гибельный путь, а страсть всегда рискованна, на что бы ни была она направлена.

В примечаниях к «Антонию и Клеопатре» А. Смирнов пи­шет: «У Шекспира «любовь» редко выступает как сила ги­бельная, фатальная. Трагическую трактовку любви, если не считать «Отелло», где следует скорее видеть драму оскорблен­ной любви, чем драму ревности, надо искать только в «Ромео и Джульетте». Но это - уникальная трагедия Шекспира и по своему замыслу и по композиций. Вообще же любовь отно­сится у Шекспира скорее к сфере комедии, чем трагедии. Другое дело - «страсть», часто выступающая в обличье похо­ти. Обычно это начало темное и уродливое, оскорбляющее истинную человечность и тянущее человека ко дну в мораль­ном смысле или в смысле его физической гибели (две старшие дочери Лира с их мерзкими любовными похождениями, Кло-тен в «Цимбелине», эротика «Меры за меру» или «Троила и Крессиды»). Но в «Антонии и Клеопатре» мы имеем совсем особый случай. Здесь «страсть» есть нечто дополнительное к «любви», отнюдь не отвергающее или профанирующее ее, а наоборот, как бы усиливающее и оживляющее ее силой своего вдохновенного экстаза. Итак, любовь плюс страсть! И этот «плюс» играет роль не острой приправы, воспламеняющей усталые чувства, но экстатического ухода в запредельное, из-под контроля логики и здоровых чувств» (255, стр.779).

«Экстатический уход в запредельное» в данных политичес­ких обстоятельствах обернулся для героев трагически. Страсть отвлекла от социальных насущных нужд, и они отомстили за пренебрежение к ним. Но трагический исход воспринимается все же как торжество любви - силы, созидающей и подыма­ющей человека выше среднего, общего уровня норм в область идеальных устремлений.

В «сфере комедии», по выражению А. Смирнова, можно видеть другой вариант любви - преобладание другого ее ком­понента: биологическая потребность, похоть, претендующая на неподобающее ей место в человеке. Так вырисовывается два полюса любви: любовь, трагическая вследствие ее нежизнеспо­собной идеальности, и любовь комическая - ее пройденный животно-биологический этап - рудиментарные остатки про­шлого в структуре настоящего. Между этими полюсами -бесконечное разнообразие человеческих влечений.

Если «дело» в науке и искусстве, вследствие его трудности и в отличие от «дел», продиктованных потребностями соци­альными и биологическими, превращается в самоцель, то оно, в сущности, не может осуществляться без любви к нему - без полной сосредоточенности внимания на его выполнении. Это проявляется парадоксально в любовной лирике. А.Блок выписал в дневник стихи Полонского:

Когда я люблю,

Мне тогда не до песен.

Когда мир любви мне становится тесен,

Тогда я пою! (31, стр.169).

К. Коровин передает слова Ф.И. Шаляпина: <«...> нужно любить и верить в то, что делаешь. В то нечто, что и есть искусство» (136, стр.386).

Любое дело по мере автоматизации его выполнения требу­ет все меньше внимания. Поэтому автоматизация в выполне­нии дела говорит о равнодушии к самому этому делу. Это относится ко всем делам - от приготовления обеда до управ­ления людьми - но особенно ясно в науке и искусстве.

Значит, в том, чем занято внимание каждого данного че­ловека, обнаруживается в некоторой степени иерархическая структура его потребностей. В некоторой степени - потому что наличные обстоятельства окружающей среды предлагают ему ограниченный выбор возможных объектов.

Внимание к делу, полезному для других, даже если оно выполняется «для себя», по объективным результатам равно вниманию к этим другим и любви к ним. Внимание к себе -самолюбие - в некоторых границах естественно и санкциони­руется общественной нормой удовлетворения социальных по­требностей; превышающее норму, оно расценивается как эго­изм. Эгоизм, допустимый, скажем, для ребенка или больного, смешон или постыден в нормальном человеке. Он приобретает общественную значимость в делах, служащих удовлетворению потребностей эгоиста, во вред другим. Его приходится скры­вать, но, в сущности, - только от тех, кому он непосред­ственно вреден; потому что повышенный интерес и внимание к делам, бесполезным для окружающих, обычно не считается зазорным. Человек, например, выполняет некоторую работу, пока и поскольку знает, что будет иметь от нее пользу «для себя», и даже не интересуясь тем, нужна ли она кому бы то ни было, а вреда от нее окружающим нет. Но бывает, что в таком бесполезном деле для него преобладает не негативная сторона потребности, а сторона позитивная - само бесполез­ное дело, качество его выполнения.

Такие дела могут быть весьма разнообразны: поддержание в порядке и хранение бесполезных бумаг, проведение никому не нужных собраний, обсуждений, учебных занятий, ритуаль­ных мероприятий и т.п. Так возникает парадоксальное на первый взгляд положение: бескорыстно и с любовью выполня­ется то, что никому - ни себе, ни другим - не нужно. Созда­ется впечатление полной порядо.чности и добросовестности. Субъект занят охраной или даже улучшением занимаемого им места в человеческом обществе («для себя»), но он может быть при этом искренне убежден в том, что работает «для дела», а дело нужно «для других». Когда человек любит даже самое бесполезное дело, он умеет найти ему основание и оп­равдание. Видя любовь к делу, а за этой любовью - бескоры­стие, окружающие тоже, может быть, не найдут ему иного объяснения, кроме заботы «о других». Так любовь к делу путает карты, внося оправдания, удовольствие и радость в бесполезную деятельность, она украшает жизнь человека без достаточных на то объективных оснований.

Но если дело полезно другим, то выполненное со внима­нием (то есть с любовью) даже «для себя», оно приравнивает­ся к выполнению его «для других». В деле этом появляется самодовлеющая значимость - черты того, что характеризует искусство.

«...Все движется любовью»

То, что сопутствует человеку всю его жизнь, что присуще любому и без чего жизнь человеческая невозможна - все это не осознается и в нормальных условиях не должно осозна­ваться. Сознание занято проблемами, вопросами, противоречи­ями. Оно занято любовью, когда и она вступает в противоре­чия с нормой или наталкивается на препятствия. Занятое средствами удовлетворения нескольких потребностей одновре­менно, сознание обслуживает потребности преимущественно с их негативной стороны, поскольку в нем, в сознании, присут­ствует мышление. Формирование представлений о позитивной стороне потребностей называют обычно мечтами, планами, фантазиями.

Психолог Ж. Нюттен пишет: «Понимание, мотивации как избегания неприятного, тревожности или страха, глубоко по­влияло на теорию личности и поведения. Некоторые психоло­ги истолковывают любую мотивацию в понятиях тревожности. Так, Браун (1953) поясняет, что желание иметь деньги не есть позитивный поиск чего-то, чем хотят обладать, но скорее приобретенное избегание тревожности, которую испытывает человек при отсутствии денег. Подобная точка зрения побудила Моурера (1952) считать, что тревожность является един­ственной движущей силой поведения человека на уровне «эго» (199, стр.76).

Физиолог X. Дельгадо сожалеет о господстве такой точки зрения: «Центральная тема большинства романов - трагедия, тогда как книги о счастье найти трудно; были опубликованы великолепные монографии о боли, но аналогичных исследова­ний о наслаждении не существует. Очень типично, что в мо­нументальном руководстве по физиологии, изданном физиоло­гическим обществом США, целая глава посвящена боли, а слова «удовольствие» нет даже в предметном указателе. Оче­видно, поиски счастья никогда не порождали столь большого научного интереса, как страх перед болью» (89, стр.143).

Поэтому потребность интересует науку как ощущение не­достатка; техника и практика занимаются сокращением недо­стач; планы, программы и проекты человеческого благополу­чия тоже сводятся к средствам максимального погашения нужд. Так, очевидно, должно быть: обеспечение необходимым - условие существования. Но рост и развитие тоже необходи­мы живому. Все, чего достигло человечество в целом в овла­дении окружающей средой, возникло в позитивных целях - не гонимое нуждой и не от ненависти к злу, а стремлением к привлекательному и любовью к добру. Так отрицательные эмоции предостерегают от потерь, а положительные сопут­ствуют победам и достижениям. Автор книги о природе та­ланта с точки зрения процессов, происходящих в мозгу чело­века, нейрохирург из Лос-Анжелеса Хейфиц убежден, что «положительные эмоции у людей в основе своей связаны с сохранением вида, отрицательные - с сохранением индивида. И высшую радость людям, так сказать, пик радости, достав­ляет то, что направлено на сохранение вида. Даже когда ради этого жертвуют собой» (20, стр.224).

Удовлетворение «авангардных» идеальных потребностей требует бескорыстной любви к истине и к процессу ее пости­жения.

Хотя социальные потребности большинства людей, зани­мающие обычно главенствующее положение, выступают как потребности «для себя», они, трансформируясь в дела, вынуж­дены служить «другим»; во многих случаях к этому ведет и увлеченность делом - любовь к нему.

В биологических потребностях только низший их уровень вполне эгоистичен: но и этот эгоизм ведет к половой любви, к размножению и к родительской любви.

Любовь, как непосредственное ощущение привлекательнос­ти чего-то определенного в окружающем мире, пронизывает, в сущности, все поведение чуть ли не каждого нормального человека. Поэтому она, вероятно, во множестве случаев не осознается как таковая. Но угасание жизни, умирание потреб­ностей человека, начинается именно с того, что окружающее постепенно теряет для него привлекательность. Вместе с тем угасает и стимул бороться за жизнь; она еще охраняется, пока живы привязанности. Но отмирают и они.

По мере того как сил у человека делается все меньше, их расходование затрудняется; цена приобретаемого усилиями повышается, а привлекательность падает. Жизнь делается нео­правданной затратой усилий, и человеку остается либо убить себя, либо с нетерпением ждать смерти. Ж.Нюттен утверждает: «Человек становится несчастным и может превратиться в не­вротика, если ему больше «нечего делать» и у него нет плана, подлежащего реализации, когда больше никто и ничего от него не ожидает. Именно в этой бездеятельности часто следу­ет искать причину жалоб невротика на то, что жизнь не име­ет никакого смысла» (199, стр.128-129).

Если человек не любит то, что ему объективно нужно, полезно, или любит то, что вредно, то это - ненормальная, извращенная трансформация потребностей. Но он живет, по­тому что что-то любит; и тем полнее живет, чем сильнее, интенсивнее его любовь. А.И. Герцен писал: «Всеобщее он понимает, а частное любит или ненавидит. <...> Привязывается человек к одному частному, личному, современному; в урав­новешивании этих крайностей, в их согласном сочетании -высшая мудрость жизни» (65, т.1, стр.542). Понимание вто­рично; потребности и привязанности первичны. Поэтому в «согласном сочетании» им принадлежит решающая роль.

Представить себе счастье без любви нельзя. Реальные мгновения, секунды или минуты счастья наступают вследствие овладения любимым, достижения любимого. Человек, избе­жавший опасности, например поражения, может быть удовлет­ворен, но счастлив - достигший победы. Если же к борьбе и победе вынуждают обстоятельства, вопреки желаниям, то и победа не принесет счастья. А если избежать поражения -трудно осуществимая мечта о благополучии, то его достиже­ние будет воспринято как счастье.

Поскольку человек всегда находится под воздействием ок­ружающего мира, единственная любовь, которая не может быть удовлетворена и не может принести счастья, это - лю­бовь к своей собственной персоне.Демон Лермонтова признается:

О, если б ты могла понять,

Какое горькое томленье

Всю жизнь - века без разделенья

И наслаждаться и страдать,

За зло похвал не ожидать,

Ни за добро вознагражденья;

Жить для себя, скучать собой

И этой вечною борьбой

Без торжества, без примиренья.

Разумеется, любовь к другим, к другому или к «остально­му» далеко не всегда приносит удовлетворение, а тем более -счастье. Но без такой любви оно категорически невозможно. Оно, следовательно, тем более вероятно, чем шире круг того, что человек любит. Поэтому доброта, альтруизм - самый надежный путь удовлетворения специфических человеческих потребностей, если они должным образом вооружены для практического применения.

Академик А.А. Ухтомский утверждает: «Истинная радость, и счастье, и смысл бытия для человека только в любви; но она страшна, ибо страшно обязывает, как никакая другая из сил мира, и из трусости перед ее обязательствами, велящими умереть за любимых, люди придумывают себе приличные мо­тивы, чтобы отойти на покой, а любовь заменить суррогатом, по возможности не обязывающим ни к чему.

<...> Тут более, чем где-либо, ясно и незыблемо, что физи­ологическое и материальное обусловливает собою и определя­ет то, что мы называем духовным. И тут в особенности ясно также, что половая любовь не может быть поставлена в один план с такими побуждениями, как голод, или искание удо­вольствия, или искание успокоения» (288, стр.259-260).