Глава четвертая. Утро 12 июня, в день святых апостолов Петра и Павла окрестности Иерусалима огласил испуганный рев быков и ослов

 

Штурм

Утро 12 июня, в день святых апостолов Петра и Павла окрестности Иерусалима огласил испуганный рев быков и ослов. Запах крови, влажных голубоватых потрохов и желанный, сытный аромат жаркого. Худой, измученный скот: волы, мулы, захромавшие обессилевшие лошади и верблюды, немало потрудившиеся для войска Христова, несли последнюю службу. Их десятками забивали для того, что содрать шкуры. Свежими сырыми шкурами необходимо было обшить осадные башни, крыши переносных галерей и навесы таранов. Три махины, находившиеся в подчинении Готфрида Бульонского, Раймунда Тулузского и Танкреда Тарентского, словно гигантские корабли, возвышались напротив городских стен. Они были настолько высоки, что с верхней площадки хорошо было видно, как кипит иерусалимская жизнь. Народ, снующий по просторным улицам, богатые дома – много богатых домов, купола церквей, пики минаретов, синагоги. От всего этого отделяла ненавистная стена. Угрюмо смотрели бойницы, укрытые тюками из хлопка и сена; на площадках многочисленных башен у метательных машин муравьями копошились люди. Откуда-то снизу с той стороны поднимался густой дым, и ветер доносил запах смолы – кипели котлы. Мавры были готовы к схватке.

Чертежи осадных орудий, необычной, совершенно новой конструкции – подарок базилевса, пришлись весьма кстати. Без них штурмовать неприступный город было бы почти безнадежно – как это было месяц назад, когда при первом штурме бессмысленно полегло множество народа. Надеяться можно было только на милость Божию да на хитроумность инженеров и их осадных машин. Это все понимали. Работал каждый – от нищего старика до влиятельного барона. Даже молодая Эльвира, жена Раймунда Тулузского, наравне с простолюдинками резала под палящим солнцем тростник.

Грохотали тачки и повозки, груженные камнями, в воздухе висела пыль – выносливые двужильные сервы почти засыпали ров. Женщины и девицы плели фашины из прутьев и тростника и выравнивали ими поверхность. Сверху на приближавшихся к стене крестоносцев то и дело сыпались камни и стрелы, отыскивая легкую мишень. Убитые находили свою могилу тут же, в полузасыпанном рве.

Это был самый сытный день за все время осады. Сухое жесткое мясо – плохо прожаренное, пропахнувшее костром, но все же мясо – восстанавливало силы. Силы для последнего рывка.

И рывок был сделан. На военном совете было решено пуститься на хитрость. Эмир Ифтикар эд-Даула усилил крепостные стены, установил метательные орудия и котлы с северной стороны, где сосредоточились основные сил латинян, восточная же часть была практически не укреплена. Сюда-то, к воротам святого Стефана, под покровом темноты перебралась большая часть войск. За ночь были разобраны, перенесены и собраны заново массивные тараны и мощные катапульты.

Оставалось только ждать. Возбуждающее, азартное время перед сражением, когда кровь закипает в жилах, гудит в сердце и бешено стучится в виски. Бросает то в жар, то в холод.

Гуго де Пейен с вечера облачился в доспехи. Под длинный, почти до колен хауберг – стальную кольчугу, он надел стеганный пурпуэн – смягчать удары стрел и мечей. Поверх хауберга – белую накидку-сюрко с нашитым красным крестом. Роже-оруженосец помог ему зашнуровать наколенники и перчатки. Кольчужных штанов Гуго не носил, считая, что они мешают управлять Мистралем.

Теперь препоясанный мечом Гуго в нетерпении ходил перед своим навесом, не отрывая глаз от того места, где стояла осадная башня. Оруженосцы Роже и Эктор де Виль были тут же, тоже вооруженные. Правда, кольчуги на них были легче и не защищали бедер. Роже держал под уздцы Мистраля, а Эктор де Виль – большой нормандский щит Гуго и копье. Застоявшийся Мистраль нервно фыркал, предчувствуя сраженье, и тряс головой. Слуги ушли в темноту – сегодня всем хватало работы. Нарсиса и Морена отправили к осадной башне. А Сильвену с Леоном выпала честь быть в первых рядах штурмовиков.

Мимо, в сторону осадной башни прошли арбалетчики. Небо стало сереть, и в утренних сумерках вырисовывались очертания предметов.

Наконец, дали долгожданный сигнал. Сотни людей бросились к стенам с криками: «Иерусалим!» Словно гигантские черные проростки снизу вверх поползли осадные лестницы, а по ним – черно-белыми муравьями люди.

Отряд стрелков поднялся по лестницам на третий этаж берфруа, лучники и арбалетчики заняли позиции у бойниц. До Иерусалимской стены было менее четверти мили. Отсюда, с открытой площадки, хорошо было наблюдать, как суетятся мавры на стенах. Было видно, как они разворачивают баллисты и несут камни для катапульт. То тут, то там с крепостной стены повалил дым – зажглись костры под котлами. Один, второй... вскоре десятки котлов заклокотали кипящей водой и маслом.

Осадная башня вздрогнула и заскрипела. Восемь её огромных дощатых колес со скрежетом пришли в движение. Медленно, словно гигантская неторопливая черепаха, крепость на колесах двинулась к Иерусалимской стене. Десятки пар рук и ног в этот момент вздулись мускулами, напряглись и толкнули махину к заветной цели. Неподъемные центнеры бревен с затаившимися внутри рыцарями, арбалетчиками и готовыми к бою катапультами наверху.

Нарсис с Мореном были в числе тех, чьими мышцами осадная башня приводилась в движение. Оба простолюдина работали плечом к плечу, одновременно молясь и проклиная неверных. Здесь, внутри, под защитой бревенчатых стен было довольно темно, приходилось толкать на ощупь. Слышалось только, как оглушительно скрипят колеса и стены, а рыцари на втором и третьем этаже поют какой-то псалом – латыни простолюдины не знали.

Примерно через полчаса, а может через час – время словно остановилось, послышались глухие удары – камни из катапульт мусульман стали достигать цели. Оглушительно треснула доска на ободе колеса. Свежесодранные шкуры, которыми была обшита башня, хорошо амортизировали прилетавшие дротики и валуны, но до крепостной стены было еще далеко.

– Эй, Морен, ты сейчас как святой праведный Иона в чреве кита.

– Судя по запаху, этот кит дохлый.

– Эй, ослы, берите правее!

Шкуры за пару дней стали издавать зловоние. Тысячи мух жужжали вокруг, залетали внутрь башни и щекотливо ползали по щекам. Еще резче пах уксус, которым обильно смочили шкуры для защиты от гниения и огня.

– Не, Нарсис... – Морен наклонил голову и обтер струившийся по лицу пот о плечо напарника. – Судя по запаху от твоих сапог, мы где-то в его заднице!

Что происходило справа и слева, было невозможно увидеть. Наблюдать за происходящим впереди можно было только через узкую щель для обзора.

– Навалитесь!

– Фашины под колесо слева!

В смотровой щели мелькнули связки хвороста, которые подкладывали под колеса. Тут же раздались удары дротиков и стрел, словно дождь застучал по крыше, потом чей-то истошный вопль, следом другой крик:

– Оттащите тело!

Колесо берфруа мягко перекатилось через сноп фашины.

– Катапульты на взвод!

– Нет, берите ниже и влево!

В обзорной щели каменная стена становилась все ближе. Они почти достигли засыпанного рва. Вместе с этим стуки снаружи – мелкий, от дротиков и стрел и глухой, тяжелый, от падающих камней – слились в единый рокот. Мусульмане настроили прицел, и теперь снаряды летели прямиком в башню.

– Сколько ж у них камней?

– Ха-ха, целый каменный город. Хватит, чтобы засыпать нас с головой и еще горку сверху.

К общему грохоту прибавились мягкие удары. Иногда – треск. В смотровой щели мелькнули пылающие ошметки. Тяжелыми горящими каплями смола обрывалась и стекала вниз. Значит, метнули глиняный горшок, наполненный горючей смесью. Начиналось то, чего так боялись инженеры. Сарацины начали обстрел башен горящими снарядами. Долетая до лестниц и осадных машин, они впивались в доски и повисали на них, будучи оббиты крючьями и гвоздями. Запахло гарью.

– Эй, Нарсис, не хочешь жаркого?

– Ты и жареный такой же вонючий!

– Ну, теперь наши вши наверняка передохнут.

– Ха, да они давно дезертировали отсюда!

При слове «дезертировали» сержант Жак, командовавший отрядом рабочих первого этажа, недобро зыркнул на них и резко прикрикнул:

– Приказываю молчать! Перед нами Святой Город! Поем «Отче наш», и да прибудут с нами Господь и святой военачальник Георгий!

Рабочие хором затянули «Pater noster». Тут же к ним присоединились рыцари второго этажа, а может, и военачальник граф Готфрид.

Сам граф Готфрид Бульонский в этот момент находился у катапульт на верхней площадке башни, раздавая команды. Вся панорама битвы была как на ладони. К стене прилипли десятки осадных лестниц, и по ним упорно ползли вооруженные пилигримы. Сверху на головы крестоносцев сыпались камни и лились ведра кипятка и смолы. Еще со стен на осаждающих падали зажженные пуки хвороста и снопы соломы. Целые стволы деревьев скатывались по лестницам, объятые огнем. Некоторые лестницы отталкивали от стены длинными рогатинами, и люди вместе с ними падали вниз, туда, где сотнями лежали их погибшие братья.

Две других башни тоже почти доползли до крепостных стен, но из-за сильного обстрела не могли закрепиться и опустить трапы. Берфруа со стороны горы Сион – там командовал граф Раймунд Тулузский, похоже, уже дымилась.

Зажженный снаряд просвистел и упал рядом с ногой графа. Это был кусок деревяшки, обмотанный горящей тряпкой. Тряпка была пропитана греческим огнем. Такой невозможно тушить водою. Готфрид шагнул в сторону и рыцари тут же прикрыли горящий снаряд шкурой.

– Несите камни, быстрей!

Камни на площадке быстро заканчивались. Рабочие-сервы сновали взад-вперед по лестнице, таская с собой неподъемные камни для катапульт. Все чаще они подбирали те, что прилетели со стороны мавров. Камни укладывали в ложку-рычаг, рабочие до предела закручивали ворот, натягивая веревки из жил, потом отпускали стопор, рычаг распрямлялся и камни летели к городу. Бить старались по неприятельским машинам и стене, надеясь её разрушить. Для живых мишеней были предназначены луки и арбалеты. Два отряда прикрывали башню, засыпая мусульман ответным шквалом стрел и арбалетных болтов. Повсюду валялись трупы.

Наконец, башня зарылась в камни и остановилась. Колеса были изрядно повреждены. Подкладывать фашины было опасно – они моментально вспыхивали от греческого огня и сами угрожали башне.

Для рабочих первого этажа это означало передышку. Струился по груди и спине пот, трещали лестницы над головой, и песок сыпался сверху.

– Глянь, вот доходяга! – Морен кивнул на старика, с трудом передающего наверх по лестнице камень. Колени и руки старика дрожали.

– Сейчас как хрястнет тебе на башку, – не увидишь Иерусалима. Сразу в гости к святому Николю.

– Да-а, – облизнулся Морен. – Как только ворвемся в город, я заведу себе дом, льняную постель, как у господ, и смазливенькую мусульманку.

– А я просто напьюсь самого лучшего иерусалимского вина и хорошенько высплюсь.

Что касается рыцаря Гуго де Пейена, то, как только стало понятно, что с наскока город не взять, и тяжелая конница понадобится нескоро, граф Этьен де Блуа направил его к одной из катапульт, взамен убитого сержанта. Оруженосцы Эктор де Виль и Роже пошли за своим господином прикрывать плетеным щитом рабочих, таскавших камни. Стрелы и дротики летели как ураган. Пущенные вверх стрелы набирали высоту и падали вниз, тяжелея с каждым дюймом и с легкостью пробивая кольчуги. Дротики же, прицельно выпущенные из баллист, если настигали жертву, то прошивали её насквозь, вместе со щитом и доспехом.

Задачей катапульты, к которой прикрепили Гуго, было прикрывать берфруа Готфрида Бульонского и пытаться поразить закрепленные на крепостной стене орудия. Сколько их там, и насколько удачны удары, было сложно судить – усиливавшийся дым мешал обзору. Зато стало ясно, что одна из мусульманских катапульт настроилась именно на них – камни падали все точнее. Несколько раз в Гуго хлестнули каменные брызги, сильно ударило осколками в плечо и бедро, поцарапало локоть. Камни попадали в массивные колоды-основания катапульты, отчего одна из них почти расплющилась в щепки.

В этом изнурительном жгучем аду под нещадным солнцем прошел день. Быстрый палестинский день, и, как обычно, резко и густо стемнело. Трудно было сказать, на чьей стороне была сегодня удача – раненых и убитых воинов, разломанных и разбитых машин, обожженных, сгоревших, расплющенных камнями и прошитых стрелами людей и с латинской, и с мусульманской стороны насчитывалось немало. Сотни монахов, рыцарей и простолюдинов – мертвых или тяжелораненых – остались на поле брани.

Изрядно потрепанные и обожженные осадные башни и метательные орудия было приказано оттащить на безопасное расстояние, насколько позволяли скалистые овраги Кедрона за спиной, и поставить охрану – мусульманские лазутчики с легкостью могли их подпалить. Всю ночь ремонтировали и латали. Шкуры поливали оставшимся уксусом, набивали доски на разломанные и обгоревшие колеса башен, перекрывали навесы таранов. Стучали топорами и молотками.

Гуго де Пейен был в числе тех, кто вернулся в лагерь. От усталости он даже не мог говорить. Доспехи снимать побоялись. К счастью, оруженосцы Роже и Эктор де Виль тоже вернулись живыми. Смертельно уставшими, но живыми. Прихрамывающие слуги Нарсис и Морен приковыляли позже. Оба несли мешки – среди раненых и убитых соотечественников было что взять. У Нарсиса напрочь обгорели ресницы и брови. Оба перепачкались сажей и прокоптились насквозь – черные, как неверные мавры на стенах.

Крепостной слуга Сильвен, которого Гуго благословил штурмовать стену, пришел самым последним, один, неразговорчивый и угрюмый.

– Простите господин, мы носили раненых из-под стен.

– А что с нашим Леоном?

Сильвен покачал головой:

– Сгорел заживо. Сарацины облили смолой. Еще утром – один из первых.

– Упокой Господь его душу.

Все перекрестились. Маленький отряд рыцаря де Пейена стал еще меньше. Из двадцати выехавших из Труа человек с ним остались только двое. Когда три года вокруг одна смерть, ничто тебя не удивляет. Даже когда гибнет привычный слуга или близкий друг. Ну, разве что немного тошно.

Эктор нарезал кинжалом холодного мяса и разломил оставшийся черствый хлеб – половинка ячменной лепешки. К счастью, в бурдюке была вода, за день окончательно протухшая. Гуго прочитал молитву, сели есть. Всем поровну, все – братья Христовы.

– Что ж, Господь не дозволил нам войти в Святой Город. Значит, мы не достойны сегодня. – Будем молиться и ждать.

Насколько хватило сил, хором прочитали «Pater noster» и «Ave Maria».

Гуго в доспехах повалился на лежанку, только лишь дав своим оруженосцам расшнуровать и снять шлем. Руки и ноги гудели. Казалось, пудовые камни давили на плечи и грудь, голова нещадно кружилась. Стоило закрыть глаза – начинала качаться земля, и все вокруг кружилось в безумном хороводе – крики, шум, гомон, летящие камни и стрелы, разбитые черепа и куски мозга, трупы и живые, сарацины и франки, лужи теплой крови, дым и гарь...

Вряд ли в эту томительную ночь кому-то из мусульман или крестоносцев удалось действительно поспать. Отдыхали по очереди. Большинство же вовсе не сомкнуло глаз. Все боялись и ждали.