Квитанции, товарищ, не нужны...А. А. Жданов, выслушав очередной доклад уполномоченного Военного совета Ленинградского фронта по воздушным перевозкам М. А. Таирова о ходе сбора и транспортировки продуктов в Ленинград, о проявлении высокого патриотизма колхозников Мошенского, Хвойнинского, Пестовского, Любытинского, Боровичского и других восточных районов области, попросил передать трудящимся этих районов сердечную благодарность от ленинградцев за помощь. «Ленинград никогда не забудет их подвига»,— сказал он. То раннее ноябрьское утро не изгладится в памяти Таирова. В четыре утра он был уже на ногах. И хотя сельские собрания прошли удачно, все равно сверлила мысль: «А вдруг запоздают мошенские?» Да и за дальние, глубинные хозяйства Пестовского района, например, он не мог твердо поручиться. Правда, в этот район выехала секретарь обкома комсомола В. Г. Костина, которую Таиров хорошо успел узнать за время совместной работы в комиссии обкома. Валентина взялась организовать в Пестовском и Боровичском районах комсомольские санные обозы с мясными продуктами. Женщина она энергичная, душевная, знает, к кому как подойти. И все-таки одолевали сомнения. Крестьян на всех собраниях просили: обозы должны уйти на другой же день в полночь. Как по тревоге, на выполнение боевого задания. А это и было самое что ни на есть боевое задание. И каждый рейс самолета в блокадный Ленинград означал пусть маленький, но вклад в выполнение воздушной операции, имевшей такое огромное значение для ленинградцев. К выполнению этой операции кроме главной ее силы — экипажей транспортных самолетов были причастны десятки тысяч людей. И уж колхозников-то северо-восточных районов никак нельзя было назвать какой-то подсобной, вспомогательной силой. Напротив, их участие становилось чрезвычайно важной составной частью работы этой в те дни единственной коммуникации блокадного города. Но как ни удачно прошли собрания, тревожное чувство не покидало Михаила Алексеевича. —...Быстро одевшись,— продолжает свой рассказ М. А. Таиров,— поехал к дороге на Мошенское. Едва выехал на тракт и, заглушив мотор, вышел из машины, как послышался отдаленный звон бубенцов, лошадиное ржание. Неужели едут? Вгляделся. И сразу стало легче на сердце. Вдали по снежному полю вытянулся санный обоз. На какое-то мгновение возникло странное ощущение — будто нет никакой войны и едут себе, не торопясь, мошенские крестьяне, предвкушая веселый, суетный базарный день. Я подождал, пока возница, возглавлявший обоз, поравнялся. Тот восседал на передке саней, старательно крытых разноцветными домоткаными половиками. Бородатый крестьянин потягивал самокрутку. Был он одет в добротный овчинный полушубок, подпоясанный алевшим кушаком, в черные валенки с отворотами. К оглобле прикрепил флажок, а к дуге — плакат: «Дорогим ленинградцам — от мошенских колхозников». Я сразу признал в нем того многодетного колхозника, который первым выступил на сходе в сельсовете. Точно не веря своим глазам, спросил возницу! — Откуда едем? Что везем? — Как откуда? — весело откликнулся колхозник.— Из Мошенского. На плакате прочти-ка, что написано... Чай, не узнал меня в тулупе да шапке. Везем, дорогой товарищ, мясо. Отверни половичок-то, глянь... Как велено было — коровью тушу с рогами, копытами везу... Вон сколько нас! Он оглянулся, горделиво повел рукой. — Весь район поднялся на такое дело... Обоз неторопливо двигался в сторону Хвойной. Занималось утро. Встречный порывистый ветер доносил с аэродрома гул самолетов — наверное, авиамеханики опробовали моторы... Уже скрылась из виду подвода головного бородатого возницы. И будто эхом отдались сказанные им слова: «Весь район поднялся на такое дело». Среди обозников были все больше подростки да девчата. И еще нескольких пожилых крестьян заметил Таиров. Добродушными окриками понукали они лошадей: «Ну-у! Пошел веселей», «Давай, давай, желанный, поторапливайсь!..» Возможно, в эти минуты ехал к аэродрому на санях, груженных мясом, сметаной, сушеным картофелем, и житель деревни Ронино Кушаверского сельсовета Василии Дмитриевич Дмитриев, чем-то внешне похожий на вожака обоза. От инструктора Хвойнинского райкома партии Матрены Тимофеевны Зайцевой Таиров узнал, как прошел сход в этой деревне. Она рассказала о колхозном бригадире коммунисте В. Д. Дмитриеве, отце восьмерых детей. Не речист, угрюм был бригадир, но уважали сельчане его за доброту, за то, что работал, себя не жалея. А ведь очень тяжело болел человек. Легкими страдал. Но в Ронино на сходе Василий Дмитриевич, можно сказать, задал тон разговору, сразу в нужное русло его направил. А и сказал-то всего одну малость. Но как! Встал Дмитриев, отвесил поклон односельчанам, районным представителям. Сказал, что отдает ленинградцам корову. Все так и ахнули. Жена за голову схватилась — и в слезы. «Опомнись,— говорит,— Васенька, в своем ли уме? У нас же кроме тебя и меня — восемь ртов. Чем ребятишек кормить будем?» Но Василий Дмитриевич стоял на своем: «Ничего, жена, живы будем — не помрем. Советская власть не даст в обиду. Овечье молочко коровьему не уступит... И поросят держим... Картошкой запаслись. А в Ленинграде вон что делается... Такие же, как наши, детишки с голоду мрут...» Дмитриев сел, закрыл рукой глаза, чтобы не видели люди слез. Но такое не скроешь. Раз такой человек слез не сдержал, корову отдал, значит, худо в Ленинграде. А Дмитриев, справившись с волнением, снова поднялся и, словно не было на сходе председательствующего из райкома, взял бразды правления в свои руки. — Ладно, бабоньки, довольно реветь. Считай, все высказались. Плачете,— значит, в положение города Ленинграда вникли полностью. Предлагаю записать в решении, что все мы, не жалея, отдадим Ленинграду по коровьей или бараньей туше и прочего. Не ожидая призыва к голосованию, в ту же секунду взметнулся лес рук. ...Часом позднее на аэродроме Таиров увидел, что привезли крестьяне. На санях поместились не только коровьи и бараньи туши, но и кадушки со сметаной, солониной, топленым маслом, клюквой, сушеным картофелем, аккуратно завернутые в льняные платки шерстяные вещи, солдатские кисеты (когда только сшить успели?!), теплые портянки. Словом, кто что имел, тем и делился. Мошенцы положили почин. Вслед за ними потянулись длинные обозы из других близлежащих районов. Санные обозы текли на Хвойнинский аэродром, напоминая ручейки, впадающие в реку. Свое начало они брали на южной границе района, у деревни Меглицы. После Меглиц присоединялись колхозники деревень Мышлячье, Жерновка, Савино, Тимонино... По дороге вдоль реки Увери обозы все дальше забирали на север к райцентру Мошенское. На отрезке Мошенское — Мелехово в этот поток вливались крестьяне из деревень Михеево, Дорохово, Устрека, Яковищи, Закарасенье. А там уже до Хвойной — рукой подать. Миновав Погорелово, Мелехово, обозы по тракту проезжали Задолье — самую большую деревню Хвойнинского района, где их поджидали крестьяне близлежащих хуторов. Дальше проезжали деревни Шилово, Савино, Бельково и, миновав хорошо накатанную дорогу, попадали в райцентр, оттуда уже близко. На аэродроме к Таирову подошла голубоглазая девушка в ладном полушубке и белой шерстяной шапочке. Назвалась Аллой Захаровой. — Вам привет от Вали Костиной. Она и секретарь райкома комсомола Федя Сысоев из Боровичей тоже с комсомольским обозом в Хвойную едут... Таиров догадался, что перед ним секретарь Пестовского райкома комсомола. И еще он узнал, что боровичские парни останутся в Хвойной, вольются в аэродромную бригаду грузчиков, которой руководит бухгалтер райисполкома И. Ф. Фомин. — Значит, прибыл из Пестово комсомольский обоз. Молодцы, ребята,— похвалил Таиров. — Прибыть-то прибыли,— сказала Захарова.— Только вот в конторе «Заготскот» затор образовался, не успевают принимать мясо от колхозников. — Сейчас же поеду разберусь,— сказал Таиров. Никто не рассчитывал, что обозы потекут непрерывным потоком. Чтобы в морозную погоду не задерживать людей подолгу на приемке продуктов, Таиров распорядился вдоль границы аэродрома, поблизости от стоянок самолетов, расставить под соснами столы. Возле них установили амбарные весы. Уполномоченный Военного совета строго предупредил приемщиков мяса: — Чтоб каждому колхознику была вручена квитанция. Объясните людям: государство в долгу не останется. И адреса чтобы записать не забыли... Не так давно, находясь в Мошенском и Хвойной, мы проехали по маршруту тех санных обозов, снаряженных мошенскими колхозниками в помощь Ленинграду. Особо памятной осталась встреча с бывшим председателем Задельского сельсовета Андреем Николаевичем Николаевым и его дочерью Анной Андреевной. У них почти вся родня живет и поныне в деревнях и на хуторах Мошенского района. И не было семьи в большом роду Николаевых, которая бы тогда, в ноябре сорок первого, не откликнулась на просьбу местных властей, обкома партии, Военного совета Ленинградского фронта. Андрей Николаевич и его дочь хорошо помнят и вечерний сельский сход, и речь, которую произнес М. А. Таиров, и ночные санные путешествия. На другой день после схода шестнадцатилетняя Анна выпросила у отца малые сани, предназначенные для праздничных выездов. — Запрягу Белянку, отвезу на аэродром баранину, кадки с солониной и клюквы прихвачу,— сказала она.— На самолет не возьмут — раненым в госпитале сгодится... Спустя сорок лет нашли мы Анну Андреевну в Ленинграде (она работала маляром на машиностроительном заводе имени Котлякова) и попросили рассказать о том, как она возила продукты в Хвойную. — Дядья мои, Александр, Михаил и Ефим (он воевал под Ленинградом, был тяжело ранен в начале войны и возвратился по «чистой» домой), завернули к нам во двор глубокой ночью,— вспоминает Анна Андреевна.— Отец хотел было затащить дорогих гостей в дом, попотчевать с дороги чайком. «На обратном пути не объедем, а сейчас мешкать нельзя»,— ответили дядья. Ехали гуськом. Сна — ни в одном глазу. Впереди нас и позади скрипят полозья, пофыркивают лошади да бубенчики позванивают, душу веселят. Когда показалась Хвойная, повалил снег. Прибыли на аэродром, уже начало светать. Моя Белянка заметалась, чуть из оглоблей не выскочила — страшно испугалась гула самолетного. Моторы ревели, хоть уши затыкай. Кое-как успокоилась, присмирела Белянка. А я сгораю от любопытства. Гляжу во все глаза — самолеты рассматриваю. Сроду таких большущих раньше не видывала. Может, это они и проносились над нашей деревней Шилово. Верно, к Ленинграду и летели. Только с земли они не казались такими большими. Вообще-то о летчиках, их геройских делах мы слыхали от старших. И про Ленинград знали: письма солдатские оттуда приходили в деревню. Подъехали мы со своим грузом поближе к столам с амбарными весами. Гляжу, рядышком знакомые парни из соседней деревни мясные туши в штабеля, как дрова, складывают. И разом бирки вывешиваются с указанием общего веса сложенных туш. Потом, вижу, к самолету, метрах в пяти от нас, мужчины молодые подошли. Все в меховых комбинезонах, шлемах, унтах. Высокие, видные собой. Вот они, летчики, какие! — думаю. В любого влюбиться можно. Взяло меня удивление. Как это летчики — и вдруг наравне с грузчиками стали тушу коровью переносить. Потом одному из них, самому высокому и красивому, вручили бумагу, видно, накладную на груз, который велено было затаскивать в самолет. Теперь-то я понимаю, этот летчик был у них за старшего, командиром экипажа. Смотрю, наша очередь подошла разгружаться. Дяденька один, что мясо взвешивал и накладную летчику отдал, машет рукой отцу: «Давай-ка поскорей управляйся, очередь не задерживай».— «Хорошо, мы мигом управимся». Это, оказывается, был бухгалтер райисполкомовский. Отец объяснил: он на аэродроме в Хвойной бригадой грузчиков руководит. ...Подошла наша очередь. Отвернула я половики, слышу, кто-то из дядьев, кажется дядя Ефим, чуть слышно ахает, словно беда какая случилась. Так и было. Видим, из одного самолета летчик выносит на руках девушку, а сам белый весь. Девушка-то на руках у него была, оказывается, мертвая. В пути умерла. От истощения. Вот что фашисты проклятые творят... А рядом, вижу, опять же летчики ведут под руки женщин и стариков, чуть живых. Лица у всех желтые. Перевела взгляд на отца. Он стоит окаменелый. Никогда я больше не видела его таким. Вот как может горе людское придавить. И только здесь, на аэродроме, по-настоящему дошло до всех нас, что происходит в Ленинграде. Кажется, все бы отдали, не задумываясь, только бы уберечь, спасти ленинградцев от голодной смерти. — За работу, мужики! — громкий клич вывел нас всех из оцепенения. Сначала разгрузили отцовские сани. Взгромоздили коровью тушу на весы. Мужчина в штатском тут же протянул отцу квитанцию: «Держите, товарищ дорогой. Спасибо большое. Придет час, рассчитается с вами государство за мясо». Отец нахмурился, отмахнулся от протянутой бумажки. «Зачем обижаете? Оставьте себе эту квитанцию. Мы не продавать мясо привезли, а людей от голода спасти». Отца поддержали и дядья мои Александр, Михаил и Ефим: «Не нужны нам квитанции. Ни за что не возьмем...» Квитанции не захотел брать никто. Пока взвешивали туши, смотрю, отец взобрался на сани. Кашлянул, вроде собрался речь держать. Так и вышло. Вот уж никак не ожидала. Не оратор он был у меня. Молчун. Сроду не видывала, чтобы речи произносил. А здесь выпрямился, сиял шапку, помял ее в руках. Откуда слова взялись. Правда, я не запомнила этих слов. Но, видать, задели они людей. Сам собой возник митинг. Отец, как речь свою закончил, спрыгнул на землю. Кинулся к летчикам, обнял каждого. «Вы уж, ребятки, передайте ленинградцам, что мы еще мяса подбросим. И красноармейцам скажите, пусть фашистских гадов покрепче бьют». Потом летчик держал ответную речь. Поблагодарил крестьян за доброту. Сказал, что через какие-нибудь час-полтора весь груз уже прибудет по назначению. Прошла минута, другая. Загудели моторы. Медленно подрулили самолеты с крестьянскими дарами к взлетной полосе. Взвились в воздух стартовая ракета. И на глазах застывших от волнения колхозников стали взлетать самолеты. В пределах видимости, набрав высоту, они выстроились. И не было для находившихся на аэродроме людей более радостного зрелища, чем этот полет. «Поспели к сроку»,— удовлетворенно говорили сельчане. А обозы все шли и шли. В тот день отправили на самолетах из Хвойной только одного мяса 80 тонн. На следующие сутки — уже 100 тонн, на третьи — 110. Были дни, когда Ленинграду смогли отправлять по 150 тонн мяса в сутки. А то, что летчики не брали на борт,— квашеную капусту, кадки с грибами и клюквой — все это сразу же отвозили в госпитали, на приемные пункты питания эвакуированных ленинградцев. Так что не зря привезли крестьяне разные соленья и ягоды. Таиров с удовлетворением сообщил в Вологду о том, как выполняется суточный график поставок в Ленинград продовольствия самолетами. А спустя несколько дней связной летчик передал Таирову записку от Штыкова: «Эх, Таиров! Обошли вас летчики ТБ-3. Они до 200 тони перевозят за сутки». При встрече Терентий Фомич сказал Таирову: «Да, какие молодцы колхозники. Золотые люди у пас. А за записку не сердись. Это я, чтобы подзадорить. Вы сделали все возможное и невозможное». В один из ноябрьских дней, расположившись между замороженными коровьими тушами, Таиров летел в Ленинград на доклад Военному совету фронта. — В Смольном встретили приветливо,— рассказывает Михаил Алексеевич,— рапорт мой был не совсем обычным: официальные сведения, цифровые выкладки перемежались с жизненными примерами. Я подробно рассказал, как сдают колхозники продукты для ленинградцев, делятся зачастую последним. Не забыл упомянуть о мошенских крестьянах. Когда сообщил, что ни один из них не взял квитанции и так же поступили почти все колхозники других районов, Жданов сказал: «Передайте колхозникам, летчицам, авиатехникам, работникам авиабазы, бригадам грузчиков сердечную благодарность от Военного совета и от меня лично». В послевоенной корреспонденции, которую написал для «Новгородской правды» бывший председатель Хвойнинского райисполкома И. С. Сергеев, есть такие строки: «Колхозы и колхозники Хвойнинского района сдали для голодающих ленинградцев более шести тысяч голов крупного рогатого скота, свиней, овец, а также много других продуктов. Неоценимую продовольственную помощь Ленинграду оказали также наши соседи — Мошенский, Любытинский, Пестовский, Боровичский, Опеченский, Ефимовский районы. Все продукты были доставлены на аэродром в Хвойную». Вот так была вписана еще одна страница в летопись беспримерной обороны Ленинграда о бескорыстной помощи колхозников восточных районов Ленинградской области жителям и воинам города-фронта.
|
