МАТЕРИНСТВО

 

Акушер из Сиднея тщательно осмотрел Элизабет, а затем пригласил в спальню Александра.

— Выслушайте меня оба, — начал он многозначительно и серьезно. — Миссис Кинросс, у вас преэклампсия, очень опасная болезнь.

— Очень опасная? — потрясенно переспросил Александр.

— Да. Настолько, что я не вижу причин умалять ее опасность ради спокойствия пациентки и ее супруга, — без обиняков продолжал сэр Эдвард Уайлер. — Будь у меня с собой сложные приборы, я мог бы, к примеру, определить скорость кровотока с помощью реометра. Но одно я могу утверждать наверняка: состояния, подобные вашему, обычно предшествуют развитию острой эклампсии, а она почти всегда заканчивается летальным исходом. — Врач заметил, что пациентка выслушала его вердикт совершенно безучастно, а глаза ее мужа наполнились ужасом. — Насколько нам известно, — продолжал он, — эклампсия — почечное заболевание, наблюдающееся только при беременности, особенно при первой.

— А для чего нужны почки? — спросил бледный Александр.

— Они фильтруют жидкость в организме и выводят отходы вместе с мочой. Можно предположить, что у миссис Кинросс и ее ребенка в утробе возникла несовместимость. Другими словами, ее организм не в состоянии выводить продукты жизнедеятельности ребенка, и эти продукты отравляют ее.

— А острая эклампсия? — В волнении Александр начал вышагивать по комнате. — Как узнать, что она уже развилась?

— О, вы ее ни с чем не спутаете, сэр. Основные симптомы — сильные головные боли и боли в животе, тошнота и рвота. Затем начинаются судороги. При отсутствии своевременного лечения пациентка впадает в кому, вывести из которой ее практически невозможно.

— Но у Элизабет всего лишь отекли ноги!

— А мне она рассказала совсем другое, мистер Кинросс. У нее постоянно болят голова и живот, за последние недели ее часто тошнило и открывалась рвота. У вашей жены не отек, вызванный неудобным положением тела, а водянка, — решительно заявил сэр Эдвард.

Широко раскрыв глаза, Элизабет лежала и слушала, как бесстрастный голос втолковывает Александру, что она скорее всего умрет. С одной стороны, она даже радовалась этому: смерть — тоже путь к свободе. Но с другой стороны, все ее существо восставало против такого вердикта — как же так, ведь она мечтала родить здорового, крепкого малыша и любить его всей душой. А если бы о ее распухших ногах не узнала Руби? Когда две недели назад Элизабет обратилась с тем же вопросом к миссис Саммерс, экономка заверила ее, что беспокоиться незачем — подумаешь, небольшой отек. Но миссис Саммерс бесплодна. А если она завидует хозяйке и желает ей смерти?

— Что я должна делать, сэр Эдвард? — опомнившись, спросила Элизабет.

— Во-первых, оставаться в постели, миссис Кинросс. По возможности лежать на левом боку, чтобы помочь сердцу и почкам...

— И поменьше пить, — вмешался Александр.

— Нет-нет! — воскликнул сэр Эдвард. — Напротив, чтобы почки функционировали, необходимо пить побольше обычной воды и почаще мочиться. Я бы еще пустил ей кровь, чтобы снизить нагрузку на сосуды. Сегодня выпустил бы пинту, а затем продолжал выпускать по полпинты в неделю. Если мы убережем ее от судорог до самых родов, есть вероятность, что и роды она переживет. — Сэр Эдвард повернулся к постели. — У вас, миссис Кинросс, тридцатая неделя беременности. Осталось еще десять недель. Постарайтесь понять: все это время вы должны провести в постели. Вставать — только чтобы облегчить кишечник, мочитесь в судно. Ешьте овощи, фрукты и ржаной хлеб, пейте больше воды. Я пришлю из Сиднея сиделку, она обучит ваших слуг ухаживать за вами.

— Миссис Саммерс прекрасно справится, — поспешил заверить Александр.

— Нет! — выкрикнула Элизабет, рывком садясь на постели. — Умоляю, Александр, не надо! Только не миссис Саммерс! У нее и так полно дел. Лучше пусть за мной ухаживают Яшма, Жемчужина и Шелковый Цветок!

— Нужна взрослая женщина, а они глупые девчонки, — возразил Александр.

— И я тоже девчонка. Пожалуйста, исполни мой каприз!

 

* * *

 

Мрачный Александр отправился провожать сэра Эдварда.

— А если у жены разовьется эклампсия, что будет с ребенком? Есть ли шанс, что он появится на свет?

— Если ваша жена сумеет доносить его полный срок, а потом у нее начнется эпилепсия, переходящая в необратимую кому, ребенка можно извлечь из чрева с помощью кесарева сечения, пока мать еще жива. Гарантий, что ребенок выживет нет, но это наш единственный шанс.

— Неужели ничего нельзя сделать, чтобы спасти и ребенка и мать?

— Мистер Кинросс, кесарева сечения еще не пережила ни одна женщина.

— А как же мать Юлия Цезаря? — напомнил Александр.

— Ей не делали кесарева сечения. Она дожила до семидесяти лет.

— Тогда почему сечение называется кесаревым?

— Юлий был не единственным Цезарем в истории, — объяснил сэр Эдвард. — Вероятно, таким способом на свет появился какой-то другой. Тот, мать которого умерла при родах. Потому что мать в этом случае должна умереть — должна, иначе и быть не может.

— Вы приедете принимать роды?

— Увы, не могу. Слишком уж далек путь, а у меня обширная практика.

— Ребенок должен родиться к Новому году. Приезжайте после Рождества и оставайтесь, сколько пожелаете. Привозите свою жену, детей — кого угодно! Вы проведете праздники на свежем воздухе, не изнывая от жары и духоты, соглашайтесь, сэр Эдвард, — уговаривал Александр.

— Нет, мистер Кинросс. Честное слово, не могу.

Но уже на платформе, садясь в поезд, он согласился приехать еще раз после Рождества. Эта услуга обошлась Александру в две византийские иконы — преподнесенные не в уплату, а в качестве подарка. Сэр Эдвард коллекционировал иконы.

 

* * *

 

Александр не мог смотреть в глаза Элизабет, не мог видеть ее осунувшееся личико — такое юное, такое беспомощное. В прошлом сентябре ей минуло семнадцать, и до своих восемнадцати лет она могла и не дожить.

«Неудачно все сложилось, — признавался он самому себе. — Что-то во мне оттолкнуло ее с самого начала — нет, только не эта дурацкая борода! Что я сделал не гак? Я был с ней добрым и щедрым, она жила в условиях, о каких в Шотландии не могла и мечтать. Драгоценности, наряды, комфорт, и никакой работы, даже самой легкой. Но в душу ее я так и не проник — только видел искры в тихих сапфировых озерах ее глаз, чувствовал, как трепещет сердечко, слышал, как прерывается дыхание. Поймать ее труднее, чем блуждающий огонек; ее дух уже в коме. Моя Элизабет вовсе не моя. А теперь еще эта страшная и неожиданная болезнь, которая грозит и моей жене, и будущему ребенку... Мне остается лишь уповать на сэра Эдварда Уайлера, но можно ли верить, что он знает, что делает?»

— Ну разве можно ему верить? — мучаясь, допытывался он у Руби.

— Нельзя, — отрезала она, вытирая глаза. — Ох, разнюнилась! Александр, на твоем месте я бы вот как поступила: заказала бы старому отцу Фланнери отслужить за Элизабет мессу, каждый день сжигала бы в церкви свечей на фунт стерлингов да подыскала бы старому хрычу приличную экономку.

Александр вытаращил глаза, уставившись на нее:

— Руби Коствен! Только не говори, что ты католичка!

Она грубо фыркнула:

— Я такая же католичка, как и ты. Но знаешь, Александр, у этих католиков свои счеты с Богом, когда дело доходит до чудес. Вспомни Лурд!

Только отчаяние помешало ему расхохотаться.

— Ты что, настолько суеверна? Или наслушалась забулдыг-ирландцев в баре?

— Нет, кузена Айзека Робинсона... кстати, я как-то спросила сэра Эркюля, не родня ли они, а у него аж лицо свело в куриную гузку. Айзека францисканцы обратили в католичество в Китае, а таких святош, как Робинсоны, я в жизни не встречала.

— Хочешь подбодрить меня?

— Ага, — бойко отозвалась она. — А теперь ступай, Александр, добудь еще тонну-другую золота. Займись делом, старина!

Едва он ушел, Руби разрыдалась.

— Ладно, — сказала она себе немного погодя, надевая шляпу и перчатки, — от мессы и свечей вреда не будет. — У двери она помедлила, взгляд стал задумчивым. — А может, — пробормотала она, — все-таки уговорить Александра продать землю в Кинроссе пресвитерианам? Зачем оскорблять чужую веру?

 

Наутро Руби явилась к прикованной к постели Элизабет с огромной охапкой гладиолусов, львиного зева и дельфиниума из сада путешествующей Теодоры Дженкинс.

Элизабет просияла:

— О, Руби, как я рада тебя видеть! Александр рассказал, что со мной случилось?

— Конечно. — Руби бесцеремонно сунула цветы возмущенно молчащей миссис Саммерс. — Давай, Мэгги, поищи для них вазу да смени вывеску — уж больно на гусеницу смахиваешь.

— На гусеницу? — переспросила Элизабет, когда экономка вышла.

— Вообще-то я хотела сказать «на слизняка», но удержалась. Тебе с ней еще жить.

— Я ее боюсь.

— Не поддавайся! Мэгги Саммерс — брюзга, но тебе она ничего не сделает: муж держит ее в ежовых рукавицах. А он без разрешения Александра и пальцем не шевельнет.

— Она завидует мне из-за ребенка.

— Это понятно. — Руби примостилась в кресле, как экзотическая птица на ветке, и улыбнулась Элизабет, поблескивая глазами и показывая ямочки на щеках. — Ну же, крошка, не хандри! Я уже послала в Сидней за книгами, которые тебе понравятся — чем пикантнее, тем лучше, а еще привезла карты — буду учить тебя играть в покер и кункен.

— Пресвитерианам не разрешается играть в карты, — с легким вызовом напомнила Элизабет.

— Знаешь, вообще-то я против Бога не иду, но когда мне забивают голову всякой чепухой, могу и взбеситься! — отозвалась Руби. — Александр говорит, тебе еще десять недель лежать пластом, только пить да писать. Так что если карты помогут тебе скоротать время, будем играть в карты.

— Давай сначала поболтаем, — попросила Элизабет, которую переполняли чувства. — Расскажи о себе. Яшма говорит, у тебя есть сын.

— Да, Ли. — Голос Руби смягчился, лицо словно осветилось изнутри. — Лучик света в моей жизни. Мой нефритовый котенок. Ох, как я по нему скучаю!

— Ему сейчас одиннадцать?

— Да. И мы не виделись два с половиной года.

— А его фотография у тебя есть?

— Нет, — отрезала Руби. — Это слишком больно. Я просто закрываю глаза и представляю его себе. Маленький красавчик! Солнышко мое.

— Яшма говорит, он умненький мальчик.

— Щебечет на всех языках, как попугай, но Александр говорит, что курс гуманитарных наук в Оксфорде ему не одолеть, а я так надеялась! Скорее всего, он будет изучать естественные науки в Кембридже.

Элизабет поняла, что эта тема причиняет Руби острую боль, и поспешила сменить ее:

— Скажи, кто такая Гонория Браун?

Зеленые глаза широко раскрылись.

— И ты тоже знаешь? Понятия не имею, кто она, но Александр вечно нахваливает ее — еще бы, воплощенная добродетель, не женщина, а сокровище! Я с ней и рядом не стояла.

— А мне он говорил совсем другое. Объяснял, что восхищается тобой даже больше, чем Гонорией Браун. Ты точно ее не знаешь?

— Ни сном, ни духом.

— Как бы нам про нее разузнать?

— Спросить, — подсказала Руби.

— Нет, он нам не расскажет, увернется или промолчит.

— Скрытный тип! — поддержала Руби.

 

Недели пронеслись удивительно быстро — благодаря Руби книгам, покеру и Констанс Дьюи, которая приехала провести с Элизабет последние пять недель. Состояние Элизабет не изменилось, от постоянных кровопусканий она была вялой, но отеки слегка уменьшились, приступы болей в животе и рвота прекратились. Сиделка из Сиднея, резкая, деловитая последовательница Флоренс Найтингейл, вымуштровала трех китаянок, как старший сержант подчиненных, а затем вернулась к сэру Эдварду, которому доложила, что за миссис Кинросс присматривают не хуже, чем в Сиднее.

Больше всех страдал Александр, которого вытеснила из повседневной жизни жены Руби, а потом и нерушимый альянс Руби и Констанс. Тем не менее в их обществе Элизабет воспрянула духом; всякий раз, когда Александр проходил мимо ее спальни, оттуда вырывался ее смех. И он спешил удалиться — сконфуженно, неловко, с отвращением сравнивая себя с побитым псом, который прячется от хозяина. Его единственным утешением стала работа: наконец-то доставили тормоза Вестингауза, и Александр лично занялся установкой.

— Оказывается, после женитьбы мужчина теряет душевный покой и свободу, — поделился он открытием с Чарлзом Дьюи.

— Полно, старина, — примирительно ответил Чарлз, — эту цену мы платим за удовольствие иметь компанию в старости и за потомство, которое унаследует наше дело.

— Насчет компании — совершенно согласен, но у тебя нет наследников, только дочери.

— Знаешь, я в конце концов понял, что дочери — это не так уж плохо. Рано или поздно они выйдут замуж и приведут в семью мужчин, которых можно полюбить, как родных сыновей. Своим сыновьям невозможно запретить пьянствовать, распутничать и шататься по игорным домам, а с дочерьми все это не грозит, и подобного поведения со стороны мужей они не потерпят. У Софии прекрасный муж, дальновидный делец, муж Марии управляет Данли лучше, чем я. Если и Генриетта найдет себе такого же славного малого, как сестры, больше мне ничего не надо.

Александр нахмурился:

— Все это хорошо и разумно, дорогой мой Чарлз, но дочери не наследуют отцовскую фамилию.

— Почему бы и нет? — удивился Чарлз. — А если фамилия так много значит для семьи, что мешает хотя бы одному зятю принять ее? И не забывай, что от мужчины его внукам достается ровно четверть крови — не важно, кто у него, дочери или сыновья. Значит, тебе, как истому шотландцу, не дает покоя мысль, что у Элизабет будут девочки, а не мальчики?

— До сих пор наш брак складывался неудачно, — откровенно объяснил Александр, — поэтому, если судьба не сыграет с нами шутку, вероятность может стать реальностью.

— Тебе бы Судный день пророчить.

— Я просто шотландец, ты же сам сказал.

«Тем не менее Чарлз прав, — думал он спустя некоторое время, работая в паровозном депо. — Если Элизабет родит девочек, надо воспитать их так, чтобы они нашли себе достойных мужей, которые согласятся взять фамилию Кинросс. Значит, придется посылать девочек в университет, но при этом позаботиться, чтобы высшее образование не сделало их мужеподобными "синими чулками"».

Под стук молотка Александр Кинросс решил, что его ничто не сломит, ему все нипочем — и больная жена, которая его не любит, и целый выводок девочек и ни единого сына. У него есть своя цель в жизни, и он ее достигнет, а для этого важно, чтобы фамилия, которую он себе выбрал, пережила его самого.

 

Сэр Эдвард Уайлер с женой прибыли в Кинросс-Хаус сразу после Рождества и поселились в Северной башне — апартаментах, при виде которых леди Уайлер онемела от восторга. Ей выпал случай не только покинуть Сидней в самую жару, но и насладиться сказочной роскошью, которой в Сиднее не найти. Городские слуги в большинстве своем были развязными и нахальными, вели себя, как им заблагорассудится. А в Кинросс-Хаусе царили покой и порядок, и слуги-китайцы были расторопными, предусмотрительными, но не подобострастными. Они держались как ценные работники, которые искренне любят свое дело.

Для Элизабет праздники стали просто затянувшимся пребыванием в опостылевшей постели; она отяжелела и впала в апатию, из которой ее не удавалось вывести даже словоохотливой Руби.

Войдя в спальню в сопровождении Яшмы, Жемчужины и Шелкового Цветка, несущих тазы, флаконы, банки и склянки, сэр Эдвард коротко улыбнулся пациентке. Он снял сюртук, облачился в чистый передник, закатал рукава, обнажив загорелые мускулистые руки, и принялся тщательно мыть их. Затем, дождавшись, когда расставят его принадлежности, он придвинул стул к постели и сел.

— Ну, как вы, дорогая? — спросил он.

— Хуже, чем до Рождества, — призналась Элизабет, которая успела привязаться к своему акушеру и научиться доверять ему. — Очень сильно болит голова, ноет живот, иногда тошнит, и перед глазами плавают черные пятна.

— Сначала посмотрим, как поживает наш малыш, а потом обо всем поговорим. — Врач перешел к изножью кровати и жестом велел Яшме и Жемчужине откинуть одеяло. — Я — последователь Листера[3], — весело объяснял он, привычно совершая осмотр, — так что к вони карболки вам придется привыкнуть. Потерпите, запах выветрится только после родов.

Закончив осмотр, он сел на прежнее место.

— Головка переместилась, воды могут отойти с минуты на минуту. — Его голос изменился, посерьезнел. — Элизабет, я хочу заранее объяснить, что произойдет дальше, потому что во время родов вам будет не до объяснений. Вы слышали, как я сообщил вашему мужу: если у вас начнутся судороги, если вероятность, что вы не выживете. Как правило, в такие минуты важные решения принимают мужья, но я по опыту знаю: мужчины редко отваживаются на такое, пока я не заверю, что в точности выполняю пожелания жен. — Он прокашлялся. — Недавно было опубликовано несколько статей о применении сульфата магния при эклампсии. Предупреждаю, эта методика еще не прошла проверку.

— А что такое сульфат магния? — спросила Элизабет.

— Сравнительно безвредная соль.

— Как ее применяют? Мне надо ее выпить?

— Нет, вы ничего не сможете проглотить. Соль назначают в виде парентеральных инъекций — то есть вводят в брюшную полость через длинную иглу. В брюшной полости сульфат магния смешивается с жидкостями организма и быстро попадает в кровь. Надеюсь, когда-нибудь такие иглы станут настолько тонкими, что можно будет вводить их прямо в вену, — задумчиво добавил он. — Разумеется, мнение вашего мужа я тоже выясню, но сначала мне хотелось узнать, как относитесь к этому вы. На карту поставлена ваша жизнь и жизнь ребенка. Вижу, у вас наблюдаются признаки упадка душевных сил — предвестники неврастении. Можно мне в случае необходимости сделать вам инъекцию сульфата магния?

— Да, — не колеблясь ответила Элизабет.

— Превосходно! Тогда подождем, посмотрим, что будет дальше. — Врач ласково пожал пациентке руку. — Крепитесь, Элизабет. Ребенок, кажется, сильный и здоровый. И вы должны быть сильной. А теперь, если не возражаете, я познакомлю вас с моей женой. Она акушерка, помогает мне принимать роды.

— Значит, за работой вы с ней и познакомились? — спросила Элизабет.

— Конечно. В молодости врачи вынуждены трудиться не покладая рук, поэтому единственные женщины, с которыми они встречаются, — сестры милосердия и акушерки. Мне несказанно повезло, — признался сэр Эдвард. — Моя жена — чудесная компаньонка и опытный медик.

 

Александр заглянул к Элизабет только на следующий день. Сэр Эдвард долго беседовал с ним и наконец посоветовал дождаться, когда Элизабет сама проснется после крепкого сна, вызванного лауданумом.

Комната изменилась до неузнаваемости — это Александр заметил сразу. Всю лишнюю мебель вынесли, оставшуюся задрапировали чистыми белыми простынями, в углу поставили жесткую белую ширму. В воздухе витал слабый запах карболки, Яшма и Жемчужина оделись в просторные белые передники.

«Я трус, — думал Александр, приближаясь к кровати. — Целых десять недель я избегал ее». Кожа Элизабет пожелтела, белки глаз казались красноватыми от лопнувших жилок, и хотя она лежала на левом боку, под тонким одеялом отчетливо просматривался огромный живот.

— Сэр Эдвард говорил тебе? — спросила она, облизывая запекшиеся губы.

— Об инъекциях? Да.

— Если понадобится, Александр, пусть сделает их. Господи, как же я устала!

— И неудивительно — ты же насквозь пропитана лауданумом...

— Да нет, я не про эту усталость! — с досадой перебила она. — Мне все надоело! Надоело валяться в постели, лежать на левом боку, галлонами глотать воду, день за днем терпеть тошноту и чувствовать себя несчастной! Это пытка! Ну за что она мне? Ведь ни Драммонды, ни Мюррей так не мучаются.

— Сэр Эдвард объяснил, что такие болезни не передаются в семьях. Не вини наследственность, — безучастно произнес Александр. — У тебя крепкий и здоровый малыш. Сэр Эдвард говорит, тебе не хватает только одного — воодушевления.

Слезы навернулись на глаза Элизабет, поползли по щекам.

— Я оскорбила Бога.

— Чушь! — не сдержавшись, выпалил он. — Между прочим, сэр Эдвард во всем винит длительное плавание и неудобную каюту, резкую смену климата и неподходящую пищу. Но при чем тут Бог? Это же бессмыслица!

— Бога я не виню. Виновата я сама — в том, что предала его.

— Ну, в таком случае могу тебя порадовать. — Он криво усмехнулся, обнажив зубы. — Я пожертвовал отличным земельным участком и сейчас строю на нем пресвитерианский храм. Так что можешь до конца своих дней хранить верность учению Джона Нокса[4].

Элизабет изумленно приоткрыла рот:

— Александр!.. Но почему?

— Потому что меня допекла Руби Коствен!

— Милая Руби... — с дрожащей улыбкой выговорила Элизабет.

— А тебе не приходило в голову, что Бог наказывает тебя за твою дружбу с Руби?

Она только рассмеялась:

— Не болтай чепухи.

Александр повернулся в кресле и уставился в окно, обращенное на юг, к саду и лесу; пальцы сами сжались в кулаки. Он понимал, что сейчас не время для резкостей, но не удержался.

— Я тебя совсем не понимаю, — произнес он, обращаясь к пейзажу за окном, — никак не возьму в толк, чего ты хочешь от мужа. Но я научился мириться с трудностями нашего брака — точно так же, как ты примирилась с моей любовницей. Я даже вижу, почему ты ее признала: ведь она избавляет тебя от исполнения супружеского долга в постели. Ты только посмотри, на кого ты похожа — больная, вялая, как отравленный щенок, и все из-за супружеского долга! Прямо отмщение, наглядный пример греховности плоских наслаждений. Жаль, что ты не католичка, Элизабет! Могла бы уйти в монастырь и жить себе припеваючи. Ты сама виновата во всех своих несчастьях. Если бы ты научилась радоваться жизни, не было бы никакой эклампсии — вот что я думаю.

Она выслушала его, не испытывая боли и зная, что гневная отповедь вызвана страданиями, избавить от которых Александра она не в силах.

— Александр, мы обречены! — наконец воскликнула она. — Я не могу полюбить тебя, а ты меня скоро возненавидишь!

— И не без причины. Ты отвергаешь все мои попытки примириться.

— Как бы там ни было, — решительно заговорила она, — я разрешила сэру Эдварду делать все, что он сочтет необходимым. Ты согласен?

— Да, разумеется. — И Александр повернулся к ней.

— Знаешь, — продолжала она, — если я умру, все разрешится само собой. И даже если умрет ребенок. Найдешь себе другую жену, родственную душу.

— Александр Кинросс никогда не сдается. Ты моя жена, и я сделаю все возможное, чтобы ты осталась моей женой.

— Даже если наш ребенок не выживет или если я больше не смогу иметь детей?

— Да.

 

Схватки у Элизабет начались в канун Нового года. Ее состояние неуклонно ухудшалось, но, несмотря на жестокие головные боли, головокружения, рвоту и боли в надчревной области непосредственно перед началом схваток, первая стадия родов прошла благополучно. А когда у Элизабет закатились глаза и лицо исказилось судорогой, сэр Эдвард принял из рук жены заранее приготовленный шприц, ловко ввел иглу в живот, слегка подтянул поршень, убеждаясь, что не попал внутрь кишечника, и впрыснул пять граммов сульфата магния. Губы Элизабет были распялены деревянным роторасширителем, конечности привязаны к кровати во избежание травм. Но она пережила приступ и теперь лежала с почерневшим лицом, хрипло дыша. Вторую инъекцию ей сделали перед началом повторного приступа, а между тем ребенок, оставленный на попечение леди Уайлер, пробивался по родовым путям без материнской помощи. Элизабет не впала в кому, но почти не сознавала, что происходит.

Руби и Констанс ждали внизу, в гостиной; Александр заперся в библиотеке.

— До чего же там тихо, — с дрожью выговорила Констанс. — Ни криков, ни плача...

— Наверное, сэр Эдвард дал ей хлороформ, — успокоила Руби.

— Леди Уайлер говорит, это исключено. Если у Элизабет судороги, ей и без хлороформа нелегко дышать. — Констанс взяла собеседницу за руки. — Думаю, эта тишина означает, что у нашей милой девочки опять судороги.

— Господи Иисусе, за что ей такие муки?

— Не знаю, — прошептала Констанс. Руби перевела взгляд на стоячие часы:

— За полночь перевалило. Малыш родится в день Нового года.

— Будем надеяться, что 1876 год станет счастливым для Элизабет.

Вошла миссис Саммерс с подносом, уставленным чайной посудой и блюдами с сандвичами. Ее лицо было непроницаемым.

— Спасибо, Мэгги, — произнесла Руби, прикуривая очередную сигару от окурка предыдущей. — Ты что-нибудь слышала?

— Нет, мэм, ничего.

— Не одобряешь курильщиков, да?

— Да, мэм.

— Жаль. Только запомни. Мэгги: я тебя насквозь вижу.

Вздернув голову, миссис Саммерс удалилась широкими шагами.

— Ты нажила себе врага, Руби, — с усмешкой заметила Констанс. — Удивительно все-таки, как богатство меняет положение женщины в обществе.

— И то правда. Заседать в совете директоров компании «Апокалипсис» куда как приятнее, чем делать под столом минет за пять фунтов, — отозвалась Руби, выпуская дым.

— Руби!

— Все-все, уже молчу, — ухмыльнулась она, — но только потому, что наша малютка наверху, быть может, уже при смерти. Ничего не могу с собой поделать — люблю шокировать людей.

 

Александр разрывался: его безудержно тянуло в комнату Элизабет, но внутренний голос настойчиво повторял, что роды — женская забота, а из всех мужчин видеть их позволительно лишь врачам. Сэр Эдвард пообещал держать его в курсе событий, как и Яшма, которая сновала вверх-вниз по лестнице каждые полчаса, вытаращив глаза от ужаса и сострадания. Благодаря ей Александр знал, что начались судороги, но повторяются они нечасто, поэтому сэр Эдвард надеется, что ребенок успеет появиться на свет.

Неужели Элизабет сказала правду? О том, что он скоро возненавидит ее? Если в душу к нему и закралась ненависть, то лишь потому, что ему, Александру Кинроссу, было невыносимо думать, что сейчас его жена страдает только из-за него.

«В пятнадцать. В пятнадцать лет я сбежал из дому и все эти годы добивался всего, о чем мечтал. Скоро мне тридцать три, а я уже достиг того, что другие мужчины получают годам к семидесяти. У меня стальная воля, моя власть почти неограниченна, я могу диктовать свои условия болванам из Сиднея, которые возлагают все надежды на политику и живут на широкую ногу, не имея достаточных доходов. Я главный пайщик самого прибыльного золотого рудника в мировой истории, мне принадлежат уголь, железо, земли, целый город и железная дорога. Но несмотря на все это, я не в силах хотя бы просто понравиться семнадцатилетней девчонке, не говоря уже о том, чтобы завладеть ее сердцем. Я дарю ей драгоценности, а она морщится так, словно ее тошнит. Касаюсь ее, а она съеживается и леденеет. Пытаюсь поговорить — отделывается односложными ответами и всем видом дает понять, что разговор ей неинтересен. Ее единственные друзья — женщины: в Руби она вцепилась с жадностью малого ребенка. Ничего себе история».

Его мысли двигались по замкнутому кругу, повторяя свой путь бесчисленное множество раз, до тех пор, пока в четыре часа утра в библиотеку не заглянул сэр Эдвард. Он еще не успел надеть сюртук и опустить закатанные рукава рубашки, только снял забрызганный кровью передник. Но на лице играла улыбка.

— Поздравляю вас, Александр. — Он протянул руку. — У вас здоровенькая девочка. Восемь фунтов.

Девочка... Так он и думал.

— А Элизабет?.. — с замиранием сердца спросил он.

— Эклампсия отступила, но только через неделю я смогу с уверенностью сказать, что опасность миновала. Судороги могут возобновиться в любой момент, хотя лично я считаю, что сульфат магния сделал свое дело.

— А мне можно подняться к ней?

— Я за вами и пришел.

В спальне по-прежнему резко пахло карболкой — неприятный запах, но лучше тошнотворной вони крови или тлена. Элизабет лежала на спине, умытая, переодетая, с плоским животом. Александр опасливо приблизился к ней, остро сознавая, что жизнь не подготовила его к подобным встречам. Глаза Элизабет были открыты, лицо казалось серым от усталости, из трещин в уголках губ сочилась кровь.

— Элизабет... — позвал он и наклонился, чтобы поцеловать ее в щеку.

— Александр, — она слабо улыбнулась, — у нас дочка. Извини, что не сын.

— А я ничуть не жалею! — искренне воскликнул Александр. — Чарлз давно объяснил мне, что дочери даже лучше. Как ты?

— Гораздо лучше. Сэр Эдвард говорит, что судороги могут повториться, но мне что-то не верится.

Александр поднес ее ладонь к губам и поцеловал.

— Маленькая мама, я люблю тебя.

Ее сияющие глаза потускнели.

— Как мы ее назовем?

— А как ты хотела бы?

— Элеонора.

— В школе ее будут звать Нелл.

— Мне нравится. А тебе?

— Тоже. Хорошее имя, не смешное и не напыщенное. А можно мне на нее посмотреть?

Подошла леди Уайлер с тугим свертком и вложила его в руки Элизабет.

— Я тоже еще не видела ее, — сказала Элизабет и откинула угол детского одеяльца. — Ах, Александр! Какая прелесть!

Густой черный хохолок, глазки, сощуренные от яркого света газовой лампы, сизоватая и будто смазанная жиром кожа, крохотный разинутый ротик...

— Д-да, — неловко кашлянув, согласился Александр. — Она красавица, наша малышка Элеонора. Элеонора Кинросс. Звучит!

— Вот увидите, она будет папиной дочкой, — весело пообещала леди Уайлер, забирая ребенка. — Как все первые дочери.

— Не могу дождаться, — ответил Александр и вышел из спальни.

Учеба, образование... Сначала нанять гувернантку, потом — хорошего учителя, чтобы подготовил ее в университет Образование — это все.

«В сиднейскую школу я ее не отправлю, не доверяю я тамошним учителям. Нелл — да, это звучит лучше, чем Элеонора, — останется под моим присмотром. И пусть Констанс даже не пытается убедить меня, что девочкам необходимо общаться учиться флиртовать и вращаться в свете. Да, будущее моей дочери предопределено: высшее образование, языки и история и Ли Коствен в мужья. Если удача мне еще не изменила, следующим родится мальчик, но ставку я сделаю на Нелл и Ли. В жилах моих внуков будет течь моя кровь и кровь Руби — завидное наследие!»

 

Сэр Эдвард и леди Уайлер покинули Кинросс-Хаус через восемь дней после рождения малышки Элеоноры. Судороги у Элизабет не возобновлялись, силы быстро возвращались к ней. Врач посоветовал счастливым родителям шесть месяцев воздерживаться от исполнения супружеских обязанностей, но обнадежил, что вторая беременность пройдет легче. Эклампсия — недуг первых беременностей.

Беспокойство у сэра Эдварда вызывала только выбранная Элизабет кормилица, поскольку у нее самой молоко так и не появилось. Выкормить малышку предстояло кузине Яшмы и Жемчужины по имени Крылышко Бабочки — ее ребенок умер примерно в то же время, когда родилась Элеонора. Но молоко китаянки?!

— Еще неизвестно, подойдет ли оно вашему ребенку, — увещевал врач. — Все расы в мире разные, и, возможно, молоко матери, принадлежащей к одной расе, не годится для ребенка, принадлежащего к другой. Очень вас прошу, миссис Кинросс, постарайтесь найти белую кормилицу!

— Чепуха! — отвечала Элизабет, в которой вдруг проснулось шотландское упрямство. — Любое молоко — это молоко. Иначе кошки не выкармливали бы щенят, а собаки — котят. Я читала, что в Америке негритянки кормят белых младенцев. У Крылышка Бабочки молока хватит на двоих, моя Элеонора не будет голодать.

— Как вам угодно, — со вздохом сдался сэр Эдвард.

— И все-таки странные они люди, — сказал он жене в поезде по дороге в Литгоу. — Неужели Александру Кинроссу совсем нет дела до политики? Робертсон, Паркс и даже либералы, заигрывающие с рабочим классом, твердо убеждены: китайцы представляют опасность, их эмиграцию в Австралию следует пресечь. Многие требуют депортировать здешних китайцев на родину. А Кинросс строит свою империю с помощью китайцев, а его жена нанимает в кормилицы не кого-нибудь, а китаянку! Если они и впредь будут придерживаться подобных взглядов, им несдобровать.

— А я не понимаю, с какой стати, — невозмутимо возразила леди Уайлер. — Если бы Александр эксплуатировал китайцев, обращался с ними как с рабами, в его доспехах появилась бы трещина. Но он не дает ни малейшего повода вмешиваться в его дела.

— Дорогая, не все политики способны рассуждать логично.

 

От молока китаянки малютка Элеонора росла и крепла, никому не доставляя хлопот. В возрасте шести недель она могла проспать всю ночь, не просыпаясь, а в три месяца уже пыталась сесть.

— Да куда же ты так торопишься, резвушка? — ворковала Руби, целуя плотненькие щечки. — Идем-ка на ручки к тете Руби… Ох, Элизабет, как она напоминает мне моего нефритового котенка! Он был такой милый!

— Глаза у нее будут голубые, — предположила Элизабет, без малейшей ревности наблюдая, как Элеонора льнет к Руби. — Не синие, как у меня, но и не сероватые, как у моего отца. Яркие и в то же время светлые. А волосы, кажется, останутся черными.

— Да, — согласилась Руби, возвращая малышку матери. — И кожа будет смуглее, чем у тебя, — скорее, как у Александра. И вообще она его копия: смотри, личико овальное, а у тебя — круглое.

Глаза, о которых зашла речь, устремили на Руби совершенно осмысленный взгляд, опровергая общепринятое убеждение, что трехмесячные дети на такое не способны. Будто понимает, что говорят о ней, мелькнуло в голове у Руби. Она вынула из сумочки письмо.

— Ли прислал, — объяснила она. — Хочешь, почитаю?

— Да, пожалуйста, — попросила Элизабет, осторожно перебирая детские пальчики.

Руби прокашлялась.

— Ну, не буду утомлять тебя первыми строчками... выберу отрывки. Слушай, что он пишет: «Меня перевели в следующий класс, и у нас уже начались уроки латыни и греческого. Наш наставник, мистер Мэтьюз, — порядочный человек, который не считает нужным пускать в ход трость; в школе Проктора телесные наказания не в чести, ведь все здешние ученики — иностранцы знатного происхождения. Красивая фраза, правда? Математика мне дается легче, чем английский, значит, придется всерьез заняться английским. Мистер Мэтьюз говорит, что кого угодно может научить литературе! Для меня он составил особую программу чтения — вся английская классика, от Шекспира и Мильтона до Голдсмита, Ричардсона, Дефо и еще сотни авторов. Он считает, что читаю я еще слишком медленно, но это поправимо. Честно говоря, я больше люблю историю, только не бесконечные английские войны вроде войны Алой и Белой розы. Во всех этих крестовых походах, битвах и предательствах больше вымысла, чем чистой науки. Мне больше нравятся древние греки и римляне, которые сражались под предводительством великих полководцев и преследовали благородные цели. Для них война была наукой и искусством».

— Сколько ему сейчас? — спросила Элизабет, с улыбкой выслушав загордившуюся Руби.

— В июне будет двенадцать. — Глаза Руби влажно заблестели. — Это для меня время тянется еле-еле, а для него оно летит как на крыльях. Читать дальше?

— Да-да!

— «Это письмо я отправлю из соседней деревни, потому и пишу откровенно все, что думаю. Конечно, ни один инспектор не осмелится вскрывать наши письма, и все-таки я не уверен, что их не читает никто, кроме адресатов. Ученики здесь попадаются разные, среди них есть не только добросовестные зубрилы и благородные натуры. В младших классах я узнал, что сыновья махараджей и князей присваивают то, что им не принадлежит, а лгут так же легко, как говорят по-английски. Возможно, поэтому наставники и считают своим долгом тайком вскрывать и читать наши письма — только чтобы предотвращать опасные шалости учеников. Но письмами Александра я горжусь: он пишет умно, рассудительно и не скупится на полезные советы».

— Александр пишет ему? — удивилась Элизабет.

— Гораздо чаще, чем я. Ведь он Александр Кинросс, владелец самого прибыльного в мире золотого рудника, — безупречный советчик. Не знаю почему, но к Ли Александр привязался еще в Хилл-Энде.

— Почитай еще, — попросила Элизабет.

— «Благодаря золоту в школе мне живется легко и беззаботно. Я без смущения смотрю в глаза однокашникам, потому что подоб