ПО СТОПАМ АЛЕКСАНДРА МАКЕДОНСКОГО 3 страница

— С какой же стати вы решили учительствовать? — спросил Александр.

— Чтобы добраться до Нового Южного Уэльса, — простодушно объяснил Саммерс.

— А зачем вам туда?

— Ну, с моим выговором дорога в Итон, Харроу и Винчестер закрыта. Английский у меня — как у деревенщины из Сметика, откуда родом мой папаша. — Он пожал плечами. — И потом, мистер Кинросс, торчать в классе мне не по вкусу, а места гувернера мне не видать как своих ушей, так? Вообще-то я люблю тяжелый труд, ручной. И ответственности не боюсь. Может, в Новом Южном Уэльсе найду себе дело по душе. Я слыхал, там работников подбирают не по выговору.

Александр откинулся на спинку кресла и окинул Джима Саммерса пытливым взглядом. В этом человеке было что-то притягательное — пожалуй, врожденная независимость в сочетании со смирением, необходимым, чтобы доверять людям, превосходящим его по опыту и разуму. Александр догадывался, что отец Саммерса был строг, но справедлив и, похоже, отличался редкостным качеством: продавая спиртное другим, сам к нему не притрагивался. Поэтому Джеймс, воспитанный женщинами, избрал примером для подражания отца. Человека, готового служить, но не прислуживать.

— Место учителя за вами, мистер Саммерс, — объявил Александр. — Очень может быть, что и после прибытия в Сидней мы не расстанемся. Конечно, если вы согласны служить мне. Когда я научусь итальянскому и французскому, мне понадобится свой Пятница — не поймите меня превратно.

Простоватое, но приятное лицо осветила улыбка.

— О, спасибочки вам, мистер Кинросс! Вот спасибо-то!

 

В Сидней они прибыли 13 апреля 1872 года, в день двадцатидевятилетия Александра. Путешествие продолжалось больше года — во-первых, потому, что обучение иностранным языкам шло медленнее, чем предполагалось, а во-вторых, потому что Александр захотел повидать Японию, Аляску, Камчатку, северо-запад Канады и Филиппины.

В Джиме Саммерсе он нашел идеального, неутомимого и энергичного партнера: Джим с удовольствием занимался любой работой, изучал любую страну, с готовностью принимал каждое предложение и решение хозяина. К Александру он обращался «мистер Кинросс» и предпочитал ответное обращение «Саммерс» более непринужденному и товарищескому «Джим».

— Хорошо еще, — рассуждал Александр в конце первого дня пребывания в Сиднее. — Сан-Франциско расположен на полуострове, выдающемся в гигантский залив, потому сточные воды в нем не скапливаются. А Сидней раскинулся на берегах гавани и как бы обнимает ее, поэтому все нечистоты скапливаются в небольшом объеме воды. Здешняя вонь невыносима — как в Бомбее, Калькутте и Вампоа. Да вдобавок вместо того, чтобы бежать в глубь материка, подальше от гавани, эти дурни установили трубу для нечистот на самом краю главного городского парка! Жуть!

Втайне Саммерс считал, что мистер Кинросс слишком суров к Сиднею, который самому Саммерсу казался прекрасным. Впрочем, он уже заметил, что мистер Кинросс наделен на диво чутким обонянием. И удивительным чутьем: пробыв в Юконе всего один день, мистер Кинросс умудрился унюхать золото, а его в Юконе хоть пруд пруди.

— Но поскольку у меня нет ни малейшего желания трястись от холода всю зиму, мы здесь не задержимся, Саммерс, — заявил Александр.

 

Неудивительно, что, едва предъявив аккредитив в банке, рекомендованном мистером Модлингом, Александр поспешил на поезд, а потом дилижансом добрался до Батерста — городишки, буквально со всех сторон окруженного золотыми приисками. Несмотря на это, в Батерсте жили отнюдь не золотоискатели, поэтому городок, по представлениям Александра, был тихим, чистеньким и добропорядочным.

Вместо того чтобы поселиться в отеле или пансионе, Александр арендовал в пригороде коттедж на участке площадью в несколько акров и поселил в нем Саммерса.

— Найдите какую-нибудь женщину — пусть убирает в доме и стряпает, — распорядился Александр, отдавая Саммерсу список поручений. — Платите ей чуть больше, чем обычно платят за такую работу в городе, и она будет держаться за место мертвой хваткой. Я на прииски, на разведку, а вы пока закупите все, что нужно, по списку. Вот доверенность, по ней в банке вам будут выдавать деньги с моего счета. Если вести конторские книги вы не умеете, придется научиться. Найдите счетовода, заплатите ему — пусть он вас обучит. — Александр вскочил в американское ковбойское седло, которое привез с собой. Дорожный скарб он заранее разложил по седельным сумкам. Славную гнедую кобылу он купил в городке. Для долгих поездок верхом ковбойское седло подходило больше, нежели английское. — Когда вернусь — не знаю, так что ждите меня в любое время.

И он порысил прочь в своем замшевом костюме и широкополой шляпе.

Всю неделю в Батерсте Александр развивал бурную деятельность — в основном добывал сведения у городских и приисковых властей, трех местных землевладельцев, лавочников и завсегдатаев баров в отелях. Александр узнал, что наносные месторождения почти полностью выработаны, но в Хилл-Энде и Галгонге обнаружены золотоносные пласты и вторая волна «золотой лихорадки» уже начинается.

В эпоху первых приисков правительство Нового Южного Уэльса, а также правительство Виктории, где месторождения были еще крупнее, так отчаянно стремились нажиться на природных богатствах, что установили астрономическую цену в тридцать шиллингов за лицензию золотоискателя сроком действия всего один месяц. В Виктории возмущение старателей и безжалостные действия сборщиков налогов чуть не привели к революции. В итоге стоимость лицензии снизили до двадцати шиллингов, а действовала она целый год. Но Александр в лицензии не нуждался — зачем себя выдавать?

Главная улица Хилл-Энда, больше напоминающая проселочную дорогу, была запружена гигантскими подводами, влекомыми десятью, а то и двадцатью быками, точными копиями американских почтовых дилижансов с надписями «Кобб и К°» на боках, фургонами, двуколками и колясками, пешими путниками и всадниками, многочисленными женщинами и детьми. Одежда мужчин поражала разнообразием: элегантные столичные костюмы и котелки соседствовали с мешковатыми штанами, фланелевыми рубахами и широкополыми шляпами, в то время как женская выглядела более однообразно: платья из гинема или коленкора немарких цветов, соломенные шляпы с низко опущенными полями или чепцы, мужские ботинки. Детей всех возрастов, от младенцев до юношей и почти девушек, одевали чаше всего в тщательно залатанные лохмотья. Курением и жеванием табака баловались даже восьми-девятилетние мальчишки.

Должно быть, думал Александр, так выглядели дороги к калифорнийским приискам в разгар «золотой лихорадки». Как похоже на Америку! Все эти дилижансы, фургоны, переселенцы. А жители Сиднея все как один не слишком успешно притворялись англичанами. Печально. Небританцев сюда и калачом не заманишь, а горожане решили хранить верность корням.

Городок Хилл-Энд походил на десятки других таких же поселений, рассеянных по всему миру: ухабистые грязные дороги в сырую погоду превращались в болота, вдоль обочин теснились хижины, лачуги, палатки. Однако в городе имелась внушительная церковь из красного кирпича и еще два кирпичных здания, в том числе с вывеской «Королевский отель». По улицам сновали китайцы — и кули с тонкими косицами, и слуги в деловых английских костюмах и котелках на стриженых головах. Несколько пансионов принадлежало китайцам, как и ряд лавок и ресторанов.

Над городком разносились знакомые звуки: доводящее до помешательства уханье взрывов, непрерывный грохот дробилок. Вся эта какофония слышалась со стороны Хокинс-Хилла, где обнаружили золотоносный пласт, мгновенно обросший уродливыми хибарами рудокопов, копрами, лебедками и паровыми двигателями. Но последние встречались редко: владельцы приисков предпочитали лошадиную силу. Александру не понадобилось много времени, чтобы убедиться: источников воды поблизости мало, о размыве пласта струей под давлением нечего и мечтать — воды из мелкой и узкой речушки для этого не хватит. А дерево, как ему объяснили, в здешних местах твердое, как сталь.

— Чертовски неблагодарный труд. А место богатое, — подытожил осведомитель.

Приуныв, Александр посмотрел в сторону «Королевского отеля» и решил, что сейчас ему не до роскоши. На Кларк-стрит он присмотрел постоялый двор — мазанку, крашенную в бледно-розовый цвет, под ржавой железной крышей, с навесом над дверью и коновязью у корыта. Ярко-алые буквы вывески гласили «У Коствен». «Вот это в самый раз», — сказал Александр себе, привязал кобылу поближе к корыту и вошел в открытую дверь.

В такой час почти все мужское население Хилл-Энда разрабатывало свои участки, поэтому в прохладном, но неожиданно элегантном зале было немноголюдно. Вдоль одной стены тянулась стойка красного дерева, в просторной комнате размещались не только столы и стулья, как в любом салуне, но и пианино.

Никто из полдюжины посетителей и бровью не повел — вероятно, все они уже успели захмелеть. В баре торговала женщина.

— Ого! — шумно обрадовалась она. — Янки!

— Шотландец, — поправил Александр, разглядывая ее в упор.

Рослая незнакомка оказалась достойна пристального взгляда. Ее пышное тело тисками сжимал корсет, полукружия сливочно-белых грудей грозили вывалиться из глубокого декольте красного шелкового платья, рукава которого сползали, обнажая великолепные плечи. Ее шея была длинной, подбородок — маленьким и четко очерченным, а лицо — настолько своеобразным, что приковывало взгляд. Пухлые губы, короткий прямой носик, высокие скулы, брови вразлет и зеленые глаза. Раньше Александру казалось, что по-настоящему зеленых глаз в природе не бывает, но теперь он воочию увидел их. Глаза цвета берилла или перидота. Это изумительное лицо обрамляли пышные густые волосы оттенка червонного золота.

— Шотландец, — повторила хозяйка бара, — но побывавший в Калифорнии.

— Да, несколько лет как оттуда. Меня зовут Александр Кинросс.

— А я Руби Коствен, а это... — она повела изящной рукой, — мое заведение.

— А комнаты вы сдаете?

— Жилье найдется для тех, кому по карману платить фунт за ночь. — У нее был грудной, чуть хрипловатый голос и заметный акцент уроженки Нового Южного Уэльса.

— Мне по карману, миссис Коствен.

— Мисс, но лучше зови меня просто Руби. Так делают все, кто по воскресеньям в церковь не ходит. А для святош у меня нет имени — кличут распутницей. — И она усмехнулась, показав ровные белые зубы и ямочку на щеке.

— Руби, а постояльцев здесь кормят?

— Только завтраком и ужином, обед — за особую плату. — Она кивнула в сторону батареи бутылок: — Что будешь пить? Есть домашнее бочковое пиво, найдется и кое-что покрепче... Как тебя? Алекс или Александр?

— Александр. Мне бы чашку чаю.

Руби удивленно вытаращила глаза:

— Чтоб мне провалиться! А ты, случаем, не церковник? Да нет, ни в жизнь не поверю!

— Я — исчадие ада, но весьма благопристойное. Грешен в одном: люблю побаловаться сигарами.

— Ясно, — кивнула Руби. — Матильда! Дора! — закричала она во весь голос.

Когда в дверях возникли две девушки, Александр понял, чем привлекает постояльцев заведение Коствен. Девушки были молоденькие, миловидные и чистенькие, но от них веяло пороком.

— Что? — спросила брюнетка Матильда.

— Будь умницей, пригляди за баром. А ты, Дора, вели Сэму заварить нам с мистером Кинроссом чаю.

Блондинка кивнула и исчезла, Матильда встала за стойку.

— Садись, Александр, в ногах правды нет, — продолжала Руби, располагаясь за самым удобным столом — полированным в отличие от остальной мебели в салуне. Из кармана юбки хозяйка извлекла плоский золотой футляр, открыла его и протянула Александру: — Сигару?

— Спасибо, лучше сначала чаю. Пыли наглотался.

Руби закурила сама, глубоко затянулась и выпустила дым из ноздрей. Тонкие голубоватые струйки поплыли над ее головой, а Александр вдруг испытал почти болезненный, щемящий трепет, как порой бывало в мусульманских странах, когда ему удавалось мельком увидеть подведенные сурьмой глаза обольстительной красавицы. Мусульмане прятали своих женщин под паранджами, но они тем не менее обладали непреодолимой притягательностью. К таким принадлежала и Руби.

— Удачно съездил в Калифорнию, Александр?

— В целом да. Мы с партнерами наткнулись на жилу золотоносного кварца в предгорьях Сьерры.

— Хватило, чтобы разбогатеть?

— Отчасти.

— Что, сразу все промотал?

— Ну нет, я не дурак, — негромко возразил Александр, блеснув глазами.

Вдруг встревожившись, она заговорила было, но тут дверь кухни отворилась, и мальчуган лет восьми выкатил тележку с большим чайником под самодельным чехлом, двумя чайными приборами тончайшего фарфора, блюдом элегантных сандвичей и бисквитно-кремовым тортом.

При виде мальчика, самого прелестного ребенка, какого доводилось видеть Александру, Руби просияла. Маленький официант, тонкий и грациозный, выглядел экзотично и держался невозмутимо и с достоинством.

— Это мой сын Ли. — пояснила Руби, притягивая к себе мальчика и целуя его — Спасибо, котенок мой нефритовый. Поздоровайся с мистером Кинроссом.

— Здравствуйте, мистер Кинросс, — послушно произнес Ли, подражая улыбке Руби.

— А теперь беги. Живо, постреленок!

— Так ты была замужем, — произнес Александр. Руби высокомерно приподняла светлые брови:

— Не была. Никакой силой не заставишь меня выйти замуж ни за кого — да, Александр Кинросс, нет на земле такой силы! Самой совать голову в чужое ярмо? Еще чего! Да лучше сдохнуть!

Почему-то эта вспышка не удивила Александра: интуитивно он уже понял, какие черты преобладают в характере Руби. Независимость. Гордость обладательницы. Презрение к добродетели. Но ребенок озадачил его: эта темно-бежевая кожа, странный разрез зеленых глаз, блеск иссиня-черных прямых волос...

— Отец Ли — китаец? — спросил он.

— Да, Сун Чжоу. Он согласился дать нашему сыну имя Ли Коствен и воспитать его как англичанина — при условии, что он вырастет джентльменом. — Руби разливала чай. — Раньше Сун Чжоу был совладельцем моего заведения, но, когда родился Ли, я выкупила его долю. А Сун Чжоу так и живет здесь, в Хилл-Энде, обзавелся прачечной, пивоварней, парой домов с меблированными комнатами. Мы с ним дружим.

— И все-таки сына он отдал тебе?

— А как же. Ли — полукровка, так что настоящим китайцем ему не быть. Сун Чжоу скопил деньжат и выписал себе жену из Китая, у него уже двое сыновей-китайцев. Младший брат Сун Чжоу, Сэм Вон — вообще-то его фамилия Сун, но Вон решил стать Сэмом, — служит у меня поваром и недурно зарабатывает. Кому-то из братьев приходится мотаться в Китай, умасливать предков и родню, вот Сэм и взял это дело на себя. На руки он получает лишь половину жалованья, остальное я кладу на его счет в банк: чем больше денег он привозит домой, тем больше требует родня. — Руби хохотнула. — А Сун... ну, он вернется домой разве что в виде праха в шикарной вазе, расписанной драконами.

— Какое же будущее ты прочишь сыну, если воспитываешь его джентльменом? — полюбопытствовал Александр, зная участь внебрачных детей.

Сияющие глаза вмиг наполнились влагой; Руби сморгнула.

— Я все уже продумала, Александр. Через два месяца мы с Ли расстанемся. — Снова справившись со слезами, она продолжала: — На целых десять лет. Он уезжает учиться в Англию, в закрытую частную школу. Туда принимают учеников-иностранцев, отцы которых — паши, раджи, султаны, восточные властители всех мастей, мечтающие об английском образовании для детей. Чтобы выжить там, Ли придется доказать свой ум и способности. Но когда-нибудь его однокашники сами будут править странами, союзницами Британии. Они сумеют помочь Ли.

— Руби, ты слишком многого требуешь от малыша. Сколько ему — восемь или девять?

— Скоро исполнится девять. — Она в четвертый раз наполнила чаем чашку Александра и придвинулась ближе, увлекшись разговором. — Ли все понимает: и про полукровок, и про мое положение в обществе — все-все. Я от него ничего и никогда не скрывала, но не хочу быть для него позорным клеймом. Мы оба сильны духом и практичны. Без него моя жизнь будет мукой, но ради сына я еще и не то выдержу. Если я отправлю его учиться в Сидней или даже в Мельбурн, рано или поздно правда откроется. Но никто не найдет его в английской школе для чужестранных господ. У Суна есть двоюродный брат Во Фат, он поедет вместе с Ли — как его слуга и опекун. В начале июня они отплывают.

— Мальчику придется тяжко, даже если он все понимает.

— По-твоему, я совсем без ума? Но он сам так решил. Ради меня.

— Подумай хорошенько, Руби. Вряд ли он, когда вырастет, поблагодарит маму за то, что отослала его за море в таком нежном возрасте, отправила прямиком в львиный ров английской частной школы. Взрослеть среди чужого богатства и роскоши, каждую минуту сознавая, что прежние товарищи разорвут его в клочья, если узнают, кто он такой... нет, Руби, этого никому не вынести, — заявил Александр, сам не понимая, зачем защищает ребенка, которого видел лишь мельком. Но что-то в распахнутых, беззащитных глазах мальчика, совсем не похожих на глаза Руби, заворожило его.

— А ты, смотрю, из упорных. — Руби поднялась. — Ты верхом? Тогда веди лошадь в конюшню на заднем дворе. А там животиной займется Чань Хэй. Фураж в Хилл-Энде дорог, за кормежку лошади приплатишь пять монет за ночь. Матильда, отведи мистера Кинросса в голубую комнату. Там ему, голубчику, самое место. — И она ушла за стойку бара. — Ужин подадут, когда скажешь, — бросила она вслед Александру, уходящему вслед за Матильдой.

 

В обстановке Голубой комнаты и вправду преобладал угнетающий блекло-синий цвет, но в остальном здесь было просторно и уютно. От липнущей к нему Матильды Александр легко отделался, поспешив отвести лошадь в конюшню; девица явно рассчитывала на щедрую оплату услуг.

Через две комнаты от Голубой нашлась ванная — как рассудил Александр, ничем не лучше и не хуже любой ванной в Хилл-Энде. Уборную заменяла выгребная яма на заднем дворе— о ватерклозетах в Хилл-Энде и не слыхивали! Очевидно, местные жители испытывали острую нехватку воды.

Помывшись и побрившись, Александр улегся на голубую постель и крепко уснул.

Его разбудил шум: заведение Коствен оживало, а это означало, что городские рудокопы на сегодня покончили с работой. Александр зажег керосиновую лампу, переоделся в чистый замшевый костюм и спустился вниз, чтобы поужинать. В том крыле дома, где Руби принимала пятерых постояльцев, девиц не обнаружилось. Зайдя в конюшню проведать лошадь, Александр заметил, что кухня размещается в отдельном строении, на случай пожара, и потом увидел, что от большого здания отходит еще одно крыло. У этой Руби есть деловая хватка, и жестокости хоть отбавляй. Несчастный мальчишка!

В салуне было не протолкнуться. Посетители выстроились вдоль стойки в три ряда, заняли все столы, кроме хозяйкиного. Еду и напитки подавали Матильда, Дора и еще три девушки. Александр решил сесть за стол Руби и направился к нему, провожаемый любопытными взглядами. Большинство посетителей были еще сравнительно трезвыми.

— Я Морин, — отрекомендовалась рыжая девчонка в зеленых кружевах. Таких веснушчатых лиц Александр еще не видывал: казалось, Морин чем-то вымазалась, чтобы казаться загорелой. — Могу подать жареную ножку поросенка с хрустящей корочкой, жареной картошкой и отварной капустой, а на сладкое — вареный пудинг с изюмом и заварным кремом. А коли не хотите, Сэм приготовит вам еще чего-нибудь.

— Нет, спасибо, Морин, неси, что есть, — ответил Александр. — Матильду и Дору я знаю, а как зовут ваших подружек?

— Вон та раскосая брюнетка — Тереза, а с наколками на руках — Агнес. — Морин хихикнула. — Говорят, она раньше в Сиднее работала, в таверне где-то в Роксе[1].

Стало быть, девчонки Руби далеко не первой свежести. Впрочем, пользоваться их услугами Александр не собирался — сколько за них просят в Хилл-Энде? — и потому занялся великолепно приготовленным ужином. Хозяйке заведения повар Сэм Вон обходился недешево, но стряпать он и вправду умел. Александр мысленно наметил как-нибудь до отъезда уговорить Сэма приготовить ему настоящую китайскую еду.

Руби распоряжалась за стойкой и так захлопоталась, что Александру перепал лишь приветственный взмах рукой; хотелось бы знать, задумался он, во всех ли заведениях Хилл-Энда хозяйки настолько деятельны, и решил, что не во всех. Торговля живым товаром процветала: то и дело кто-нибудь из девиц удалялся в сопровождении жертвы, а когда через считанные минуты распутницы возвращались, их уже ожидала очередь. В городке наверняка имелись и блюстители порядка, и Руби скорее всего откупалась от них.

Ощущая приятную тяжесть в желудке, Александр откинулся на спинку стула, раскурил сигару, придвинул поближе чашку чаю и принялся наблюдать. Он сразу заметил, что за услуги девиц плату вперед получала Руби.

Когда подвыпившие посетители подобрели, Руби направилась к пианино. Оно стояло у входной двери и было повернуто так, что музыкантшу видели все присутствующие в зале. Поддернув юбки, чтобы не путались под ногами, Руби положила руки на клавиатуру, зазвучала музыка. Александр замер и с трудом подавил нелепое желание прикрикнуть на пьянчуг, заставить их помолчать и послушать — так хорошо она играла! Репертуар Руби состоял из незамысловатых популярных песенок, но пианистка украшала их виртуозными пассажами, свидетельствовавшими, что ей по плечу и Бетховен, и Брамс.

До приезда в Америку Александр редко задумывался о музыке — по той простой причине, что толком не слышал и не знал ее. Но в Сан-Франциско его занесло на концерт Шопена, и он страстно увлекся им. С тех пор Александр бывал на концертах повсюду, где только мог — в Сент-Луисе и Нью-Йорке, Лондоне и Париже, Венеции и Милане, в Константинополе и даже в Каире, где попал на премьеру «Аиды», которую Верди сочинил к открытию Суэцкого канала. Александру было все равно, что звучит — опера, симфония, инструментальное соло или песенки, которые принято слушать в салунах вроде заведения Коствен. Музыка всегда музыка.

А между тем вдохновенная пианистка из Хилл-Энда аккомпанировала себе и пела «Лорену» — меланхоличный, задумчивый вальс, который Александр впервые услышал во время своей американской одиссеи и с тех пор наслушался в разном исполнении — и без аккомпанемента, и под визгливые звуки концертино или губной гармоники.

 

Мы были счастливы, Лорена,

Любовь страшились потерять.

О, как гордились мы, Лорена,

Не смели на судьбу роптать.

Но годы пронеслись стрелою.

К чему былое ворошить?

Пора проститься нам с любовью.

Минувшего не возвратить.

 

Когда отзвучало сладкое и сильное контральто Руби, расчувствовавшиеся рудокопы взорвались истерическим шквалом аплодисментов, требовали повторения на бис, не желали отпускать певицу.

«Ее можно полюбить за одну эту песню», — думал Александр, незаметно удаляясь в Голубую комнату, чтобы ненароком не сказать Руби лишнего.

Кто-то уже развел в камине огонь; после наступления темноты в Хилл-Энде резко холодало — шел май, приближалась зима. Слава Богу, в комнате тепло! Не придется спать в теплом белье. Александр подбросил в камин угля — вот это да, уголь! Откуда он взялся? В округе как будто нет угленосных пластов, а ближайшая железная дорога — боковая ветка в Райдале, до нее и не доберешься.

Видимо, дневной сон освежил Александра, поэтому усталости он не чувствовал; выудив из седельной сумки Плутарха, он подкрутил фитиль керосиновой лампы, чтобы было удобнее читать, и нагишом забрался в постель, в которую кто-то заботливо подложил грелку.

Неожиданно приоткрылась дверь: Александр прекрасно помнил, что запер ее. Но разумеется, у хозяйки постоялого двора имелись ключи от всех комнат. Вошла Руби в кружевном пеньюаре со множеством оборок. На каждом шагу пеньюар распахивался, открывая взгляду пару длинных стройных ног обутых в отделанные лебяжьим пухом туфельки без задников, на тонких каблучках. Роскошные волосы ниспадали на спину совсем как у леди Годивы.

Заглянув через плечо Александра в книгу, Руби возмутилась:

— Что за китайская грамота?

— Это греческий. Плутарх, жизнеописание Перикла.

Она оттеснила его бедром, присела на край кровати и принялась развязывать ленту спереди на пеньюаре.

— Ты загадка, Александр Кинросс, тайна за семью печатями, ясно? Я тоже знаю мудреные слова, хотя нигде не училась. Но ты прямо ученый. Стало быть, греческий понимаешь? И латынь?

— Да. А еще французский. И итальянский, — с нескрываемой гордостью подтвердил он.

— И могу поклясться, побывал не только в Калифорнии. Я с первой минуты поняла, что ты не из простых. — Лента наконец поддалась, Руби спустила пеньюар с плеч, обнажив полную высокую грудь безупречной формы. Ее талия была тонкой, а живот плоским даже без корсета.

— Да, я много где побывал, — с притворной невозмутимостью подтвердил Александр. — Ты пришла обольстить меня или ввести в искушение'

— Сдается мне, ты долго якшался со святошами.

— Даже вырос среди них.

— Сразу видно, а я от тебя такого не ожидала. От тебя я хочу любви, и не смей даже заикаться о деньгах! Когда содержишь бордель, горбатятся девчонки, которым ты платишь, и незачем ублажать посетителей самой. Имей в виду: я разборчивая, целых девять лет ни с кем ни сном ни духом! Так что можешь гордиться, парень.

— То есть до меня ты была близка только с отцом Ли? И что же между нами общего?

— Съехидничал бы сейчас — заработал бы затрещину. Но ты просто спросил. Мне нравятся китайцы, среди них попадаются и красавцы, и рослые ребята. Ты на китайца не похож, но такой смуглый — прямо как сатана. — Хмыкнув, Руби уронила пеньюар на пол. — Небось нарочно прикидываешься дьяволом, Александр Кинросс. — Зеленые глаза вспыхнули. — Ну, так что скажешь? Или ты не в настроении?

Несмотря на протесты разума, тело требовало наслаждений, и даже Александру Кинроссу порой бывало не под силу подавлять в себе то, что пресвитериане именовали низменными желаниями. Впрочем, Руби могла бы совратить и святошу, а Александр на святость не претендовал. Само собой, после Гонории Браун он познал и других женщин — с разным цветом кожи, внешностью, прошлым. Их объединяло одно: все они обладали особым, неуловимым и неосязаемым свойством, которым наделен далеко не каждый человек. И перед Руби тоже было невозможно устоять.

Роскошная, страстная, чувственная и искушенная — вот какая она была, и либо таинственный Сун Чжоу обучил ее высшему искусству соитий, либо, несмотря на длительное воздержание, у нее был богатый опыт. Александр упивался ею, позабыв про былую привередливость. И будто понимая, что начавшееся уже никогда не кончится, не думал ни о чем.

— Почему ты ни с кем не была близка после Сун Чжоу? — спросил он, запуская пальцы в пышную гриву Руби.

— Я безвылазно сижу здесь, в Хилл-Энде. Знаешь поговорку? В своем гнезде не гадят.

— А я? Меня ты тоже встретила здесь.

— Ты перекати-поле, в Хилл-Энде не задержишься. День-другой — и поминай, как звали.

— Значит, между нами больше ничего не будет?

— Еще как будет, черт подери! — Руби возмущенно села. — Но только если ты куда-нибудь уедешь. Станешь бывать у меня наездами, лады? Только приезжай сам, я тебе не цыганка какая-нибудь, чтобы шататься по дорогам — мне сына надо вырастить. С заведения нельзя спускать глаз.

— Во сколько обойдется учеба в той школе?

— В две тысячи фунтов в год. Каникулы Ли будет проводить в школе. Ничего, с товарищами не заскучает. И с Во Фатом.

— Это же двадцать тысяч фунтов, потраченных неизвестно на что. — Практичность и на этот раз не изменила Александру.

— Мистер Кинросс, я не скупердяйка вроде вас, шотландцев! Голову даю на отсечение, у тебя в кошельке уже завелась моль. А у меня в роду были и воры, и моты. И потом, я женщина. Ради процветания мужчины, которому я отдам сердце, я готова на все. Вот ты — мужчина, венец творения. Другие мужчины видят в тебе несгибаемую силу и отступают. Ты чуешь, в чем твоя сила, потому что пользуешься ею. А мое единственное богатство — красота: чем еще гордиться женщине? Хорошо еще, у меня есть деловая хватка: я могу распорядиться своим единственным достоянием. — Она вздохнула. — Правда, сначала пришлось научиться делать так, чтобы не распоряжались мной.

— Сколько тебе лет, Руби?

— Тридцать. Если бы я торговала собой, выглядела бы сейчас на пять лет старше, а потом быстро усохла бы, превратилась в потасканную, заезженную шлюху, которой повезет, если хоть кто-нибудь швырнет ей медный грош. Но я рано поняла, что мне светит, и решила: нет уж, пусть телом торгуют другие. А для моей работы возраст не помеха, наоборот — чем старше бандерша, тем лучше.

— Но если Хилл-Энд когда-нибудь станет благочестивым сообществом святош, где никто и не вспоминает о золотых приисках, — предупредил Александр, — тебе придется перебраться в другой разгульный городишко.

— Знаю-знаю, — закивала Руби Коствен. — Если найдешь где-нибудь золото, вспомни обо мне, ладно?

— Думаешь, тебя можно забыть?

 

Последующие несколько дней Александр изучал окрестности реки Турон, поражаясь их сходству с золотоносными районами Калифорнии. Правда, Турон напоминал скорее ручей, стекающий с невысоких холмов; обычно его питали сильные ливни. Вдали от узкой полосы побережья в Новом Южном Уэльсе преобладал засушливый климат, сухая каменистая почва отчаянно сопротивлялась лопатам. А в Калифорнии зря пропадали миллионы галлонов воды — больше, чем видели когда-либо жители Нового Южного Уэльса. Заезжий ботаник с глухим немецким выговором, снимавший комнату в заведении Коствен, объяснил Александру, что австралийские деревья и другая растительность приспособлены для выживания в безводной местности.