Биографические основы. Конституциональная предрасположенность депрессив­ных личностей акцентируется на склонности к тепло­те и душевности

 

Конституциональная предрасположенность депрессив­ных личностей акцентируется на склонности к тепло­те и душевности, готовности и способности любить, чуткости и глубокой интуиции. Эти качества часто сочетаются с некоторой тяжеловесностью и привя­занностью к чувствам, которые значимы для депрес­сивных личностей и усиливают их депрессию. Их эмо­циональная структура — верность, постоянство и склонность к любовным переживаниям — приводит к тому, что эти люди часто сталкиваются с жизненны­ми коллизиями, которые вызывают у них меланхоли­ческие реакции. Из-за этих качеств они не могут пре­дотвратить или уменьшить ту опасность, которая мешает им жить так, как следует из их предрасположенности. К тому же, у этих личностей встречается прирожденная склонность направлять агрессивность на самих себя, так что в жизни им трудно найти опо­ру в самом себе. По своей натуре они миролюбивы, доброжелательны и не приспособлены к борьбе. Дру­гие конституциональные компоненты состоят в чувст­вительности, незащищенности и ранимости, “недо­статочно толстой шкуре”, что лишает их опоры и стойкости. Вероятно, у них имеется врожденная склон­ность к флегматичности и комфорту, хотя до сих пор неясно, что из этих качеств относится к предраспо­ложенности, а что является реакцией.

Мы вновь сталкиваемся здесь с пересечением конституциональных и биографических данных.

Биографические взаимосвязи, благоприятствую­щие депрессивному развитию личности, мы поймем лучше, если представим себе раннее детство, осо­бенно вторую его фазу. Речь идет о той ранней фазе развития, во время которой ребенок постепенно начинает сознательно воспринимать окружающий мир, когда свою мать он считает источником удов­летворения его потребностей, для чего необходима ее постоянная и неизменная доброжелательная склон­ность и забота. Детство рисуется как длительный пе­риод существования вместе с матерью как “Мы”; как это формулирует Кюнкель, мать и дитя живут в сим­биозе, образуя единство, в рамках которого ребе­нок постепенно начинает отделяться от матери. Вна­чале разделительная граница между ними в сознании ребенка представлена нечетко. Он лишь осознает, что мать находится за пределами его существа, и в то же время понимает, что она приносит ему ра­дость и удовлетворение; он находится в зависимос­ти от матери.

Ребенок нуждается в матери и полон страха, ког­да она отдаляется от него. Он полностью от нее зави­сим и ориентирован на нее; она является для него важнейшим пунктом взаимосвязи с миром. Ребенок воспринимает ее образ и ее существование всей пол­нотой своих чувств. Даже длительное время спустя тотальная зависимость от матери выражается в глу­бокой запечатленности ее образа в душе человека. Интериоризация матери является чрезвычайно важной частью духовного становления ребенка: то, ка­кую позицию занимает мать в своем переживании связи с ребенком, определяет его отношение к са­мому себе в будущем. Внутренний образ матери, то, что психоанализ называет интроекцией или инкор-порированием образа матери, индивидуализирован­ный материнский опыт, отражается позднее в на­шей позиции по отношению к себе самому. Тот, кто имеет счастье представлять себе образ любящей мате­ри, получает любящую поддержку в своей самооцен­ке, тот, кто имеет несчастье представлять себе свою мать жестокой и отвергающей его, не имеет глубин­ной любящей опоры и в течение длительного време­ни нуждается в новых опытах любовной поддержки со стороны, он верит в любовь и надеется ее встре­тить

При хорошей взаимосвязи между матерью и ре­бенком происходит взаимное обогащение, которое ребенком и его матерью воспринимается как счастье. Ребенок, как эхо, отражает улыбку матери, он отве­чает на ее улыбку своей, а потом своей улыбкой вы­зывает ласковую усмешку матери. Так возникает внутренняя взаимосвязь, дающая разгадку взаимно­го понимания, залог умения быть счастливым, пер­вый урок благодарности, надежды и любящей симпатии. Этот период является коротким раем в жизни ребенка, когда от него ничего не требуют, его по­требности предвосхищаются и удовлетворяются, когда само существование переживается им с радос­тью и наслаждением. Главная новация в этой второй фазе раннего развития — это понимание своей зави­симости от людей и пробуждающаяся потребность в доверительной близости с ними, и прежде всего, ра­зумеется, с матерью.

Чрезвычайно важно, что мать предоставляет ре­бенку подобную возможность, создавая такую об­становку и такие отношения, что ее образ “запечатляется в сердце” человека. Образ матери и ее сущность являются первым впечатлением ребенка о человеке и вообще о человечестве. Первая симпатия и первое отвержение, любовное или неприязненное отноше­ние, то, как мать смотрит на него, прикасается к нему, обращается с ним, ведет себя по отношению к нему, воспринимается ребенком с большой чув­ствительностью, и он очень тонко на это реагирует.

Ее отношения с ребенком являются не только ос­новой его самоощущения, но и корнем его самооценки по принципу “как аукнется, так и откликнется”.

Теперь спросим себя, какие могут возникнуть рас­стройства в этой фазе развития, при которых импульс, связанный с поворотом к самому себе, вместо радос­ти сопровождается переживанием страха и чувства вины. Эти расстройства связаны с двумя характерны­ми ошибками в позиции матери в отношении ребенка, которые мы обозначаем как избалованность и запрет.

Сначала об избалованности. Здесь речь идет, прежде всего, о матерях маленьких детей, счастливых в своем материнстве, предпочитающих, чтобы их дети всегда оставались маленькими, беспомощными, зависимыми, нуждающимися в их помощи. Мать, часто сама имеющая депрессивную личностную структуру и свя­занный с ней страх перед жизнью и боязнь утраты, находит выход из этого страха, балуя ребенка. Она осыпает ребенка ласками и нежностью, постоянно сомневается в том, здоров ли он, и не может ему ни в чем отказать, даже если это необходимо.

Иногда к этому присоединяются факторы лично­стного биографического характера: например, если женщина разочарована в браке или если партнер ос­тавил ее и ребенок составляет все содержание ее жизни. Она нуждается в ребенке, нуждается в его любви и де­лает все мыслимое, чтобы его обслужить. Чем старше становится ребенок, тем более сомнительной стано­вится польза такой деятельности для ребенка.

Она со страхом смотрит, как его развитие идет вперед, как он взрослеет и становится самостоятель­ным. Это означает для нее, что он все больше отдаля­ется от нее, все меньше в ней нуждается и стремится от нее к другим людям.

Вероятно, такое желание удержать ребенка и ви­деть его маленьким соответствует глубинному мате­ринскому инстинкту — о том, что мать в течение длительного времени чувствует себя жертвой, много говорят, — однако такое чувство не следует пере­оценивать, ведь каждая мать должна отдать своего ребенка людям и охотно это делает, несмотря на то что длительное время и с любовью его растила.

Она балует ребенка, с первых же дней после рож­дения успокаивая его при каждом крике и плаче, и это становится ее жизненной потребностью, удуша­ющей все проявления самостоятельности ребенка; она отвечает на любое недовольство ребенка таким потоком ласк и нежности, что он лишается шанса выразить свой аффект или найти собственное реше­ние для устранения неприятных чувств и ощущений. Если такое состояние продолжается долго, то это приводит к тому, что мать становится как бы посто­янным магнитом, привлекающим все внимание и все чувства ребенка. Она живет со своим ребенком в “глубоком клинче” — так в боксерской терминологии обозначается положение, когда партнеров связывает тесная и продолжительная близость, от которой они не могут освободиться. Она ищет и находит любые мотивы, чтобы уберечь ребенка от жизненных труд­ностей, предугадать его желания, подать ему все “в разжеванном виде”; она выполняет роль мягкой по­душки между ребенком и окружающим миром, та­ким образом отгораживая его от мира. Она не может отменить неизбежные здоровые аффективные реак­ции ребенка, но реагирует на них болезненно, со сле­зами, что вызывает у него чувство вины, хотя такие аффекты являются нормальным способом поведения, адекватным возрасту.

Все это приводит либо к стремлению отказаться от привязанности к матери, так как она предостав­ляет слишком мало шансов для реализации самосто­ятельности, либо, напротив, к тому, что с раннего возраста без матери или без ее разрешения человек не знает, как ему себя вести и что ему делать. С тече­нием времени ребенок лишается собственных жела­ний, примиряется с действительностью и скатыва­ется к пассивному безволию, в то же время ожидая, что его желания будут угадываться и исполняться, потому что он сам от своих желаний отказался. Так возникает “позиция комфорта”, пассивная манера ожидания, представление о мире как о “сонном цар­стве”, за которым скрывается^депрессия. В своем романе “Обломов” Гончаров блестяще описал такой вариант развития личности.

Дальнейший отказ от желаний, воли и импульсов к действию приводит к тотальной неопытности в общении с миром, что, уже вторично, еще более; усиливает имеющуюся зависимость. Часто такая мать рисует ребенку окружающий мир полным зла и угрозы, что при дальнейшем развитии вызывает у него чувство, что тепло, защищенность, понимание и безопасность он может найти только у матери. Слабость у матери собственных побуждений, направленных вовне, за пределы ее симбиоза с ребенком, обеспечивает возможность такого развития. Такая мать ^; не находит никаких возможностей реализовать себя, кроме как в своих отношениях к ребенку, и ревниво оберегает их связь, отвергая друзей и подруг; или мать печально и болезненно реагирует на предложение дружбы, расценивая предполагаемую связь как измену и рассматривая потенциального друга как соперника, который может отнять у нее ребенка.

Таким образом, ребенок до пубертатного возраста легко управляем, его собственные побуждения подав­ляются и как бы укутываются ватой заботливой мате­ринской любви. Никакая грубость, холодность, жес­токость не касаются ребенка, так как он спрятан от них в материнском укрытии. Он вынужден находиться в мире, где ни в чем не имеет отказа и не может вос­принять трудности, с которыми приходится сталки­ваться. Встречаясь с трудностями, он переживает свою бестолковость и несостоятельность, что приводит его к старым и испытанным методам защиты. Вследствие слабости собственного “Я” самообеспечение в этом мире кажется ему невыполнимой задачей, которая пугает и разочаровывает его.

Такие матери несвоевременно, с возрастным от­ставанием от сверстников, отпускают своих детей и предоставляют им возможность для собственного развития. Они привязывают к себе ребенка любов­ными претензиями, не отпускают его на свободу, постоянно требуя: “Ну покажи, как ты меня любишь”, “Поцелуй меня”. Они отнимают у них дело со слова­ми: “Оставь, я сама это сделаю”, “Это слишком тя­жело для тебя”, “Ты еще не можешь это сделать”, — и подавляют собственные импульсы ребенка фразами типа: “Зачем тебе этим заниматься?”, “Ты уже пре­кратил это делать?”, относящимися ко всему, что привлекает ребенка. Таким образом они убивают в ребенке все здоровые самостоятельные ростки и даже столь важные для его развития первые фантазии от­носительно устройства мира и своего места в нем. При таких условиях ребенок не может обучиться самоува­жению, не может совершить “поворот к самому себе”, он остается привязанным к матери, реагирует на ок­ружающее как ее “эхо” и не может ни осознать свои возможности, ни отделить себя от мира. Он остается пассивным и готовым к подчинению, ожидая, что дальнейшая жизнь — такая же балующая его мате­ринская среда. Естественны и неизбежны и то разоча­рование, которое он испытывает при разрушении сво­его скрытого ожидания, и депрессия, к которой такое разочарование приводит.

Система взаимоотношений матери и ребенка мо­жет стать более сложной вследствие различньк судь­боносных происшествий — развода, вдовства, ухудше­ния супружеских отношений после рождения ребенка, разрушения стереотипа “единственного ребенка” при появлении братьев и сестер и естественном распрост­ранении материнского чувства на них и пр.

Один пациент, единственный ребенок в семье, однажды очень резко выразился: “Мать наставила мне шишки своей чрезмерной любовью, отчего у меня остались синяки”.

Необходимость оторвать от себя ребенка являет­ся для всех матерей в этом смысле неблагодарной задачей, особенно если они ожидают или требуют за это благодарности. Если мать недостаточно подго­товлена к тому, чтобы понять и принять зрелость своего ребенка, если она расценивает здоровое раз­витие его самостоятельности только как награду за ее любовь, мужество, жертвенность и самоотвержен­ность, ее ждут разочарование и боль.

Внутренняя ситуация ребенка в этом случае столь сложна, что он может испытывать ненависть к мате­ри, им овладевает желание избавиться от ее власти. Опасение, что эти чувства могут проявиться, вызы­вает у него чувство вины, особенно при перечисле­нии всех тех заслуг и жертв, которые мать посвятила своему ребенку. Соглашаясь с тем, что от ребенка нельзя требовать благодарности, мать, однако, со­жалеет об этом. Между тем, внешние проявления неблагодарности могут являться попыткой избавиться от чувства вины. Чувствительный ребенок от этого страдает,.а его развитие терпит ущерб, о чем мы узнаем из последующих примеров. Он вынужден от­казываться от попыток освободиться от материнс­кой заботы, соответствующих его возрасту. Здесь лег­ко возникает опасность еще большей зависимости. Мать игнорирует перспективу самостоятельного развития ребенка, чувствует себя жертвой при проявлении им самостоятельности, что вызывает у него чувство вины от того, что он доставляет матери так много забот. Такое воспитание увеличивает психологическую нагрузку на ребенка и является тяжким грехом, так как позднее, когда человек взрослеет, дистанцирование от родителей доставляет ему ненужные стра­дания. Вот достаточно типичный и не такой уж ред­кий пример.

Если ребенок не слушался матери тотчас же, что, с ее точки зрения, означало невоспитанность, или делал не то, что ей нравилось, она ложилась на софу и “умирала”, т. е. в течение длительного времени не двигалась и не откликалась на просьбы ребенка до тех пор, пока он не разражался отчаянными рыданиями. Подобные уг­розы, вызывающие чувство вины, повторялись часто: “Я уйду и больше не вернусь”, “Ты загонишь меня в гроб” и пр.

Если первая мотивация для того, чтобы избало­вывать ребенка, состоит в стремлении вызывать у него ответную любовь и обязать его любить мать, то вторая мотивация носит более сложный характер и имеет еще более трагичные последствия. Вообще, существуют си­туации, когда ребенок не нужен матери и мешает ей, что является основой для возникновения у нее чув­ства враждебности и желания отстраниться от него; эти ситуации у хороших матерей вызывают нежела­тельное и труднопереносимое чувство вины. Они ба­луют ребенка, стремясь загладить эту вину. Такая си­туация, в целом затруднительная для матери, особенно легко возникает в отношении приемных детей в про­тивоположность родным детям. Появляется усиленное стремление потакать капризам ребенка и баловать его, что вовсе не сглаживает возникающее у матери жела­ние избавиться от него, враждебность и даже недо­статок любви, так что благодарности она требует за то, что дает нехотя. Это приводит к тому, что ребенок само свое существование воспринимает как вину, как помеху, которая может привести к тому, что мать его бросит; ребенок считает, что сам он не имеет права на жизнь, что его терпят только из милости.

Теперь обсудим ту сторону биографических основ развития депрессивных личностей, которую мы называем отверженностью.

Здесь мы имеем дело с сухими, не способными к материнской любви, часто жестокими женщинами, которые в большинстве своем испытывали в детстве недостаток материнской любви, не имели собствен­ного опыта материнского ухода и материнской сущ­ности и не желали понять потребности ребенка. Сюда же относится неукоснительное выполнение вполне безобидной “материнской программы”, идущее от неуверенности в себе и отсутствия сочувствия к ре­бенку, ориентирование на жесткую схему поведения, без внимания к индивидуальным потребностям ре­бенка. Такой подход отражен в дневнике одной мате­ри первенца-сына: “Ребенок плачет уже больше часа, но время его кормления еще не наступило”. Такие за­писи повторяются в дневнике длительное время. Мы не можем не упомянуть о том, что в данном случае, как это часто бывает, так называемые “научные” ре­комендации врача играют роковую роль.

Однако ребенок становится чрезмерно требователь­ным, если с раннего возраста не пытаются приспосо­биться к его жизненным потребностям, если с его индивидуальными нуждами так мало считаются. Если его нерегулярно кормят, если мать уделяет ему мало времени, торопливо и с нетерпением прерывает акт кормления, то это один из наиболее частых примеров возникновения чрезмерной требовательности и кап­ризности. Так как ребенок не может защитить себя и выразить свои интересы, он постепенно смиряется с тем, что мир так устроен и не может соответствовать его ожиданиям. Безнадежность, отсутствие веры в бу­дущее становится основой жизнеощущения многих депрессивных личностей; они обучаются лишь под­чиняться. Чувство безнадежности является господству­ющим, особенно сильно оно выражается в форме тер­пеливости и отказа от жизненных благ. Вместо полного надежд ожидания счастья в этом мире они настроены на самое плохое и не ждут от жизни радости, света и счастья. Как было показано раньше, они исполнены чувства вины и постоянно спрашивают себя, с каки­ми их поступками эта вина связана. Они даже не мо­гут радоваться по-настоящему и отвергают возмож­ность счастья, исходя из профилактики разочарований: считая, что они не могут быть счастливы, депрессив­ные личности тем самым делают менее болезненны­ми ошибки; с самого начала не ожидая ничего хоро­шего, они как бы предполагают будущее разочарование. Вот пример такого раннего переживания, связанного с отвержением, который мы можем изложить, пользу­ясь дневником матери.

“Ты с самого начала был трудным ребенком Первые шесть недель ты находился только на грудном вскарм­ливании, но я вынуждена была кормить тебя очень ча­сто из-за того, что у тебя возникала рвота и я не знала, что с тобой делать. Уже в первые десять дней, пока я лежала в клинике, ты отказывался брать грудь Это дли­лось 5—10 минут, пока я не зажимала тебе нос и на­сильно не вливала молоко Твоя рвота не была связана с кардиоспазмом, во всяком случае, врач это отрицал На протяжении первых шести месяцев ты не спал спо­койно ни одной ночи — из-за общей повышенной воз­будимости и нервозности. Дома я пробыла всего три недели и вскоре после этого возобновила работу По­скольку после трех-четырех месяцев ты не набрал до­статочного веса, я предприняла попытку обследовать тебя Врач ничего не нашел, однако, чтобы снять с себя ответственность за твою безопасность, я отдала тебя в детскую клинику, и там детский врач сказала, что для своего возраста ты вполне прилично выглядишь В детс­кой клинике тебя поместили у окна и накрыли только одним одеялом, дома тебе было намного теплее В ре­зультате ты схватил воспаление легких В то время я была очень нервозна, по крайней мере в первый период груд­ного кормления я все воспринимала в черном свете.

Остальной период детства ты был моей единствен­ной поддержкой Твой отец в первые годы после твоего рождения часто бывал чрезвычайно вспыльчив и не­предсказуем В связи с этим я, несомненно, допускала ошибки в твоем воспитании и поэтому была вынужде­на прибегнуть к жесткой системе, принуждая тебя к раннему засыпанию и силой удерживая тебя в кроват­ке — иначе ты не был бы приучен к порядку и гармо­нии По-видимому, мы неточно выполняли врачебные рекомендации, потому что ты постоянно ревел Когда ты заболел отитом, один врач подошел ко мне и без всякого объяснения отменил эти правила, довольно рез­ко и с отвращением назвав мои усилия „плохим вос­питанием" ”

Эти заметки, отражающие личные переживания женщины, довольно хорошо описывают все те фак­торы, которые оказывают отрицательное воздействие на ребенка. Ранние переживания отвержения имеют для ребенка двойные последствия.

Прежде всего, он с раннего возраста обучается смирению. Это происходит из-за того, что искусст­венно тормозятся все те области его саморазвития, которые сопровождаются овладением, преодолением, требовательностью и захватом. Готовность к отказу не только снижает активность, но и вызывает такое тя­желое переживание, как зависть к тем, кто, не стес­няясь, берет все то, на что он сам не решается. Эта зависть приводит к развитию чувства вины и — в ка­честве попытки избежать этого чувства и противопоставления ему — к необходимости морализации: они оценивают свои комплексы с точки зрения идеоло­гии скромности и непритязательности, которую мы описали выше, и, по крайней мере, утешаются сво­им моральным превосходством

Вторым следствием раннего отвержения является то, что у ребенка появляется чувство, что его не любят. Это чувство служит основой для появления пони­женной самооценки — ведь для того, чтобы себя оце­нить, нужно испытать чувство любви к себе, а тот, кого не любят, не может любить самого себя. Эта пониженная самооценка поддерживается еще и тем, что в этом возрасте ребенок не имеет возможности для сравнения, он не в состоянии реалистически оценить, что его родители не способны к любви; для него является очевидным, что его мир — это мир его родителей.

При глубоком снижении самооценки у депрессив­ной личности может возникнуть убеждение, что она не имеет права на жизнь, что существование возмож­но лишь в форме жизни для других. “Я виноват уже в том, что существую”, — говорил один из депрессив­ных пациентов, имея в виду и свое детство. Фиксация виновности на матери или родителях приводит к по­пыткам загладить свою вину перед ними; депрессив­ные личности приносят свою жизнь в жертву на ал­тарь родительского эгоизма и считают это совершенно естественным Последствия баловства или отвержения, в конеч­ном счете, похожи друг на друга — обе эти ситуации приводят к развитию депрессивной личностной структуры Избалованное дитя впоследствии испытывает пси­хологический кризис и страх, потому что его никто не балует, как мать. Он ищет и находит эрзац-мать в системе обслуживания, государственных институтах, социальном страховании. Когда выясняется, что деп­рессивная личность недостаточно приспособлена к требованиям жизни, наступает обострение депрессии. Часто в таких случаях люди находят выход в различ­ных пристрастиях и болезненных влечениях.

Впоследствии повзрослевшие дети отрицают то, что они росли в атмосфере отказов и дефицита впе­чатлений. Это тихие, невзыскательные дети, робкие и подчиняемые, очень “удобные” для родителей, кото­рые вовсе не расценивают такое поведение как при­знак депрессии. Так как для таких личностей является привычным в соответствии с воспитанием отодвигать в сторону свои потребности или вовсе отказываться от них, они в своем поведении ориентируются на других, стараются выполнять их требования и соот­ветствовать их ожиданиям. Вследствие того, что они не противостоят миру в своем существовании, субъект и объект для них мало отличаются друг от друга. В це­лом, они считают, что все формы отношений с ними предполагают требования со стороны других людей. Выполнить предполагаемые требования в полном объе­ме они не могут, это снова вызывает у них чувство вины и как его следствие — депрессию. Поэтому деп­рессивные личности боятся контактов с большим чис­лом людей и по возможности пытаются найти един­ственного человека, которому хотят посвятить себя. Иногда они находят облегчение в том, чтобы сделать для другого то, что для себя они сделать не могут; они пытаются свое переживание дефицита любви суб­лимировать в деятельность по оказанию помощи, в жертвенную, уступающую во всем любовь, в профес­сии, связанные с обслуживанием и обеспечением ухода, и даже будучи вознаграждены за это, они предъяв­ляют к себе чрезмерные требования.

Какие формы может принять такое восприятие происходящего как требование к самому себе, вид­но из следующих примеров.

“Когда светит солнце, у меня возникает чувство, что я должен быть счастлив, и это чувство портит мне настроение на целый день.” Один студент был не в сос­тоянии прочесть до конца ни одну книгу из заинтере­совавших его — после нескольких страниц у него появ­лялось ощущение, что эта книга не для него. Как только он начинал испытывать субъективное удовольствие от чтения, тотчас же возникало требование делать то же самое для объекта, и удовольствие прекращалось.

Нетрудно себе представить, что в конечном счете такое переживание приводит к разочарованию и апа­тии, а также к отказу от выполнения всех требо­ваний

Мы видим, какие экстремальные формы может принимать депрессивное существование в мире. По­этому такая “забастовка” является еще хорошим при­знаком, так как она избавляет человека от длитель­ного периода долженствования и принужденности. Если такой человек вынужден работать дальше, не имея для этого времени и возможности, пытаясь на­верстать упущенное и разрываясь между собственны­ми побуждениями и желаниями связанного с ним субъекта, то это ввергает его в глубокое отчаяние. Он может спастись лишь вынужденным равнодушием, индифферентностью и апатией; он реагирует отка­зом, бегством к болезненным влечениям или само­убийством. Оказываясь в безвыходной ситуации, по­добные личности стараются угадать и выполнить все требования, не испытывая при этом радости жизни; пытаясь же отказаться от выполнения требований, они оказываются во власти тяжелого чувства вины. Таким образом, они подсознательно повторяют ситуацию своего детства.

Мы уже упоминали, что от того, как восприни­мает ребенок образ матери и каким в его представле­ нии является опыт общения с ней, зависит его от­ношение к самому себе. Враждебно настроенные, постоянно отказывающие ребенку в удовлетворении его потребностей или чрезмерно требовательные матери являются глубинной причиной самоубийства как крайней степени разочарованности и самоотре­ чения. Мать является внутренней духовной инстанцией для ребенка, от которой исходит его отказ от самого себя вплоть до ненависти к себе и саморазрушения. Неизбежная ненависть к такой матери сопровождает­ся столь непереносимым чувством вины, что ему пред­почтительней направить эту ненависть на самого себя.

Такая связь ненависти, чувства вины, интроицированного образа жестокой матери и отрицательного отношения к самому себе составляет психодинами­ ческую основу тяжелой меланхолии. Встречающая­ся при депрессиях склонность к самоубийству явля­ется переносом на самого себя стремления к убийству и одновременно наказанием себя за ненависть к ма­тери.

Из изложенного явствует, что центральной про­блемой депрессивных личностей является “неудавший­ся поворот к себе”, недостаток развития своего суще­ствования как субъекта. В связи с тем, что мир противостоит столь слабому “я”, депрессивные лич­ности все воспринимают как требования к ним; они видят перед собой целую гору требований, от чего, в конечном итоге, впадают в отчаяние и разочарова­ние. Из-за слабости “Я” у них возникают сильные собственные побуждения, желания и установки, направ­ленные на уклонение от таких требований, которые они считают чрезмерными. Однако уклоняться им сложно, так как депрессивные личности не могут ска­зать “нет” из-за страха утраты и чувства вины. Поэто­му они либо продолжают находиться в депрессивном состоянии, либо, когда чаша их терпения переполня­ется, подсознательно “бастуют”, что, однако, не ос­вобождает их от чувства вины. Из-за накапливающей­ся ненависти и зависти, которые они не решаются высказать, депрессивные личности либо испытывают отвращение к жизни, либо вынуждены искупать вину постоянными самообвинениями и наказанием самих себя. Чем настойчивее они стараются уменьшить страх перед собственным существованием, тем больше от­вергают собственную личность, что создает неразре­шимую ситуацию. Здесь может помочь только реши­мость отстоять свою индивидуальность.