ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. Колхозы. О них в то время много было разговоров

...Колхозы. О них в то время много было разговоров. В газете что ни статья — то о пользе коллективного труда. Приводимые данные показывали, как заметно вырастал семейный доход труженика полей после того, как он вступал в колхоз. Не раз писали и о коллективном хозяйстве, созданном в Ардоне, о том, как труд сплачивает людей, сообщали, сколько техники появилось в хозяйстве. И на трудодень здесь получили больше, чем в других хозяйствах республики.

— В прошлом году на трудодень в этом хозяйстве было выдано по десять килограммов пшеницы, по двадцать пять рублей деньгами, — говорил Тотырбек односельчанам.

Он забыл, по сколько килограммов картофеля, кукурузы, овощей получили ардонцы, но ему хорошо запомнилось, что одна из семей получила шестнадцать тонн кукурузы, тридцать две тонны картофеля, несколько тонн пшеницы и овощей...

— Вот в такой колхоз все переселенцы вступили бы! — выдохнул кто-то из горцев.

— Выгоду понимаем все, — кивнул головой Тотырбек. — Да душа боязно сжимается при мысли, что плодородную землю, о какой мечтать не смели раньше, надо будет добровольно отдать. Да еще отвести на общий двор своих лошадей, коров, овец, свиней. Я сам потом покрываюсь, как представлю себе...

В Ногунале что ни день вспыхивали разговоры о колхозе. И за, и против приводились доводы. Но как ни старались приезжие представители района и даже области уговорить переселенцев подать заявления, ничего не получалось. «Есть у нас товарищество по обработке земли, пока это нас устраивает», — говорил кто-нибудь из сельчан, и тут же все поддерживали его, с тем и расходились...

— Слушаю агитаторов, читаю в газете о колхозной жизни, а в голове бьется коварная мысль: а вдруг отказом своим мы сами себя обкрадываем? — говорил Тотырбек, делясь сокровенными мыслями с Агубе.

Как быть? Рисковать или нет? И однажды Тотырбек, обозлившись на себя, что не в состоянии решиться, утром запряг лошадь и, хотя в поле ждали неотложные дела, плюнул на все и отправился в Ардон, в колхоз «Хох», о котором все говорили с таким восхищением...

Поездка потрясла Тотырбека. Он увидел, как с помощью тракторов может преобразиться труд земледельца. Из поколения в поколение люди молились на землю, из поколения в поколение они проклинали землю. Тяжел труд земледельца. Земля — его радость, его отрада, и она же выматывает все силы, выжимает соки. Под солнцепеком и дождем, в весеннюю распутицу и осеннюю слякоть она выманивает людей из дома, заставляя их весь день трудиться под открытым небом. Земля не признает ни непогоды, ни выходных. От непомерного труда грубеют руки и трескается кожа. И все во имя урожая. А всегда ли он радует? Никогда не забыть переселенцам тяжкий год, когда землю поразила страшная засуха. Но нет худа без добра. Испытание заставило задуматься о коллективном хозяйстве. Борьба с засухой — это, в первую очередь, организация орошения полей. А разве оно под силу единоличнику? А вот колхозу оно под силу. И еще одно соображение в пользу колхоза: в год засухи он оказывает посильную помощь, снабжая людей зерном из закромов, картофелем, спасая весь скот...

Рассказы Тотырбека об увиденном в Ардоне слушали со вниманием. После того как по его предложению зиу, предназначенный Тотырбеку, был устроен погорельцам казачьей станицы, на него смотрели как на человека, к которому стоит прислушаться. Совместная работа сдружила горцев и казаков. Он подробно говорил о том, как организован труд в колхозе «Хох», какую оплату получают члены артели, какую помощь оказывает колхоз в строительстве хадзаров, а также при внезапно нагрянувшей беде...

Люди верили ему, но все-таки задавали все новые и новые вопросы... И Тотырбек в который раз принимался рассказывать о том, что видел... Да, он знает твердо: колхоз нужен и им, жителям Ногунала. Он уже представлял себе, как расцветет жизнь сельчан, когда у них появится техника... Он убеждал страстно, настойчиво, надеясь, что его слова дойдут до разума и сердца односельчан. Он решил во что бы то ни стало убедить все село: еще до начала сева необходимо создать колхоз. Терять дни нельзя. И кому, как не жителям Ногунала, которые испытали на себе все тяготы прежней жизни, подать первым пример? А то ведь и соседи могут опередить. Андрей сообщил, что сегодня и у тех проходит сход. Тотырбек умолк. Его слова вызвали сочувствие у переселенцев. Но все молчали. Никто не спешил выразить желание записаться в колхоз.

— Ну, чего же вы, чего ждете?! — воскликнул Тотырбек и стал обводить взглядом односельчан, и каждый опускал глаза в землю. — Не молчите же! — рассердился он. — Спорьте, возражайте, наконец ругайтесь, но не молчите! Или вы все до единого против?!

Умар погасил папиросу, выпрямился, произнес:

— Почему против? Вот ты — за.

— А ты? — стал наступать на старшего из братьев Гагаевых Тотырбек. — Ты не желаешь вступить в колхоз? Ты, красный боец?

Что-то перестала тянуться к нему душа Тотырбека. И не потому, что годы набежали, посеребрили бороду и виски. Причина в другом: Умар внутренне изменился. Хочется упрекнуть его, да язык не поворачивается. Собственно, в чем он виноват? Он всего добился собственным трудом. Умар отстроился и стал обладателем второго по величине хадзара в Ногунале. Через год, построив дом с двумя комнатами, он отселил в него Урузмага. Потом Гагаевы и хозяйство стали вести каждый сам по себе. Прошел год, второй, третий... Умар все так же упрямо обрабатывал землю, косил сено, заготавливал дрова. На зиму перегонял в специально сделанный загон отару овец, а летом вновь отправлял их на горные пастбища.

Но от людей ничего нельзя скрыть. Умар вдруг стал жесток не только к земле, пашне, лесу, вырывая у них все, что они могли родить. Он стал жесток и к односельчанам, и к домочадцам... Нет, он не был скупым, он часто баловал детей и жену подарками, доставленными из города, причем все знали, как дорог ситец на городском базаре, а к лакомствам — сахару, конфетам — вообще не подступиться... Но, щедро снабжая семью, балуя малышей, Умар требовал, чтобы в доме все расходовалось разумно, пытался и детей приучить делать мало-мальски полезное.

— И мертвую мышь на дороге подбери — кошке на обед пойдет, — твердил он им.

Безжалостный, тяжкий труд Умара дал богатство семье. Видели это и соседи. Сельчане нередко ходили к Умару подзанять муку, мясо, соль... Старались приходить в такое время, когда самого хозяина не было дома. Нет, Умар не отказывал им в просьбе, но всем своим видом он словно бы говорил о презрении к тому, кто не имеет вдоволь еды.

— Сейчас каждый может быть сыт и одет, — твердил он. — Голодают теперь только беспробудные пьяницы и бездельники.

Умар первым в селе посадил на крутом пустыре сад, который вскоре стал приносить урожай. Умар сам укладывал фрукты на зиму в подвале, тщательно перебирал их. И они сохранялись чуть ли не до весны.

Первым он стал и поливать землю. Нет, он не таскал «оду в ведрах на поле. Своими руками смастерил он нечто, напоминающее водяную мельницу. Чаши с зачерпнутой водой высоко поднимались и опрокидывались над деревянным желобом, из которого живительная влага разбегалась ручейками по всему участку земли.

Не всем нравилась его настырность и жадность к работе. Вначале — да, и Тотырбек, и Агубе, и Урузмаг не могли нахвалиться Умаром. Но потом Тотырбек стал избегать разговоров на эту тему. А началось все с того, что Умар как-то нанял двух сирот-подростков пасти отару. Затем Тотырбек неожиданно встретил на улице Инала, того самого Инала, над которым весь аул насмехался, таким он был пьяницей. О нем даже песню сложили, и некоторые отчаянные горцы исполняли ее, завидя Инала, и им это сходило, потому что для Инала уже и честь семьи была нипочем. Гагаевы стыдились Инала, ведь он приходился им родственником. И вот этот пьяница оказался в Ногунале. И привез его Умар.

— Зачем он тебе? — напрямик спросил его Тотырбек.

— Пожалел его, — ответил Умар. — Человек там с голоду помирает. А у меня на него еды хватит.

Намерение будто и безвинное, но вскоре Тотырбек убедился, что и тут у старшего из братьев Гагаевых был свой расчет. Умар не давал спуску Иналу, тот действительно бросил пить и работал за двоих...

— Так ты, Умар, желаешь вступить в колхоз? — повторил Тотырбек.

— Почему ж мне не желать? — пожал плечами Гагаев.

— Чего же тогда молчишь?! — возмутился Тотырбек.

— Да вот как подумаю, с кем я буду в колхозе, желание пропадает...

***

...У ворот своего дома Умар остановил Тотырбека, Агубе и Урузмага:

— Хозяйка затеяла печь пироги. Не зайдете ли, земляки, отведать их? Дети спрашивают, Тотырбек, почему дядя редко заглядывает к нам домой... Или по сестре не соскучился?

На пороге дома одиннадцатилетняя Езетта повисла на шее дяди Тотырбека, весело защебетала:

— Ой, как хорошо, что ты пришел, дядя! У мамы все так вкусно получилось!

Сыновья Умара, Руслан, Хаджумар и младший Абхаз, степенно поздоровались, снисходительно поглядывая на сестру, не сумевшую скрыть радость. Но и их выдали глаза, враз засветившиеся. Сима, жена Умара и сестра Тотырбека, стояла в сторонке, пряча руки, запорошённые мукой, и тихо повторяла:

— Милости просим к столу... Усаживайтесь... Через минуту все будет готово... Просим к столу...

Руслан подхватил у дяди палку, пристроил в углу.

Тотырбек, как и в прежние посещения, обвел комнату взглядом и на сей раз заметил новую вещь — громадный буфет с вырезанными фигурками, поблескивавший стеклами... Богато стал жить зять, богато. Железные кровати, комод, два платяных шкафа, сквозь приоткрытую дверцу одного из них видны новая черкеска Умара, платья Симы, одежда сыновей и дочери. У каждого из них есть по две-три смены одежды, не то что у него, Тотырбека, или у Агубе, Урузмага... Сколько себя помнит Тотырбек, у его отца и на праздник, и на будни была одна и та же темная черкеска, а у матери — серое платье. Когда они вконец изнашивались, мать бралась за шитье — и на свет появлялись точно такого же покроя и цвета черкеска или платье. Младшие детишки донашивали рубашки и штанишки старших; таскали их до тех пор, пока они совсем не расползались.

А пища... Посмотришь на стол Умара, и враз становится ясно, что в доме достаток. Пироги, они в этом доме чуть ли не каждый день. А чего удивляться? В кладовой у Симы есть и мука, и сыр, и мясо, и масло... Это в других домах три пирога появляются по праздникам.

Радоваться бы за сестру, зять выбился из нужды, стал жить счастливо... Но отчего тоскливо на душе? Не оттого ли, что они уже сели за стол, а Инал еще в саду? Через окно видно, как он старательно окапывает землю вокруг деревьев.

— Инала позови, — сказал Руслану Тотырбек.

— Да-да, крикни ему, — поспешно добавил Умар. — Хотелось мне без него с вами потолковать — все-таки хоть и родственник он, но не одной с нами закваски... Да ладно уж, в другой раз...

Сима поставила на стол пироги. Хаджумар налил араку в рог, подал отцу, потом Тотырбеку... Десятилетний Абхаз ухаживал за дядями, щедро подкладывал им на тарелки куски вареного мяса. Особенно он постарался для Урузмага, который шутя шлепнул его ладонью по шее.

— Почему на столе нет чурека? — вдруг спросил Тотырбек.

— А зачем? — беспечно пожал плечами Умар: — Пироги заменят, не жаль...

— Плохо, когда пироги заменяют хлеб, — твердо сказал Тотырбек.

Урузмаг удивленно посмотрел на него: в руках у тамады рог, наполненный до краев, а гость волю дает языку — не полагается. Урузмаг прижал палец к губам, прося Тотырбека помолчать. Агубе смотрел на него во все глаза. Но в Тотырбека точно бес вселился.

— Не понимаю тебя, зять, — насторожился Умар.

— На чуреке выросли наши прадеды и деды; мы сами, сколько себя помним, радовались чуреку, — веско сказал Тотырбек. — И как бы ни был хорошо накрыт стол, для чурека всегда должно найтись место! Так должно быть в осетинском доме.

Чтобы не нагнетать напряженности, Умар расхохотался, натужно и громко, закричал жене:

— Подай сюда чурек. — И обратился к зятю: — Не знал, Тотырбек, что ты предпочитаешь чурек олибаху.

— На столе всегда должен лежать чурек, — упрямо повторил Тотырбек. — Не потому, что надо его обязательно есть, а чтоб напоминал, как мы жили и что ели. Я бы и через сто лет наказывал ставить на стол чурек, как бы прекрасно ни жили наши потомки. Вот так!

— Не знаю, как через сто лет, но у нас в доме ты всегда будешь видеть перед собой чурек, брат, — весело сказала Сима. — Не обижайся, если рядом с ними будут и пироги, и жаркое, и шашлык, и выпивка...

— Чурек есть чурек, — непреклонно заявил Тотырбек.

— А теперь позволь тамаде поднять тост, — показал на рог в руках Умара Урузмаг.

— Инал еще не за столом, — напомнил Тотырбек.

— Ну знаешь. — рассердился Умар. — Ты младше меня, должен был бы помнить это и не встревать в разговор.

— Я сегодня смолчал, — сказал Тотырбек, — смолчал, потому что младший и мы были на людях. Правильно я себя повел, Урузмаг?

— На людях мужу и брату жены нельзя ссориться, — кивнул Урузмаг.

— Там я сдержался, но здесь, пока мы одни, без посторонних, хочу кое-что сказать твоему мужу, сестра. Ох как не прав ты был сегодня, Умар. От слов твоих так и веяло жадностью и эгоизмом.

— Мне что, слушать тебя, своего зятя? — вскричал Умар.

Урузмаг и Сима переглянулись, им явно не хотелось присутствовать при этом разговоре.

— Придется послушать, Умар, — сказал Тотырбек, помедлив мгновение. — Другие смолчат, а я тебе правду скажу — правду. — И спросил: — Скажи, Умар, почему тебя не любят в ауле?

— Завидуют мне люди, завидуют тому, что у нас и покушать всегда вдоволь, и есть что надеть... — сощурив глаза, гневно ответил Умар.

— Ты все забыл, Умар, все! — укоризненно покачал головой Тотырбек. — Забыл, за что воевал, кто тебе все это дал... Потому и живешь не так. Не так!

— Перестань поучать меня, — прервал его Умар. — Я воевал за то, чтобы жить как хочу.

— А чем ты отличаешься от Тотикоевых? — блеснул черными глазами Тотырбек. — Чем?

— Не смей меня сравнивать с этой бандой кровопийц! — разгневался Умар. — Я стоял под дулом их винтовки.

— А теперь знаешь, как тебя следует называть? И называют уже! Кулаком! Не веришь? Урузмаг, чего молчишь? Подтверди. Ты же слышал. Думаешь, Умар, не обидно это слышать? — покачал головой Тотырбек. — Смотри, как бы не постучалась в твой дом беда...

— Не твоя забота! — отмахнулся Умар. — Все знают, как я сражался...

— Но теперь ты держишь батраков.

— Инал — батрак? Да он никогда так не жил, как у меня! И подростков я от смерти голодной спас! — возмущался Умар.

— Ты их бедой воспользовался, — уточнил Тотырбек.

— А не завидуешь ли и ты мне? — приподнялся Умар.

— Молчи! — стукнул по столу кулаком Тотырбек и, успокоившись, добавил: — Не будем ссориться, зять... Видишь, и Симу напугали, и племянников моих... Поднимаю тост за счастье, дружбу!.. — И прежде чем выпить, заявил: — Завтра я повезу людей в Ардон, пусть сами убедятся, что такое колхоз!..

Через день на двух машинах, выпрошенных сельсоветом в районе, группа поселенцев отправилась в Ардон... Вечером Тотырбек с группой побывавших в Ардоне стал обходить дворы...

О том, быть или не быть колхозу, спорили в каждом доме, взвешивали все за и против, и вольно или невольно люди приходили к выводу, что правда на стороне Тотырбека Кетоева, что мысли его больше затрагивают сердце, чем думы Умара. Когда же узнали, что в соседнем ауле чуть ли не все горцы вступили в колхоз, это ускорило решение. Все громче зазвучали голоса, что ногунальцам не к лицу отставать. И тогда провели новое собрание, на котором предполагалось только обменяться мнениями об увиденном. Но произошло иное: ход обсуждения логически привел к тому, что тут же стали подавать заявления о приеме в колхоз... При этом все выступающие обращались к Тотырбеку с наказом, будто он уже был председателем колхоза. И тогда он в растерянности развел руками и воскликнул:

— Да кто я такой, что вы поручения даете?!

— Ты затеял дело, — говорили ему. — Кому, как не тебе, быть председателем колхоза?!

...Долго определяли, где же держать лошадей и коров. Не было в Ногунале подходящего коровника и сарая... Кто-то предложил, чтоб пока переселенцы держали их у себя во дворе. Но тут же решили, что это не выход. Наконец надумали огородить пространство между хадзарами Тотырбека и Агубе, освободить его от камней и выстроить сарай и коровник. Объявили три зиу подряд. Стены сложили из камня, крышу покрыли соломой, как это делали казаки...

Эта первая колхозная страда незабываема. Каждый трудился за троих, словно хотел всем показать, на что он способен. И даже в этом всеобщем порыве энтузиазма Тотырбек выделялся, будто не было за его плечами многих лет тяжкого труда и войны. Не признавал он ни выходных, ни праздников...

Весна выдалась капризная, лето — жаркое, а осенью ливни чуть ли не через день обрушивались на долину.

Переселенцы мучились от непогоды. Наступило время уборки картофеля, а дождь мешал работать. Страшно было представить, что произойдет с картофелем и кукурузой, если вдруг погода еще неделю-другую будет стоять дождливой. Умар был сам не свой, сердился из-за каждой мелочи, так что все в семье сторонились его, даже девятилетний Абхаз старался не попадаться на глаза отцу. Дождь бушевал за окном, и в семье Умара назревала гроза.

И именно в эту недобрую минуту в окно постучали, и, когда Сима отворила дверь, вошла насквозь промокшая Зина.

— Учительница! — ахнула детвора.

Абхаз, решив, что учительница пришла бранить его за прогул, спрятался за столб, подпиравший крышу.

Езетта же, наоборот, бросилась со всех ног к учительнице, помогла ей снять с головы мокрый пушистый платок...

— Что-нибудь случилось? — встревожилась Сима.

Руслан и Хаджумар, подражая отцу, стояли поодаль и молча и терпеливо ждали, когда гостья заговорит сама.

— Я пришла поговорить с вами о них, — кивнула Зина головой на Руслана и Хаджумара.

— О них? А что говорить о них? — прищурил в гневе глаза Умар: — У них все есть...

Учительница замахала руками, ужаснулась:

— Не при них же надо обсуждать...

Выпровоженные в другую комнату дети конечно же приникли к двери, чтоб узнать тайну.

—...Они способные, им следует учиться дальше, — горячилась Зина. — Мне их больше нечему учить, им надо ехать в Алагир или во Владикавказ, им в среднюю школу надо...

— Они окончили твою школу, — возразил отец. — Теперь я учитель. Настоящих земледельцев из них воспитаю.

— Что вы говорите? Им четырнадцати лет нет! — упрямо твердила Зина: — В город их надо, в город! Учиться!

— А где они в городе жить будут?.. — робко подала голос Сима. — Кто за ними ухаживать будет? Стирать одежду? Готовить еду?..

— А она об этом не подумала, — зло усмехнулся Умар.

— Раз у вас нет родных в Алагире, Ардоне и во Владикавказе... — Зина решительно замялась... — То можно... в Воронеж отправить. К моим родителям. Я им напишу, — она поежилась. — Правда, двоим места в доме не найти, но одного мои отец и мать примут, прокормят, устроят учиться...

Хаджумар и Руслан переглянулись. Вот чудо-то! Неужели кто-то из них и вправду поедет в далекий Воронеж?..

— Ты езжай, — толкнул локтем брата Руслан. — Тебе на командира учиться.

Хаджумар зажмурился от такого поворота событий. Он поедет в Россию! Он будет учиться на командира!.. Но отец рассудил по-своему:

— Странная ты, Зина, женщина. Легко смотришь на жизнь — легко рассуждаешь. Не подумав, решаешь серьезные вопросы. Да за что твои родители должны кормить-поить его, обстирывать? Или буржуи они?

— Ну что вы! — отмахнулась Зина. — Отец — учитель пения, мать — швея.

— Видишь? А ты им моего сына навязываешь... Несерьезно, несерьезно рассуждаешь...

...На следующий день Руслан и Хаджумар направлялись к мельнице. Братья передали дяде разговор учительницы и отца. На мельнице загрузили зерном чан над жерновами, с минуту следили за тем, как идет помол. Дядя взял щепотку муки, потер ее пальцами, задумчиво поглядел на Хаджумара и Руслана.

— Значит, возразил Умар? — спросил он и долго смотрел на ревущие воды реки, думал о зяте. Почему он недобрым стал? Почему людям в глаза не смотрит? Что на него так плохо влияет? Добро, добытое честным трудом, должно радовать человека, делать его счастливым... С Умаром все иначе... — Плохо, когда человек веру в людей теряет, — произнес Тотырбек и тотчас прикусил язык: нельзя дурно отзываться об отце при его сыновьях, дети всегда должны уважать своих родителей, иначе вырастут плохими людьми...