ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. Тузар делами старался показать, что по достоинству оценил благородство аульчан

...Тузар делами старался показать, что по достоинству оценил благородство аульчан. Зиу[2] ли объявляли или беда у кого-нибудь случилась — он был среди первых, появлявшихся на месте сбора. Что правда, то правда, дел у него было много, а помощник один: Агубе. Приходилось им рассчитывать только на свои силы. Надо было все успеть к приходу зимы. Редкий день Тузар находился дома — его невысокая плечистая фигура вечно маячила или на маленьком клочке земли, которую им оставили взамен огромных пашен, или в лесу, откуда доносился беспрестанный перестук топоров... Он был так загружен, что, казалось, совсем забыл: ему уже перевалило за тридцать и пора жениться. И мысль о том, чтобы перебраться на равнину, не покидала его.

Впервые женщины тотикоевской фамилии осмелились заговорить. Да еще как! Визг и крик стояли на весь дом. Испугавшиеся дети заплакали. Заводилой среди женщин выступала мать Агубе — Кябахан.

— Не нужна нам земля в долине! — размахивала она руками перед носом Тузара. — Не нужна! Ничего не нужно нам!

Громкий хор женских голосов поддержал Кябахан:

— Нас — в долину?! Не выйдет!

— Тузар, не смей заикаться об этом. Проклянем тебя!

— Мужья не простят такого позора!

Тузар растерянно переводил взгляд с одного лица на другое, все больше и больше изумляясь тому, как вмиг неузнаваемы стали всегда такие покорные, безмолвные невестки и сестры.

— Они, они виноваты во всех наших бедах, — орали женщины.

— При живых мужьях сделали нас вдовами...

— И зачем я родилась на свет?! — запричитала жена Батырбека, вырывая из головы волосы...

И вот уже все зарыдали, заплакали, вторя ей...

Агубе поглядел на растерянного Тузара и, поняв, что дядя не сделает попытки усмирить женщин, шагнул вперед, сипло, ломающимся баском закричал:

— Как вы ведете себя, женщины?! Позор на вашу голову! Перестаньте!..

— А ты не успокаивай нас, ты не старший в доме!

— Молоко матери еще не обсохло на твоих губах!

— Вози учительницу из аула в аул, на нее и кричи...

— А здесь помалкивай!..

— С убийцами рядом работать не будем! — сказала, как отрезала, Кябахан.

— Почему вы их называете убийцами? — рассердился Агубе. — Они же не мстят нам...

— Как ты смеешь так говорить, сын? — обрушилась на него Кябахан. — Не они ли уготовили нам голодную смерть?!

— Не их ли школа расположилась в нашем кирпичном доме, а мы ютимся в этой конуре?! — поддержала ее другая женщина.

— Молчи, Агубе, молчи... Будь ты настоящим мужчиной, ты бы давно уже наших оскорбителей проучил...

Под их дружным натиском Агубе отступил за спину Тузара... А женщины вновь набросились на старшего:

— Даже разговоров не заводи о переселении...

— Потребуй назад нашу землю!..

— И дом! И дом тоже!..

— Тише!!! — раздался гневный крик: — Тише!!!

На пороге стояла восьмидесятитрехлетняя Фуза. Грузная, с больными ногами, с подрагивающей в нервном тике головой, она редко покидала свою угловую комнатку. Отчаянный гвалт заставил ее подняться с кровати... Женщины враз умолкли...

— Почему я слышу громкий голос невесток? Кто разрешил вам кричать в нашем хадзаре? Или это уже не дом Тотикоевых? Или вы не осетинки? Почему такой крик устроили?

— Не хотим в долину, — пояснила Кябахан, голос у нее был привычно покорный...

— И это не ваше дело! — грубо оборвала ее Фуза. — С каких пор женщины стали вмешиваться в мужские дела?

— Время теперь другое, — подал кто-то несмело свой голосок.

— Это там, на равнине, другое время, — возразила Фуза. — За порогом этого дома другое время... А здесь все будет так, как решит старший. — И обратилась к Тузару: — Как ты считаешь нужным поступить, так и действуй... Никого из этих крикливых сорок не слушай. Ты здесь старший — тебе и отвечать перед братьями за всех Тотикоевых... А вы, женщины, марш отсюда. Чтоб каждая занималась своим делом! Собраний в тотикоевском доме не было и не будет.

Женщины покорно разошлись. Кябахан, почтительно взяв под руку Фузу, отвела ее в угловую комнатку. Тузар посмотрел на Агубе.

— Будем подавать заявление о переселении? — спросил нетерпеливо Агубе.

— Надо подумать, — уклончиво произнес Тузар. — Видишь, как они настроены?

— Но это же неверно! — горячо говорил Агубе. — Неверно! Если бы Тотикоевы взяли верх, разве они так повели бы себя? Представь Батырбека на месте Тотырбека. Да он бы уже половину людей расстрелял. И без суда. Вытаскивал бы браунинг из кобуры и стрелял... Вспомни, как всех непокорных мужчин повел на речку расстреливать... А Тотырбек? Дом да землю забрал.

Тузар долго слушал племянника, но так ничего и не ответил ему...

***

...Ночью в ворота бывшего дома Тотикоевых осторожно постучались. Никто не вышел, и стук стал более настойчивым, что и всполошило собак. Тузар проснулся, подивился, кому это приспичило ночью рваться в школу, вышел из хадзара, приблизился к воротам.

— Открой, — тихо произнес голос, и Тузар узнал Мамсыра.

— Ты? — изумился Тузар.

— Мы, — ответил вместо него Махарбек.

Да, это были они, братья Тузара, возвратившиеся домой. Он распахнул калитку, обнял каждого из них, громко выкрикивая их имена:

— Махарбек! Васо! Дабе! Мамсыр! Салам!

Васо сердито прервал его:

— Тише! Не буди людей.

Тузар повел их в дом. Махарбек внезапно остановился, сердито спросил:

— Ты куда ведешь нас? Прятать вздумал? Нет, шутишь, мы не тайно прибыли...

— Отпустили нас, отпустили, — радостно провозгласил Мамсыр.

— Чего ж заставляли молчать? — упрекнул Тузар братьев.

— А чего шуметь? — назидательно произнес Махарбек: — Прибыли не с кувда[3]. И не верхом, как полагается джигиту...

— Чтоб людям не показаться в таком виде, полдня таились в лесу, — показал на нависшую над аулом гору Дабе.

— А теперь веди в лучшую комнату, зажигай свет и накрывай столы, — объявил Махарбек. — Пусть все знают, что Тотикоевы возвратились домой! Эй, кто есть в доме? Вставайте! — он направился к веранде.

— Погоди, Махарбек, — встал у него на пути Тузар. — Нам не сюда.

Братья окружили его, молча ждали объяснения.

— Этот дом уже не принадлежит нам, — сказал Тузар. — Теперь здесь школа.

— Школа?! — зарычал Салам. — Кто так решил?!

— Тотырбек, — пояснил Тузар...

— Почему не сказал нам, когда приходил на свиданье? — спросил Дабе.

— Не хотел огорчать, — оправдывался Тузар.

— Что еще у нас отняли? — глухо произнес Махарбек.

— Оставили клочок земли, одну лошадь и плуг…

— И все?! — опять закричал Салам.

— Не горячись, брат, — сурово прервал его Махарбек и вздохнул: — Все наши живы-здоровы?

— Как будто так.

Они еще постояли, помолчали...

— Вот как выглядит наше возвращение, — горька произнес Васо.

— Жить среди тех, кто помнит, кем мы были, будет еще горше, — вздохнул Махарбек и строго приказал: — Без моего согласия чтоб никаких выходок и угроз никому! Понятно? Смотрите у меня. Мне мало осталось жить, хочу жить в мире со всеми... А сейчас пошли. Куда нам идти, Тузар?

...Мелькали скалы, деревья, повороты... Лошадь похрапывала от быстрого бега. Но Агубе не мог иначе, все подгонял и подгонял ее, выжимая из нее последние силы». Скорее! Скорее в Хохкау... Просыпалось солнце, таяла ночная темень... Агубе пришпорил пятками ходившие ходуном от быстрой скачки бока лошади. Скорее!.. Он негодовал: надо же, именно в день, когда возвратились домой отец и дяди, он оказался вдали от хадзара! Четыре года назад хохкауцы договорились объединить своих овец в одну отару, справедливо рассудив, что каждая семья выгадывает, если поочередно будет водить общую отару по горным пастбищам. И именно вчера Дахцыко передал Агубе овец. С той минуты, как еще до рассвета его разбудил прискакавший за двоюродным братом Захар, десятилетний сын Васо, и прокричал ему, сонному, в самое ухо: «Махарбек возвратился!» — Агубе весь пылал одним желанием: поскорее увидеть отца. И лошади приходится убыстрять ход, отдуваться. Молодого горца не смущало то, что он оставил с отарой десятилетнего мальчугана. Он убежден был, что ничего не должно случиться в такой день. Агубе бы только увидеть отца — и он опять возвратится в горы.

Вот и Хохкау. Цокот копыт лошади гулко разносился по ущелью. Агубе резко осадил коня возле тотикоевского хадзара, спрыгнул наземь, побежал к калитке... Она жалобно застонала, Агубе быстро пересек двор, резко толкнул двери, и они распахнулись настежь... Влетев в комнату, он увидел радостное лицо матери, которая что-то пыталась сказать ему, но Агубе не слушал ее... Он пробежал мимо, ища глазами знакомую фигуру, вбежал в гостиную и замер... На него смотрели смеющиеся глаза отца и сестренки Люды, прижавшейся к нему...

— Возвратился! — вырвался вздох облегчения у Агубе...

Ему было больно от жесткой щетины, покрывшей щеки отца, от могучих рук, обхвативших сына железной хваткой, но Агубе был рад встрече с родным человеком:

— Взрослый уже, — оттолкнул от себя сына Махарбек и жадно всматривался в него.

Агубе увидел на глазах отца слезы и отвел взгляд.

У дверей стояла Кябахан.

— Ты чего ревешь? — обрушился на нее отец. — Брали — плакала, приехал — опять плачешь... Тебе бы стол накрыть, гостей позвать, а ты занялась не тем...

— Насовсем, отец? — спросил Агубе, справившись с собой.

— С меня достаточно, — прищурил глаза Махарбек и прижал к себе головку дочери: — Людочка! Признайся, узнала меня или нет? — И объяснил сыну: — Она дверь открыла... По лицу так и не понял: узнала отца или...

— Узнала! — обиделась Люда. — Я тебя помню!

— Откуда помнишь? — опять заплакала мать. — Два годика было...

И вот спустя пять лет отец опять с ними — и Агубе вдруг поверил, что теперь будет все хорошо, что тучи рассеялись и наступило новое время, наполненное радостями. Он видел, что отец любуется им, может, даже гордится. Да и как, если не с уважением и любовью, должен отец относиться к сыну, который после вынужденной отлучки главы семьи взял все заботы по дому на себя? Весь следующий день и вечер отец просидел дома, стремясь ни с кем не встречаться, любуясь дочуркой, расспрашивая жену и детей о жизни, о нуждах, о друзьях и родственниках. И дом был наполнен радостью и счастьем. Агубе попросил Ирана подменить его, и тот отправился к отаре, а Агубе возился по хозяйству дома, стараясь как можно дольше быть с отцом...

...Утром держали совет, как жить дальше. Удивились, когда Тузар объявил им, что надо идти на мировую с новой властью. Тотырбек не станет мстить...

— Нам нужно узнать, возвратит ли он нам дом? — отрезал Махарбек.

А Мамсыр добавил:

— А кто кому, когда и за что станет мстить, — это потом посмотрим...

Тузар огорченно покачал головой, твердо сказал:

— С такими мыслями вам не надо было возвращаться в Хохкау. Беду накличете на всю семью...

— Понравилось быть старшим в семье, — усмехнулся недобро Мамсыр и с угрозой спросил: — А ты знаешь, что такое посидеть в неволе? Кто-то же за это должен ответить.

Утром Дабе увидел в окно, как Агубе запрягает лошадь в арбу, крикнул:

— Куда ты?

— За учительницей он, — пояснил Тузар. — В Нижний аул.

Махарбек рассердился:

— Никуда сын не поедет. Пусть сама добирается.

— Нельзя ему не ехать, — исподлобья посмотрел на старшего брата Тузар.

Махарбек кивнул Саламу:

— Поди приведи Агубе.

Салам выскочил из дому. Со двора послышались голоса, потом цокот копыт лошади, стон колес арбы... У Махарбека гневно поднялись брови. Салам вошел, развел руками:

— Он не послушался...

— До чего ты довел дом, брат! — глядя на Тузара, недовольно покачал головой Махарбек.

— Я никому из них не дал умереть с голоду, — не выдержав, напомнил Тузар. — И это еще неизвестно, кому пришлось труднее...

***

..Братья Тотикоевы не стали направляться в сельсовет, чтобы поговорить с Тотырбеком. Они дожидались его в горах на перекрестке дороги и тропинки, ведущей к дальнему участку, откуда аульчане доставляли сено в аул. Мамсыр первым выскочил из зарослей, взял под уздцы лошадь, остановил ее, остальные братья молча окружили арбу. Тотырбек окинул их взглядом, ничем не выдал своего беспокойства, хотя понимал, что неспроста Тотикоевы подкараулили его здесь, на месте, которое не просматривается из аула.

— Наконец-то вижу вас вблизи, — спокойно сказал Тотырбек. — Уже казалось, что вы никогда не покинете своего двора.

— И мы рады тебя видеть, — с издевкой ответил Мамсыр. — Давно мечтали поговорить по душам.

— Ах, по душам, — приподнял брови Тотырбек. — Тогда я сойду, чтобы быть нам поближе друг к другу. — Он спрыгнул на землю, отряхнулся, поправил пояс, после чего внимательно оглядел каждого брата. — Повзрослев ли все.

— Ты хотел сказать: постарели, — поправил его Махарбек. — Это верно. И помудрели тоже.

— Время покажет, — сказал Тотырбек.

— У нас один к тебе вопрос, — игнорируя его реплику, продолжил Махарбек: — Как нам жить дальше?

— И ты не знаешь? — посмотрел на Тузара Тотырбек.

— Не о том речь, — уточнил Мамсыр. — О нас, что по твоей милости сколько лет из жизни вычеркнули.

— Ага! Прежние разговоры. А говорите, что помудрели, — покачал головой Тотырбек.

Братья думали, что, оказавшись в их окружении, Тотырбек станет покладистее, но их расчет не оправдался. Это их несколько сбило.

— Всего нас лишили, — взорвался Дабе. — Земли, отары, лошадей, даже дома! А где нам жить?

— Что ж, серьезный вопрос, и он стоит того, чтобы поразмыслить над ним, — ответил Тотырбек. — Думаю, что прежде всего каждый из вас должен для себя уяснить, как он будет относиться к Советской власти, желает ли он строить новую жизнь или будет препятствовать этому. Потом следует решить, кем думает трудиться каждый и где... Если вам все ясно, то можно перейти к вопросу о жилье. Но сразу же предупреждаю вас, что не может быть речи о том, чтобы возвратить вам дом. Нам нужна школа, а ее больше негде разместить...

— И ты не передумаешь? — с угрозой спросил Мамсыр.

— Никогда!

— Как бы ты не пожалел об этих словах, — придвинулся к Тотырбеку Салам. — Мы ведь не шутить с тобой пришли...

— Посмотри, как он легко оставляет нас без крыши над головой, — сжал кулаки Мамсыр.

Казалось, еще мгновенье — и случится непоправимое. И тут Тузар шагнул вперед, закрыв Тотырбека собой:

— Махарбек, успокой их, это плохо кончится...

Но Тотырбек отстранил его:

— Вы, Тотикоевы, давно хотели убить меня. Что ж, сейчас вам никто не помешает. Но знайте: это вам даром не пройдет. Советская власть знает, среди кого искать убийц. Если же вы думаете, что можете сторговаться со мной, — ошибаетесь, я не из купцов...

Братья молча ждали, что скажет Махарбек. И как ни хотелось им отомстить Тотырбеку, но каждый из них понимал, что расправа над председателем сельсовета опять приведет их в колонию, возможно уже до конца жизни... Наконец Махарбек заговорил:

— Ты нас не так понял, Тотырбек. Мы хотели спросить тебя, как жить нам, с кого пример брать. Идти ли по стопам тех, кто вступает в колхоз, или, подобно Умару Гагаеву, избегать коллективизации и искать счастья в кулацком хозяйстве? Следовать за Умаром нам сподручнее, потому что и мы так жили. Но при чем тогда новая жизнь? Или ты оправдываешь Умара?

— Нет, не оправдываю, — поняв, к чему клонит Махарбек, жестко ответил Тотырбек.

Махарбек кивнул своим:

— Пойдемте, будем искать другие пути...

Неохотно повернул следом за братьями Мамсыр, очень неохотно. Так и хотелось ему поскорее рассчитаться с обидчиком... 1

...Дома было решено, что все братья, за исключением Махарбека, отправятся на поиски счастья в город. Там больше возможностей, да и друзья там были, могли помочь... И тут заартачился Тузар...

— Не хочу в город, братья, — заявил он. — Оставьте меня здесь, в горах... Меня и Агубе...

Махарбек стал было требовать, чтоб Агубе ехал с ним, но вмешалась старая Фуза и попросила оставить с ней любимого внука... На том спор и завершился...

...Вечером Агубе заявился в дом к Тотырбеку. Вся семья как раз ужинала. Молодого горца пригласили к столу. По случаю неожиданного гостя Иналык потребовал, чтобы на стол поставили графин с аракой. Но Агубе наотрез отказался пить. Да и ел очень мало. Иналык и Тотырбек переглянулись: впервые за многие годы один из Тотикоевых осмелился войти в их дом. Это что-нибудь да значило. Лишь весьма веская причина могла заставить Агубе забыть о многолетней вражде между двумя фамилиями. Но расспрашивать его не стали — наступит время, когда сам заговорит. И он заговорил, обратившись к Тотырбеку:

— Поговорить надо...

Тотырбек усмехнулся:

— Не хватило терпенья до утра?

Иналыку не понравился негостеприимный тон сына, и он постарался исправить впечатление Агубе от приема в доме Кетоевых, дружелюбно спросил:

— Как твои в городе устроились?

— Занятие их не очень достойное для горцев, но отец говорит: «Времена стали другие, нельзя о том забывать».

— И чем же они занимаются? — поинтересовался Иналык.

— Ходит там в начальстве один Тотикоев, он и устроил отца, Мамсыра и Салама при базаре. Сами они не торгуют, но за чем-то там обязаны следить... — Агубе опустил голову.

— Васо, я слышал, в Алагире? — спросил Иналык.

— На станции работает, — ответил Агубе. — А Дабе возит почту из Владикавказа в Алагир.

— Конюхом, значит, — усмехнулся Тотырбек.

— Как-то иначе называется его должность, не запомнил, — сказал Агубе.

— Конюх есть конюх, как его ни называй, — отрезал Тотырбек.

— Ты будто радуешься, сын? — недовольно произнес Иналык. — Чему бы? Их унижению?

— А что? Меня тешит мысль, что теперь они поймут, что такое жизнь, — весело ответил Тотырбек. — Вспомни, как они относились к нам.

— Такая радость недостойна джигита! — резко прервал сына Иналык. — Ты понимаешь, что это оскорбляет Агубе? А в чем он провинился?

— Эх, отец, я вижу то, чего вы не желаете замечать, — серьезно сказал Тотырбек. — Мы бы с вами никогда не смогли приобрести во Владикавказе и Алагире дома. А они купили. Откуда деньги взяли? Значит, утаили. Когда их арестовали, надо было тайники поискать, да мы постеснялись: как же, земляки ведь!.. А они вот воспользовались этим... Не жалеть их надо, а судить. Мне бы один факт... — Тотырбек обратился к гостю: — Ты хороший парень, Агубе, на них не похож. Уважаю я тебя за то, что не отправился вместе с отцом, понял, что твой путь иной...

Когда они поднялись в комнату Тотырбека, Агубе застеснялся. Кетоев пришёл ему на помощь:

— Что-то ты последние дни сам не свой. Чем тебя огорчила поездка к родным?

Агубе помялся, тихо промолвил:

— Не разрешили они мне жениться.

— Жениться? — встрепенулся Тотырбек. — На ком?

— В этом и трудность, — покачал головой Агубе.

«Как отец услышал, что она не осетинка, — и слушать не захотел. Такого позора, говорит, я не потерплю. Забудь ее, и все!

— Не осетинка... — Тут до Тотырбека дошло: — Зина?!

Агубе опустил глаза, несмело кивнул.

— Но это же здорово! — закричал Тотырбек. — Она достойная невеста!

— Бабушке она тоже нравится, — обрадовано сообщил Агубе. — Она меня к вам и послала. Может, мол, есть закон, по которому Махарбека заставят дать согласие.

— А мы и не будем у него спрашивать согласия, — заявил Тотырбек. — Раз ты согласен, раз Зина согласна, то по советским законам выходит — быть свадьбе! И мы ее тебе устроим! Сельсовет устроит!

— Зина мечтает, чтоб свадьба была по-осетински, — вспомнил Агубе. — Ей нравятся наряд, приезд за невестой на конях...

— Прекрасно! — воскликнул Тотырбек. — Вот это невеста! Она уважила не только тебя своим согласием! Она уважила всех осетин. Скажи ей: все будет! Все, чем красива наша свадьба, будет! Но давай мы устроим свадьбу по-новому. Ни у одного другого народа нет такого глупого обычая, чтоб жених не был на своей свадьбе! Пора и нам усаживать жениха рядом с невестой. Это будет свадьба из свадеб!

...Но не все так сразу получилось, как того хотелось Тотырбеку. Когда он рассказал о своем намерении Иналыку, отец засомневался, надо ли это делать... Жених на свадьбе — да это же всю Осетию возмутит... И другие аульчане не решались дать согласия. У всех у них были свадьбы, и никто из женихов не обижался, что не присутствовал на торжествах. Почему должны делать исключение для Агубе? И кто знает, лучше ли это, а вдруг принесет какие-то неприятности? С другой стороны, подумайте: вот жених появился на свадьбе. А чем он будет заниматься? Сидеть за столом? Но невеста-то стоит в углу! Что, и ее усаживать?! Но женщины-то за одним столом с мужчинами не сидят. Значит, невеста будет в углу или с женщинами, а жених среди мужчин? Но он молод. Ему положено обхаживать старших. Жених — и вдруг стоит рядом со старшими и наливает им араку в стаканы?! Тоже некрасиво! Послать его к танцующим? Вытащат в круг, и ему придется танцевать.

А значит, он должен выделяться и среди танцоров, лучшие всех исполнить танец. А все ли женихи это умеют?.. Нет, не все так просто... «Наши предки не были дураками, — говорили они, — когда придумали этот обычай — проводить свадьбы без жениха».

Отпор был таким дружным, что впору было сдаться, но Тотырбек верил, что все будет прекрасно. Он считал, что можно посадить и молодежь за стол, и тогда и жених, и невеста будут рядом с родственниками, и все получится как нельзя лучше. И он нашел себе союзницу — ею оказалась Фуза. Она заявила, что сама будет сидеть во главе такого смешанного стола...

Свадьба прошла действительно весело, правда, ни отца, ни матери Агубе на свадьбе не было. Да и из дядей прибыл лишь Мамсыр, прибыл не по зову сердца, а, казалось, для того, чтобы своими глазами увидеть весь позор свадьбы, состоявшейся без согласия родителей. Он пробыл в ауле лишь до вечера.

— Куда ты? — попытался удержать его Иналык.

Но Мамсыр только огорченно рукой махнул: отстаньте, мол, все... Так и уехал... Аульчан огорчило и то, что родители невесты не смогли прибыть, а прислали из Воронежа поздравительную телеграмму... И все же за столом было весело — и свадьба надолго запомнилась аульчанам.