ГЛАВА ВТОРАЯ. Тотырбек поднялся, в хорошем настроении

Тотырбек поднялся, в хорошем настроении. И на то были свои причины. Ну, во-первых, вчера он наконец увидел своего племянника Дриса, прибывшего на каникулы из Москвы. Во-вторых, утро выдалось на редкость ярким, а небо — безоблачным. И в-третьих, боль в боку, так часто последние месяцы беспокоившая Тотырбека, исчезла. Просто так: взяла — и исчезла... Выйдя во двор, старик застыл у ворот и, приложив ладонь к глазам, стал всматриваться в поле. Оно шелестело колосьями налитой пшеницы. И тут Тотырбек увидел приближающегося к калитке Руслана. В ответ на приветствие хозяин молча показал гостю, чтоб он снял с плеча хурджун и прислонил к забору и вместе с ним полюбовался пшеницей.

Тотырбеку вдруг захотелось побывать на своем участке, который он получил от Советской власти и на который столько пота пролил, с которым были связаны все его надежды на счастье и достаток, вспомнил запах земли — своей, родной, обширной, — и ноги сами понесли его за околицу... Он жестом показал Руслану, чтобы тот следовал за ним. Откуда силы взялись? Он бодро вышагивал по проселочной дороге. Тотырбеку непременно хотелось показать Руслану свое поле. Полвека назад, спускаясь с гор на равнину, он слышал предостерегающий шепот тех, кто не верил в доброту новой власти, кому повсюду мерещились западни и подвохи. И все-таки Тотырбек рискнул покинуть Хохкау, потому что видел, что жалкие клочки земли, окружавшие горный аул, не в состоянии прокормить всех и кому-то надо было искать счастье в низине...

Тотырбек и Руслан стояли под солнцем, окруженные шелестящей от легкого ветерка пшеницей, и старик поведал Руслану, как он доставил этот сорт в село.

Его кунак-друг Степан Никитич, казак из соседней станицы. Тотырбек однажды побывал у него в гостях, а хозяин после застолья, не зная, чем еще потчевать горца, потащил его к амбару и показал на мешок зерна в дальнем углу. «Это мое богатство. Окромя его нет у меня ничего. Показать?» И показал. Оказалось, что это пшеница не виданного здесь сорта, дает урожай под пятьдесят центнеров с гектара. «Однажды все восемьдесят два вышло с круга!» — шептал в восторге Степан Никитич. Он бережно развязал тесемки, набрал горсть крупного зерна и поднес к глазам Тотырбека: «Гляди. Больше ни у кого такого чуда не увидишь! Четыре года по зернышку в землю втыкал, и вот уже и мешочек получился...»

Тотырбек зажмурился, представив себе, какой адский труд проделал Степан Никитич. А казак, выпростав один из сваленных в кучу пустых мешков, сунул его горцу: «Подставляй. С тобой делю свое богатство. Пусть и у меня, и у тебя будет чудо-зерно. Чего остолбенел? Подставляй, чертов кунак!» — и стал высыпать пшеницу в пустой, подставленный Тотырбеком мешок.

Вот так заполучили сельчане этот сорт. Теперь она шелестит до самого горизонта, и конца и края ей нет. А полвека назад и Тотырбек и Степан Никитич за каждое зёрнышко дрожали. Бегали друг к другу на участки, чтоб поглядеть, какой пшеница уродилась. Она еще крепче породнила горца и казака.

Солнце пекло нещадно, и Тотырбек решил возвращаться по лесополосе, посаженной в пятидесятых годах. Деревья в шесть рядов тянулись с самого дальнего участка колхоза — от озера до окраины Ногунала. Тотырбек, сопровождаемый Русланом, неторопливо возвращался домой, наслаждаясь прохладой тени и свежестью воздуха, вслушиваясь в шелест листьев и пение птиц. Дышалось легко, ноги шли сами собой. Оба вышли к плантации овощей, раскинувшейся по восточную сторону лесополосы. Она поразила яркостью щедро рассыпавшихся по всему полю помидоров. Ничто не говорило о беде, но, пройдя вдоль крайнего ряда, Тотырбек ахнул.

Ноги вязли в мягкой, отдающей паром вчерашнего дождя земле. Старец торопливо согнул спину, уперся глазами в красные плоды... Так и есть!..

— Переспели?! — не веря своим глазам, спросил Тотырбек у Руслана.

— Да, — подтвердил Гагаев.

«Переспели», — шумело у Тотырбека в голове.

Он спешил, помогая себе костылем. Руслан едва поспевал за ним. Скорее! Скорее! Такое богатство гибнет! И как люди могли прозевать! Видимо, тот, кому поручено следить за этим участком, дня четыре не заглядывал сюда, разгильдяй! Или вчерашний дождь дал силу корням, а солнце так пригрело, что помидоры за сутки перезрели... Нет, сорт не тот... Ах, скорее, скорее, какое богатство может погибнуть!.. Эта мысль пугала старика, заставляла ускорять шаг. Уже на полпути к селу он с сожалением подумал о том, что стоило захватить один-два помидора, чтобы наглядно продемонстрировать там, в правлении, до чего доводит безответственность...

Добравшись до крайних жилых домов, Тотырбек сказал Руслану:

— Зачем терять время? Каждая минута дорога. Начнем с этого хадзара... Кто в нем живет? Память стала подводить.

Он торопливо приблизился к калитке. Видя, что Руслан хочет постучать, Тотырбек заявил:

— Я сам, — и рукоятью костыля застучал по доске.

Во дворе залаяла собака. Старик не унимался. Раздался сонный голос:

— Кто там?

Тотырбек узнал хозяина дома, но никак не мог вспомнить его имя и фамилию и нарочито грубо закричал:;

— Иди сюда, паренек! — хотя тому давно уже перевалило за пятьдесят.

И тот, проглотив зевок, направился к калитке с явным намерением отчитать нахала.

Отбросив щеколду и распахнув калитку, он увидел старца и оторопело заморгал глазами. Поспешно отступил в сторону, промолвил:

— Входите, уважаемый Тотырбек. Извините, не ждали, но мы всегда готовы принять такого почетного гостя...

— Некогда! — грубо оборвал Тотырбек, мельком посмотрев на его босые ноги: — Даю тебе три минуты на сборы. Оденься — и на улицу! Поспеши. Помидоры гибнут!

— Помидоры? — переспросил хозяин дома.

— Да, там, на плантации, — пояснил Тотырбек и, кивнув на соседний дом, спросил: — А здесь кто живет?

— Япон, — ответил сельчанин и недобро усмехнулся: — Стучись к нему, может, он свой выходной на помидоры променяет.

Тотырбек не придал значения этой фразе, не насторожило его и то, что сельчанин не поспешил в дом, чтоб переодеться, а стоял у калитки и смотрел вслед им.

Предложение Тотырбека ввергло Япона в изумление:

— А какое я имею отношение к помидорам? У меня другой участок работы. Я за сад отвечаю перед правлением колхоза. А помидорами пусть занимается тот, кому за это платят.

И как ни старался Тотырбек внушить ему, что там гибнет урожай, Япон никак не хотел понять этого. И захлопнул дверь перед стариком.

Негодующий Тотырбек постучал в третий хадзар, потом в четвертый... Так от дома к дому, не пропуская ни одного, они с Русланом обходили улицы и каждому сообщали тревожную новость. И в ответ слышали разное.

— Ничего страшного. Перепашем, — пытался успокоить его тракторист.

— То есть как перепашем? — не понял Тотырбек.

— Как в прежние годы. Пройдусь плугом — никаких следов от помидоров не останется. Травку засеем.

— Ты что?! — замахнулся на него костылем старик. Не отскочи в сторону тракторист, Тотырбек огрел бы его по спине.

Кто-то засмеялся ему в лицо. Другой сослался на боли в пояснице, хотя вид у него был бодрый. Один посочувствовал, промолвив:

— Да, жаль. Помидоры на базаре по восемьдесят копеек кило. Дали бы мне этот участок — и ночью бы на коленях лазил, до последнего помидорчика подобрал...

Тотырбек в ответ лишь плюнул.

Но настоящее смятение внес в его душу Зелим. Он находился во дворе со своими тремя сыновьями. Сразу восемь рабочих рук! — обрадовался старик. Но в ответ на свою просьбу услышал гневную отповедь:

— Прошли твои времена, Тотырбек. Помню, как, бывало, ты вот так же непрошеным гостем приходил в дом и гнал всех подряд в поле. И в ответ никто пикнуть не смел. Теперь твои методы устарели. Зря ты пришел. И мне и моим сыновьям выходные дни гарантированы Конституцией.

От такой наглости у Тотырбека голос задрожал:

— Ты всегда был таким, Зелим. Всегда только в свою сторону греб!

— Ну и что? — ничуть не обиделся Зелим. — Я не стыжусь этого, а горжусь. Мужчина о родных должен беспокоиться. Каков глава семьи — такова и жизнь у его детей и жены. Мы вот никогда не жаловались на бедность, потому что я каждый день думал, что бы еще для них сделать. А ты и будучи председателем колхоза и теперь не о себе заботишься, а о том, как бы самому в глазах людей казаться бескорыстным. Кому-то это нравится, а я считаю глупостью. Сравни, как живут мои, — он развел руками, предлагая любоваться двухэтажным кирпичным домом, — веранда, кухня, добротный амбар, подвал, двор заасфальтированный, загон. Все это моими руками создано, и я горжусь этим. А что ты, Тотырбек, покажешь?

И семьи нет — бобылем остался, род твой с тобой прекратится. И не трясись так оттого, что я посмел тебе правду сказать. Не так ты жил, Тотырбек, не так.

— Не тебе, Зелим, судить об этом, не тебе!

— Почему не мне? У каждого есть голова — и может поразмыслить над тем, что видит. Или ты, благородный старец, рассчитываешь на большую память по себе после кончины? Так ты и тут ошибаешься. Сходи на кладбище, погляди, у кого памятники повыше и посолиднее. У таких, как ты? Чепуха! У тех, как ты говоришь, кто всю жизнь к себе греб. Так что ты, Тотырбек, свои дни посвятил не тому, чему следовало. И смерть, которая рано или поздно приходит к каждому, все расставляет на свои места. Не обижайся, но над моей могилой будет памятник втрое выше твоего.

Тотырбек видел настороженные глаза сыновей Зелима, испуганные лица выглядывавших из дверей и окон женщин. Не схвати его за руку Руслан, он и костыль пустил бы в ход. Он не помнил, как покинул этот хадзар, не помнил, куда намеревался пойти дальше. Лишь оказавшись у кладбища, он пришел в себя. Он все ворчливо спрашивал Руслана, почему совершенно не понимает односельчан.

Решетчатая изгородь из тонких нитей нержавеющей стали — мечта многих хозяйственников, которые ради получения ее готовы были — Тотырбек знал это по себе — пойти на любое финансовое нарушение, — легко бежала по выгону, спускаясь с лощины, густо заросшие кустарником, взбираясь на холмики. Площадь под кладбище была отхвачена щедро, с расчетом на многие годы вперед. Тотырбек давно не бывал здесь, пожалуй с того времени, как ему перевалило за восемьдесят. Щадя его, сердобольные односельчане во время похорон уговаривали Тотырбека не идти вместе со всеми к могиле, а оставаться со стариками, в ожидании поминок сидящими на скамейках по обе стороны ворот дома, который постигло горе. И вот теперь он ошибочно зашел к кладбищу с другой, южной стороны, где, как он полагал, по-прежнему находился вход. Но прежнего покосившегося забора из жердей уже не было, и ворот на прежнем месте не оказалось, и в поисках их Тотырбек, негодуя, двигался вдоль железной изгороди. Ему непременно хотелось попасть внутрь и отыскать те, первые три могилы.

Непривычно ему было видеть огороженное кладбище. Там, в горах, откуда он родом, одинаковые каменные изваяния жались друг к другу, напоминая воинов перед рукопашным боем. Сейчас же этого ощущения у Тотырбека не было. Раскинувшееся перед ним кладбище скорее походило на выставку замысловатых сооружений из камня, гранита, мрамора, бетона, отесанных валунов, и все это кичливо тянулось ввысь, стремясь непременно обратить на себя внимание посетителей.

...Вот и вход на кладбище. Его загораживала огромная лужа, через которую можно было пройти, лишь перешагивая по брошенным в воду камням и разбитым кирпичам. Поддерживаемый Русланом, Тотырбек кое-как перебрался и остановился, пытаясь отдышаться. Глянул вперед, вправо, влево и... растерялся.

— Да кладбище ли перед нами?! — спросил он Руслана.

На него смотрели громадные сооружения, облицованные белым, черным, красным, серым мрамором и гранитом. Там, в изголовье могил, где полагалось стоять каменным изваяниям, возвышались на метр, на два и даже повыше громоздкие и дорогие плиты с высеченными на них портретами и надписями. Могилы аккуратно обведены гранитным бордюром шириной чуть ли не в сажень. Гранит отборный, иссиня-черный — куда до него ступенькам, ведущим в официальные учреждения! Участки, по десяти метров в длину, ограждены были высокими металлическими решетками из нержавеющей стали. По узким проходам пройти можно было лишь боком.

Тотырбек ткнулся было вперед, но заблудился меж участков. Тщетно попытавшись вспомнить, где же те три могилы, с которых началось это кладбище, Тотырбек и Руслан наугад направились налево. И чем дальше они продвигались по кладбищу, тем больше изумлялись. И откуда люди берут сталь, железо, гранит, мрамор? Это же все стоит огромных денег!.. Какими средствами располагают семьи, что ставят ценнейшие обелиски умершим?..

Тотырбек вздрогнул: прямо на него смотрел его старый знакомый — Дауд. Этот высеченный из камня Дауд был раза в два выше настоящего. Скульптор усадил его возле могилы. Он, видимо, хорошо знал его при жизни и уловил характерную для него гримасу самодовольства и надменности, с которой он всегда поглядывал на своих собеседников. Сейчас Дауд, толстый и неуклюжий, с огромными ступнями ног, с выдающимся вперед животом, мрачно поглядывал на нежданных пришельцев. Весь вид его, по замыслу скульптора, должен был, видимо, говорить о том, что человек этот на своем веку немало поел и попил. У Дауда и в самом деле был волчий аппетит, и ел он жадно, не обращая внимания на насмешливые взгляды. Ни один кувд не обходился без него. Дауд подбирал все с тарелок, без разбора, ел телятину, свинину, курятину, салаты, соленья, закусывая их огромными кусками пирога. Пил он тоже все, поддерживая все тосты.

А вот в труде Дауд был разборчив: в поле его не послать да и в селе готов был только исполнять такую работу, на которой не требуется утруждать мускулы. В общем, никчемный человечек. А гляди, какой памятник поставили! И крышу над головой соорудили, чтобы не заливало бедняжку дождем... И живут-то его жена и двое подростков-сыновей не в таком уж большом достатке, а памятник соорудили вон какой дорогой... Чудеса, да и только...

Выходит, прав этот Зелим, сын Савелия, который обвинил его в слепоте?! Вспомнив разговор с ним, Тотырбек почувствовал, как пальцы у него задрожали от гнева. Прочь, прочь мысли об этом дрянном человечишке!.: «Как он смел мне заявить, что я прожил жизнь незрячим? Мне, первому председателю Ногунальского колхоза? Мне, чья жизнь, прошла на глазах у людей? Мне, который не может вспомнить, чтобы он позволил себе понежиться когда-нибудь в выходной день? Хотя бы раз за все прожитые девяносто лет!» Обида была тем горше, что сам Зелим был никудышный хозяин, так и норовил весь день провести в тенечке. И он смеет заявить, что Тотырбек прожил жизнь не так, как следовало. И еще он сказал такое, отчего Тотырбек заспешил сюда, на кладбище, чтоб опровергнуть негодника Зелима. Как же звучала эта фраза? Какие-то и не обидные с виду слова, а так больно ударили в грудь... «Или ты, благородный старец, рассчитываешь на большую память по себе после кончины? Так ты и тут ошибаешься. Сходи на кладбище, погляди, у кого там памятники повыше и посолиднее? У таких, как ты? Чепуха! У тех, кто, как ты говоришь, всю жизнь к себе греб!..» Вот как заявил Зелим, и эти слова погнали Тотырбека сюда...

... — Где же те три первые могилы? Где? — зашумел Тотырбек и потребовал у Руслана: — Поищем их...

Солнце уже перевалило зенит. В доме Тотырбека наверняка переполох: хватились его, ищут по всему селу. Но старик не может уйти отсюда, все еще бродит по кладбищу, напрягая память. Вокруг все так изменилось, выросли деревья, прикрыв своей кроной могилы, памятники заполнили все... Где тут отыскать укромный уголок, с которого начиналось кладбище?

Они уже отчаялись найти могилы и пошли вдоль изгороди к выходу, когда неожиданно наткнулись на них. Три невысоких холмика с очень скромными камнями у изголовья. Время будто не коснулось их. Они рядом с громадными гранитными памятниками выглядели так жалко...

Старик постоял возле, и слезы бежали по его щекам. Были ли это слезы печали или слезы обиды за себя, за его бывших друзей — сказать трудно. Одно было ясно Руслану: сейчас со своими бедами лучше не приставать к Тотырбеку...

Весь сегодняшний день казался Тотырбеку сумбурным и нереальным. Или, может, он не те слова нашел для людей? Они не так его поняли? А как они еще могли понять? Все же ясно. Уродился хороший урожай помидоров. Вовремя их не собрали, и они начали гибнуть. Надо же их спасать, отправившись все вместе на поле. Разве помидоры виноваты, что созрели к выходному дню? Но люди не откликнулись, не отозвались на беду, не захотели взять то, что на земле с такой щедростью уродилось! Как это понять? Откуда такая беззаботность и спокойствие? Почему они так себя повели? Или забыли то, с чего начиналась сегодняшняя жизнь?..

На все эти обрушившиеся на него вопросы старца Руслан не мог ответить. И сейчас, лежа на кровати, он обдумывал сегодняшнее событие. И хотел понять, что же погнало на кладбище Тотырбека. Конечно же не тоска, не предчувствие близкой смерти. Нет, здесь было явно другое. Гнев? Негодование? Или, может быть, растерянность? Или все эти чувства вместе? И не сродни ли они тем ощущениям, что пригнали в город его, Руслана?