Глава 3. Это маленькое объяснение с мистером Найтли доставило Эмме большое удовольствие

Это маленькое объяснение с мистером Найтли доставило Эмме большое удовольствие. Оно было одним из приятнейших воспоминаний о бале, коим предавалась она, выйдя с этою целью поутру прогуляться на лужайку… Она всем сердцем радовалась, что они пришли к столь доброму согласию относительно Элтонов, что так схожи их мнения о муже и жене, и с особенною отрадой вспоминала хвалебные слова его о Гарриет и признание, сделанное им в ее пользу. Гадкая выходка Элтонов, грозившая было отравить ей остаток вечера, обернулась во благо и давала повод надеяться на еще одно благое последствие — избавленье Гарриет от несчастной любви. Во всяком случае, судя по тому, как говорила Гарриет об этом эпизоде перед тем, как они разошлись из бальной залы, этого явно следовало ждать. Она словно бы разом прозрела и увидела, что мистер Элтон — далеко не то совершенство, за которое она его принимала. Лихорадка прошла, и Эмма не видела причин опасаться, что сердечко Гарриет вновь забьется сильней от излишней учтивости со стороны ее предмета. Все указывало на то, что Элтоны, в неизбывной злобе, с лихвою дадут ей испытать отрезвляющее воздействие подчеркнутого пренебреженья… Гарриет образумится, Фрэнк Черчилл благополучно охладел, мистер Найтли настроен к ней миролюбиво — какие лучезарные дни сулило ей лето!

Она не предполагала увидеться в это утро с Фрэнком Черчиллом. Он предупредил, что не может позволить себе удовольствие побывать с утра в Хартфилде, так как должен к полудню быть дома. И она не жалела об этом.

Выстроив пред собою все эти обстоятельства, рассмотрев их и разложив по полочкам, она, освеженная, обратилась помыслами к своим маленьким племянникам и их деду, которые нуждались в ее заботах и уже поворачивала к дому, когда тяжелые чугунные ворота приоткрылись, пропуская двоих, которых Эмма меньше всего бы ожидала увидеть вместе — Фрэнка Черчилла и Гарриет, — да, Гарриет, и никто иной, шла, опираясь на его руку. Что-то стряслось — она поняла это с первого взгляда. Гарриет была бледна как мел, испугана; он пытался ее успокоить… От чугунных ворот до парадной двери было каких-нибудь двадцать ярдов, так что очень быстро все трое очутились в прихожей, где Гарриет опустилась на стул и немедленно лишилась чувств.

Когда молодая девица теряет сознание, ее первым долгом приводят в себя — затем начинаются вопросы, ответы, и все разъясняется. Это захватывающая процедура, но ей недолго дано дразнить наше воображенье. Через несколько минут Эмма уже все знала.

Мисс Смит и мисс Бикертон — тоже пансионерка, живущая одним домом с миссис Годдард, и тоже из тех, кто вчера был на бале, — сговорились пойти погулять и выбрали для прогулки дорогу — дорогу на Ричмонд, казалось бы, достаточно людную и безопасную, но которая привела их к злоключенью… В полумиле от Хайбери, за крутым поворотом, на довольно большом протяжении затененном с обеих сторон густыми вязами, не оказалось ни Души, и, пройдя немного дальше, девицы внезапно заметили чуть впереди, на придорожной дерновой прогалине, ватагу цыган. Мальчонка, стоявший на страже, приблизился к ним за подаяньем, и мисс Бикертон, испустив с перепугу громкий вопль, взлетела на крутую обочину, кликнула за собою Гарриет и, перемахнув через низкорослый кустарник на насыпи, понеслась напрямик обратно в Хайбери. Однако бедная Гарриет не могла пуститься вдогонку. Ее после вчерашних танцев долго мучили судороги в ногах, и при первой же попытке взобраться на насыпь они возобновились с такою силой, что ноги под ней подкосились — и в этом состоянии, перепуганная насмерть, она вынуждена была остаться.

Как повели бы себя бродяги, выкажи девицы больше самообладания, сказать трудно, но перед столь явным призывом к нападению они не устояли, к Гарриет тут же подступились полдюжины ребятишек под предводительством толстой цыганки и рослого молодого цыгана, галдя, а более устрашая ее своим дерзким видом. Гарриет, едва дыша от испуга, мгновенно обещала, что даст им денег, и, достав кошелек, вынула шиллинг, умоляя их, чтобы не трогали ее и больше ничего не вымогали… К ней вернулась способность передвигаться — правда, медленно, — и она начала понемногу отступать, но ее ужас, равно как и кошелек, выглядели чересчур соблазнительно, и цыгане всею гурьбой повалили следом, а точней, обступили ее кольцом, требуя новой милостыни.

В таком положении ее и застал Фрэнк Черчилл: она, вся дрожа, вымаливала себе условия, а они горланили, наглея с каждой минутой. По счастливой случайности, он несколько замешкался в Хайбери, что и привело его на помощь к ней в критический момент. В это погожее утро его потянуло пройтись; кучеру велено было встречать его на другой дороге, милях в двух от Хайбери, — но накануне вечером он взял у мисс Бейтс взаймы ножницы и забыл отдать — пришлось зайти к ней на несколько минут, и потому он возвращался позже, чем рассчитывал, а так как он шел пешком, то смог приблизиться к цыганам почти вплотную незамеченным. Теперь толстуху и рослого малого, нагонявших ужас на Гарриет, самих постигла та же участь. Он их оставил полуживыми от страха, а Гарриет, цепляясь за него, едва ворочая языком, кое-как добрела до Хартфилда, и тут силы окончательно изменили ей. Мысль отвести ее в Хартфилд принадлежала ему — это было первое, о чем он подумал.

К тому и сводилось происшествие — сводилась, вкратце, история, рассказанная им и Гарриет, когда она пришла в себя и снова обрела дар речи… Убедившись, что с нею все благополучно, он не рискнул задерживаться дольше — ему, после стольких промедлений, уже нельзя было терять ни минуты; Эмма вызвалась сообщить миссис Годдард, что ее питомица в безопасности, и уведомить мистера Найтли о том, что за люди забрели в их края, и он ушел, от всего сердца напутствуемый ее благословеньями и за подружку, и за себя. Подобного рода приключение — когда судьба таким образом сводит вместе прекрасного молодого человека и прелестную девушку — невольно наталкивает на определенные мысли, будь у вас хоть самое холодное сердце и самый трезвый рассудок. Так, по крайней мере, считала Эмма. Какой лингвист, какой грамматик — какой математик, наконец, мог бы увидеть то, что видела она, наблюдать их появление вдвоем, слышать их объясненье этому, и не подумать невольно, что им силою самих обстоятельств назначено почувствовать особенный интерес друг к другу?.. Как же тогда должно оно распалить фантазию, разбередить провидческую жилку у такой выдумщицы, как она, — тем более, когда в душе для этого давно заложена основа!

Поразительная история! Никогда на ее памяти ни с одною из молоденьких жительниц Хайбери не приключалось ничего похожего — ни столкновений, подобных этому, ни страхов, — и вдруг такое происшествие, и как нарочно с Гарриет, и как нарочно в такой час, когда не кто иной, как Фрэнк Черчилл проходил мимо и спас ее! Просто поразительная!.. В особенности когда известно, сколь благоприятное у них обоих именно теперь расположение ума. Он силится превозмочь свое увлечение другою — она как раз начинает избавляться от страсти к мистеру Элтону. Все, словно бы по уговору, обещает самые интересные последствия. Трудно поверить, что такое событие не заставит их обратить друг на друга пристальное внимание.

Неспроста в те короткие минуты, когда Гарриет не совсем еще очнулась, он полурастроганно, полушутливо, но с большим чувством описывал ее ужас, ее простодушие — как она кинулась к нему, как уцепилась за его руку, — а перед самым уходом, когда и Гарриет завершила свой рассказ, так гневно, в самых резких выражениях осудил опрометчивый и низкий поступок мисс Бикертон… Но только пусть все идет естественным ходом; она не станет ни подгонять события, ни способствовать им. Пальцем не шевельнет, намека не обронит. Один раз она уже попробовала вмешаться, с нее хватит. Лелеять замысел никому не возбраняется; замысел — вещь безобидная. Сродни мечте. Но дальше замысла она не ступит ни шагу…

Эмма вначале не собиралась посвящать в эту историю отца, зная, в какое волнение и тревогу она должна его повергнуть; но очень быстро поняла, что утаить ее не удастся. За полчаса она облетела весь Хайбери. Событие было как раз из тех, которые представляют занимательность для самых больших любителей посудачить — для молодых и низших, — вскоре вся местная молодежь и вся прислуга со сладострастьем смаковала жуткую новость. Цыгане совершенно заслонили собою вчерашний бал. Бедный мистер Вудхаус дрожал, точно лист, и, как и предвидела Эмма, не успокоился, покамест не вынудил у них обещание ни под каким видом больше не заходить далее ограды парка. Его, правда, несколько утешало, что весь день потом к ним приходили справляться, как он и мисс Вудхаус себя чувствуют (соседи знали, что он любит, когда осведомляются о его здоровье) и как чувствует себя мисс Смит, предоставляя ему удовольствие говорить за всех в ответ, что очень неважно, — чему Эмма предпочитала не препятствовать, хоть это не совсем соответствовало истине, ибо она себя чувствовала великолепно, да и Гарриет — не намного хуже. Ей вообще, как дочери такого человека, не посчастливилось со здоровьем — она, в сущности, не знала, что такое недомоганье, и очень бесцветно выглядела бы в справках о здоровье, когда бы он не изобретал для нее болезни. Цыгане не стали дожидаться, пока их настигнет правосудие, и живо убрались подобру-поздорову. Юные девы Хайбери даже не всполошились в полную силу, как уже снова получили возможность прогуливаться невредимо, и скоро это событие утратило свою примечательность для всех, кроме Эммы и ее племянников — в ее воображении оно по-прежнему занимало важное место, а Генри и Джон по-прежнему требовали каждый день, чтобы им рассказали историю про Гарриет и цыган, и с тем же упорством поправляли тетку, если она позволяла себе хоть чуточку отступить в каком-нибудь месте от первоначального варианта.