Глава 18. Время шло. Все меньше дней оставалось до приезда гостей из Лондона и их гостьи

 

Время шло. Все меньше дней оставалось до приезда гостей из Лондона и их гостьи. Эмма ждала его с тревогой и однажды утром не на шутку задумалась о том, сколько он должен ей принести волнений и горестей, — но тут показался мистер Найтли и тягостные мысли отступили. Первые минуты пролетели за приятною болтовней; потом он помолчал немного и заговорил серьезным тоном:

— Я кое-что хочу сказать вам, Эмма, — у меня для вас есть новость.

— Хорошая или плохая? — быстро спросила она, испытующе поднимая на него глаза.

— Не знаю — трудно сказать.

— А я знаю — хорошая! Видно по вашему лицу. Вы стараетесь подавить улыбку.

— Боюсь, — произнес он, придавая внушительность своим чертам, — очень боюсь, Эмма, милая, что у вас она не вызовет улыбки.

— Вот как. Отчего же? Возможно ли, чтобы то, что радует и забавляет вас, не позабавило и не обрадовало меня?

— Существует вопрос — единственный, надеюсь, — возразил он, — на который мы смотрим по-разному. — Он опять улыбнулся и помолчал, внимательно глядя на нее. — Вам ничто не приходит в голову? Память вам ничего не подсказывает? Он связан с Гарриет Смит…

Эмма вспыхнула при этом имени и, сама не ведая почему, испугалась.

— А, так ока вам написала! — вскричал он. — Вы нынче получили письмо и все знаете!

— Нет, ничего не знаю — говорите, прошу вас.

— Я вижу, вы приготовились услышать самое страшное — что ж, это и правда страшно вымолвить. Гарриет Смит выходит замуж за Роберта Мартина.

Эмма вздрогнула всем телом — как видно, приготовленья не помогли, — горящие глаза ее сказали: «Быть не может!», но губы даже не шевельнулись.

— Да, это так, — продолжал мистер Найтли. — Мне Роберт Мартин сам сказал. Он всего полчаса как ушел от меня.

Она по-прежнему глядела на него в красноречивом изумленье.

— Не зря я боялся, голубушка моя, что вас это неприятно поразит… Жаль, что наши взгляды не совпадают. Впрочем, со временем совпадут. Будьте покойны, время заставит меня или вас переменить мнение, а до тех пор нам нет особой надобности обсуждать этот предмет.

— Вы ошибаетесь, вы меня неверно поняли, — проговорила она с усилием. — Я не оттого поразилась, что для меня это неприятность, — я просто не могу поверить. Этого не может быть! Не хотите же вы сказать, что Гарриет Смит так-таки дала согласие Роберту Мартину? Или даже что он ей снова сделал предложение — уже? Вы говорите лишь об его намереньи…

— Я говорю, что он его сделал, — с улыбчивой, но твердой решимостью отвечал мистер Найтли, — и получил ее согласие.

— Великий Боже! — воскликнула она. — Ну и ну! — И, наклонясь к спасительной корзинке с шитьем, чтобы скрыть насмешливый и упоительный восторг, который, как она понимала, должен был в эти мгновенья изобразиться на ее лице, прибавила: — Так расскажите мне все — растолкуйте. Как, где, когда? Не пропускайте ни единой подробности… Ну и сюрприз вы преподнесли мне — но, уверяю вас, он меня не огорчает! Да как же, каким образом это могло произойти?

— Очень просто. Три дня тому назад он ехал в город, и я доверил ему бумаги, которые надобно было передать Джону. Он их принес ему в контору, и Джон предложил ему вечером поехать с ними к Эстли [27]. Они решили повести двух старших мальчиков в цирк. Собирались туда впятером — брат с вашей сестрицей, Генри, Джон — и мисс Смит. Мой друг Роберт не устоял. За ним заехали по дороге — на представленье все веселились до упаду, а назавтра брат позвал его обедать — он пришел — и, сколько я понял, тогда-то, улучив минутку, переговорил с Гарриет — переговорил определенно не попусту. Она дала ему согласие и осчастливила его — как он того и заслуживает… Он воротился вчера, на дилижансе, а нынче, сразу после завтрака, уже был у меня с докладом — сперва о моих делах, а после — о своих. Вот и все, что я могу вам поведать насчет того, как, где и когда. Ваша приятельница Гарриет при встрече с вами будет рассказывать об этом гораздо пространней. Не упустит ни одной малости, какие умеет интересно преподнести только женщина. Мы, мужчины, сообщаем о крупном… Впрочем, должен сказать, даже я отметил, что Роберт Мартин был от избытка чувств необычно для себя речист и счел нужным совсем некстати упомянуть о том, как, выйдя из ложи в цирке, брат с женою и Джоном-младшим пошел вперед, а мисс Смит и Генри оставил на него, и в какой-то момент они попали в такую толчею, что мисс Смит несколько оробела.

Он остановился. Эмма, не доверяя себе, предпочла промолчать. Заговорив, она бы неизбежно выдала ему свое, необъяснимое для него, ликованье. Надобно было обождать, иначе он мог решить, что она сошла с ума. Ее молчание беспокоило его, и, понаблюдав за нею, он прибавил:

— Милая, вы сказали, что эта новость не огорчает вас, но, боюсь, она все-таки вас расстроила больше, чем вы предполагали. Да, его положение в обществе оставляет желать лучшего — но смотрите на это глазами вашей подруги, которую оно устраивает. Что же до него самого — ручаюсь, чем ближе вы будете с ним знакомиться, тем лучшего будете о нем мнения. Вас будет восхищать его ясный разум, его добропорядочность. Ежели говорить о личных качествах, то лучшего мужа вашей подруге и пожелать нельзя. Будь это в моей власти, я дал бы ему другое положение — а этим сказано очень многое, Эмма, верьте мне… Вы вот подтруниваете надо мною из-за Уильяма Ларкинса, но мне будет ничуть не легче обходиться без Роберта Мартина.

На это естественно было поднять голову и улыбнуться — что она и сделала, изо всех сил заставляя себя не улыбаться чересчур широко.

— Да не старайтесь вы так примирить меня с мыслью об этом браке, — отвечала она бодро, — в этом нет никакой надобности. По-моему, за Гарриет можно лишь порадоваться. Как знать, возможно, ее родня даже уступает ему по положению — что касается добропорядочности, то в этом нет сомнений. Я онемела от удивления, и только — от полной неожиданности. Вы не представляете себе, как это для меня неожиданно, как мало я была готова к такому повороту событий! Ибо имела основания думать, что она в последнее время более — гораздо более, чем раньше, настроена против него.

— Вам лучше знать вашу подружку, — возразил мистер Найтли, — но я сказал бы, что такой добренькой, сговорчивой девице трудно противиться очень долго молодому человеку, который признается ей в любви.

Эмма невольно фыркнула.

— Даю вам слово, мистер Найтли, — отвечала она сквозь смех, — по-моему, вы ее знаете ничуть не хуже, чем я… Но скажите, вы совершенно уверены, что она твердо и определенно дала ему согласие? Что могла бы со временем — это я допускаю, но чтоб уже?.. Вы, может быть, не так его поняли? Быть может, за разговором о множестве других предметов — о хозяйстве, о новой сеялке, о выставке скота — вы сбились и перепутали? И не о согласье Гарриет отдать ему руку толковал он уверенно, а о статях знаменитого быка?

Эмму в эту минуту с такою новой остротой поразила разница между Робертом Мартином и мистером Найтли в чертах, во всей повадке, — столь живо было для нее воспоминанье о совсем недавних перипетиях Гарриет, столь явственно звучали в ушах слова, произнесенные с такою горячностью: «Я даже не взгляну теперь в сторону Роберта Мартина!», что она искренне рассчитывала получить в ответ подтверждение, что эта новость в известной мере преждевременна. Иначе и быть не могло!

— И вы смеете так говорить? — вскричал мистер Найтли. — Смеете принимать меня за полного болвана, неспособного уразуметь, о чем с ним разговаривают?.. Чего же вы заслуживаете после этого?

— Я? Я всегда заслуживаю самого лучшего обращенья, так как другого обращенья с собою не терплю, — а потому извольте дать мне прямой и четкий ответ. Вы совершенно уверены, что правильно поняли, в каких отношениях состоят теперь мистер Мартин и Гарриет?

— Я уверен, — отвечал он очень внятно, — что он сообщил мне о ее согласии, ясно и недвусмысленно, и, кажется, располагаю доказательством, которое вас в этом убедит. Он спрашивал у меня совета, что делать дальше. Сколько ему известно, единственный человек, который может располагать какими-то сведениями о ее родных и близких, — это миссис Годдард. Прилично ли ему, на мой взгляд, обратиться к ней? Я уверил его, что вполне. Тогда, сказал он, он постарается в течение дня побывать у миссис Годдард.

— Вот теперь я удовлетворена, — уже не пряча сияющей улыбки, отозвалась Эмма, — и от души желаю им счастья.

— В вас совершилась существенная перемена с тех пор, как мы последний раз беседовали об этом предмете.

— Надеюсь — потому что тогда я рассуждала, как дурочка.

— Я, впрочем, тоже переменился, потому что теперь охотно соглашусь, что Гарриет обладает всеми достоинствами, которые вы называли. Я, ради вас и ради Роберта Мартина — имея все причины полагать, что он влюблен в нее не меньше прежнего, — предпринял кой-какие шаги, чтобы лучше ее узнать. Часто и подолгу с ней разговаривал — вы сами, должно быть, замечали. Подчас, признаться, мне казалось, что вы подозреваете меня в поползновеньях замолвить словечко за несчастного Мартина — чего, надо сказать, никогда не бывало… Так или иначе все мои наблюдения убедили меня, что это простодушная, славная девица, самых серьезных правил и очень здравых понятий, которая будет искать счастья для себя в привязанностях и полезных трудах семейной жизни… Во многом она всем этим, несомненно, обязана вам.

— Мне?! — качая головой, вскричала Эмма. — Ох!.. Бедная Гарриет… — Но вовремя спохватилась, покорясь необходимости принимать не совсем заслуженную похвалу.

Скоро их беседе положило конец появление ее батюшки. Эмма не жалела об этом. Ей хотелось побыть одной. В душе у ней царили сумбур и недоуменье, это мешало ей собраться с мыслями. Ее так и подмывало крикнуть, запеть, пуститься в пляс — надобно было походить по комнате, поразмыслить, разобраться, посмеяться — без этого она сейчас ни на что путное не годилась.

Мистер Вудхаус пришел объявить, что Джеймс пошел закладывать карету для ежедневной с недавних пор поездки в Рэндалс, дав Эмме повод немедленно выскочить за дверь.

Можно себе представить, какая радость ее переполняла, какая благодарность судьбе, какое восхитительное чувство облегченья! Единственное облачко, темное пятно — забота о будущности Гарриет — благополучно устранилось; все складывалось так счастливо, что становилось даже страшновато… Чего ей оставалось желать? Ничего — лишь сделаться более достойной его, который во всех движениях души и сужденьях обнаруживал неизмеримое превосходство над нею. Лишь извлечь урок из ошибок, совершенных в прошлом, и впредь вести себя скромнее и осмотрительней.

Серьезны, очень серьезны были и эти благодаренья, и зароки, однако в отдельные минуты она, без всякого перехода, покатывалась со смеху. Нельзя было не покатиться со смеху при мысли о подобной развязке! При мысли о том, чем завершилась сердечная драма пятинедельной давности. Ну и сердечко — ну и Гарриет!

Теперь можно было ждать ее приезда с удовольствием. Теперь все будет удовольствием. Большим удовольствием будет познакомиться с Робертом Мартином…

Отрадней всего средь этих глубоких и серьезных размышлений было сознание, что скоро отпадет всякая надобность скрывать что бы то ни было от мистера Найтли. Кончатся скоро секреты, недомолвки, иносказанья, к которым ей так противно было прибегать. Близилось время, когда она сможет дарить его полной и безграничной откровенностью, что по натуре склонна была приветствовать, почитая своим долгом.

В самом радужном и лучезарном расположенье духа катила она с родителем по знакомой дороге, не все подряд слушая, но со всем соглашаясь, готовая и молча, и на словах поддерживать в нем благое убежденье, что он обязан навещать Рэндалс каждый день, иначе бедная миссис Уэстон может обидеться.

Приехали. Миссис Уэстон сидела в гостиной одна, но едва им сообщили о последних достижениях малютки и изъявили мистеру Вудхаусу благодарность за приезд — на что он явно рассчитывал, — как за окном, неплотно прикрытым шторами, промелькнули две фигуры.

— Это Фрэнк и мисс Фэрфакс, — объяснила миссис Уэстон. — Я как раз собиралась сказать вам, какой приятный сюрприз он преподнес нам сегодня утром. Он пробудет до завтра, и нам удалось зазвать к себе мисс Фэрфакс на целый день… Кажется, они идут сюда.

Через полминуты они вошли. Эмма обрадовалась встрече с ним, но к радости примешивалось смущенье — над обоими тяготел ряд воспоминаний щекотливого свойства. В едином порыве они с улыбкой протянули друг другу руку, но в первые минуты чувствовали себя скованно, когда все уселись по местам, разговор никак не клеился, и, хотя Эмме давно хотелось увидеть снова Фрэнка Черчилла, и увидеть его с Джейн, она уже начала сомневаться, что исполнение этого желанья доставит ей большое удовольствие. Но вот к ним присоединился мистер Уэстон, принесли малютку, и после этого в предметах для оживленной беседы уже не ощущалось недостатка — достало и Фрэнку Черчиллу духу подсесть к ней ближе и заговорить под шумок:

— Я должен сказать вам спасибо, мисс Вудхаус, — миссис Уэстон в одном из писем передала мне ваши добрые слова о том, что вы меня прощаете. Надеюсь, время, истекшее с тех пор, не убавило в вас милосердия. Надеюсь, что вам не хочется взять свои слова назад.

— Ничуть! — тотчас с готовностью подхватила Эмма. — Вовсе нет. Мне чрезвычайно приятно вас видеть, пожать вам руку и лично вас поздравить.

Он искренне поблагодарил ее и какое-то время серьезно, с глубоким чувством говорил о том, как он счастлив и сколь обласкан судьбою.

— Взгляните, разве она не прелесть? — сказал он, указывая главами на Джейн. — Очаровательна, как никогда. Видите, отец и миссис Уэстон не надышатся на нее.

Впрочем, природная шаловливость покинула его ненадолго и, сообщая ей, что скоро должны воротиться Кемпбеллы, он с хитрым огоньком в глазах помянул имя Диксон… Эмма залилась краской и отвечала, что запрещает произносить это имя в своем присутствии.

— Слышать его не могу! — воскликнула она. — Мне так стыдно…

— Ежели кому и должно быть стыдно, — возразил он, — то это мне… Но неужели вы правда ни о чем не догадывались? Под конец, я имею в виду. Сначала — нет, это я знаю.

— Поверьте — даже не подозревала.

— Удивительно… А ведь я однажды был очень близок к тому, чтобы… и жалею, что удержался, — было бы лучше. Мне хоть и не впервой было дурно поступать, но тут я поступал отвратительно — не хотелось показывать себя в столь непривлекательном свете… А куда правильней было бы нарушить тайну и все вам рассказать.

— Ну, теперь об этом нечего жалеть, — сказала Эмма.

— У меня есть надежда, — продолжал он, — уговорить дядюшку побывать в Рзндалсе — он хочет познакомиться с нею. Когда вернутся Кемпбеллы, мы поедем в Лондон повидаться с ними и, вероятно, пробудем там до тех пор, покуда не настанет время увозить ее в Энскум… Но пока — я в такой дали от нее! Не тяжело ли это, мисс Вудхаус? Подумайте — мы сегодня видимся первый раз с того дня, как помирились. Вам не жаль меня?

Эмма нашла столь сердечные слова для изъявленья своей жалости, что он, под внезапным наитием озорства, вскричал:

— Да, кстати!.. — И, напустив на себя невинный вид, понизил голос: — А как поживает мистер Найтли? — Он сделал паузу. Эмма покраснела и засмеялась. — Я знаю, вы читали мое письмо — помните, какое я передал вам пожеланье?.. Позвольте же и мне, в свою очередь, вас поздравить. Поверьте, я узнал эту новость с живейшим интересом и удовлетвореньем. Хвалить такого человека было бы дерзостью — он выше похвал.

Эмма с восторгом слушала, желая лишь, чтоб он и дальше продолжал в том же духе, но его уже через минуту вновь занимали только свои дела и своя Джейн:

— Видели вы когда-нибудь такую кожу? Атласная! Бархатная! И при всем том — не молочной белизны. Ее нельзя назвать белокожей. Редкостный цвет лица — при темных волосах и ресницах… Бездна благородства! Порода! Тончайший румянец — примета совершенной красоты.

— Мне-то всегда очень нравился ее цвет лица, — не без лукавства возразила Эмма, — Но кто-то, помнится, утверждал, будто она чересчур бледна? Когда мы говорили об ней первый раз… Или вы забыли?

— Ох, помню! Ну и негодяй же я был! Какова наглость… — И он расхохотался с таким удовольствием, что Эмма заметила невольно:

— Подозреваю, что при всех сложностях ваших обстоятельств, вы тогда от души потешались, мороча нам всем голову. Уверена. Уверена, что это служило вам утешеньем.

— Нет-нет, как можно! Как вы могли подумать? Я мучился, я страдал…

— Но не настолько, чтобы лишиться чувства юмора. Сознание, что вы. всех нас дурачите, конечно, доставляло вам немало веселых минут… Возможно, я потому утверждаю это с такой уверенностью, что, сказать вам правду, меня бы, окажись я в подобном положении, это, пожалуй, тоже забавляло. По-моему, мы с вами кое в чем похожи.

Он поклонился.

— Похожи, может быть, не столько характером, — подумав, прибавила она проникновенно, — сколько судьбою, ибо вас и меня судьба почла за благо связать с людьми, которые неизмеримо лучше нас.

— Верно, верно, — горячо поддержал он. — То есть нет, в вашем случае — неверно. Лучше вас быть нельзя, но в моем случае — совершенно верно. Она — сущий ангел. Взгляните на нее. Правда ангел — в каждом движенье? Обратите внимание, какая линия шеи. А глаза, обратите внимание, — этот взгляд, устремленный на моего отца… Вам приятно будет узнать, — наклоняясь к ней ближе и переходя на значительный шепот, — что дядя собирается отдать ей все теткины драгоценности. Их заново оправят. Я непременно хочу, чтобы часть камней пошла на диадему. Разве не красиво будет выглядеть диадема на ее темноволосой головке?

— Очень красиво, правда, — отозвалась Эмма, и это прозвучало так душевно, что у него, от полноты чувств, вырвалось:

— Как чудесно видеть вас снова! И видеть такой цветущей, довольной!.. Я бы ни за что не уехал отсюда без этой встречи. Во что бы то ни стало побывал в Хартфилде, когда б не встретился с вами здесь…

У других тем временем разговор шел о девочке — миссис Уэстон рассказывала о маленьком происшествии вчера вечером, когда ей почудилось, что ребенку нездоровится. Вероятно, она вела себя глупо, но она так всполошилась, что еще немного — и послала бы за мистером Перри. Стыдно признаться — а впрочем, мистер Уэстон встревожился не меньше ее. Но через десять минут девочка уже вела себя как ни в чем не бывало… Вот и вся история — и сугубый интерес она вызвала у мистера Вудхауса, который очень одобрил рассказчицу за намеренье позвать к малютке мистера Перри, но пожурил за то, что она его не исполнила. Когда бы ей, хоть на мгновенье, ни показалось, что с девочкой неладно, пусть даже в ничтожной степени, — всегда следует посылать за Перри. Лучше ошибиться лишний раз, чем недоглядеть. Чуть что — звать Перри. Пожалуй, напрасно вчера этого не сделали. Девочка, правда, выглядит недурно — совсем недурно, принимая во внимание то, что было, — но, верно, выглядела бы еще лучше, если бы ее посмотрел Перри.

Фрэнк Черчилл навострил уши, уловив это имя.

— Перри? — сказал он, обращаясь к Эмме, но стараясь перехватить взгляд мисс Фэрфакс. — Мой старый приятель мистер Перри? Что это там про него толкуют? Он что, сегодня был здесь?.. И каким же способом он ныне передвигается? Обзавелся-таки коляской?

Эмма живо вспомнила, поняла и рассмеялась вместе с ним; по лицу Джейн было видно, что она тоже слышит, но пытается это скрыть.

— Вот необыкновенный был сон! — воскликнул Фрэнк Черчилл. — Как вспомню, так всякий раз смех берет!.. Она нас слышит, мисс Вудхаус, все слышит. Вижу это по ямочке на щеке, по улыбке, по тщетным усилиям нахмуриться. Посмотрите. Разве не ясно, что в этот миг у нее стоит перед глазами то место из ее письма ко мне, где говорилось о коляске, — что перед нею проходит вновь вся сценка с моею оплошностью — что только это занимает ее сейчас, хотя она и делает вид, будто участвует в общем разговоре?

Джейн на короткий миг не выдержала и откровенно улыбнулась — улыбка еще не сошла у ней с лица, когда она оглянулась на него и смущенным, тихим, но твердым голосом проговорила:

— Поразительно — как можете вы носиться с подобными воспоминаньями?.. Они порою навязываются сами — но как их можно смаковать?

Он нашелся, что сказать в ответ, велеречиво и занимательно, но симпатии Эммы в этом споре были по преимуществу на стороне Джейн — и, хоть приятно ей было повидаться с Фрэнком Черчиллом, хоть и внушал он ей неподдельную дружескую приязнь, однако, невольно сравнивая обоих мужчин по дороге домой, она как никогда явственно ощущала неоспоримое превосходство личности мистера Найтли. С новою силой оживали при этом сравненье его достоинства — так, счастливо для нее, завершился этот счастливейший день.