НЕВЕРОЯТНО. 7 страница

— Да, да. Конечно, — не колеблясь, ответил он. Затем повернулся к двери, и я предположила, что должна была следовать за ним. Что я и сделала.

Мы поднялись на два лестничных пролета, передвигаясь по запутанным коридорам, полы которых были из темного дерева, покрытого бежевым лаком. На стенах не было никаких картин; я попыталась мысленно составить топографическую карту, на случай, если приехала бы навестить Мартина и под руку не попалось бы ни одного приветливого экскурсовода.

Наконец Гриффин остановился у одной из дверей — такой же, как любые другие — и постучал три раза.

— Эй, это Гриффин...

— Уходи.

— И я привел Кэйтлин.

Гриффин слегка усмехнулся мне и быстро подмигнул, когда после последней части, его заявление было встречено молчанием, затем последовали приближающиеся шаги.

Дверь распахнулась, открывая вид на голого по пояс и потного Мартина Сандеки. На нем были только шорты, носки и обувь, было очевидно, он только что вернулся с пробежки. Глаза Мартина сразу поймали мои, и были заметно, что он был очень рад меня видеть. Я тоже была очень счастлива его видеть, потного.

На самом деле, его грудь была такой идеально блестящей.

У меня был блестящий парень, и не в этом странном сверкающем смысле. В мужественном, супер сексуальном, безупречном смысле.

Ах... Вздох.

Я улыбнулась ему, потому что это было единственное, что ты могла сделать, столкнувшись с блестящим Мартином, прохаживающим без рубашки. Ты просто делала это. Это как законы природы, типа гравитации или поедания печенья, когда оно было горяченькое прямо из духовки. Не было. Выбора.

Я собиралась поздороваться, но он схватил меня за руку и потянул в свою комнату, закрыв за собой дверь.

Я снова попыталась поздороваться, но меня прервал приглушенный голос Гриффина из коридора.

— Ладно, добро пожаловать. Думаю, я просто вернусь к тому, что делал.

— Иди делай, - рассеянно ответил Мартин, он рассматривал мое лицо, словно не видел меня несколько дней, а не несколько часов.

Наконец, услышав отступающие шаги Гриффина, я тихонько засмеялась и хотела было поздороваться снова, когда Мартин поцеловал меня. Он напрягся, упершись руками о дверь за моей спиной, пожирая мой рот. Я встала на цыпочки и наклонила подбородок, чтобы обеспечить ему лучший доступ, но когда я прикоснулась к его телу, он отстранился.

— Нет. — Он остановил продвижение моих рук, удерживая их между нами. — Мне нужно в душ. Я только что вернулся с пробежки.

— Мне все равно. — Я пожала плечами, зная, что мой взгляд был немного туманным и жадным, когда я рассматривала его тело, и потом я наконец сказала: — Кстати, привет.

После моего добродушного приветствия, я заметила, как заметно расслабились его плечи, и он улыбнулся мне в ответ.

— Привет.

— Как приятно видеть тебя. — Я выдохнула, чувствуя себя лучше... Теперь, когда мы были лицом к лицу. Моя спина была прижата к двери, и он стоял передо мной, держа мои руки в своих.

— Мне тоже приятно тебя видеть. — Его тон стал спокойным, искренним, но я заметила, что он был скрытным, выжидающим. — Как прошел визит твоей мамы?

Я закрыла глаза и коротко покачала головой, открывая их снова, прежде чем ответить:

— Это было... волнительно.

Он выпустил мои руки и скрестил свои на груди.

— Думаю, я ей не понравился.

— Когда она узнает тебя, ты ей понравишься.

Мартин улыбнулся от моего намека на будущее, казалось, это успокоило его. Он кивнул, словно поверил мне.

— Ага, в конце концов, она изменит свое мнение.

— Да. В конце концов. Я просто возьму тебя ко мне домой на все летние каникулы. Ты с моим папой сможешь поговорить о всяких занудных вещах.

— Ты тоже можешь говорить о занудных вещах. — Мартин повернулся и подошел к своему комоду.

— Ну тогда все втроем одновременно будем разговаривать об этом. Это будет тройной занудный разговор. — Я сделала три шага по его комнате и осмотрелась. Эта комната напоминала комнату на острове, где он спал: небольшая, заставленная личными вещами, односпальная кровать, удобные одеяла и подушки. Мне понравилось отсутствие стерильных и причудливых аксессуаров.

Он рылся в ящиках, явно ища что-то конкретное, когда спросил через плечо:

— Итак, ты сказала, ее визит был волнительным? Что случилось?

— Ох, блин! — Я закатила глаза, вспомнив о цели визита, к сожалению, это было не строить глазки Мартину, любуясь на его блестящую от совершенства грудь. Плюхнувшись на его кровать, я не пыталась скрывать свое расстройство по этому поводу. — Собственно поэтому я и здесь, не дождавшись тебя до вечера. Мне нужна твоя помощь.

Он прекратил свои поиски и повернулся ко мне, его лоб исказился явным беспокойством.

— Что я могу сделать?

— Ну, это...все совершенно ненормально. Но думаю, мы вместе сможем все выяснить.

— Паркер, что происходит?

Я сделала глубокий вздох, слегка улыбнулась ему, а затем начала подробно объяснять ему суть моего разговора с мамой. Когда я добралась до части, касающейся Бэна, он прищурился и заскрежетал зубами. Он выглядел раздраженным, но точно не удивленным.

— Он всегда был гребаным куском дерьма, - выдавил Мартин, резко захлопнув ящик комода.

— Да, ну... Насильники имеют тенденцию быть неприятными в большинстве аспектов своей жизни, но — забудем на мгновение Бэна — настоящая проблема — это то, что мы будем делать с моей мамой и репортером "Вашингтон пост".

Скрытный Мартин вернулся и уставился на меня из другого угла комнаты, положив руки на бедра.

— Что ты от меня хочешь?

Я сделала еще один глубокий вздох и призналась:

— Я не знаю. Поэтому мне нужна твоя помощь. Мне нужно, чтобы ты помог мне выяснить, как сделать все правильно.

Он пожал плечами, его тон стал сдержанным.

— Что сделать правильно? Я не вижу проблемы.

Я была в замешательстве, потому что чувствовала, что проблема была очевидной. Предоставляя ему презумпцию невиновности, я решила разъяснить.

—Проблема, Мартин, в том, что твой отец воспользуется нашей с тобой заинтересованностью в друг друге...

— Мы не заинтересованы. Ты моя девушка.

— Он использует наши отношения, чтобы опозорить мою мать. Он уже дал два интервью, где намекал, что она смягчится по поводу законопроекта Сетевого Нейтралитета из-за меня, потому что мы встречаемся.

— И что?

Мои глаза расширились от его ответа, и я была настолько поражена, что потеряла дар речи. Я тупо повторила:

— И что?.. Что? То, что это очень плохо. Нам нужно остановить его.

— Это не наше дело. — Мартин почесал подбородок, сказав это как-то отстраненно, и пожал плечами.

Я действительно начала недолюбливать это его пожимание плечами. И начала терять самообладание.

Что за черт?

Я встала с кровати и начала ходить, разглагольствуя на все четыре стены:

— Конечно, это наше дело. Это дело всех нас. Сетевой нейтралитет —это дело каждого! Просто потому что ты не разу в жизни не работал для чего-то, не означает, что это не твое дело.

Выражение лица Мартина стало холодным и жестоким, он сжал челюсть. Я сразу же пожалела о своих словах, как только произнесла их.

— Ладно, извини. — Я протянула руки между нами, уронив их по бокам, когда он продолжил также на меня смотреть.— Я не это имела в виду. Но ты не можешь игнорировать важные вопросы, которые затрагивают всех, кроме максимум одного процента населения, которым все равно, просто потому что ты входишь в их число. Это безответственно.

—Что ты предлагаешь мне делать? — Этот вопрос был в равной степени саркастическим и риторическим. — Ты встречалась с моим отцом. Он не будет слушать меня. Он никого не хочет слушать. И если я пойду против него, он уберет меня.

— Мартин, что тогда остается? Хм? Я не могу позволить моей матери отступить из-за сфабрикованных обвинений. Если ты не можешь заставить его выслушать тебя, то остается другой вариант, и это... Это... —расстаться нам.

Я не сказала этого, но только потому, что это был единственный оставшийся вариант.

Мартин сразу понял смысл невысказанного, потому что он стал неподвижен, и его глаза предвещали бурю. Его угрожающее опровержение было высказано мягко.

— Нет. Ни таким проклятым способом.

— Тогда предложи мне другое решение.

— Нет, это все чушь собачья,— обвинил он меня, а я все также стояла на своем, пока он тихонько злился на меня. — Это не имеет ничего общего с нами. Ты ищешь предлог. Это просто предлог, чтобы обгадить все, что мы построили. Ты искала повод, чтобы сбежать, и ты нашла его.

Я наклонилась вперед, чтобы дотронуться до него, но он отпрянул, подойдя обратно к комоду и захлопнув еще один ящик.

Мне не понравились умоляющие нотки в моем голосе, когда я сказала:

— Нет. Я стою за то, во что я верю. Твой отец дискредитирует мою мать, нанося ущерб ее репутации, и люди покупаются на это. Она работала всю жизнь против коррупции. Она боролась за добро и справедливость, мир и процветание.

Мартин издевался, его слова были насмешливыми:

— Она не супер-герой, Кэйтлин.

— Она является таковой для меня. И я не собираюсь сидеть сложа руки, пока твой отец заставляет ее выглядеть словно коррумпированную прослойку.

Он покачал головой, явно разочарованный.

— Послушай. Что ты сможешь сделать, чтобы Денвер Сандеки изменил свое мнение? Он никогда не меняет свое мнение. Говорить с ним бесполезно. Спор с ним только сделает его счастливее. Он получает удовольствие от чужих страданий.

— Мы должны остановить его.

— Мы не сможем.

— Что...тогда? Я должна позволить ему говорить все те ужасные вещи?

— У тебя есть выбор? — Он полностью повернулся ко мне, его выражение лица не изменилось.

— Я дам интервью. Позвоню репортеру из "Вашингтон Пост".

— Это ничего не изменит. Мы встречаемся. Мы вместе. Наши семьи не близки, но это неважно, потому что восприятие —это все, что имеет значение. Почему кто-то поверит тебе, а не моему отцу? Они даже не попытаются.— Я видела, что он пытался отговорить меня от этой надежды, пытался быть нежным и разрушить реальность происходящего для меня, ее бесплодность.

Но он был не прав, потому что был один человек, который смог бы опорочить Денвера Сандеки...

— Но ты можешь.

Мартин уставился на меня, его взгляд становился все более расчетливым и настороженным. Когда он ответил, каждое его слово было взвешенным и осторожным:

— Нет. Я не смогу. Как я уже сказал, он уберет меня, а я так близко. Мне будет двадцать один меньше, чем через четыре месяца. Я не могу ничего сделать, потому что потеряю доступ к деньгам.

— Мартин, я могу... Я могу помочь тебе. Мы могли бы жить вместе, делить расходы. Тебе не нужны деньги твоего отца. Ты чертов гений, и у тебя есть все эти патенты. Тебе не нужны его деньги.

Его глаза стали словно щелочки, и он медленно покачал головой.

— Нет. Ты не понимаешь. Мой отец не забудет про трастовый фонд, а мне нужен этот фонд. Мне нужны эти дома. У меня есть планы, я не могу просто отказаться от них.

— Какие планы? — Я потянулась к нему, но он отмахнулся от меня, отвернувшись, так что я разговаривала с его спиной. — Расскажи мне о планах. О чем ты говоришь?

Он подошел к своему стулу. Его большие, мощные руки вцепились в спинку, и он встал ко мне в профиль.

— Это по поводу венчурного капитала в Нью-Йорке. Дома по всему миру. Шестьдесят миллионов долларов. Спутники. План состоит в том, чтобы работать и полностью прижать его. Если я дискредитирую его сейчас, то он будет искать способы, чтобы сделать меня несчастным, и вспомнит о трастовом фонде. Тогда я потеряю все.

Я смотрела на него с открытым ртом, не произнося ни звука, потому что, по большей части, я была в замешательстве. Через мгновение я нашла, что сказать. Я не была уверена, что эти слова были правильны, но это было единственное, что пришло мне на ум.

— Извини, я не понимаю, о чем ты говоришь. Какое отношение дома по всему миру имеют к шестидесяти миллионам? И каким образом спутники связаны с тем, чтобы прижать Денвера Сандеки?

Мартин выдохнул, что больше походило на нетерпеливый рык.

— Дома, Паркер. Его дома все на мое имя, и через четыре месяца, когда мне исполнится двадцать один, я потеряю доступ к трастовому фонду. — Мартин повернулся лицом ко мне, выглядя непреклонным. — У меня есть покупатели на шесть из них, и я уверен, что на остальные одиннадцать скоро найдутся. Вот как я получу шестьдесят миллионов.

Я яростно заморгала.

— Ты не можешь этого сделать, эти дома —не твои.

— Они на мое имя.

— Но...

— И все вместе они стоят свыше шестидесяти миллионов. Я продам их, и он ни черта не узнает об этом. Потом я инвестирую деньги в создание телекоммуникационных спутников, которые заменят традиционные стационарные телефоны, абонентскую линию, но и, в некоторых случаях, волоконно-оптический кабель. Я собираюсь разрушить телекоммуникационную монополию, которой владеет Сандеки. Я собираюсь предоставить людям в пригородах услуги, которые заменят стандартные источники Интернета и телефона. Я собираюсь вывести моего отца из бизнеса, заработав при этом миллиарды. Но я не смогу этого сделать, если он прижмет меня сейчас.

Я поморщилась. Это было...невероятно. Эта глобальная корпоративная война и всё это было так далеко от моего понимания.

— Он не может, я имею в виду, это не может быть так просто. Если спутники —это ответ на спор о телекоммуникационной монополии, думаю, кто-то еще решится на это.

Хмурый взгляд Мартина был жестоким, почти насмешливым.

— Ты когда-нибудь слышала про Элон Маск?

— Да. Все знают, кто он.

— Не все.

— Он генеральный директор "Тесла", гений и филантроп, — вежливо рассказала я.

— Ага, ну а ты посмотри хотя бы на его работу по альтернативным источникам Интернета. Это просто спутники, но с этими спутниками не все так просто.

Я фыркнула, зарычав, при этом размахивая руками в воздухе, пытаясь сдержать себя.

— Ну...так...отлично! У тебя есть"воображаемый спутниковый план"! Он сработает. Ты прижмешь своего отца и разрушишь его монополию. Где же останемся мы?

— Прямо там, где сейчас. Между нами ничего не изменится! — Он снова кричал.

— И что это вообще значит? — Я тоже кричала, взывая к потолку, размахивая руками в воздухе.

— Мы. Вместе. И мы игнорируем моего отца.

— Но мы не можем. Мы не можем игнорировать его. Если мы ничего не сделаем, мою маму уволят и ее карьера закончится.

Мартин пожал плечами, почесал затылок и сказал с раздражающей двойственностью и непоколебимой решимостью в глазах:

— Не. Моя. Проблема.

В тот момент мне хотелось врезать ему по физиономии, потому что я ощущала себя так, словно он ударил меня в живот. Обида заполнила мой рот, душила меня, когда мы смотрели друг на друга, мы закончили наш скоропалительный спор и ничего не решили. Я дрожала, а ему, казалось, было все равно. К моему бесконечному раздражению, я почувствовала первые признаки слез: жжение в глазах, дрожащий подбородок — я была бессильна бороться с этим.

Я не могла контролировать дрожь в моем голосе, когда прошептала:

— Я доверяла тебе.

—Ты можешь доверять мне. — Его голос был ровным, но с оттенком разочарования. — Я сделаю для тебя все что угодно... кроме этого. Ты не можешь просить меня об этом — пойти против него публично, когда я так близко к цели.

И снова мы уставились друг на друга, и ни один не уступал ни на дюйм. Я словно проглотила целое здание, ползучее отчаяние сплетало свои пальцы вокруг моей груди, и каждый вздох был мучительным. Но я должна была дать нам еще один шанс. Я изо всех сил старалась бороться за него, бороться за нас. Сделав глубокий вздох, я попыталась еще раз попросить его.

Я была достаточно осторожна, чтобы не повышать голос, изо всех сил стараясь, чтобы он был ровным:

— Если ты любишь меня... — Он зажмурился и повернулся в сторону. Мартин покачал головой, сжимая челюсть и скрестив свои сильные руки на груди. — Если ты меня любишь, то это и твоя проблема, потому что я не могу позволить моей маме делать это. Я не могу допустить, чтобы ее уволили из-за меня и моего выбора.

—Ты ничего не сможешь сделать, Кэйтлин. — Его тон был категоричным и покровительственным.

И он был неправ.

Было кое-что, что я могла сделать, одно окончательное решение, которое позволило бы решить проблему, но это разбило бы мне сердце. Я почувствовала новую, более мощную волну слез в глазах, когда посмотрела на его внешнее выражение безразличия.

Одна мысль клокотала на поверхности моего сознания: он предал меня.

Я бросилась со скалы, веря, что он поймал бы меня, но он позволил мне упасть. Я не осознавала вплоть до этого момента, насколько я доверяла ему. Я была такой глупой.

Я чувствовала, как мое сердце замедлялось и щемило, колотилось и разбивалось. Плотину прорвало, давая волю потоку горьких слез.

Подражая его позе, я скрестила руки на груди и подняла подбородок, надеясь, что позерство придало бы мне смелости, в которой я так нуждалась, когда огромные соленые капли воды полились из моих глаз.

—Ты не прав, Мартин. Есть кое-что, что я могу сделать.

Мартин стал очень спокойным и тихим. Его глаза неотрывно смотрели в мои, и они были проницательными, сосредоточенными.

— Я расстаюсь с тобой. — Я не двигалась, чтобы стереть мокрые дорожки от слез, потому что... какой был смысл?

— Кэйтлин. — Мое имя прозвучало как мольба и обвинение. Я сжала челюсть.

Он покачал головой.

— Не говори этого.

—Что мне остается делать? — Я кричала на него, моя злость достигла точки кипения. — Если мы расстанемся, все закончится, не будет никакой предвзятости, потому что мы не будем вместе.

— Но мы... Что? — Он всматривался в мое лицо. — Мы же можем встречаться тайком?

Я упрямо покачала головой, физически ощущая последствия отчаяния. Мрачная, успокаивающая решимость прокладывала свой путь по моей спине, укутывая мое сердце и разум в одеяло из оцепенения перед неизбежным. Должно быть, он увидел какую-то перемену в выражении моего лица, потому что бросился вперед и схватил меня за руки.

— Нет... Нет, нет, нет. Этого не должно случиться. Ты не сделаешь этого.

Я испустила страдальческий вздох, больше похожий на рыдания, и посмотрела на стену за его плечом, всхлипывая. Слезы свободно полились из моих глаз, я чувствовала холодные дорожки, которые они оставили на моих щеках. Это отчаяние было подобно пчелиным укусам на каждой части моей кожи, желудок скрутило и сжало. Меня словно разрывало на части.

Когда я ответила, это было безэмоционально, потому что я уже знала, каким был бы его ответ.

— Думаю, у меня нет другого выбора, только если ты можешь придумать другое решение.

— Ты просто собираешься сдаться? Вот так просто?

Я вывернулась из его хватки, сделав несколько шагов назад и фыркнув:

— Ты так говоришь, будто это легко для меня. Это не так просто. Ты не откажешься от своих воображаемых спутниковых планов, а я не могу позволить моей матери страдать из-за лжи твоего отца. Ты просишь меня выбрать между правильным и неправильным. Мне нужно сделать правильный выбор.

— Чушь! — Я поморщилась, потому что его голос был громким и сердитым, глаза сверкали, лицо было мертвенно бледным, когда он, сократив дистанцию между нами, ткнул пальцем мне в лицо. — Если ты не хочешь быть со мной, то это твой выбор. Не надо сваливать всю вину на какие-то высшие причины. Решать только тебе!

— Я хочу быть с тобой! Я лю... — Я отвернулась, закрывая лицо, прежде чем он увидел бы, как оно исказилось, и отступила на три шага, прикусив язык.

Это было безумие. Я думала, мы любили друг друга, и все же...

Рассудок поднял свою приветливую голову и любезно напомнил мне, что люди не влюблялись за неделю. То, что я чувствовала, было просто увлечением, новизной: его улыбка, то, как он прикасался ко мне, смотрел на меня.

Любовь продолжилась бы. Любовь нашла бы способ. Любовь вытерпела бы.

Но у нас была неделя. Одна неделя. Всего неделя.

— Великолепная неделя, — сказала я сквозь слезы, не сразу поняв, что произнесла это вслух.

— Что?

—У нас была великолепная неделя, — прошептала я, вытерев наконец лицо и убрав руки, разум напоминал мне, что даже если я не чувствовала себя спокойно, не значило, что я не могла быть спокойна.

Я могла оставаться спокойной.

Я не стала бы биться в истерике.

Я вышла бы из его комнаты, ушла бы от него, никогда не жалея о принятом решении, потому что я делала правильный выбор.

Поэтому приподняв подбородок, я мысленно приготовилась к тому, что за этим последовало бы, откапав где-то в глубине себя смелость.

— Я всегда буду помнить это. Я всегда...буду думать о тебе.

Глаза снова застилала пелена слез. Мне нужно было уйти, пока я окончательно не расплакалась, потому что если уж я начала бы, то это были бы эпические рыдания. С использованием нескольких коробок салфеток.

Он сказал, сквозь стиснутые зубы. Я знала, что он был в ярости, но это прозвучало отчаянно:

— Клянусь Богом, Паркер, если ты уйдешь, если ты сделаешь это, то все. Клянусь Богом, все будет кончено. Я не могу вечно пытаться доказывать, что я чувствую к тебе и что я хочу от тебя по-настоящему.

— Я верю тебе, — сказала я, не оборачиваясь. Я не могла смотреть на него. Мне нужно было уйти. Я обняла себя руками и, помедлив, пошла к двери.

— Нет, — тихо сказал он, его голос был грубым с нотками отчаяния. — Теперь я умоляю тебя, не делай этого. Я люблю тебя. — Он выдохнул последнюю часть, и последнее слово резко оборвалось, словно он проглотил его.

Меня поразил шок, его слова словно имели физическую силу, наэлектризовав воздух, чтобы достучаться до меня, в груди сжалось мое онемевшее сердце. Я споткнулась, мои плечи сжались, и я крепче обхватила себя руками. Это ощущалось так, будто я держала себя в руках. Если я бы убрала руки, то разбилась бы в лепешку.

Я повернулась, попытавшись сделать глубокий вздох, но не смогла, боль была слишком острой, слишком сильной. Я встретилась с ним взглядом. Умоляющая сила этих глаз и одновременно гордая свирепость в них чуть не сбили меня с ног.

— Тогда помоги мне, — умоляла я в ответ. — Помоги мне найти другой способ. Я не хочу этого делать. Помоги мне бороться с твоим отцом.

В его глазах было отчаяние и мука, когда он посмотрел на меня. Он взмолился:

— Мы можем видеться тайно.

— Нет. Кто-нибудь может узнать, и тогда моя мама будет выглядеть еще хуже.

— Он раздавит меня, Паркер. — Мартин покачал головой, боль от разочарования и беспомощности бросала тень на его черты. — Я не могу пойти против него, еще нет.

Я выпустила дыхание, которое задерживала. Мой голос был полон слез, но в то же время тверд. Пожав плечами, я сказала:

— Тогда... Думаю, пора прощаться.

ГЛАВА 14: Атомные веса

Я не могла перестать плакать. Просто физически не могла.

Мне было больно. Мне было настолько больно. Каждый раз, как я закрывала глаза, видела его лицо, и мне становилось еще больнее. Я стала задыхаться, словно стала тонуть от этого.

Я была не таким человеком, по крайней мере, не была такой до этого момента. Я была спокойной и отстраненной, я презирала драму. Я никогда не понимала девушек, которые плакали из-за парней. Но я делала это сейчас. И я успела чертовски прочувствовать это. У меня не было никакого контроля над моими мучениями, у меня не было выбора, кроме как чувствовать это, все это, и это был отстой.

Так что, я похоронила себя под одеялом и плакала, будто это была моя работа, а я надеялась на повышение по службе. Я плакала, пока моя подушка не стала мокрой, и единственное, чего я добилась, было то, что пульсация в моей голове стала такой же сильной, как и боль в моем сердце.

Вот в каком состоянии нашла меня Сэм после расставания с Мартином.

Она остановилась в двери в нашу комнату, и свет из коридора осветил мою кровать, а я встретилась с ней взглядом, пока она осматривала мое припухшее, заплаканное лицо. Уголки ее рта опустились, когда она сжала губы.

— Кто-то умер? — спросила она.

Я покачала головой и прижала лицо к влажной подушке, мои слова прозвучали приглушенно, когда я драматично ответила:

— Нет. Но я хотела бы.

— Ты хотела бы умереть?

— Да, я хочу умереть.

— Почему?

— Мы расстались.

Иииииии еще больше слез. Я икнула, всхлипывая.

— Ну... Черт. — Я слышала ее вздох, потом она нежно сказала, поглаживая меня по спине: — Я скоро вернусь с мороженым и фруктами.

Дверь щелкнула, закрываясь за ней. Так что я плакала, завернувшись в хаос чувств и мыслей, захлестнувших меня, после того как сама ушла от Мартина.

Может, я была эгоисткой.

Может, месть Мартина была важнее, чем репутация моей матери и обеспечение интернет-сервисом миллионов людей.

Может, мы могли бы видеться тайно, и никто бы не узнал.

Может, мы просто расстались бы на четыре месяца, чтобы он смог привести свой план мести в действие.

Может, я просто превращалась в жалкое существо, которое хваталось за любую соломинку, потому что я скучала по нему каждой клеточкой своего тела, и мысль, что я никогда больше не увидела бы его и не заговорила бы с ним снова, заставляла меня желать поджечь себя.

Конечно же, я бы не подожгла себя, но сделала бы что-нибудь радикальное, потому что мне было так чертовски больно и очень, очень плохо.

А прошло всего пять часов.

Сэм вернулась, когда я была в середине воспроизведения разговора с Мартином в моей голове и потому сомневалась в правильности моего решения в миллионный раз.

Она включила свет, заставляя меня стонать, морщиться и более страстно желать смерти.

— Кэти, возьми розовые таблетки на тумбочке и выпей воды. У тебя, наверное, обезвоживание.

— Что за розовые таблетки?

— Ибупрофен.

Я изо всех сил пыталась сесть, потянувшись за таблетками, и начала плакать.

— Ладно, — сказала я сквозь слезы, — я возьму таблетки, но ничто и никогда не заставит меня снова чувствовать себя хорошо.

Сэм уныло вздохнула, и я услышала звон посуды и шелест полиэтиленового пакета, уверена, что это были звуки приготовления мороженого. После того как я выпила воды, Сэм подсунула мне новую коробку салфеток и дала мне в руки тарелку.

— Ешь свое мороженое и рассказывай мне, что случилось.

Я пожала плечами, покосившись на мятное с шоколадной крошкой и помадкой мороженое в моей тарелке.

— Я не знаю, что сказать.

— Мне нужно нанять киллера?

Я немного попробовала мороженое. На вкус оно было очень хорошее. Я была оцепенело поражена тем, что что-то могло быть таким вкусным.

— Нет. Я порвала с ним.

— Ты рассталась с ним?

Я кивнула, подвинув мороженое в сторону, чтобы добраться до помадки.

— Это как-то связано с твоей мамой?

Я снова кивнула, горло сжалось. Внезапно мне перехотелось помадку, потому что помадка была не Мартином и никогда не стала бы Мартином.

Дурацкая помадка.

Держа свою тарелку в руках, Сэм села рядом со мной на кровать и обняла меня за плечи.

— Кэйтлин, расскажи мне все. Поговори со мной. Позволь помочь тебе.

— Ничто уже не поможет. — Я знала, что это прозвучало угрюмо, но мне было все равно. Быть драматичной—единственное, что казалось правильным.

— Тогда расскажи мне, потому что я любопытная. Расскажи, что произошло.

Так я и сделала. Я рассказала ей все про то, что Мартин был отвержен родителями, как он рос, и о его унижениях — хотя я не вдавалась в подробности — и о безвыходной ситуации с матерью, также смутно описала планы мести Мартина.

Это заняло у меня час, потому что я прерывалась, время от времени всхлипывая, словно ребенок. Говорить об этом было словно переживать это снова и снова, и я испытывала свежую боль с каждым словом. Однако, когда я закончила, когда мой рассказ о несчастьях был закончен, я почувствовала себя как-то иначе.

Я не чувствовала себя лучше. Просто не такой...отчаявшейся.

Отчаянная, опустошенная, удрученная, подавленная, безнадежная, безутешная, несчастная...

— Извини, если из-за этого между тобой и Эриком будет все странно, — сказала я в тарелку с мороженым, потому что мне тяжело было поднять глаза.

— Что ты имеешь в виду?

— Я просто надеюсь, это не поставит тебя и Эрика в неловкую ситуацию. Ты не должна позволять тому, что мы расстались с Мартином, отразиться на ваших отношениях.

Она молчала с минуту, и я ощущала ее взгляд на себе.

— Кэйтлин...Эрик и я не встречаемся.

Хоть это и было больно, я подняла глаза на нее, зная, что выражение моего лица выдавало замешательство.

— Нет?

— Нет, дорогая. Мы не встречались.

— Тогда... Что случилось на прошлой неделе? — Я говорила в нос и немного пискляво.

Она пожала плечами.

— Ничего значительного. Я имею в виду... Мы хорошо провели время вместе, но мы не встречаемся.

— Ты спала с ним? — Я не знала, что хотела спросить, пока не задала этот вопрос, и вздрогнула, потому что это было грубо, категорично и требовательно.