СКРЫТОЕ ОТ ВЗОРОВ БУДУЩЕЕ 1 страница

 

Людям всегда хотелось заглянуть в будущее. Древнегреческие военачальники обращались к Дельфийскому оракулу в надежде выяснить, что их ждет в походах. Предсказатели судеб процветают и сегодня. На Уолл-стрит работает армия специалистов, которые пытаются на основе тщательного изучения рыночных трендов предсказать будущее движение цен на акции.

В какой мере мы способны предвосхитить будущее? Люди обладают врожденной способностью взвешивать шансы — дар. который помогает нам определять линию поведения во всем, начиная с обыденных дел и заканчивая вопросами жизни и смерти. Суждения людей не всегда верны, но, как показывает история, они с успехом позволяли человечеству выживать. Современные вершители судеб экономики пользуются формализованными, математическими методами при принятии решений, но люди умели просчитывать варианты задолго до появления математического аппарата.

К счастью для экономистов и политиков, в процессах, происходящих в демократическом обществе и рыночной экономике, есть определенная историческая преемственность. Благодаря этому мы можем, обратившись в прошлое, выявить некие существенные и стабильные тенденции, которые, хотя и не обладают непреложностью законов физики, все же позволяют обрисовать будущее с большей достоверностью, чем подбрасывание монеты. Мы действительно способны сделать немалообоснованных выводов

о том. как будет развиваться американская и мировая экономика в грядущие десятилетия, особенно если принять за основу позицию Уинстона Черчилля: «Чем больше вы углубляетесь в прошлое, тем лучше вам видно будущее».

Большинство правовых и экономических институтов изменяются достаточно медленно, чтобы предвидеть развитие событий с приемлемой вероятностью. Тем не менее существует целый пласт научной литературы, ставящей под сомнение возможность успешных финансовых прогнозов. Сторонники теории эффективных рынков утверждают, что вся общедоступная информация, способная повлиять на движение цен, эффективно учитывается рынком в текущей цене акций. Следовательно, если инвестор не обладает специальными или инсайдерскими сведениями, которых нету других участников рынка, то он не способен предугадать изменение цен.

В качестве подтверждения ссылаются на хорошо известный факт, что управляемые взаимные фонды никогда не опережали индекс S&P 500 на постоянной основе. То обстоятельство, что некоторые инвесторы стабильно, год за годом, превосходят рынок, вполне объяснимо. Даже если результаты вложений случайны, всегда найдется небольшое количество чрезвычайно успешных инвесторов, которые подобны удачливым игрокам, выбрасывающим «орла» десять раз из десяти. Вероятность десяти «орлов» подряд составляет 0.1%, следовательно, среди миллионов игроков, т.е. инвесторов, обязательно найдутся несколько тысяч везунчиков, срывающих куш в случайной биржевой игре.

Однако теория эффективных рынков не может объяснить природу фондовых кризисов. К примеру, чем был вызван беспрецедентный биржевой крах 19 октября 1987 года, когда промышленный индекс Dow Jones потерял более 20% своей стоимости? Как только что назначенный председатель ФРС в тот период я очень пристально следил за динамикой рынков. Какая новая информация появилась между закрытием рынка в конце предыдущей торговой сессии и его закрытием 19 октября? Лично мне о ней ничего не известно. Когда в черный понедельник цены устремились вниз, возобладал беспричинный страх, и инвесторы стали закрывать позиции, не глядя на разумность такого шага с финансовой точки зрения. Никакая финансовая информация на цены не влияла. Просто боязнь убытков стала невыносимой[125]. И когда экономика и корпоративные прибыли вновь начали расти, индексу Dow Jones понадобилось почти два года для восстановления.

Когда рынки ведут себя рационально (т.е. почти всегда), они находятся в процессе «случайного блуждания»: текущая динамика цен определяет будущую не более достоверно, чем подбрасывание монеты. Но иногда случайное блуждание прерывается паникой. Охваченные страхом люди в массовом порядке отказываются от своих обязательств, и акции рушатся. Когда же инвесторы пребывают в эйфории, цены взлетают до заоблачных высот.

Итак, основной вопрос, сформулированный мною еще в 1996 году, остается прежним: как определить, в какой момент иррациональный оптимизм завышает стоимость активов настолько, что резко возрастает риск внезапных и продолжительных падений? Нередко говорят, что самые успешные инвесторы — те. которые чувствуют колебания настроений на рынке, а не те, которые прогнозируют динамику доходности акций ExxonMobil. Вокруг этого тезиса возникла школа психологии фондового рынка, сторонники которой называют себя инакомыслящими инвесторами.

Они исходят из того, что иррациональный оптимизм неизбежно приведет к падению цен, которые растут совершенно необоснованно. Когда эта необоснованность станет очевидной,, рынок охватит паника и цены рухнут. Инакомыслящие инвесторы гордятся тем. что действуют вопреки психологии толпы. Поскольку движение цен циклично, некоторые и в самом деле добиваются успеха, используя такой подход. Намного реже рекламируют себя те, кто попробовал его и потерял последнюю рубашку. Вообще о неудачливых игроках нечасто говорят.

Возможно, в один прекрасный день инвесторы научатся определять, когда рынок перестает вести себя рационально. Но я в этом сомневаюсь. Врожденная людская склонность переходить от эйфории к панике и наоборот кажется вечной: опыт многих поколений не смог ее искоренить. Хотелось бы верить, что опыт нас чему-то учит, и в некотором смысле это действительно так. Когда меня, например, спрашивают, какие дисбалансы и проблемы мы предвидим, я неизменно отвечаю, что, если участники рынка предчувствуют финансовый кризис, он вряд ли случится. Если фондовый пузырь воспринимается игроками как предвестник обвала, спекулянты и инвесторы будут пытаться продать бумаги заранее. За счет этого нарождающийся пузырь сдувается, и кризиса удается избежать. А вот внезапные всплески эйфории или паники предугадать невозможно. Катастрофический обвал цен в черный понедельник стал громом среди ясного неба.

Успешное инвестирование — дело нелегкое. Некоторые из самых удачливых инвесторов в истории (например, мой друг Уоррен Баффетт) первыми осознали одну очень важную «аномалию», которая впоследствии нашла свое подтверждение: доходность акций, даже с учетом риска, превышает доходность менее рискованных облигаций и других долговых инструментов при условии, что инвестор готов не только покупать, но и держать акции как можно дольше. «Из всех рекомендаций я предпочел бы "держать до бесконечности"», — сказал Баффетт в одном из интервью. Рынок платит премии тем, кто способен не поддаваться панике, когда чистая стоимость принадлежащих им бумаг падает ниже «точки пассивности», как называют ее на Уолл-стрит.

Уроки инвестирования на фондовом рынке применимы к прогнозированию в масштабах экономики в целом. Поскольку рынки склонны к самобалансированию, рыночная экономика оказывается более стабильной и прогнозируемой в долгосрочной перспективе, чем в краткосрочной, при условии, что общество и его фундаментальные институты сохраняют устойчивость. Долгосрочное экономическое прогнозирование основывается на двух исторически стабильных наборах данных. Первый из них касается населения, характеристики которого прогнозируются с наибольшим успехом. Второй связан с ростом производительности, который является следствием постоянного накопления знаний и источником устойчивого развития. Поскольку знание никогда не исчезает, производительность всегда будет повышаться[126].

Что же в таком случае мы можем обоснованно сказать о состоянии американской экономики году, скажем, в 2030? Немногое, если не конкретизировать исходные предпосылки. Прежде всего нужно дать ответы на следующие вопросы. Будет ли верховенство закона столь же незыблемым в 2030 году? Будем ли мы по-прежнему ориентироваться на глобализированные свободные рынки, сдерживая протекционизм? <Под протекционизмом я подразумеваю не только барьеры для международной торговли и финансов, но и административное ограничение конкуренции на внутренних рынках.) Будут ли устранены недостатки в системе начального и среднего школьного образования? Будет ли глобальное потепление происходить достаточно медленно, чтобы не повлиять на экономику США к 2030 году? И наконец, удастся ли нам предотвратить действия террористов в Соединенных Штатах? Я не говорю уже о таких сценариях, как масштабная война или пандемия, которые могут свести на нет любые прогнозы. В общем, список предпосылок достаточно широк, но без них любые попытки заглянуть в отдаленное будущее бессмысленны.

Как показывает мой опыт, самое главное — это верховенство закона. Не думаю, что большинство американцев осознает, насколько важна Конституция США для процветания нации. Вот уже более двух веков она надежно защищает права личности, и особенно право собственности всех участников экономической деятельности в нашей стране, как коренных американцев, так и иммигрантов. Именно это в огромной степени способствовало развитию нашей предприимчивости и экономическому процветанию. Мы не опасаемся произвола спецслужб, которые могут любого вызвать на допрос по поводу неизвестно каких «преступлений», но это не значит, что так было и будет всегда по определению. То же самое можно сказать об отсутствии страха перед произвольной конфискацией бизнеса, которому посвящена вся жизнь. Принцип свободы личности глубоко укоренился в культуре американского общества: мы твердо верим в незыблемость равенства всех людей перед законом. Реальность не всегда соответствовала этому идеалу. В частности, дискриминация афроамериканцев вынуждает нас периодически вспоминать об изначальных конституционных дебатах по поводу рабства и о том. как эта проблема была с помощью силы решена в Гражданскую войну. Мы прошли долгий путь, но предстоит пройти еще немало.

Надежная защита права собственности в Америке давно привлекает в нашу страну иностранные инвестиции. Одни инвесторы приходят к нам. чтобы принять участие в активной и свободной экономической деятельности, другие просто воспринимают США как безопасное пристанище для своих сбережений, недоступное в их собственных странах. Как будет показано далее, основной проблемой американской правовой системы станет сохранение права собственности в условиях экономики, опирающейся в первую очередь на интеллектуальную собственность. И конечно, самое пагубное влияние на наш уровень жизни может оказать возрождение протекционизма и других политических мер. нацеленных на обеспечение стабильности путем противодействия изменениям, необходимым для роста. Возврат к регулированию экономики стал бы очевидным шагом назад.

В отношении совершенствования нашей школьной системы довольно сложно сказать, насколько оно может повлиять на уровень экономической активности в будущем. Но если мы не займемся этой проблемой и не обуздаем рост неравенства доходов, наблюдающийся в последние 25 лет, то культурные связи, которые скрепляют наше общество, могут нарушиться. Вероятные последствия — рост недовольства, разложение власти и даже серьезные проявления насилия — создают угрозу основам цивилизованности, от которой зависит развитие экономики.

Еще сложнее предсказать сроки глобального потепления. Сегодняшние научные исследования сосредоточены на эффектах, которые могут возникнуть во второй половине текущего столетия. С точки зрения климатической динамики это доля секунды, но для экономических прогнозов это слишком отдаленное будущее. Предугадать развитие событий на ближайшие годы очень трудно. Тем не менее я полагаю, что рынки отреагируют еще до того, как ситуация прояснится, — так, страховые компании уже сейчас пересматривают систему страхования от ураганов и наводнений. Перспективы изменения климата влияют и на энергетические рынки.

Наконец, не исключен риск новых террористических актов. Когда люди охвачены страхом, они перестают участвовать в повседневной рыночной деятельности, которая является неотъемлемой частью экономики, основанной на разделении труда и специализации. Теракт 11 сентября стал критическим моментом, продемонстрировавшим жизненную силу и могущество нашей гибкой и свободной экономики, которая перенесла удар с минимальными долгосрочными последствиями. Возможно, мы могли бы относительно безболезненно выдержать акции террористов наподобие тех. что происходят сейчас на Ближнем Востоке и в Европе. Но крупномасштабные теракты[127]или военные действия, безусловно, будут иметь дестабилизирующий эффект.

Меня обнадеживает способность рыночной экономики преодолевать насилие и угрозу насилия. Как показывают данные Всемирного банка, Израиль сумел добиться среднедушевого национального дохода, составляющего почти половину от уровня США и примерно равного показателям Греции и Португалии[128]. ВВП Ливана в 2006 году, несмотря на конфронтацию между движением «Хезболла» и израильскими военными, сократился всего на А%. Даже в Ираке сохраняется подобие функционирующей экономики, несмотря на потрясения последних лет.

Длинный перечень оговорок вовсе не связывает нам руки при составлении прогнозов. В конце концов, подобный перечень всегда существовал в той или иной форме, и все же на моей памяти долгосрочное прогнозирование развития американской экономики неоднократно давало впечатляющие результаты.

Итак, при наличии гибких глобальных рынков в условиях верховенства закона, какие предположения можно сделать относительно нашего будущего? Каким будет вероятный уровень общеэкономической активности в выбранном нами 2030 году? Мы можем спрогнозировать реальный ВВП на основе ожидаемого количества рабочих часов и производительности, равной примерно часовому реальному ВВП. С определенной уверенностью можно считать известной численность населения в возрасте старше 1 6 лет в 2030 году. В большинстве своем эти люди уже родились. Доля трудоспособного населения (особенно моложе 65 лет) высока и относительно стабильна. Количество людей старше 65 лет к 2030 году должно увеличиться почти вдвое, и нынешний уровень трудоспособности данной категории граждан (15%) также повысится. В связи с этим к 2030 году число пожилых работников станет больше обычного. Ожидаемые масштабы иммиграции, рассчитанные с учетом политических и культурных особенностей, не слишком влияют на общий прогноз численности трудоспособного населения. Следующий шаг — определение доли реально занятого трудоспособного населения в 2030 году (или в каком-либо близком году, если 2030-й станет годом рецессии). Исходя из наших предпосылок и исторической динамики, уровень занятости гражданского трудоспособного населения вряд ли окажется за пределами довольно узкого диапазона в 90-96%, что соответствует уровню безработицы от 4 до 10%. Средний показатель для США за 50 лет превышает 94%. а в периоды отсутствия рецессии (наше предположение на 2030 год) приближается к 95%. Таким образом, исходя из уровня занятости трудоспособного населения, ожидаемой численности населения, уровня безработицы (порядка 5%) и стабильного количества рабочих часов в неделю. можно считать, что в период до 2030 года общее количество отработанных часов на территории США будет расти на 0,5% в год[129].

Более чем столетие производительность повышалась на редкость ста' больными темпами, демонстрируя весьма обнадеживающую тенденцию. Значительный рост производительности в США в этот период был во многом обусловлен оттоком рабочей силы из сельского хозяйства в города, в сферы промышленного производства и услуг[130]. Но этот ресурс повышения производительности уже практически исчерпан. В настоящее время менее 2% американской рабочей силы остается в сельском хозяйстве, и этот показатель вряд ли существенно изменится. Таким образом, дальнейший рост национальной производительности будет фактически отражать повышение производительности в несельскохозяйственных секторах* Часовая производительность является наилучшим показателем этого роста.

Повышение эффективности труда обусловлено появлением новых идей, с помощью которых люди организуют свое физическое бытие. Благодаря улучшившемуся питанию и здравоохранению люди XXI века стали более крепкими и сильными по сравнению с предыдущими поколениями. Но это почти не повлияло на нашу способность производить материальные блага. На протяжении поколений именно новые идеи, воплощенные в средствах производства, способствовали лучшему использованию и приумножению человеческих усилий. С момента изобретения ткацкого станка 200 лет назад до появления сегодняшнего Интернета часовая производительность повысилась в 50 раз.

Статистики обычно объясняют рост часовой производительности тремя основными экономическими причинами: увеличением объемов основных средств производства (так называемое углубление капитала): повышением качества трудовых ресурсов благодаря образованию и дополнительным фактором, связанным с реструктуризацией производства и появлением новых методов его организации. Во всех случаях рост производительности обусловлен новыми идеями, воплощенными в стоимость товаров и услуг. Качество сырья, используемого в производственном процессе, играет в данном случае второстепенную роль.

Если обобщить исходные данные о часовой производительности, мы увидим поразительно стабильную динамику роста начиная с 1870 года. С того момента часовая производительность в несельскохозяйственных отраслях повышалась в среднем на 2,2% в год. Даже без учета циклов деловой активности, войн и других кризисов данный показатель за любые 15 лет всегда составлял от 1 до 3%[131]. Я полагаю, что даже эта незначительная волатильность во многом объясняется статистическим шумом, т.е. случайными отклонениями, связанными с нестабильностью качества данных, особенно до Второй мировой войны.

Однако после всплеска в 1 995-2002 годах темпы роста производительности в несельскохозяйственных отраслях США сократились. Так, рост часовой производительности достиг максимума в 2002-2003 годах, превысив 4% по итогам четырех кварталов, а к первому кварталу 2007 года он снизился до 1%. Реальные возможности дальнейшего роста временно уменьшились, как уже нередко бывало раньше. Очевидно, инновационный рост происходит волнообразно. Появление новых продуктов и новых компаний явилось основным фактором, обусловившим резкое увеличение выпуска новых акций в 1997-2000 годах. После этого темпы внедрения новых технологий снизились и объемы выпуска акций сократились. Замедление инновационных процессов особенно заметно отразилось на характере использования компаниями внутренних денежных потоков, полученных в результате предыдущего роста прибыли на основе применения новых технологий. Инвестиции в основные средства уступили место выкупу собственных акций и распределению денежных средств между акционерами в процессе слияний и поглощений. Объемы возврата средств акционерам нефинансовых компаний увеличились со $ 180 млрд в 2003 году до более $700 млрд в 2006 году. Инвестиции в основные средства возросли далеко не так заметно: с $748 млрд в 2003 году до $967 млрд в 2006-м. Компания возвращает капитал акционерам в тех случаях, когда не может обеспечить более высокую доходность с учетом риска, чем доходность существующих активов. Крупные выплаты денежных средств акционерам обычно свидетельствуют о снижении перспективной доходности инвестиций в основные средства, что. вероятнее всего, связано с уменьшением возможностей выгодного применения новых технологий[132].

Похожие сигналы генерирует и динамика цен на высокотехнологичное оборудование, которое в первую очередь обусловило рост производительности в несельскохозяйственных отраслях в 1 998-2002 годах. В ФРС эта ценовая динамика отслеживается как один из показателей темпов роста производительности в секторе высокотехнологичного оборудования, который обеспечил весомый прирост совокупной производительности в последнее десятилетие. Как правило, продолжительное снижение цен становится возможным только при одновременном сокращении трудозатрат в расчете на единицу продукции, маловероятном при отсутствии быстрого роста производительности. Таким образом, темпы снижения цен должны наглядно отражать темпы повышения производительности. К примеру, цены на аппаратные и программные средства в 2002 году упали более чем на 4%. а затем вплоть до первого квартала 2007 года они снижались меньше чем на 1% в год. При этом аппаратные и программные средства дешевели ежеквартально начиная с 1991 года. Но быстрее всего цены снижались в периоды бурного развития новых технологий, в частности в 1998 году, когда персональные компьютеры дешевели настолько быстро, что, выждав немного, можно было приобрести за ту же цену более совершенный компьютер. Не так давно темпы снижения цен на высокотехнологичное оборудование замедлились, что также свидетельствует об уменьшении числа новых технологий, способных ускорить рост производительности в целом.

В июне 2007 года, когда эта книга готовилась к печати, рост производительности не демонстрировал признаков очередного всплеска и темпы снижения цен на высокотехнологичное оборудование оставались прежними. Но. как показывает история, эта динамика обязательно изменится. Так было всегда.

До тех пор, пока США будут оставаться на передовых рубежах развития технологий, годовой рост производительности в долгосрочной перспективе сохранится на уровне от 0 до 3%. Об этом говорит наш исторический опыт. Как отмечено выше, с 1870 года повышение часовой производительности в несельскохозяйственных отраслях в среднем немного превышало 2% в год. Соответственно, часовой реальный ВВП увеличивался несколько медленнее[133]. За эти без малого 1 50 лет наблюдались войны, кризисы, периоды протекционизма, инфляции и безработицы. Я полагаю, можно без особой натяжки предположить, что те же самые основополагающие факторы, которые двигали американскую экономику в последние два столетия, будут действовать и далее, в том числе до 2030 года. На мой взгляд, 2% в год — та самая средняя скорость освоения человечеством новых технологий. Именно ее можно принять за основу, прогнозируя развитие на ближайшую четверть века.

Но почему не больше 2%? Скажем, почему не 4%? Ведь в большинстве развивающихся стран годовой рост часовой производительности в среднем значительно превышает 2%. Но не следует забывать, что эти страны имели возможность заимствовать существующие технологии у развитых государств, не занимаясь самостоятельной длительной разработкой передовых технологических образцов.

В 2005 году уровень производительности в США был в 2,8 раза выше, чем в 1 955 году. Это произошло потому, что в 2005 году мы знали об окружающем мире намного больше, чем полвека назад. Каждый год миллионы нововведений последовательно повышали общую производительность. Этот процесс стал особенно заметным после Второй мировой войны, когда были открыты исключительные полупроводниковые свойства кремния. Гордон Мур, основатель компании Intel, в 1965 году предположил, что сложность интегральных схем относительно их стоимости будет удваиваться ежегодно[134]. Это предположение оказалось пророческим. Благодаря постоянному уменьшению размеров электронных устройств огромные, неуклюжие рации времен Второй мировой войны превратились в сегодняшние миниатюрные сотовые телефоны, а телевизионные трубки и компьютерные дисплеи стали плоскими. Вся продукция машиностроения, от ткацких станков и автомобилей до маршрутизаторов и серверов Интернета, строится на основе микропроцессоров все меньшего размера Мы научились фокусировать свет в узкие пучки с помощью лазеров, которые в сочетании с цифровыми технологиями позволили кардинально улучшить передачу голосовых и прочих данных и помогли создать новое информационное пространство. Благодаря этому стал возможным метод «точно вовремя», сократились производственные отходы и снизилась необходимость в создании резервов на случай критических ситуаций с производством и поставками.

Но почему же производительность не повышалась еще быстрее? Нельзя ли было, скажем, уже к 1980 году расширить наши знания до уровня 2005 года и обеспечить удвоение темпов роста производительности (и уровня жизни) в период с 1955 по 1980 год? Ответ очевиден: человеческий интеллект имеет свои пределы. История свидетельствует, что в долгосрочной перспективе рост производительности в экономике с передовыми технологиями не может превышать 3% в год. Для практического применения новых идей требуется время, а влиять на уровень производительности эти идеи начинают через десятилетия. Пол Дэвид, профессор истории экономики Стэнфордского университета, в 1989 году написал статью, в которой попытался разрешить известный парадокс нобелевского лауреата профессора Массачусетского технологического института Роберта Солоу: почему «мы видим компьютеры повсюду, но только не в официальных цифрах роста производительности»?

Именно статья Дэвида пробудила во мне интерес к анализу долгосрочных тенденций производительности. В ней говорилось, что нередко проходили десятилетия, прежде чем новое изобретение становилось достаточно распространенным и начинало влиять на производительность. Автор приводил пример постеленного вытеснения в США парового двигателя электрическим.

После того как в 1882 году Томас Эдисон осветил южный Манхэттен электрическими фонарями, потребовалось примерно 40 лет. чтобы электрифицировать всего лишь половину американских заводов. Электроэнергия продемонстрировала свое безусловное превосходство над паром только после Первой мировой войны, когда ушло в прошлое целое поколение многоэтажных заводов. Дэвид наглядно объясняет причину такой задержки. Самые лучшие заводы тех дней были не приспособлены к новым технологиям. Они оснащались так называемыми групповыми приводами — сложными комбинациями валов и шкивов, которые передавали энергию от центрального источника (парового двигателя или водяной турбины) к станкам. Чтобы избежать потерь энергии и поломок, длину приводных валов приходилось ограничивать. Лучше всего это удавалось, когда заводские корпуса росли в высоту: один или несколько валов на этаже могли приводить в действие целую группу станков[135].

Простая замена существовавших агрегатов для вращения приводных валов электродвигателями не давала существенного повышения производительности. Владельцы предприятий понимали, что для реализации колоссального потенциала электричества потребуются более радикальные изменения: в условиях передачи энергии по проводам центральные источники энергии, групповые приводы и сами здания, в которых они размещались, становились устаревшими. Электричество позволило оборудовать каждый станок собственным небольшим мощным двигателем, в результате чего стали появляться просторные одноэтажные заводские корпуса. В них было удобно компоновать станки для достижения максимальной производительности. обеспечивая беспрепятственную подачу материалов. Но перемещение заводов из тесных городов в сельскую местность шло медленно и требовало больших капиталовложений. Вот почему, по мнению Дэвида, на электрификацию американской промышленности потребовались десятки лет. Но в конечном итоге одноэтажные заводы, использующие электроэнергию. сформировали промышленный пояс Среднего Запада, и рост часовой производительности начал ускоряться.

Низкая инфляция и низкие процентные ставки начала 1960-х годов, насколько я могу судить, явились следствием коммерческого применения военных технологий Второй мировой войны, а также внедрения многочисленных нереализованных изобретений 1930-х годов[136]. Десятки лет спустя «отсроченный» всплеск производительности повторился: сейчас мы видим компьютеры (и Интернет) повсюду, включая официальные показатели роста производительности[137].

Вот мы и добрались до конечного результата. Как сказано выше, с учетом демографических предпосылок в 2005-2030 годах годовой рост количества отработанных часов должен составить 0,5%. Средний рост часового ВВП будет немногим меньше 2% в год. Это соответствует росту реального ВВП в среднем чуть меньше 2,5% в год в период до 2030 года. В последние 25 лет. когда темпы прироста трудовых ресурсов были значительно выше, рост реального ВВП в среднем составлял 3,1% в год.

Обоснованный прогноз реального ВВП к 2030 году —это только начало. Сам по себе этот показатель мало что говорит о глубинных факторах, которые будут определять экономическую активность в США в ближайшую четверть века, или о качестве нашей жизни. Ведь описанные тенденции будут сочетаться с неизбежным завершением основных этапов глобализации.

Рано или поздно закончится масштабная экономическая миграция — эпохальный процесс перемещения доброй половины трудовых ресурсов мира, насчитывающих три миллиарда человек, из стран, где господствовало централизованное планирование, в страны со свободной рыночной конкуренцией.

Непрекращающееся ускорение притока рабочей силы на конкурентные рынки в последнее десятилетие было мощным дефляционным фактором. Это ускорение подавляло рост заработной платы и сдерживало инфляцию практически во всем мире. За исключением Венесуэлы. Аргентины, Ирана и Зимбабве, в 2006 году инфляция во всех развитых и крупнейших развивающихся странах находилась в пределах от 0 до 7%[138]. Долгосрочные процентные ставки также колебались в довольно узком диапазоне. Такое слабое давление на цены и процентные ставки в глобальном масштабе — крайне редкое явление на моей памяти.

В странах Восточной Европы, где некогда господствовало централизованное планирование, переходный период уже почти завершился. Этого нельзя сказать о Китае, который играет основную роль в процессе мировой экономической миграции. В этой стране перемещение трудовых ресурсов из сельскохозяйственных провинций на конкурентоспособные заводы в дельте реки Сицзян происходит постепенно, под контролем государства. Примерно половина почти 800-миллионного трудоспособного населения Китая сейчас проживает в городах, где сильно действие конкурентных сил[139].

Темпы миграции рабочих на конкурентные рынки труда в конечном итоге замедлятся, что повлечет за собой усиление инфляционного давления. Ускорится рост зарплат и повысится инфляция в Китае. Первым признаком этого станет, по-видимому, рост экспортных цен, который сразу отразится на стоимости китайских товаров, импортируемых в США[140]. Дешевый импорт из Китая оказывал давление на цены аналогичных товаров, производимых в США, и сдерживал рост зарплат рабочих, которые их производят {а также их конкурентов)[141]. Повышение инфляционного давления должно привести к возобновлению инфляции и росту зарплат в США. Следует заметить, что цены на импорт китайских товаров заметно выросли весной 2007 года — впервые за несколько лет.