Послесловие. Мои рассуждения касаются в самом общем виде роли нежности в детской эротике и страсти в эротике взрослыхМои рассуждения касаются в самом общем виде роли нежности в детской эротике и страсти в эротике взрослых, оставляя открытой проблему различий между ними. Психоанализ соответствует картезианской идее о том, что страсти порождаются страданием, но пытается найти ответ на вопрос, как в игровое удовлетворение нежности внедряется элемент страдания и одновременно садомазохизма. Из изложенного очевидно, что к этому причастно чувство вины и что в эротике взрослого присутствуют любовь и ненависть к объекту, в то время как в детской нежности раздвоенность отсутствует. Ненависть переносится на ребенка, страх преобразует невинное существо в осознающий свою вину автомат для любовных действий. У взрослого они завершаются моментом оргазма, что исключено в детской эротике. В главе, посвященной теории гениталий, я рассматриваю различия между детским эротическим удовлетворением и проникнутой ненавистью любовью при совокуплении.
29. Опыт на основе теории гениталий Осенью 1914 г. автора этой работы отлучили от врачебно-аналитической деятельности и в порядке военной службы направили в гарнизонный городок в качестве главного врача гусарского эскадрона. Разумеется, это не могло ограничить мою привычную тягу к науке, и я посвятил свободные от службы часы переводу «Трех очерков по теории сексуальности» Зигмунда Фрейда. Работа побудила меня к творческим раздумьям по затронутой тематике, что я конспективно записал. Мои идеи сгруппировались вокруг более глубокого анализа функции совокупления, которая рассматривалась в «Очерках» как конечная фаза сексуального процесса, однако не была достаточно проанализирована в разных стадиях развития. Постепен но эти идеи образовали онто- и филогенетический каркас теории, которую мне удалось изложить в 1915 г. профессору Фрейду во время его посещения места моей службы (г. Папа). В 1919 г. я повторил свой доклад в присутствии Фрейда и небольшого круга его друзей. Оба раза была высказана мысль о целесообразности его опубликования. Но я не торопился с публикацией не только по причине оригинальности представленного материала, но и по причине объективного характера. Дело в том, что уже более 20 лет я серьезно не занимался изучением естественнонаучных дисциплин — ранее моих любимых предметов. А ведь в моей теории важнейшее место занимала дискуссия в сфере естественных наук. Моя библиотека включала прекрасные книги и труды Гессе и Дофлейна, Ламарка, Дарвина, Хеккеля, Бельше, Моргана, Годлевского и других авторов, но в ней не было литературы о современной биологии. В своих генитально-теоретических рассуждениях я зачастую переносил психоаналитические знания процессов на повадки животных, на элементы их органов и тканей. Такое перенесение, позволяло развивать отдельные положения, но я грешил «психоморфизмом», что методологически было вряд ли научно допустимо. Правда, научные наблюдения за повадками животных и факты их эмбриологии и пр. помогали в ходе выяснения их психического состояния, например, при совокуплении, во время сна и т.д. Но я все еще цеплялся за школьные принципы научной работы, требовавшие строгого разделения естественнонаучных и духовнонаучных позиций. И поскольку этого разделения не соблюдал, то и удерживался от публикации теории гениталий. Углубление в «Три очерка» особенно впечатляло опытом Фрейда, согласно которому при лечении психоневрозов полученный материал позволял реконструировать биологический процесс сексуального развития. Работая над статьей о научном значении «Трех очерков», я торжественно отмечал важный прогресс в научной методологии как восстановление отнюдь не антропоморфного анимизма. Понемногу во мне созрело и укрепилось убеждение неизбежного и исключительно плодотворного взаимопроникновения психологии и естественных наук. При рассмотрении отдельных явлений можно ограничиться их предметным разделением, однако описание и анализ процессов обязательно требует аналогий с различными областями знаний. Равным образом физик, сравнивая явления «силового притяжения», «отталкивания», «сопротивления», «инертности» и пр., говорит о явлениях, известных нам со стороны психологии. Даже Фрейд должен был редуцировать функцию психики до чисто физических процессов топики, динамики, экономии, так как иначе не мог подойти к их объяснению. Наконец я признал, что нам не следует стыдиться поисков аналогии в разных областях науки: напротив, это неизбежный и в высшей степени полезный метод. В своих последующих работах я настоятельно рекомендовал такой метод работы (дав ему термин «ультраквиестический»), считая, что он позволит науке найти ответ на ранее неразрешимые вопросы. Более того, аналогии следует искать в наиболее отдаленных областях. Если же они касаются родственных областей, то мы столкнемся с бездоказательной автологией. Научные обобщения, претендующие на синтезирующую значимость, не должны повторять в результирующих выводах свою исходную посылку. Таково основное правило любой дефиниции. Для примера: обычно новые материалы сравниваются с веществами иного вида. Так, непроизвольно мы приходим к сравнению материального с нематериальным, и наоборот. Наиболее краткая формулировка этого принципа следующая: все физическое и физиологическое требует в конечном итоге «мета»-физического (психологического) объяснения; а каждая психология — «мета»-психологического (физического) объяснения. Руководствуясь этим принципом, я решился на опубликование достигнутых результатов, неожиданно нашедших подтверждение в недавних исследованиях Ранка, имевших иную направленность.
Клобенштейн-на-Риттене,
|
