Действие

В настоящее время понятие «действия» и так называемые «теории действия» пользуются большой популярностью. Раньше ситуация была иной, хотя Макс Ве-бер уже в 1921 г. противопоставил понятие действия бихевиористскому способу рассмотрения поведения, сужавшему его до реагирования и осуществления заучен­ных привычек, и отграничил это понятие от простого «реактивного поведения». По Веберу, к действию относится все человеческое поведение, с которым действу­ющий субъект связывает некоторый «смысл». Для внешнего наблюдателя понят­ность этого «смысла» или «основания» играет решающую роль в признании дан­ного акта действием. Согласно этому взгляду, поведение, представляющееся осуще­ствляющему его субъекту непреднамеренным (невольным) и объясняемое одними лишь досознательными уровнями регуляции организма, действием не является; это относится, в частности, к пассивным или рефлекторным видам поведения (ср.: Shultz, 1980; Smith, 1978). Такого рода поведение, хотя и обладает причинами, не подлежит смысловому истолкованию.

К одному и тому же действию можно отнести все виды активности, в основе которых лежит, в конечном счете, одно и то же «представление о цели». Независи­мо от того, является ли-это представление о цели осознанным или нет, оно, во вся­ком случае, представлено в психике. Это можно заключить уже из того факта, что сложная последовательность вложенных друг в друга действий может применять­ся к изменяющимся обстоятельствам без того, чтобы необходимое управляющее воздействие всегда осуществлялось на высшем уровне регуляции — уровне созна­тельного представления. С появлением кибернетической модели обратной связи после новаторской работы Миллера, Галантера и Прибрама (Miller, Galanter, Pribram, 1960) возникло целое семейство иерархически построенных моделей, при­званных объяснить регуляцию осуществления действия (Carver, Scheier, 1981; von Cranach, Kalbermatten, Indermuhle, Gugler, 1980; Hacker, 1978 или Lantermann, 1980; Powers, 1973).

Мотивационно-психологические исследования действия до сих пор ограничива­лись в основном аспектами интенсивности и длительности и не затрагивали вопро­сов управления действием. В исследованиях по мотивации достижения было вы­сказано предположение, что сила мотивации действия является непосредственной Функцией силы результирующей мотивационной тенденции (ср.: Atkinson, Raynor,

1974; Heckhausen, Schmalt, Schneider, 1985). Это отождествление, выступающее как нечто само собой разумеющееся, продолжило длительную традицию психологиче­ского исследования действия, начатую в 1926 г. Левином в его классическом тракта­те «Намерение, воля и потребность». Левин отошел от многообещающего начала пси­хологии воли в работах Аха (Ach, 1910) и Мишотта и Прюма (Michotte, Priim, 1910) в том, что он не придал намерению (и замыслу) статуса особой волевой тенденции, но уподобил его последействие (например, при возобновлении действия) действию «истинных потребностей» (высших целей) и рассматривал их в качестве «квазипо­требностей», т. е., говоря современным языком, в качестве результирующих мотива-ционных тенденций (ср.; Heckhausen, 1987e; Kuhl, 1983).

Однако отождествление намерения с возникающей на прединтенциопальной ста­дии результирующей мотивационной тенденцией (квазипотребностью) является недопустимым упрощением как в структурном, так и в энергетическом отношении. Ведь многие данные указывают на то, что интенсивность действия подчиняется принципу необходимых в данный момент затрат. Один из учеников Аха, Хиллгру-бер, уже в 1912 г. экспериментально продемонстрировал так называемый «мотива-ционпый закон трудности» и доказал тот кажущийся парадоксальным факт, что уве­личение трудности деятельности может приводить к улучшению результатов. Ко­гда на пути осуществления действия встают трудности и препятствия, то совершенно автоматически возникает соответствующая им по величине добавочная мотива­ция — в смысле усиления энергетического компонента действия.

В целом многое говорит в пользу предположения о том, что интенсивность и продолжительность действия определяет не результирующая мотивационная тен­денция как некоторая фиксированная величина, а переменная «сила волевой тен­денции», причем параметры действия определяются исходя из того, что представ­ляется необходимым для продолжения и завершения действия. Таким образом, с точки зрения «закона трудности» энергетическое обеспечение действия следует принципу экономии. Правда, результирующая мотивационная тенденция намеча­ет, по-видимому, верхнюю границу прилагаемых усилий и их продолжительности, по ту сторону которой уже не происходит повышения энергетических затрат, про­порционального трудности действия, и действие либо затухает, либо прекращает­ся. Постольку поскольку требования к деятельности достигают этой границы, не переходя ее, силу волевой тенденции можно приравнять к результирующей моти­вационной тенденции.

Впрочем, в результате некоторых наблюдений выяснилось, что актуальная сила мотивации не соответствует непосредственно требованиям, предъявляемым к де­ятельности, но превышает уровень, необходимый для эффективного выполнения действия. В этом случае можно говорить о «сверхмотивации». В исследованиях на животных еще Йеркс и Додсон (Yerkes, Dodson, 1908) установили, что средняя сила мотивации (создаваемой ударом тока) является наиболее благоприятной для запоминания лабиринта и что для простых лабиринтов оптимальная сила мотива­ции является более высокой, чем для сложных. Эти данные были обобщены в так называемом правиле Йеркса—Додсона, согласно которому, во-первых, для каждой степени трудности выполняемого задания существует оптимальная сила мотивации, при которой эффективность выполнения задания будет максимальной; и, во-вторых,

с ростом сложности (трудности) задания оптимальной для его эффективного вы­полнения будет все более низкая сила мотивации. Отклонения вверх и вниз от это­го оптимального уровня должны вести к снижению эффективности и тем самым к ухудшению результатов.

На основе правила Йеркса—Додсона была построена теория достижения, свя­зывающая силу мотива и ситуационной стимуляции (как величин, определяю­щих силу мотивации) с оптимальным для достижения наибольшей эффективно­сти уровнем мотивации (Atkinson, Raynor, 1974). Согласно этой теории, высокая сила мотива и сильно стимулирующая ситуация (например, экзамен) должны приводить к сверхмотивации и снижению эффективности действия, тогда как в слабо стимулирующей ситуации (например, при выполнении домашних заданий) сильный мотив будет создавать оптимальную силу мотивации и вести к эффек­тивной работе. Поэтому люди с высоким мотивом достижения в ситуации экза­мена из-за своей чрезмерной мотивации показывают худшие результаты, чем те, на которые они в принципе способны. Люди же с низким мотивом достижения должны испытывать недостаток мотивации в тех ситуациях, где отсутствует не­посредственное давление ситуации достижения (например, вне школы), и поэто­му учатся неэффективно, не говоря уже о меньшей продолжительности занятий. Эта теория вполне убедительна, однако до сих пор не получила достаточного под­тверждения (см. главу 8).

Более важными в силу своей непосредственности, но, к сожалению, малоизу­ченными являются вопросы о том, как связаны между собой в ходе действия вос­приятие и переработка информации, с одной стороны, и волевые процессы — с дру­гой. Переработка информации направлена прежде всего на контроль за ходом деятельности с точки зрения намеченной цели, па встречающиеся трудности, на требуемое ситуацией перепланирование деятельности и текущую детализацию планов. Все это инициирует соответствующие, причем изменяющиеся, волевые процессы, в частности сдерживание или интенсификацию действия и сопровож­дающих его эмоций, и в первую очередь управление затратами усилий, времени, а также затратами на поиск и переработку информации, планирование и т. д. И на­оборот, может быть и так, что волевые процессы будут оказывать влияние на пе­реработку информации, в частности на степень осознания автоматизированного потока деятельности.

Об этом аспекте нам пока мало что известно (Heckhausen, 1981). Между тем у нас имеется весьма обширный материал наблюдений за мыслительными действиями при решении сложных задач, полученный преимущественно в результате наблюде­ния за процессом «мышления вслух» (напр.: Dorner, Kreuzig, Reither u. Staudel, 1983). До сих пор этот материал рассматривался и анализировался с точки зрения когни­тивной психологии, а не психологии мотивации и привел к построению различных моделей планирования и контроля за осуществлением действия при решении слож­ных задач. Некоторые разновидности иерархических моделей планирования (напри­мер «модель планирования по возможности» (Opportunistic Planning Model) Хэйс-Рота и Хэйс-Рота (Hayes-Roth В., Hayes-Roth F., 1979) или ее развитие Виленским (Wilensky, 1981)) оказались столь сложными, что традиционные границы между ког­нитивными и мотивационными процессами начали размываться, и последним ста­ло несомненно придаваться все большее и большее значение.

Фаза после завершения действия

С достижением намеченной цели заканчивается лишь внешняя сторона действия, но не весь процесс. Ведь, как правило, следующее действие не начинается до тех пор, пока не будет произведена ретроспективная оценка совершенного действия, а иногда еще и построение планов будущего действия. С прекращением действия «агрегатное состояние» мотивационных процессов снова меняется. Вместо ори­ентированных на реализацию волевых процессов на первое место снова выходят ориентированные на реальность мотивационные процессы, связанные с аспекта­ми ценности и ожидания. Теперь ожидания, планы действия, предполагаемые ре­зультаты и их последствия, которые предвосхищались на прединтенциональной фазе мотивации, можно сопоставить с фактическим ходом и результатами дейст­вия, т. е. с фазой волевых процессов, и оценить их адекватность. Такой критиче­ский взгляд назад является важным источником формирования опыта.

По всей вероятности, наиболее важная цель, на которую направлены мотива­ционные процессы после завершения действия, состоит в оценке того, достигнута ли намеченная цель и в какой мере и возможно ли счесть данное намерение вы­полненным и исчерпанным. Реализованное намерение может означать окончатель­ное завершение действия, однако может также открывать дорогу другому намере­нию, представляющему собой следующий шаг на пути к некоторой далекой или очень общей цели более высокого порядка. Нереализованность намерения может быть связана с тем, что действие оказалось прерванным, так что на этапе, следую­щем за действием, могут намечаться дальнейшие подходящие для возобновления действия возможности и продумываться наиболее адекватные шаги по его продол­жению или могут восприниматься привлекающие к себе внимание побудительные возможности и средства реализации намерения. Левин (Lewin, 1926) и его учени­ки заложили теоретические и экспериментальные основы изучения этого этапа; ими было доказано существование тенденции к возобновлению действия (Ovsi-ankina, 1928), исследованы условия забывания намерения (Birenbaum, 1930) и проанализированы определяющие параметры ценности замещающих действий (Lissner, 1933; Mahler, 1933). В более близкое нам время Виклупд и Голвитцер (Wicklund, Gollwitzer, 1982) продемонстрировали замещающий характер так на­зываемого «символического дополнения Я» (т. е. символических атрибутов дости­жения цели) при преследовании релевантных Я целей более высокого порядка.

Однако причиной того, что намерение оказывается нереализованным, может быть также частичная или полная неудача действия или же непредвиденное про­тиводействие со стороны окружающего мира. В каждом из этих случаев необходи­мо проанализировать возникшие проблемы и решить их, а также прийти к выводу о том, следует ли оставить в силе нереализованное намерение, изменить его или отказаться от него. Поэтому в «жидком агрегатном состоянии» наступающей по­сле действия мотивационной фазы легко могут произойти изменения решения, от которых были хорошо защищены предшествующая действию и регулирующая действие волевые фазы.

Именно в контексте следующей за действием мотивационной фазы оказывают­ся значимыми когнитивные процессы так называемой каузальной атрибуции до-

стигнутых результатов действия (см. главы 13 и 14). Они дают информацию, важ­ную для решения дальнейшей судьбы первоначального намерения. Если в период расцвета исследований атрибуции в семидесятые годы каузальной атрибуции при­писывали всеобщий характер, понимая ее как ядро вообще всех мотивационных процессов и даже ставили ее на место намерений (см.: Meyer, 1973b; Weiner, 1974), то впоследствии стало ясно, что, в основном, она наблюдается и выступает в осознан­ной форме л ишь в том случае, когда результат действия противоречит ожиданиям, в частности в случае неуспеха (Wong, Weiner, 1981). В той мере, в какой человек видит причины неуспеха в переменных и контролируемых факторах, относящих­ся к нему самому (наподобие степени усилия или продолжительности действия) или к окружающему миру (например, случай или благосклонность значимого че­ловека) — в противоположность стабильным и не поддающимся контролю факто­рам, относящимся к себе (недостаток способностей или материальных ресурсов) или к миру (недостаток подходящих возможностей), — он не будет склонен отка­заться от выполнения намерения и попытается реализовать его снова, теперь уже с учетом выявленных причин неуспеха.

Между тем некоторые из результирующих тенденций прединтенциональной фазы мотивации могли оказаться преждевременными и ошибочными, а основыва­ющееся на них намерение — «дефектным» в смысле недостаточной его конкретно­сти. Если процесс каузальной атрибуции приводит к признанию наличия причин­ных факторов, на которые человек не может повлиять, так что и дальнейшие усилия не будут обещать реализации намерения, в некоторых случаях исходное намерение все же сохраняется, хотя и — как, в частности, показали Куль и Хелле (Kuhl, Helle, 1986) на примере депрессивных испытуемых — в «вырожденной» форме. Форма является вырожденной в том смысле, что намерение подвергается «обратному раз­витию». Оно состоит теперь только из намеченной цели, от которой человек не может отказаться, тогда как остальные его составные части, такие как первоначаль­но намеченные подходящие возможности и шаги по его осуществлению, оказыва­ются отвергнутыми в силу их отсутствия или нереализуемости. Такого рода вы­рожденные намерения не исчезают бесследно из «резервуара» намерений, они спо­собны вмешиваться в текущую деятельность в качестве инородных ей когнитивных образований и нарушать волевые процессы, регулирующие ее осуществление.

Кроме того, важным компонентом мотивационных процессов после осуществ­ления действия являются эмоции, связанные с оценкой достигнутого результата деятельности. В соответствии с тем, насколько намеченное намерение могло быть реализовано и какими причинами было объяснено осуществление или неосуществ­ление намерения, возникают те или иные эмоции, характерные для системы дан­ного мотива. В зависимости от результата атрибутивного процесса эти эмоции могут относиться индивидом к себе самому, другим людям или объектам и обсто­ятельствам окружающего мира (см.: Weiner, 1985a). Мотив достижения вообще был определен Аткинсоном как стремление к самооценочным эмоциям, а именно как стремление испытывать гордость и избегать стыда. Самооценочные эмоции несом­ненно являются непосредственным следствием достигнутого результата, которое может мотивировать соответствующую деятельность достижения и ради которого она может предприниматься. Однако они являются не единственным и не необхо-

димым значимым последствием, которым могут мотивироваться и ради которого предпринимаются действия достижения. Человек может стремиться, например, к реализации той или иной достиженческой цели, чтобы справиться с самой задачей и соответственно ощущать эмоции удовлетворения в случае успеха и эмоции со­жаления в случае неуспеха (Heckhausen, Rheinberg, 1980).

Наконец, мотивационные процессы после действия включают в себя еще и эле­менты, ориентированные на будущее, — если намерение не было реализовано, но и не оказалось отвергнутым или если естественным продолжением данного дей­ствия будет следующий шаг в направлении некоторой цели более высокого поряд­ка. Здесь мотивационные процессы после действия плавно переходят в мотиваци­онные процессы, предшествующие действию. Таким образом, круг, упомянутый нами выше при рассмотрении понятия мотива, замыкается.

Краткий обзор главы

Теперь мы можем оглянуться на наше первое путешествие по психологии мотива­ции. Уже в сфере повседневной жизни мы приобрели немало опыта, который мож­но отнести к трем основным проблемным областям психологии мотивации. Во-первых, это широкие по содержанию классы ценностей, побуждающих, по всей видимости, человеческие действия: например, такие «мотивы», как достижение, общение и аффилиация, власть, агрессивность. Под мотивами понимаются весьма абстрактные содержательные классы значимых —- и привлекающих к себе, если эта значимость позитивна, — последствий собственных действий. Люди отличаются друг от друга с точки зрения выраженности отдельных мотивов и их иерархии, эти отличия обусловлены онтогенетическими и историческими причинами.

Во-вторых, это влияния текущей ситуации, которые, взаимодействуя со свой­ственными данному человеку мотивами, инициируют процессы «мотивации». Не­которые из процессов мотивации приводят к образованию намерения. Прочие же остаются пребывать в прединтенциональном состоянии. При этом до сих пор ис­следования в области мотивации, как правило, исходят из «эпизодического» спо­соба рассмотрения предмета изучения: они возбуждают какой-то один мотиваци-онный процесс и регистрируют множество параметров вызываемого им действия. Естественно, при этом имеет место явное упрощение, если принять во внимание, что хотя процесс деятельности и состоит из отдельных эпизодов, но один эпизод деятельности непосредственно переходит в другой, и в основе этого потока дей­ствий лежит целый ряд различных и конкурирующих друг с другом тенденций. В частности, наряду с тенденцией, управляющей текущим действием, всегда име­ются в наличии отодвинутые в сторону или прерванные тенденции. Согласно представлениям «динамической теории действия», сила управляющей действи­ем тенденции по мере осуществления действия ослабевает, так что те тенденции, которые сначала были латентными, становятся доминирующими и начинают определять действия.

В-третьих, это условия и процессы, которые отвечают за то, чтобы образовав­шиеся намерения при появлении подходящей возможности были реализованы, — т. е. «волевые процессы». Если мотивационные процессы трансформируют жела,-

ния и опасения с точки зрения того, стоит ли превращать их в цели действия, воле­вые процессы уже заранее предполагают положительный ответ на этот вопрос. Волевые процессы стремятся инициировать действие, реализующее намерение, и осуществить его.

Наряду с процессом мотивации и регуляции действия можно попытаться объяснить и индивидуальные различия действия. Если поведение того или ино­го человека не соответствует привычным ожиданиям, у нас всегда наготове спосо­бы «наивного объяснения поведения». Они не лишены логики и помогают нам не терять общую ориентацию и контроль за происходящим. Объяснения с первой точ­ки зрения видят причины различий в поведении людей (в одинаковых на вид си­туациях) в соответствующих различиях их мотивов. Объяснения со второй точки зрения сводят различия поведения к влиянию наличной ситуации, тогда как объяс­нения с третьей точки зрения исходят из взаимодействия личностных и ситуатив­ных факторов друг с другом. При наблюдении с позиции действующего субъекта причины действия приписываются преимущественно факторам ситуации (вторая точка зрения), для внешних же наблюдателей на переднем плане оказываются осо­бенности действующего субъекта (первая точка зрения).

Столь привычные нам объяснения поведения с первой точки зрения в течение длительного времени преобладали и в психологии личности и психодиагностике. Представление о том, что поведение определяют прежде всего устойчивые свой­ства личности, приводит к ожиданию большей последовательности поведения от­дельного человека в различных, кажущихся схожими ситуациях, чем это фактиче­ски обнаруживается при ближайшем рассмотрении. Этот парадокс последователь­ности смущал исследователей вплоть до самого последнего времени и уже породил две серьезные дискуссии — в конце 20-х и в начале 70-х гг.

Однако теперь парадокс последовательности частично утратил свою загадоч­ность. Ситуации и способы поведения, внешне кажущиеся одинаковыми, не обла­дают одним и тем же значением для всех субъектов действия или наблюдателей, иначе говоря, не являются «эквивалентными». У каждого человека есть свои ин­дивидуально специфичные классы эквивалентности ситуаций и способов поведе­ния, хотя, конечно, классы эквивалентности разных людей могут весьма суще­ственно пересекаться друг с другом. С точки зрения психологии мотивации, классы эквивалентности определяются в конечном счете своей эквифинальностью, т. е. тем, насколько человек верит в то, что определенные ситуации, с одной стороны, и определенные действия — с другой, способствуют либо препятствуют достиже­нию целей, принадлежащих тому или иному специфическому содержательному классу ценностей (мотиву).

Индивидуальные различия классов эквивалентности обусловлены, прежде все­го, тремя факторами. Во-первых, люди отличаются друг от друга своими иерархи­ями ценностных диспозиций (мотивами). Например, интеллектуальные способно­сти могут быть существенной ценностью для одного человека, в то время как дру­гой может относиться к ним совершенно безразлично. Во-вторых, существуют различные, альтернативные, а порой даже противоположные ситуации и способы поведения, которые могут приводить к достижению одной и той же цели. Так, для

получения ссуды от другого человека кто-то будет добиваться его симпатии, а кто-то начнет угрожать санкциями, если ссуда не будет ему предоставлена. Оба этих способа поведения являются эквифинальными прототипами, даже если первый человек и не готов угрожать, а второй не способен добиваться симпатии. Наконец, в-третьих, убеждение в том, что поведение отдельного человека является весьма последовательным, подтверждается прежде всего тем наблюдением, что при повто­рении одних и тех.же обстоятельств человек всегда склонен вести себя так же, как и прежде.

Если соотнести вышесказанное с тремя измерениями ковариации «куба атри­буции» Келли, то постоянство поведения в разные моменты времени (параметр последовательности) оказывается более важным для складывающегося у нас впе­чатления последовательности, чем постоянство поведения в различных ситуаци­ях (параметр специфичности). Это вполне понятно, если вспомнить отом, что при сравнении различных ситуаций и способов поведения труднее раскрыть индиви­дуальные классы эквивалентности и связанную с ними прототипичность, чем ко­гда мы просто обращаем внимание на повторение одного и того же поведения в оди­наковых обстоятельствах (которые по этой причине сами выступают эквивалент­ными и прототипичными). Кроме того, нам легче это сделать, поскольку нужно вынести суждение о поведении лишь одного человека, а не многих людей одно­временно. Такая «идеографическая» процедура не только более проста, но и явно обладает большей точностью. Она защищает нас прежде всег, от «номотетической ловушки». В повседневной жизни все мы наблюдаем скорее с идеографической, чем с номотетической позиции. Конечно, мы свободно рассуждаем в понятиях обы­денной речи и об индивидуальных особенностях и влияниях ситуации, представ­ляющихся на первый взгляд номотетическими.

После этих пояснений по поводу индивидуальной последовательности и меж­индивидуальных различий поведения мы снова возвращаемся к процессуально­му способу рассмотрения. Мотивационные события, соответствующие отдельно­му эпизоду действия, мы разделили на несколько фаз — а именно на фазу мотива­ции, предшествующую действию и заканчивающуюся образованием намерения, две фазы волевых процессов: фазу инициирования действия (пока актуализиро­ванное намерение не получит доступа к действию) и фазу управления действием, реализующим данное намерение. После завершения или прерывания действия наступает фаза мотивации после действия, в ходе которой ретроспективно оцени­ваются результаты действия и взвешиваются перспективы продолжения действия в будущем. Решающими переходами в этом многофазном процессе являются воз­никновение намерения и инициирование действия.

Если принять во внимание тот факт, что в потоке поведения отдельные эпизо­ды действий непосредственно следуют друг за другом, то станет ясно, что различ­ные побудительные'фазы разных эпизодов часто бывают актуальными одновре­менно и осуществляются параллельно. Например, взвешивая все «за» и «против» той или иной возможной цели на фазе мотивационной переработки побуждения, человек может быть одновременно занят достижением какой-то другой цели, а пос­ле того, как он уже начал новое действие, может продолжать оценивать успешность предыдущего действия. Причем это явно зависит не от силы соответствующей ре^

зультирующей мотинационной тенденции, соответствующей тому или иному дей­ствию, но в гораздо большей степени от того, какие из стремящихся к реализации намерений уже получили контроль над действием. Они должны защищать ход все­го процесса от навязывающихся конкурирующих тенденций, независимо от того, находятся ли те в пред- или постинтенциональной фазе или же в фазе мотивации после осуществления действия.

Без такого рода упорядочивания процесса, которое Куль (Kuhi, 1983) назвал «контролем над действием», эффективное действие едва ли было бы возможным. Если какое-либо намерение начало управлять действием, это значит, что оно уже, похоже, победило конкурирующие намерения, даже если и лежащая в их оспоие тенденция к действию являлась гораздо более сильной. Однако эксперименталь­ное подтверждение этого тезиса еще предстоит получить. В противоположность вышесказанному динамическая теория действия предполагает, что побеждает все­гда наиболее сильная в данный момент тенденция, причем существует непрерыв­ный поток конкурирующих между собой тенденций и сила осуществляющейся в ходе действия тенденции убывает, а сила тенденций, не получивших еще доступа к действию, нарастает в зависимости от того, насколько их актуализирует данная ситуация.

То, что мы знаем об образовании намерений, отчасти восходит к представлени­ям и результатам старой психологии воли начала XX столетия (Ах, Джеймс, Ми-шотт). Переход к намерению не обязательно, осуществляется в виде полностью развернутого волевого акта наподобие принятия решения или акта выбора. Уже внутреннего согласия на осуществление намеченного действия может оказаться достаточно (Michotte, Priim, 1910).

На этапе осуществления управляющее действием намерение защищено не толь­ко от конкурирующих намерений. Сила волевой тенденции в каждый момент ав­томатически устанавливается в соответствии с изменяющимися требованиями ситуации осуществления действия. Этот процесс был еще в 1912 г. эксперимен­тально продемонстрирован учеником Аха Хиллгрубером, назвавшим его «мотива-ционпым законом трудности». Это позволяет объяснить тот парадоксальный на первый взгляд факт, что при усложнении условий или более высокой планке цели человек не только прикладывает больше усилий на протяжении более длительно­го времени, но и добивается лучших результатов.

Наконец, мотивационный этап после действия является своего рода двуликим Янусом. Он, как и этап до действия, ориентирован не на реализацию, а на реаль­ность. С одной стороны, суть его состоит в том, чтобы оценить достигнутый резуль­тат действия как с содержательной, так и с самооценочной точки зрения. Это осо­бенно важно, если результат не соответствует ожиданиям, ибо ретроспективный анализ и оценка могут послужить существенному обогащению опыта субъекта. С другой же стороны, он, естественно, является важным источником зарождающих­ся и направленных в будущее мотивационных процессов, взвешивающих целесооб­разность и уместность новых действий или осуществления следующих шагов.