Глава девятая, самая... нет, не самая последняя

КТО ПРЕДСКАЖЕТ СУДЬБУ? Ужасное занятие – писать книгу! Журналистка Стелла Гуревич, друг коммуны, мучается с нами уже второй год, ездит на сборы, «выбивает» из нас заметки, заставляет писать и переписывать. А мы то и дело отрываемся от листков, потому что воспоминания о прошлом вновь заставляют нас задуматься о будущем коммуны...

Порою нам бывает очень трудно, и все новые и новые проблемы встают перед нами, и сначала они кажутся неразрешимыми, кажется, все пропало. А потом, глядишь, выход найден, всё как-то само собой утрясается, и – смотри! – жива коммуна, и новенькие после сборов пишут в анкетах такие же восторженные слова, какие мы, старшие, сами когда-то писали...

А мы стали строже к коммуне. Нас все время что-то не удовлетворяет, мы ругаемся на сборах между собой и ругаем коммуну – мы требовательны к ней беспредельно.

Проблем много, но, пожалуй, самая главная – проблема старших ребят, гайдаровцев, как их называют в коммуне.

МАЛЫШИ ПОДАЮТ ГОЛОС. Я расскажу обо всем честно. Вот какое-нибудь дело. Собирается отряд и начинает думать. Сначала, конечно, треплются, смеются, а в результате остается полчаса – и неподготовленное дело. И тогда начинают думать старшие ребята. Они, конечно, и умнее нас, и опытнее, у них интереснее получится. А мы, младшие, сидим и смотрим, как они придумывают. В лучшем случае нас пошлют в магазин за бумагой и за красками, а то просто сидим и «думаем». Один раз мы говорили об этом, а старшие ответили: «Но нам же тоже не все равно! Мы хотим, чтобы наш отряд был лучшим».

Мы тоже хотим! И как раз поэтому мы не думаем в полную силу. Ведь все равно старшие лучше придумают.

«БОГИ» И ЛЮДИ. Когда я была меньше, старшие коммунары казались мне чуть ли не богами, во всяком случае «высшими существами», особенно по сравнению со взрослыми ребятами во дворе и в школе. Магун, Лосенков, Шенс, Тамара Галкова, Цивин, Прутт поражали меня своим умом, цельностью, юмором. Они все очень здорово импровизируют. Это сначала казалось очень необычным, потому что в классе часто прежде, чем что-нибудь сделать, все буквально зазубривается, а получается ерунда.

Но уже через год, через два смотришь на всех по-другому. Старшие перестают быть «богами», но совсем не потому, что ты их больше не считаешь умными. Просто когда вместе живешь на сборе и потом часто встречаешь, все ребята становятся более близкими. Шенса, например, я раньше считала слишком веселым. Он мне всегда нравился, но быть похожей на него я не хотела. А на зимнем сборе все перевернулось. Мы с Шенсом говорили о многих вещах, и неожиданно для меня он оказался очень направленным, серьезным, ну, в общем, совсем не таким, как раньше. Сейчас у меня уже совмещается, что Шенс и первоклассный трепач, и добрый человек, который поможет тебе, когда трудно.

Раньше, я помню, даже боялась старших. Особенно Лося. Боялась, что, когда буду с ним говорить, покажусь ему ужасно глупой и маленькой. Но это все потому, что Лось по-настоящему талантливый человек и мне никак к нему не приблизиться. Но это, по-моему, не так уж важно.

И еще мне открылась одна вещь, совершенно для меня неожиданная. Я даже не представляла себе раньше, что наши старшие коммунары могут друг к другу плохо относиться. То есть не думала, что кто-то из них может быть с другим не в самых хороших отношениях. Меня это открытие просто вывело из нормального состояния. Человека, которого обожают почти все новенькие, оказывается, не все старшие любят!

Потом очень трудно определить, кто из старших с кем дружит. В школе всегда ясно: ребята, которые дружат, ходят по двое или по трое. А в коммуне такого, конечно, быть не может, потому что старшие у нас в разных отрядах. И вообще, такая «школьная» дружба просто нелепо выглядела бы в коммуне.

УХОДИТЬ ИЗ КОММУНЫ? Предложение было такое: разделить коммуну на две части – младшую и старшую. С тех пор доводы против разделения почти не претерпели изменений.

Первый довод. Прелесть коммуны – в ее разновозрастности. Может, именно в трогательных (без иронии) отношениях старших к младшим и младших к старшим и рождается коммунарский дух.

Второй. «Старшие хотят быть идеалом для младших» (Ф. Я.) и, стремясь к этому, раскрывают, может быть, лучшее, что в них есть.

Третий. Младшие, с радостью подражая старшим, перенимают у них коммунарский стиль жизни.

– А вы предлагаете разделить старших и младших...

Все это, конечно, верно, но в определенных границах. Безграничная разновозрастность в условиях коммунарских отрядов оказалась вредна и для младших, ибо старшие – более взрослые и опытные – часто, как мы говорим, «зажимают» младших, т. е. настолько расширяют свою часть коммунарского поля деятельности, что младшим остаются две-три бороздки, да и те уже вспаханные. Например, последний зимний сбор именно благодаря старшим прошел отлично. Но, может быть, он и без старших прошел бы хорошо, и это было бы в пять раз полезнее, чем «отлично» со старшими.

Итак, старшие не дают младшим расти, становиться коммунарами. А для чего же тогда коммуна? И для старших, ибо, когда коммунар делает шаг в старшие, это для него действительно шаг вверх по лестнице коммунарского развития. Шагнул коммунар в старшие, побывал на двух-трех сборах, и самое время сделать новый шаг. Ведь старший-то еще не взрослый, старший растет. Но куда этот новый шаг? Уходить из коммуны?

А дело его – в коммуне, большинство друзей – в коммуне, и лучшие годы свои он прожил с коммуной. Из-за чего же уходить? И коммуна рада этому, она хочет остаться главным воспитателем старших, по крайней мере до того, как они окончат школу.

Но, увы, коммунар, став старшим, уже не по ступеням вверх идет – он попал на огромную лестничную площадку. И шага вверх не предвидится. Итак, топтание на месте?

Деятельность младших и цели, которые перед ними нужно ставить, не вызывали сомнений. Но какая цель будет у старших? Может быть, насыщенная интеллектуальная жизнь, обогащение знаниями с обязательной отдачей пионерам, сверстникам, взрослым?

Что будут делать старшие, до конца не ясно и до сих пор. Наверное, самое правильное – чтобы они уходили из коммуны, оканчивая школу. Коммуна должна устраивать «выпуски».

Но старшие уходить не хотят! Вот ведь какая неожиданная беда.

НЕ УХОДИТЕ ИЗ КОММУНЫ! В университете на вступительном экзамене по истории женщина-экзаменатор задала мне первый вопрос: «Коммуну не бросили?» (На отвороте пиджака у меня был приколот значок КЮФ.) «Нет, – ответил я. – А вы знаете о комму не?» – «А вот знаю, – улыбнулась женщина. – Ну, приступайте к первому вопросу». Билет попался хороший, и через 10 минут у меня была пятерка. (Сколько из этих пяти баллов принадлежит мне?) Возвращая экзаменационный лист, женщина немного смутилась и сказала: «А из коммуны не уходите. Хорошее дело».

По-видимому, она не слишком много знала о коммуне, иначе она не стала бы так говорить. Как же уйдешь из коммуны?

ДЕЛАЮ ВЫВОДЫ. Я не могу утверждать, что именно коммуна сказала мне: «Иди и становись психологом, чтобы в меру сил послужить истине, если придется, то педагогической истине». Однако же я пошел на факультет психологии не без влияния коммуны. Она внутренне подготовила меня к этому шагу. Через два года учебы на факультете я понимаю это лучше, чем раньше.

Поэтому я хочу назвать те педагогические открытия – открытия для самого себя, – которыми я обязан коммуне. Эти открытия еще только в первых стадиях осмысления, они далеко еще не оформлены, но они имеют прямое отношение к моей будущей деятельности.

Я понял, что создатель и организатор детского коллектива не может создавать и организовывать, если он не будет частью этого коллектива, его головой и сердцем.

Я понял, что сделать, вырастить такой коллектив нельзя, если ты просто вооружен набором педагогических приемов, сколь прогрессивны бы они ни были. Все эти приемы ничто без высоких гражданских мотивов, которые побуждают к работе людей, строящих коллектив. Эти приемы ничто без гражданской ответственности, без гражданских идеалов, которыми эти люди живут и в которых видят смысл жизни коллектива. Для тех, кто назовет эти слова излишне громкими, хочу повторить еще раз: коммуна показала мне, что воспитанием ребят могут успешно заниматься лишь те люди, которые понимают меру добровольно возложенной на себя ответственности и несут ребятам собственный, быть может выстраданный, жизненный идеал.

Об этом идеале. Я имею в виду не просто представление о хорошем времени, к которому нужно стремиться, и соответствующих ему хороших людях, нет. Для меня такой идеал – представление об образе жизни, который нужен сейчас, в наше время.

Я понял также, что стоит за формулой «коллектив – воспитатель». Коллектив – основная форма воспитания не только потому, что наиболее экономична (охватывает очень много ребят сразу) и потому лучше и быстрее решает задачи воспитания, чем другие формы. Человек по своей природе и назначению – часть других людей, живет среди них, вместе с ними, ради них и сам для людей то, что и люди для него, – условие существования. Воспитать человека – научить его жить среди людей и для людей. И сделать это можно опять-таки среди людей, в коллективе.

Еще я понял вот что. Характер формируется рано, иногда очень рано. Наука не установила ни точных временных границ, ни главных факторов, ни основных механизмов этого формирования. Одно только ясно: нравственный рисунок личности проступает рано. А что, если надо изменить его? Что, если маленького человека надо перевоспитывать?

Это возможно только в коллективе. Только коллектив имеет силу и возможность научить человека иным формам и иному стилю жизни.

МОИ ПЯТЬ ЛЕТ. Мне 18 лет. Свою жизнь делю на две части: «в коммуне» – с 13 лет, а все остальное – «до коммуны». Пожалуй, с тринадцати только и начал жить. До коммуны у меня был один друг. И всё. Остальные – приятели; мы узнавали друг у друга по телефону, что задано на дом, советовались, как решить задачу, вместе гуляли, играли.

Они отличались от моих нынешних товарищей. Главное отличие было в том, что сверстники довольствовались мной таким, каким я был, не заставляли меня быть лучше, не требовали от меня большего, чем я давал. Поэтому мы были только приятелями (школа моя, кстати, тоже довольствовалась и тоже не требовала).

А с другом мы еженедельно ссорились. Но именно он привел меня в коммуну. В первый же день вечером все собрались у костра. Вспоминали лето. У всех были добрые глаза, и называли меня с первого дня по имени – Володя.

Через две недели исполнится пять лет со дня моего открытия коммуны. Пять лет приобщения к коммунарскому братству. За это время и разглядел товарищей не только по добрым их глазам, но и по добрым в отношении ко мне делам.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ. На сбор в Музее Ленина в день рождения коммуны пришел со своими учениками Олег Иванович. Мы не видели его несколько лет. Он очень изменился. Постарел. Держится бодро. Улыбается нам. Чувствует себя неловко. Мы растеряны. Мы любим этого человека и не любим его. Мы чувствуем свою вину перед ним.

Кто-то предлагает:

– Давайте пригласим Олега Ивановича в наш строй. Неудобно.

Дежурный командир думает.

– Нет, – говорит он.

Мы не спорим. Спорить – говорить и объяснять. А говорить трудно.

ЧУТЬ-ЧУТЬ О ЦИФРАХ. За 8 лет мы провели 36 сборов коммуны, каждый продолжительностью в неделю или месяц. Через коммуну прошло 600 человек, а через спутники ее – более 5 тысяч. Сейчас в коммуне кроме пионеров 90 комсомольцев; 60 из них – студенты. Каждый второй наш студент учится в педагогическом институте или на факультете психологии. В городе работают 27 старших пионерских вожатых-коммунаров; 42 коммунара – на комсомольской работе.

В ЭТОМ ЧЕСТНОМ И ДОБРОМ МИРЕ. У меня четверо друзей. Это самые близкие мне люди. Никто не может понять меня лучше, чем они; никто не может помочь мне больше, чем они; ни к кому меня не тянет, как к ним; ни с кем не чувствую я себя увереннее, радостнее, чем с ними.

Иногда хочется побыть втроем, вчетвером. Но как хорошо, когда вокруг тебя 10, 30, 100. И не чужих людей – они знают тебя, волнуются за тебя, приходят на помощь, улыбаются.

Коммуна дала мне 150 таких людей – 150 товарищей.

Пожалуй, самая большая заслуга коммуны в том, что она допустила нас к жизни не наблюдателями, а участниками. Она убедила нас в том, что преступно ждать взрослости, чтобы начать жить. Мы зорче стали вглядываться во все происходящее и в людей, с которыми встречаемся, поэтому нам легче определить свое место среди этих людей.

Сперва, когда человек приходит в коммуну, он находит удивительно честный, добрый и интересный мир. Когда человек подрастает, он начинает понимать, на чем держится коммуна, ее сущность. Сущность коммуны, по-моему, в том, что все мы живем ради товарищей.

И что бы с коммуной ни случилось, все равно рано или поздно она опять пойдет воспитывать мальчишек и девчонок, потому что все люди, сознательно и бессознательно, в конечном счете живут ради человека.

МОБИЛИЗАЦИЯ В РЕВКОМ. Мы с Пруттом поднимаемся по лестнице. Звоним. Сначала нам открывают, потом нас кроют за опоздание, наконец предлагают раздеться. Полревкома хлопочет на кухне: варят кофе.

Входим в комнату Ф. Я. – две полки с книгами, стол и раскладушка, покрытая чем-то цветастым. Леонова вносит кофе. В комнате человек 15. Восьми удается сесть, семеро оставшихся устраиваются вторым этажом. Произношу патетическую речь:

– 22 января 1904 года родился Аркадий Гайдар. 22 января 1947 года родился Владимир Лосенков. Лось, мне кажется, что это символично. И потому я поднимаю свой кофе за 22 января – день рождения Гайдара и Лосенкова.

Ф. Я. вручает Володьке бюст Гайдара, Забиран – книги.

Орем «ура!» по военно-морскому и переходим к кофе. Большинство присутствующих с утра не были дома, поэтому печенье «лакомка» и всё рядом с ним находящееся, несмотря на правила хорошего тона, через 5 минут уничтожены. Появился второй кофейник. Глубокая тарелка по второму разу наполняется печеньем. Теперь можно переходить к светскому поведению: потягивая кофе, обсуждать мировые проблемы.

Перво-наперво поговорили о сборе. Все вроде бы хорошо, но почему не было ревкома? И Ф. Я. говорит, что так как большинство ревкомовцев постоянно с коммуной работать не могут, то надо бы нас ввести в ревком. Нас – это несколько старших коммунаров. Оказывается, нам теперь столько лет, сколько было Ире Леоновой, и Вите Малову, и М. П. Забиран, когда они пришли в коммуну в качестве «взрослых».

Выросли, значит. А мы и не заметили.

...Только что кончился «Вечер горящих сердец». Каждый отряд рассказывал о своем любимом герое. К роялю около сцены из зала идет Ира Леонова. В руках – кожаная папка: в такие адреса вкладывают. Я догадываюсь, что сейчас будет.

– Решение ревкома. Ввести в состав ревкома коммуны юных фрунзенцев коммунаров Прутта Александра, Лосенкова Владимира, Кулиеву Гюльнару, Магуна Владимира, Вознесенскую Александру.

В зале – буря. В ревком вводят не новых взрослых, а старых (хотя еще и не взрослых) коммунаров, которых сделала коммуна. Может быть, это итог жизни коммуны. Вернее, один из итогов.

Хватают за руки: справа – Лось, слева – Прутт. Ревком уже поет «Октябренка». И буря тоже превращается в песню. Потом опять буря. Потом расходимся – уже ревкомовцами.

До конца дня руки все время заняты. Каждый берет в свою и долго трясет– одну или обе сразу. А у меня, я знаю, счастливое лицо. Наверное, самое счастливое в жизни.

ПОСЛЕДНЯЯ АНКЕТА. Какая черта объединяет всех коммунаров?

– Целеустремленность.

Без чего бы я сейчас не смог жить?

– Без коммуны, без друзей, без мечты.

Боюсь ли я смерти?

– Боязнь смерти уже прошла. Теперь уже не просыпаюсь в поту и не плачу в подушку: «Меня не будет!»
– Некогда думать (кроме того, по натуре – оптимист). Только иногда печально: просто физически не охватить за одну жизнь того, что хочешь, не побывать там, где хочется.

Какие у меня самые счастливые дни?

– Дни, проведенные с командой в Новгороде, дни в Михайловском, 24 марта – дни рождения коммуны.
– Мне очень часто бывает хорошо. Спасибо за это всему простому и доброму.

Что изменила в моей жизни коммуна?

– Изменила все.
– Пришел совсем другим.
– Родила второе «я». Перевоплотилась во второе «я». Спасибо!