ДНЕВНИК Д-РА СЬЮАРДА. 4 сентября. Пациент зоофаг все еще продолжает меня интересовать
4 сентября. Пациент зоофаг все еще продолжает меня интересовать. У него был всего один припадок; это случилось вчера в необычное время. Как раз перед восходом солнца им начало овладевать беспокойство. Служитель был знаком с этими симптомами и сейчас же позвал на помощь. К счастью, люди прибежали как раз вовремя, так как с восходом солнца он стал таким буйным, что им пришлось употребить все свои силы, чтобы его удержать. Но через пять минут он стал постепенно успокаиваться и, в конце концов, впал в какую-то меланхолию, в которой пребывает и посейчас. Служитель говорит мне, что его вопли во время конвульсий были действительно пугающими; когда я обслуживал других пациентов, у меня оказалось полно забот с теми, кто был им напуган. На самом деле, я вполне понимаю этот эффект, потому что вопли вызывали беспокойство даже у меня, хотя я находился в некотором удалении. Сейчас уже прошло время послеобеденного отдыха, а пациент все еще сидит в углу, погруженный в молчаливые размышления, с тупым, угрюмым, горестно-блуждающим выражением на лице, которое, скорее, на что-то намекает, чем показывает прямо. Я не могу вполне понять это. Позднее. Новая перемена в моем больном. В пять часов я заглянул к нему, и он казался таким же счастливым и довольным, как всегда. Он снова ловил мух и глотал их, делая каждый раз отметку ногтем на двери. Увидев меня, он подошел и извинился за свое дурное поведение; потом очень покорно, льстиво попросил меня перевести его обратно в его комнату и вернуть ему его записную книжку. Я решил, что следует подбодрить его, – поэтому я перевел его обратно в его комнату с открытым окном. Он снова насыпал сахар на подоконнике и наловил целый рой мух. Он их больше не ест, а собирает в коробку, как раньше, и уже осматривает углы комнаты в поисках пауков. Я старался заставить его поговорить о последних нескольких днях, потому что любой ключ к его мыслям сослужил бы мне неизмеримую пользу, но он не поднимался. Одну или две секунды он смотрел очень печально, а затем произнес голосом как бы отдаленным, словно обращаясь скорее к себе, чем мне: «Все кончено! Все кончено! Он оставил меня. Не на кого мне теперь надеяться, кроме себя самого! – Потом, неожиданно повернувшись ко мне с решительным видом, он сказал: – Доктор, не будете ли вы так любезны и не дадите ли еще немного сахара? Думаю, он бы пригодился мне. – И мухам? – спросил я. – Да! Мухи тоже любят его, а я люблю мух; поэтому я люблю его. А ведь есть люди столь невежественные, что отрицают у сумасшедших способность аргументировано рассуждать! Я выдал ему двойную порцию и оставил таким счастливым, каких, полагаю, немного людей на свете. Хотелось бы мне проследить ход его рассуждений. Полночь. Снова перемена в нем. Я навестил Люси, которую застал в хорошем состоянии и, вернувшись назад, остановился у нашей калитки, чтобы полюбоваться на закат, как вдруг опять услышал его вопль. Так как его комната выходит именно на эту сторону, я слышал все яснее, чем утром. Это больно ударило меня по нервам – этот переход от восхищения великолепным лондонским закатом с его яркими цветами и роскошными красками, оживляющими мрачные тучи и темную воду – к ужасной суровой действительности моего холодного каменного здания, полного трепещущего горя и всего того, что так тяготит мою душу. Я попал к нему как раз, когда солнце садилось. Из его окна я видел красный диск солнца. По мере того как солнце заходило, бешенство Ренфилда постепенно уменьшалось; как только солнце совсем зашло, больной выскользнул из рук тех, кто его держал, на пол – инертной массой. Удивительно, однако, какой сильной бывает реакция у сумасшедших: через каких-нибудь пять минут он опять спокойно стоял на ногах и озирался вокруг. Я сделал служителям знак не держать его, так как мне было интересно видеть, что он предпримет. Он подошел к окну и выбросил остатки сахара; затем он взял коробку с мухами, выпустил пленниц и выкинул коробку в окно; затем закрыл окно и сел на кровать. Все это удивило меня, и я спросил: «Разве вы больше не будете разводить мух?». – Нет, – ответил он, – вся эта дрянь мне надоела! Вот поразительный тип! Хотелось бы мне разобраться в складе его ума или же постичь причину его внезапных перемен... Стойте! Разгадка, кажется, уже найдена, – если бы только узнать, почему его били конвульсии в полдень и при заходе солнца. Неужели солнце в определенные периоды дурно или вернее возбуждающе влияет на некоторые натуры подобно луне? Посмотрим!..
Телеграмма Сьюарда, Лондон, Ван Хелсингу, Амстердам «4 сентября. Пациентке сегодня значительно лучше»
Телеграмма Сьюарда, Лондон, Ван Хелсингу, Амстердам «5 сентября. Больной гораздо лучше. Хороший аппетит, спокойный сон. Весела. Румянец возвращается»
Телеграмма Сьюарда, Лондон, Ван Хелсингу, Амстердам «6 сентября. Ужасная перемена худшему. Приезжайте немедленно. Я не стану телеграфировать Холмвуду, пока не увижусь с вами».
|
