ДНЕВНИК Д-РА СЬЮАРДА. 28 сентября. Прямо удивительно, до чего благотворен сон

28 сентября. Прямо удивительно, до чего благотворен сон. Вчера я почти готов был поверить ужасным идеям Ван Хелсинга, теперь же они мне кажутся дикими и лишенными всякого смысла. Не может быть, чтобы он сошел с ума. Ведь должно существовать какое-нибудь объяснение этим таинственным событиям. Возможно, все дело рук самого профессора. Он необычайно умен и даже если сошел с ума, обязательно отыщет, пусть необыкновенный способ воплотить свои идеи. Впрочем, не хочется так думать, да и сумасше­ствие Ван Хелсинга вещь маловероятная. Постараюсь найти разгадку тайны.

29 сентября, утром... Артур и Квинси зашли вчера вечером около десяти часов к Ван Хелсингу: он объяснил все, что нам нужно делать, обращаясь, главным образом, к Артуру, словно все наши желания сконцентрированы в нем одном. Он говорил, что надеется на нашу общую помощь, так как нам предстоит исполнить тяжкий долг. Затем спросил Артура, удивился ли он его письму.

– Я? Да! Оно меня порядком встревожило. В последнее время и испытал столько невзгод, что у меня нет больше сил. Мне было бы интересно знать, что случилось.

– Мы обсуждали это с Квинси, но в результате пришли еще в большее замешательство. Я совершенно перестал понимать, что происходит.

– Я тоже, – кратко заметил Квинси Моррис.

– В таком случае, – сказал профессор, – вы оба стоите в начале пути, а вот нашему другу Джону предстоит возвратиться назад, чтобы обрести способность опять двигаться вперед.

Значит, от него не укрылось, что ко мне вернулся мой прежний скептицизм, хотя я и не произнес ни слова.

– Мне нужно ваше согласие, – сказал Ван Хелсинг, – на то, что я собираюсь сделать сегодня ночью. Знаю, я требую многого, и только тогда, когда вы поймете, в чем дело, вы поймете, что это действительно много. Поэтому я хотел бы, чтобы вы обе­щали мне, пока в «темную», и потом бы не упрекали себя ни в чем. Вы будете некоторое время сердиться на меня – мне уж придется примириться.

– Мне нравится откровенность, – вставил Квинси, – я ручаюсь за профессора. Не вполне понимаю, куда он клонит, но, клянусь, он честный человек, и мне этого довольно.

– Благодарю вас, сэр, – с достоинством произнес Ван Хелсинг, – считаю за честь числить вас среди своих друзей и ценю вашу поддержку.

И он протянул Квинси руку.

– Я вовсе не желаю, – возразил Артур, – покупать свинью в мешке, как говорят в Шотландии, и если тут будут затронуты моя честь джентльмена или моя вера христианина, то не могу дать подобных обещаний. Если вы поклянетесь, что ваше намерение не затрагивает ни того, ни другого, я сейчас же даю на все свое согласие: хотя, клянусь жизнью, никак не могу понять, к чему вы клоните.

– Принимаю ваши условия, – сказал Ван Хелсинг, – но прошу вас об одном – вы прежде, чем будете осуждать меня, хорошенько взвесьте свое решение и уверьтесь, что мои поступки не нарушают ваших условий.

– Решено! – сказал Артур. – Итак, переговоры завершены; могу теперь спросить у вас, в чем дело.

– Я хочу, чтобы вы пошли со мной на кладбище в Кингстед, но об этом никто не должен знать.

Артур изумился.

– Туда, где похоронена Люси? – спросил он.

Профессор кивнул. Артур продолжал:

– Зачем?

– Чтобы войти в склеп!

Артур вскочил.

– Профессор, вы говорите серьезно, или жестоко шутите?.. Простите, я вижу, это серьезно.

Он снова сел, гордо выпрямившись, как человек, чье достоинство оскорблено.

Наступила долгая пауза. Наконец, он спросил:

– И что же мы будем там делать?

– Откроем гроб.

– Это уж слишком, – сердито сказал Артур, вставая. – Я согласен на все, в разумных пределах, но такое... такое осквернение гроба той, которую... – дальше он не мог говорить от негодования. Профессор с состраданием смотрел на него.

– О, если бы я мог уберечь вас от мучений, мой дорогой друг, Бог тому свидетель, я сделал бы это, – сказал он. – Но в эту ночь вам придется пройти по тернистой дороге, иначе вам суждено потом, быть может, даже на веки вечные, ходить по пылающему пути!

Артур побледнел и вскричал:

– Осторожней, сэр, осторожней!..

– Не лучше ли будет, если вы послушаете меня? – спросил Ван Хелсинг. – Тогда, по крайней мере, вы будете знать, что я предлагаю. Могу я начать?

– Да, разумеется, – вставил Моррис.

После некоторого молчания Ван Хелсинг продолжил, видно было, что это ему стоило большого труда:

– Мисс Люси умерла, не так ли? Да? Следовательно, все в порядке. Но если она не умерла?

Артур подскочил.

– Господи! – воскликнул Артур. – Что вы этим хотите сказать? Разве произошла какая-то ошибка? Разве ее похоронили живой? [74]– Он был в таком отчаянии, что тяжело было на него смотреть.

– Я не сказал, что она жива, дитя мое, я не то хотел сказать. Я хотел сказать только, что она не мертва.

– Не мертва! Не жива! Что вы имеете в виду? Это кошмар, или что-то другое, еще более ужасное?

– Бывают тайны, о которых мы можем только догадываться, разгадка их приходит годами и по частям. Поверьте мне, перед нами только часть тайны. Но я ничего еще не сделал. Вы разрешите мне отрубить голову умершей Люси?

– Клянусь небом и землей, нет! – воскликнул Артур с негодованием. – Я ни за что на свете не соглашусь, чтобы тело ее было поругано. Ван Хелсинг, вы слишком испытываете меня! Что я вам сделал дурного, за что вы меня так терзаете? Что сделала вам эта бедная девушка, что вы так издеваетесь над ее могилой? Или вы помешались, что говорите подобные вещи, или я сошел с ума, что слушаю их! Не смейте и думать о таком святотатстве, я ни за что не дам своего согласия! Я пойду защищать ее могилу от поругания и, клянусь Богом, я это сделаю!

Ван Хелсинг встал со своего места и сказал сурово и серьезно:

– Лорд Годалминг, у меня тоже есть долг, долг по отношению к другим, к вам, к покойной и, клянусь Богом, я это сделаю. Я прошу вас лишь об одном: пойдемте со мной, посмотрите, послушайте, и если потом я предложу вам то же самое, не беритесь за это дело более ревностно, чем я, ибо тогда – тогда я исполню свой долг по своему собственному усмотрению. Тогда я исполню ваше желание и буду готов дать вам отчет, когда и где захотите.

Тут голос его дрогнул, и он продолжал гораздо мягче:

– Но, умоляю вас, не смотрите на меня так гневно. В моей жизни было много тяжелых минут, терзавших душу, но столь трудная задача впервые выпала на мою долю. Поверьте, когда придет время, и вы перемените ваше мнение обо мне, один ваш взгляд искупит эти печальные часы, ибо я сделаю все, что в человеческих силах, чтобы уберечь вас от горя. Подумайте только! Чего ради стал бы я так стараться и так горевать. Я пришел сюда, чтобы помочь вам, во-первых, чтобы оказать услугу моему другу, Джону, затем помочь милой молодой девушке, которую я, как и вы, очень любил. Ей, – мне даже стыдно сказать, но я говорю просто, – я отдал то, что и вы: кровь из моих вен, отдал ей, хотя я вовсе не ее воз­любленный, а только врач и друг, если смерть моя в состоянии ей что-нибудь дать теперь, когда она и мертвая и «не-мертвая», пусть свободно возьмет мою жизнь.

Он сказал это с какой-то благородной, мягкой гордостью, и Артур был очень тронут. Он взял старика за руку и произнес, пусть голос его дрожал:

– О, сколь ужасно об этом думать, я никак не могу понять, в чем дело, но обещаю вам пойти с вами и подождать.