ДНЕВНИК МИНЫ ХАРКЕР. 30 сентября. Я так рада, что едва сдерживаю себя

30 сентября. Я так рада, что едва сдерживаю себя. Думаю, это реакция на преследовавший меня все время страх, что это ужасное дело, разбередившее старые раны, повредит Джонатану. Я провожала его в Уитби, изо всех сил стараясь выглядеть храброй, но меня мутило от дурных предчувствий. Мои усилия, однако, принесли пользу. Никогда еще не был он таким решительным, сильным, полным вулканической энергии, как сейчас. Как сказал дорогой профессор Ван Хелсинг, он тверд и только тверже становится в обстоятельствах, губительных для более слабых натур.

Джонатан вернулся полный жизни, надежды и решимости; к вечеру мы привели все в порядок. Собственно говоря, следует пожалеть всякого, кого так неустанно преследовали бы, как графа. Ведь по сути это Существо – не человек и даже не зверь. Достаточно прочесть отчет д-ра Сьюарда о смерти бедной Люси и обо всем, что последовало, чтобы иссушить источники жалости в сердце.

Позднее. Лорд Годалминг и м-р Моррис приехали раньше, чем мы их ожидали. Д-р Сьюард отсутствовал по делу и взял с собой Джонатана, так что мне пришлось их принять. Встреча была слишком мучительна, так как напоминала нам надежды бедной Люси несколько месяцев тому назад. Конечно, они слышали от Люси обо мне, и казалось, что д-р Ван Хелсинг тоже «плясал под мою дудку», как выразился м-р Моррис. Бедные дети, ни один из них не знал, что мне известно все о предложениях, которые они делали Люси. Они не знали хорошенько, что говорить или делать, так как не были осведомлены, насколько я посвящена в то, что происходило; так что им пришлось придерживаться нейтральных тем. Как бы ни было, я обдумала дело и пришла к заключению, что лучшее, что я могу сделать, это ввести их всех в курс дела, обратив их внимание на хронологию событий. Я знала из дневника д-ра Сьюарда, что они присутствовали при смерти Люси – ее настоящей смерти – и что мне нечего бояться выдать преждевременно какую-либо тайну. Так что я сказала им, как умела, что прочитала все бумаги и дневники и мы с мужем, перепечатав все на машинке, только что привели их в порядок. Я дала каждому из них по копии, для чтения в библиотеке. Когда лорд Годалминг получил свою стопку листов и перечитал все – а стопка получилась весьма солидная – то сказал:

– Вы переписали все это, миссис Харкер?

Я кивнула головой, он продолжал:

– Я не совсем понимаю цель, но вы все такие хорошие люди и работали так сердечно и энергично, что мне остается лишь с закрытыми глазами принять ваши выводы и постараться помочь вам. Я уже получил урок, и такой урок, который может сделать человека скромным до последнего часа его жизни. Кроме того, я знаю, что вы любили мою бедную Люси. – Он отвернулся и закрыл лицо руками. – Я услышала слезы в его голосе. М-р Моррис с врожденной деликатностью прикоснулся к его плечу, а затем спокойно вышел из комнаты. Я думаю, есть что-то такое в женской природе, что позволяет мужчинам раскрывать перед ними свои чувства и эмоции, не чувствуя, будто это бросает тень на их мужественность; когда мы остались одни с лордом Годалмингом, он бросился на диван и открыто отдался обуревавшим его чувствам. Я села рядом с ним и взяла его руку. Мне кажется, он не мог подумать обо мне плохо – он настоящий джентльмен. Я видела, что сердце его разрывается. И сказала ему:

– Я любила Люси, и знаю, кем она была для вас, и кем вы были для нее. Мы с ней были, как сестры. Теперь, когда ее нет, позвольте же мне быть вам сестрой в вашем несчастии. Я знаю вашу печаль, хотя и не могу, наверняка, постичь всю глубину ее. Если сочувствие и сострадание помогут вам в беде, позвольте мне помочь вам ради Люси.

Горе захлестнуло несчастного. Мне казалось, что все доселе тайно переживаемое страдание, вырвалось наружу. В порыве отчаяния он всплеснул руками. Он вскочил и сел опять, слезы текли по его лицу. Я почувствовала к нему бесконечную жалость и, ни о чем не думая, обняла его. Всхлипывая, он положил голову мне на плечо и плакал, сотрясаясь от переживаний, как маленький изможденный ребенок.

В каждой женщине, вероятно, живет материнское чувство, которое позволяет духу возвыситься над мелочами. Я чувствовала голову этого большого горюющего человека на своем плече, гладила его волосы, будто это была голова моего собственного ребенка. Наверное, странно, но я о том не думала. Постепенно его рыдания прекратились, он встал с извинениями, не скрывая своих чувств. Он сказал, что за последние дни и ночи – томительные дни и бессонные ночи – ему не с кем было даже поговорить так, как говорят с людьми в беде. Не было рядом женщины, чье сочувствие придало бы ему силы, с которой он мог бы говорить свободно.

– Теперь я знаю, как я страдал, – сказал он, вытирая глаза. – Но я еще не могу постичь, чем было для меня ваше сострадание. Со временем я пойму это лучше, и поверьте, хоть я и сейчас полон благодарности, она будет еще больше, когда я лучше пойму, что произошло. Позвольте мне быть вам братом на всю жизнь – ради нашей дорогой Люси.

– Ради нашей дорогой Люси, – произнесла я, и мы пожали друг другу руки.

– И ради вас самой, – добавил он. – Ибо если уважение и благодарность мужчины чего-то стоят, вы их действительно заслуживаете. Если вдруг в будущем вам понадобятся помощь и поддержка мужчины, поверьте, вам не придется долго ждать. Дай вам Бог, однако, чтобы никогда не настал в вашей жизни черный день. Но если что-то случится, обещайте дать мне знать немедленно.

Он был так серьезен, а его печаль столь искренней, что я сказала: «Обещаю».

Проходя по коридору, я увидела м-ра Морриса, смотревшего в окно. Он обернулся, услышав мои шаги.

– Как Артур? – спросил он. Потом, заметив мои покрасневшие глаза, он продолжал:

– А, вижу, вы его утешали! Бедный малый, ему это необходимо. Никто, кроме женщины, не может помочь мужчине, когда у него сердечное горе; а его некому было утешить.

Он переносил свое собственное горе так мужественно, что мое сердце истекало за него кровью. Я видела рукопись в его руках и знала, что, прочитав ее, он поймет, как много я знала, так что сказала ему:

– Я бы хотела иметь возможность утешить всех, чьи сердца страдают. Разрешите мне быть и вашим другом и приходите ко мне за утешением, когда вам будет нужно. Вы узнаете потом, почему я так говорю.

Он увидел, что я говорю серьезно и, подойдя ко мне, взял мою руку и поднес ее к своим губам, это показалось мне жалким утешением для такой мужественной и бескорыстной души; инстинктивно я наклонилась и поцеловала его. Слезы подступили к его глазам, но заговорил он совершенно спокойным голосом:

– Маленькая девочка, вы никогда не раскаетесь в этой искренней доброте!

Затем он прошел в кабинет к своему товарищу.

«Маленькая девочка»! – это те самые слова, с которыми он обращался к Люси, – ей он доказал свою дружбу!