Глава 17. Накануне встречи девушек с Дженни Тридцатьпятик без всяких помех спокойно прошел желтый финиш

 

Накануне встречи девушек с Дженни Тридцатьпятик без всяких помех спокойно прошел желтый финиш. Его встретили, поздравили и повели на белый балкон к Мессии на исцеление.

На другое утро в «Бегунке» они прочли, что финиш взял паломник, пожелавший остаться неизвестным.

— Странно, — сказал Жерар. — Он так и не назвал свое настоящее имя.

— Не назвал, значит, ему так надо было. Вот скоро ты встретишься с ним, тогда и спросишь, почему он так поступил.

Тридцатьпятик на гонках в этот день не появился.

Инга и Ванда пришли довольно рано и принесли радостное известие Ланселоту: Дженни нашлась!

— Где она? — крикнул им Ланселот.

— Там, где вы провели первую ночь в Иерусалиме!

— Скажите ей, чтобы она там и оставалась. Я ее найду после гонок. И скажите, что я люблю ее.

Слышавшие весь этот разговор зрители на балконе весело и глумливо заржали.

Жерар и Ланселот заметили, что обеих девушек окружают какие-то странные парни в одинаковых серых костюмах. Сначала они было встревожились, но потом сообразили, что это и есть их личная охрана, о которой говорила Ванда.

— Как ты думаешь, эти самые охранники не заложат наших девушек? — спросил Жерар.

— Определенно нет. Они за плату на все готовы, и на предательство, и на верность.

— Надеюсь, на верность, а то пришлось бы отказаться от хлеба, мяса и вина. На паломнической диете мы с тобой не далеко бы ушли.

— Ты думаешь, мы поступаем не совсем честно по отношению к другим паломникам?

— Совсем ты, Ланселот, сбрендил! А когда их болельщики кидают в нас гигиенические пакеты с дерьмом и банки с песком, норовя попасть в голову — это что, честно? И потом, кто мешает им объединить усилия? В каждом номере «Бегунка» пишут о том, что «Веселый катафалк», в котором калеки помогают друг другу, опережает всех паломников на несколько ярусов, но ни разу не писали, что кто-то последовал нашему примеру. И паломникам, и зрителям наши действия не нравятся не только потому, что мы берем финиш за финишем. Тут главное в другом. — В чем же?

— А в том, что мы нарушаем главный принцип существования планетян — каждый за себя против всех. «Бегунок» всегда пишет о нас с иронией и предрекает, что вот-вот наше «противоестественное содружество», как они это называют, развалится. А служители? Ты же видишь, как они смотрят на нас. Я думаю, почти все на этой Башне, и служители, и зрители, с нетерпением ждут, чтобы наше предприятие лопнуло.

— Не дождутся, — сказал Ланселот, но ошибся: кое-что все-таки лопнуло.

Случилось это в полдень, когда ветер особенно свирепствовал. Они проходили слишком близко к балкону, прижимаемые к стене Башни этим колючим южным ветром. К счастью, Жерар в это время шел рядом с коляской с противоположной балкону стороны, и потому только остался жив. Ни он, ни Ланселот сначала не поняли, что случилось. Оба сперва услышали грохот и вопли зрителей, и сразу же вслед за тем громкий треск и скрежет металла о бетон. Коляска остановилась. С балкона раздались торжествующие крики и хохот. Жерар нагнулся и увидел, что ось коляски лопнула, а позади ее на дороге лежит камень размером с голову. Тут же в них полетели банки и другая дрянь.

— Слезай, приехали! Конец «Веселому катафалку»! — глумились с балкона веселящиеся зрители.

— Ставь коляску на тормоз и цепляйся за мои плечи! — крикнул Жерар, подставляя спину Ланселоту: тот послушался, еще не понимая толком, что, собственно, произошло.

Жерар сначала отнес его к барьеру и усадил там, а потом вернулся к коляске, взвалил ее на спину, с трудом удерживая ее за спинку своими культями, и, согнувшись под ее тяжестью вдвое, потащил коляску вверх по дороге. Он не собирался, да и не смог бы при всем желании, отнести ее на большое расстояние, но хотел убрать ее подальше от балкона, с которого в них бросили эту проклятую каменюку. Он все-таки оттащил ее метров на сто и оставил под внешним ограждением, и только после этого вернулся к Ланселоту. Тот сидел бледный как смерть и с ужасом ждал, что скажет Жерар.

— Ничего, — сказал Жерар, — лопнула только ось. Цепляйся за мои плечи, — он снова повернулся к Ланселоту спиной и присел. — Ну ты чего?

— Жерар, кажется, мое паломничество подошло к концу.

— Не болтай. Ты что не понимаешь, как нам повезло?

— Куда как повезло! — Ланселот даже рассмеялся.

— Ну да, повезло! А если бы одному из нас этот камень упал на голову? Они швырнули его с большой силой, только прицелились плохо. Но, видно, зараза-каменюка срикошетила от дороги и ударила прямо в середину оси. И это опять-таки к лучшему — ось просто лопнула, и ее половинки еще можно скрепить, а вот если бы камень попал в колесо или погнул ось…

— Жерар, я благодарен тебе за твою дружбу и твои усилия, но…

— Но сейчас ты немного помолчи, Ланс. Мне сейчас надо думать, как скорее починить твою коляску, а не пустыми разговорами заниматься. Если у тебя будут предложения по ремонту оси, любое будет выслушано с благодарностью. Если же тебе просто вдруг приспичило передо мной мелодраму разыгрывать, сделай одолжение, заткнись! Понял? А теперь хватайся за меня, я отнесу тебя к коляске.

Ланселоту ничего не оставалось, как подчиниться. Но он уже видел сценарий, по которому будет разворачиваться действие дальше, так ясно, как будто все это происходило в Реальности: Жерар будет тащить его на спине, время от времени ссаживая его у ограждения и возвращаясь за бесполезной теперь коляской, которую в конце концов все равно придется бросить. Может, он и дотащит его таким образом до оранжевого старта и даже пройдет его первым, но после-то ему все равно ему придется его покинуть! Никто не позволит ему и дальше нести на спине паломника, который сделал заявку на самый высокий старт. Ну что ж, остальное ясно: когда ночью Жерар уснет, он, Ланселот Озерный, уж как-нибудь найдет способ исчезнуть с трассы и освободить друга. Ему стало спокойно, и он даже поудобнее перехватил руки на плечах Жерара и облегченно вздохнул. Жерар, будто подслушав его мысли, повернул к нему красное лицо и прохрипел:

— Ничего не выйдет! И учти, поганец, если ты попытаешься помешать спасти тебя, я сам тебя сброшу с Башни, как только Мессия починит мне руки! Ты меня понял?

— Понял, понял, — сказал Ланселот и усмехнулся: это сам Жерар еще не понял, что ему, Ланселоту, и в самом деле пришел конец.

И конец этот один — распятие. «Никуда мне от Тебя не деться, — грустно пошутил он про себя, мысленно обращаясь к Христу, — никогда не мечтал я о стигматах, а вот, надо же, того и гляди сподоблюсь…».

Когда на балконе появились Инга с Вандой, Ланселот оставался сидеть, прислонившись спиной к ограждению, и только махал им издали рукой и улыбался все время, пока они, перегнувшись через перила балкона, бросали банки с едой Жерару и, конечно, расспрашивали его о том, что случилось с Ланселотом и где его коляска. Выслушав его, они сразу же исчезли.

Ночью Ланселоту так и не удалось покинуть Жерара. Он просто не успел это сделать. Как только с балконов удалили зрителей, с одного из них с грохотом упал какой-то мешок. Вслед за тем с балкона свесилась веревка. Потом они увидели, как через ограждение перелезла худощавая темная фигурка, скользнула вниз по веревке — и вот перед ними явился Тридцатьпятик! — Привет, ребята, вот и я!

Кожа на лице у Тридцатьпятика была розово-белой, гладкой и нежной, как у молоденькой девушки. Он был хорошо отмыт, весь благоухал и одет был в новенький черный спортивный костюм. Обрадованные Жерар и Ланселот постеснялись притронуться к такому красавчику, но он сам кинулся обнимать их. — Вы видите, видите, какой я стал? — Прямо маленький лорд Фаунтлерой!

— Это вы про мои локоны? Я хотел их остричь, но Ванда с Ингой не дали: они со мной как в куклы играют — то наряжают, то причесывают. Предупреждаю, ребята, после исцеления они вас замучают!

— Лично я совсем не прочь, — ухмыльнулся Жерар.

— С тобой все ясно, Жерар. Ребята, а где коляска? — На пол-яруса позади. — Я побежал к ней!

И он помчался вниз, подхватив свой мешок, из которого торчал длинный поблескивающий стержень.

— Вот так, друг Ланселот Озерный! — сказал Жерар. — Чего-то подобного я и ждал. У парнишки в мешке инструменты, и он собирается чинить твой «катафалк».

Ланселот ничего не ответил и снова откинулся к стене, сделав вид, что дремлет. Он боялся поверить в то, что Тридцатьпятику в самом деле удастся починить его коляску. Мальчик долго не появлялся, и Ланселот с Жераром оба уснули, чтобы не терять силы и время на беспокойство. Потом они услышали сквозь шум ветра шаги Тридцатьпятика, а еще через несколько минут увидели его, катящего перед собой коляску.

— Получайте ваш транспорт, ребята! До бежит теперь до самого верха, только вдвоем в коляску не садитесь. — Как тебе это удалось, Тридцатьпятик?

— Да очень просто. Я же говорил вам, что занимался механикой в гараже у нас дома, так что я знал примерно, что нужно купить и принести сюда, чтобы починить эту бедную «катафалку». Пришлось ехать в старый город, чтобы купить нужные инструменты на базаре. Кстати, вам крупно по везло, ребята: если бы не сегодняшний ремонт, «катафалка» наша стала бы несколькими ярусами выше — она вся была забита песком. Я все почистил и смазал, теперь она гораздо легче пойдет.

— Ну спасибо, Тридцатьпятик! Скажи-ка, а как ты себя чувствуешь? — Потрясающе! — Так тебя Ванда с Ингой забрали к себе?

— Конечно. Там и для тебя комната приготовлена, Жерар, так что ты о будущем не волнуйся. Ты только первым прийди на своем финише.

— Я постараюсь, Тридцатьпятик. Слушай, а как, кстати, твое настоящее имя? В «Бегунке» об этом не было ни слова.

— И не будет. Когда Мессия меня исцелял, рядом с ним стоял мой отец. Он ничего мне не сказал, но по его глазам я понял, что если я назову свое настоящее имя — из Башни через час вынесут мой красивый труп. Я сказал, что хочу сохранить свое имя в тайне.

— Вот как… Ну что ж, оставайся для нас Тридцатьпятиком. — Девицы сократили меня до Пятика.

— Под любым именем ты наш друг, — улыбнулся Ланселот.

— Вот и я так думаю. Все, ребята, я должен бежать, а то еще встречу отца — он каждое утро является к Мессии на заседание Совета мирового правительства. — Так он у тебя министр, что ли?

— Он людскими ресурсами занимается, человечество счастливит. Ну пока! Скоро увидимся с тобой, Жерар! А после — с тобой, Ланс. Желаю вам удачи. — Счастливо, Пятик! Будь осторожен! — Постараюсь!

Ловкий мальчишка быстро вскарабкался по веревке на балкон. Жерар привязал к концу веревки мешок с инструментами, Пятик втянул ее, отвязал веревку, уложил ее в сумку, помахал друзьям и исчез.

— Ну как коляска, сэр Ланселот Позорный? — спросил Жерар, когда Ланселот уселся в нее и проехал несколько метров.

— Коляска — блеск! Идет втрое легче, чем раньше. А почему это я Ланселот Позорный? Чем же это я так опозорился?

— А тем, что своих друзей посчитал чуть не за дерьмо, которым в нас зрители бросают. — Я так никогда не считал.

— Тогда зачем настаивал, чтобы я бросил тебя и шел вперед один? Для красоты, что ли, для позы? В таком случае ты — Ланселот Позёрный. — Жерар!

— Что «Жерар»? Ты скажи прямо — стыд но тебе? — Стыдно.

— Ладно, тогда поехали! Мы уже черт знает сколько времени потеряли. И в наказание ты теперь будешь спать до тех пор, пока на трассу не выйдут служители!

Жерар взялся за спинку коляски, и Ланселот не осмелился ему возразить, к тому же коляска и впрямь шла теперь гораздо легче. Он откинул голову и уснул.

Рассвело. Оба заметили, что на этой высоте было светло, когда внизу Вечный город еще лежал в предутреннем сумраке. Вот-вот на трассе должны были появиться служители и клоны. Но сначала появилась Ванда. Легкой тенью она соскользнула с балкона по веревке, подбежала к Лансу и тронула его за плечо.

Убедившись, что он не спит, она разбудила Жерара. На плече у нее был рюкзачок, из которого она достала небольшую клетчатую салфетку, расстелила ее прямо на асфальте и стала сервировать им завтрак: термос с кофе, горячие булочки, сыр и апельсины.

— Балуешь ты нас, Ванда. И на ходу бы отлично поели.

— Еще придется на ходу есть. Давайте, загружайтесь калориями! Для тебя, Ланс, есть еще кое-что. Мы с Ингой были у Дженни в Гефсимании. Вот тебе от нее записка и еще вот это, — Ванда достала со дна мешка и протянула ему маленькую бутылочку и свернутую бумажку. «Ланселот, еще не поздно — вернись! Твоя Дженни», — прочел он.

— А это что? — спросил он, разглядывая крохотную стеклянную бутылочку с нарисованным на ней крестиком.

— Это святая вода. Дженни велела тебе пить ее по глотку и мазать раны на руках.

— Ах, Дженни, чудачка моя неисправимая! — засмеялся Ланселот. Он поцеловал бутылочку и спрятал ее в карман рубашки. — Лечиться святой водой я, конечно, не стану, но все равно — спасибо. Этот сувенир будет мне напоминать о ней.

— А я бы посоветовала тебе пить святую воду по глоточку каждый день. Мы с Ингой пьем.

— Вы что, верите в ее чудодейственные свойства?

— Верим. Мы вообще верим, то есть веруем. В Господа нашего Иисуса Христа. А еще мы скоро крестимся. И Пятик с нами. Надеюсь, вы оба попадете на наши крестины. Жерар и Ланселот переглянулись. — Вот те раз! — сказал Жерар.

— Неужели это моя Дженни так скоро вас обработала? — удивился Ланселот.

— Спуститесь с Башни — сами все узнаете, — сказала Ванда. Очень ей не хотелось сейчас открывать друзьям тайну исцелений Антихриста.

Накормив их, Ванда собрала свой рюкзачок и тем же путем сиганула обратно на балкон.

Жерар встал на свое место и начал толкать коляску.

Вскоре появились служители и разнесли пакеты и газеты. Получив газетку, Жерар отдал ее Ланселоту, а сам предложил двигаться дальше: он знал, что сегодня — его финиш, а потому не хотел терять ни минуты. — Жерар! Может, ты хоть теперь…

— Ланселот, ты на свои руки давно смотрел? После моего финиша тебе надо одному пройти еще десять ярусов, самых коротких, но и самых крутых, между прочим. Я думаю, что ты до финиша дойдешь если не завтра к вечеру, то уж послезавтра точно, и я хочу, чтобы ты сегодня поберег руки. Лучше почитай вслух газету. Про нас чего-нибудь пишут? — Гм… Кое-что пишут. «К радости большинства участников и зрителей, знаменитая группа паломников, которую болельщики метко окрестили „Веселым катафалком“, приказала долго жить. Туда и дорога! С отвращением наблюдали зрители, как пятеро калек, если не сказать уродов, облепив коляску главного калеки, нагло нацепившего на себя красную куртку, день за днем публично демонстрировали редкие душевные пороки: варварскую небрезгливость к чужому телу, латентную сексуальность, отсутствие спортивной гордости и крайне низкую конкурентоспособность. Если бы эти люди верили в себя, разве стали бы они сбиваться в такую плотную кучу на глазах у всех зрителей? Да, трое из них показали неплохие результаты, но главным образом за счет других двух участников: Тридцать третий и Тридцать четвертый участники изо всех сил помогали выиграть мальчишке-уроду и двум тяжело и безобразно больным девушкам. Надо ли добавлять, что с тех пор никто больше не видел на Башне этих победителей — двух девушек и мальчика! Теперь их кавалеры поплатились за свое ложное милосердие: справедливо негодующие зрители позволили себе маленькую шалость — бросили в „катафалк“ небольшой камушек. Этот крохотный „сувенир“, брошенный с высоты искреннего негодования, оказался роковым для „Веселого катафалка“: коляска Тридцать третьего рассыпалась на мелкие части, и они раскатились по всей трассе. Безногий, безответно взывая к милосердию безрукого, остался лежать там же, а номер Тридцать четвертый побрел в одиночестве к финишу, морально уничтоженный и физически обессиленный. Так оба урода бесславно сошли с дистанции». Ну как тебе?

— Чепуха какая! Но есть в ней и ценная информация: там написано, что никто больше не видел на Башне девушек и мальчика.

— Да, это замечательно. Выпьешь немного вина, Жерар? — Конечно.

— И поешь как следует, тебе сегодня придется попотеть. — Ничего, девчонки после отмоют!

— Жерар, а ты часом не распутник? Как там у тебя насчет латентной сексуальности?

— Ланселот, у меня не было девушки даже в Реальности, когда еще жива была Реальность. Это я так, болтаю, а сам-то я на женщин и не смотрел никогда. Я ведь родился безрук, так что… — Соврал, выходит, «Бегунок».

— Знаешь, этот желтый листок даже на подтирку использовать не гигиенично. Ты не находишь?

— Абсолютно с тобой согласен. А теперь — в путь!

Чем выше шли ярусы, тем богаче и наряднее были одеты зрители, и тем развязней и агрессивней они себя вели. Придя на трибуны и увидев невредимый «Веселый катафалк», они просто взбесились от злости: в друзей полетели камни, стеклянные баллоны, наполненные горчичным газом, которые взрывались при ударе, банки из-под энергена, наполненные песком, заточенные гвозди, пущенные из рогаток. Жерар объяснил, что все эти «орудия» продаются из-под полы у входов на Башню, а членов Семьи обыскивать никто не смеет, вот они и куражатся. Они с Ланселотом старались все время держаться левой стороны трассы, куда «сувениры» с балконов не долетали.

Как Ланселот ни сопротивлялся, Жерар ни в какую не соглашался оставить спинку коляски:

— Если ты хочешь облегчить мне работу, расскажи мне о себе и о твоей Дженни. Мы скоро с тобой расстанемся, а я ничего о тебе не знаю. Если, конечно, ты можешь о себе говорить.

— Почему нет? Мне абсолютно нечего скрывать. Правда, и рассказывать особенно нечего. Ну, примерно год назад я начал свое паломничество вместе с моей невестой Дженни, и вот, как видишь, оно подходит к концу.

— Ты необычный парень, Ланселот, и мне хотелось бы узнать немного о тебе и о твоей жизни до паломничества и о том, как ты добрался до Иерусалима.

— Насчет необычного парня это ты, Жерар, немного заврался: я человек настолько заурядный, что, пожалуй, кроме моей инвалидности во мне нет ничего, что отличало бы меня от других.

— Ну вот и начни с того, как ты стал инвалидом. — Я таким родился.

— И родился ты в Норвегии, это я уже знаю. А кто были твои родители? Как это они оставили тебя в живых?

Жерар был из тех, кто умел задавать вопросы, и короткого рассказа не получилось: час шел за часом, а Ланселот все говорил и говорил. Они только сделали небольшой перерыв, чтобы поесть. Когда рассказ был окончен, Жерар спросил:

— Ланс, когда ты исцелишься, ты вернешься к своим детям? — Не знаю, Жерар, честное слово, пока

не знаю. Это один из тех вопросов, на которые у меня пока нет ответа. С одной стороны, я очень скучаю по ним, мне здорово нравилась роль многодетного отца. Но что будет с детишками, если их любимый Ланселот вдруг явится к ним на своих двоих и объявит, что их-то он уже не хочет везти в Иерусалим. — А что же с ними будет без тебя?

— Ты лучше спроси, что будет со мной без них.