Июля 1964 года, Латвия, Айзкраукле – Москва, Л. Абрамовой

Люсик! Хорошая моя лапа! Прости, что так долго не писал, но совсем нет времени, да и ты тоже не балуешь меня письмами. Звонил я матери в Москву, но никого не застал, сейчас буду звонить еще. Очень волнуюсь, как ты и когда. Пусть мне сразу дадут телеграмму. Я вылечу, если не в этот день, то во всяком случае быстро, и приду к тебе в роддом, и встречу тебя из него. Очень соскучился по тебе и по Аркашке (скоро буду писать про троих), а тут ты еще редко пишешь: два письма за все время – очень мало, если учесть, как я вас люблю и какая здесь зеленая тоска. Снимаюсь сейчас много, но все это на дальних планах и сзади. Пока гонят и хотят успеть снять Овчинникову, – она послезавтра уезжает. Мои основные сцены еще впереди.

Есть такая маза (ходят слухи), что в Киев мы не поедем, если успеем здесь снять натуру, а это уж от бога – даст господь дождичек или нет. Если нет – тогда не поедем, и в конце августа – в Москву навечно.

В Москве, наверное, хорошо, потому что там ты и Аркашка. Чудесно, что он будет на даче, а с деньгами – фиг с ними. Я тебе послал не все, потому что Радомыло звонило и просило выслать ей (или ему) в Ялту. Оно поехало отдыхать и развратничать.

Тут такие дела: к Пешкину приехала жена Алла, она заняла Севкину постель и палатку, и Севка – бездомный потомственный артист, старается днем посильнее устать и попозже ложиться. Упадет где-нибудь, бедняга, и спит, а холодно и страшно. Он пытался к нам, но у нас тесно, и Ялович предложил спать ему в палатке у пиротехника на ящиках, а в ящиках взрывчатка, дымовые шашки и всякая ужасть. Так что он спит на бочке с порохом в прямом смысле. Пешкин делает вид, что думает, будто все устроилось великолепно, но мы его разубедили, и он пошел снимать комнату в поселок. Яловичевская стервь уехала с позором, предварительно развязав язык, что Ялович ее обманул, обесчестил, завалил на экзаменах и т. д. и т. п. Генка это мужественно перенес, и уехала она под свист, улюлюканье и недоброжелательные взгляды. Все вздохнули. А из Москвы стало известно, что Марина лежала на исследовании ‹…›. Генка обзвонился, и вроде все обошлось – тревога ложная.

Снимаемся мы в жаре, в песке и голые. У меня – хорошая фигура, и я очень физически сильный, меня ставят на первый план, – меня и еще одного парня, но он Тарзан, и я у него учусь, а он у меня – нырять. Я ныряю метров на 50 и всех восхищаю.

Лапочка! Это я расхвастался затем, чтобы ты меня не забывала и скучала, и думала, что где-то в недружелюбном лагере живет у тебя муж ужасно хороший – непьющий и необычайно физически подготовленный.

Я пью это поганое лекарство, у меня болит голова, спиртного мне совсем не хочется и все эти экзекуции – зря, но, уж ежели ты сумлеваешься, – я завсегда готов.

Было вчера собрание. Пугали актеров высылкой в Москву и денежными штрафами, если они себя не будут блюсти морально и физически и не опаздывать.

Впервые ко мне нет претензий – это подогревает морально. Единственный упрек – зачем я покрываю Яловича, когда он на съемке спит где-нибудь под машиной, а мне его жалко, он худой, нервный и несчастный, – ему Марина пишет официальные письма без ласковых слов и, кстати, хорошо делает. Он ее все время во сне видит и стонет.

Директора у нас фамилия Биязи, и он очень грозный и не любит пьющих, и все время у нас болеют водобиязнью, это я придумал. А режиссера зовут Федор Филиппов. Я его зову Федуар да не Филиппе Он совсем не Филиппо, потому что ничего не может.

Но это и хорошо. Я на съемках режиссирую и делаю что хочу. Ребята слушают меня. Придумываю текст, а недавно попросили написать песню, которую Ялович, Абдулов и Пешкин должны петь в картине. Я написал. Песня хорошая, но, говорят, с блатнянкой, и мелодия тоже. А там весь смысл в этом. Там ребята идут с гитарой под дождем и пританцовывают, но нашу могучую кучку не переубедишь. Хрен с ними – пусть им будет хуже, а писать, как Пахмутова, я не буду, у меня своя стезя, и я с нее не сойду.

Только что разговаривал с матерью. Она мне все рассказала, что была у тебя и что ездила с Аркашкой к тете Кате. Лапа! Ты зря так быстро отказалась от ее услуг в отдыхе. Пока Нина Александровна, а потом она. Надо, чтоб ребенок побольше там побыл, пока у тебя самое трудное время. Люсик! Ты же сама не нервничай, наверное, неправильно определили срок. Все должно быть в порядке. Фортуна начала медленно разворачиваться ‹к› нам лицом и вот-вот милостиво подмигнет.

Беспокоит меня еще мое оформление, моя книжка трудовая, но я пока стараюсь про это не думать. Хочу думать, что все будет хорошо.

Лапа! Передавай всем привет. Целуй ребенка. Целую, люблю и скучаю ужасно.

Володя.

P. S. Пиши авиа. Это немного быстрее. А то я все узнаю с большим опозданием.

Все.