Иоанн VIII Палеолог

(1392 -1448, сопр. с 1421, имп. с 1425)

Мануил II Палеолог имел шестерых сыновей: Иоанна, Феодора, Андроника, Константина, Фому и Дмитрия. Феодор умер в 1438 г. деспотом Мореи, Андроник - еще ранее в монастыре, двое, Иоанн и Константин, стали последними василевсами тысячелетней империи, а Фоме и Дмитрию престол уже не достался.

Фактически Иоанн VIII управлял тем, что осталось от Византии с 1421 г., когда отец сделал его соправителем. Царствование этого императора прошло в атмосфере постоянной борьбы греков с потомками западных феодалов, владевшими Ахайей и Мореей (в 1428 -1432 гг. воинственный деспот Константин изгнал последних из Мореи, где лишь четыре города - Аргос, Навплий, Кротон и Модона остались под протекторатом Венеции).

Однако не менее существенными для истории Византии оказались конфликты внутри страны - между так называемыми «православным» и «латинофильским» движениями. Во главе первого, наиболее влиятельного, стоял Марк Евгеник, митрополит Эфесский. Ортодоксы утверждали, что поклониться папе, нарушив тем самым исключительность православия, пусть даже во имя спасения державы от мусульманской угрозы, - тяжкий грех и предательство веры.

Точку зрения «латинофилов» (сторонников контакта с Западом и даже подчинения ему), позиции которых разделяли и последние Палеологи, отстаивали политики и ученые-гуманисты (после 1440 г. их главой был ученик Плифона, Виссарион, митрополит Никейский).

Империю вновь, как и во времена Иоанна V, охватили споры о вере. И как тогда, каждому пришлось решать, что же важнее спасти - православие или государство...

Ясно видя, что без опоры на западные страны Константинополь и Морея рано или поздно окажутся проглочены османами, Иоанн VIII сделал свой выбор и решился, как некогда его отец и дед, искать поддержки у католического мира. Цена ее была известна - уния. Переговоры о ней шли еще во времена Мануила II, но были прерваны турецкой осадой 1421 г. Новый этап начался в 1431 г. и длился семь лет.

Предполагаемая уния была важным политическим моментом в жизни не только Византии, но и самой Западной Европы. В те поры авторитет папства, после «великой схизмы» и владычества таких «пастырей», как садиста Бартоломео Приньяно (Урбан VI) или убийцы и развратника, бывшего пирата, Балтазара Коссы (Иоанн XXIII), пал невероятно. На соборе в Констанце (1414 -1418) был установлен принцип супрематии собора над папой. 23 июля 1431 г. в Базеле начал работу следующий собор католических епископов, подтвердивший это положение. Папа Евгений IV распустил собор, но «соборные отцы» не подчинились приказу и продолжили работу. В этой плачевной для владычества римской курии ситуации объединение церквей Запада и Востока, свершись оно под эгидой римского первосвященника, могло стать великолепным политическим капиталом престола св. Петра. Это понимали и «базельские отцы». Каждая из сторон стремилась перетянуть на свою сторону «императора греков» и его клир, в ход шли дипломатические уловки, подкуп и щедрые обещания. Дошло до того, что галеры, присланные базельцами, едва не начали в виду башен Константинополя морской бой с галерами папы.

Евгений IV показался Палеологу более склонным к компромиссу партнером, да и место предполагаемого вселенского собора - Феррара, - на которое согласился папа, лучше подходило грекам, чем далекий Базель.

24 ноября 1437 г., на восьми изукрашенных судах, сопровождаемый патриархом Иосифом II, православной церковной делегацией (патриархи Александрии, Антиохии и Иерусалима назначили от себя по два полномочных представителя) и прихватив с собой брата, деспота Дмитрия, которого по буйству характера опасно было оставлять в столице, Иоанн VIII Палеолог пустился в плавание. 8 февраля 1438 г., через месяц после того, как папа собрал подчинявшихся ему епископов в Ферраре (соответствующий приказ- приглашение был отправлен и в Базель), Палеолог прибыл в Венецию. 4 марта посольство добралось до Феррары.

Неприятности для греков начались почти сразу. Евгений IV потребовал от Иосифа II целования туфли. Патриарх отказался: «Если папа, - сказал он, - преемник апостола Петра, то мы [главы восточных церквей. - С.Д. ] преемники других апостолов. А прочие апостолы лобызали ли ногу Петру? Кто слышал это?» [188, с. 46]. В требовании целования туфли Евгений IV уступил, но в остальном ясно дал понять, кто здесь хозяин. Грекам задерживали выплату обещанного содержания, на приемах им, даже императору, уделяли не самые почетные места.

9 апреля, в Великую среду, торжественно начались совместные заседания латинской и греческой делегаций. Сначала было решено провести предварительные обсуждения наиболее спорных вопросов - об исхождении Св.Духа, о евхаристии, о чистилище и главенстве папы, - а заодно и подождать представителей базельцев и светских западных государей. Для выработки взаимоприемлемых позиций католическая и православная делегации выбрали комиссии из десятка иерархов. По указанию императора точку зрения греков излагали и отстаивали наиболее образованные - Марк Евгеник и Виссарион, митрополит Никейский. Обсуждение начали с наименее сложного, как казалось, вопроса - о существовании чистилища.

С первых совместных заседаний выяснилось упорное нежелание той и другой стороны признать правоту противников. Споры велись с похвальной сдержанностью, поведение всех было, в общем, корректным, но дело с мертвой точки не сдвинулось. Прошло три месяца, а к единому мнению «рабочие группы» иерархов не пришли. По настоянию Евгения IV прения завершили.

Император запретил православным покидать собор (некоторые уже порывались это сделать). Однако день шел за днем, не принося ничего нового. Палеолог тянул время, одновременно убеждая свое окружение поспешить в выяснении истины. Начавший нервничать папа торопил своих оппонентов, требуя заседаний уже не предварительных комиссий, а собственно собора. Отношения между католиками и православными ухудшились, и среди как тех, так и других стало заметно неверие в способность вселенского собора вынести какое-либо решение. Ни один из послов западных государей не прибыл, пренебрегли велениями папы и базельские отцы[1].

Собор продолжил заседать 8 октября 1438 г. в обстановке взаимного недоверия и растущей предубежденности. На этот раз исходным пунктом дискуссий служил вопрос об исхождении Св.Духа. Греки предложили обсудить не собственно filioque, а вопрос о том, правильно ли было вообще делать прибавку к установленному первыми соборами символу веры. Латиняне ссылались на то, что «и от Сына» - не прибавление, а толкование. Два месяца велись диспуты, но и на этот раз единства не было достигнуто. Ни греки, ни латиняне не признавали ссылок оппонентов на мнения авторитетов церкви, каждый говорил об испорченности текстов, имевшихся в распоряжении противной стороны.

Под предлогом начавшейся чумы собор решили перенести во Флоренцию. Греки не желали удаляться в глубь Италии, но папа был непреклонен.

26 февраля 1439 г. начался второй, флорентийский период заседаний. Евгений IV подвергал православных прямому нажиму - им вообще перестали выдавать денежное содержание, и греки потихоньку принялись распродавать личные вещи, книги и церковную утварь, чтобы как-то поддерживать существование. Василевс Иоанн подтвердил запрещение членам своей делегации покидать собор и, в свою очередь, убеждал их быть поуступчивее, недвусмысленно говоря уже не о выяснении истины, а о тех политических выгодах, которые получит империя, если они заключат унию. Нервозная атмосфера с особой силой ощущалась во взаимоотношениях между греками. Их мнения об унии разделились. Марк Евгеник, которого не удовлетворяли аргументы латинян и императора, твердо противился ей, но Виссарион Никейский его уже не поддерживал. Точку зрения иерархов, склонявшихся к унии, высказал Григорий Мамма, будущий патриарх Константинополя: «Я знаю, что, если мы приступим к единению с римской церковью, нас проклянут прежде, чем мы доберемся до Венеции; если не приступим, проклянут все равно. Так лучше соединимся, и пусть проклинают!» [188, с. 136]. Дебаты между греками доходили до взаимных оскорблений.

Шаг за шагом православные сдавали свои позиции в главном вопросе - о filioque. Папа не принял компромиссной формулы «исходит от Отца через Сына». На митрополитов и епископов Востока по-прежнему оказывалось давление, им не давали денег, и при этом сам Евгений IV усердно приглашал на пиры тех, кто казался ему наиболее податливым, обещал им (прежде всего Виссариону) богатство и кардинальские шапки. Делегаты Валахии, Трапезунда и Грузии тайно бежали с собора.

К началу июня почти все греки, кроме Марка и его немногих единомышленников, признали верность формулы «и от Сына». В ответ папа согласился считать действительной евхаристию не только на опресноках, но и на квасном хлебе.

10 июня умер престарелый Иосиф II. Император, на которого легла теперь главная ответственность за будущее православия, стал вести себя гораздо более осторожно и на уступки латинской стороне шел с трудом - чего нельзя было уже сказать о большинстве его делегатов. Снова разгорелись жаркие дебаты о чистилище и верховенстве папы, но к началу июля заключительные постановления собора были в основном выработаны. Иоанн VIII и православная делегация (кроме Марка Евгеника и нескольких ее членов) признали католический символ веры, по трем другим главным вопросам - о чистилище, примате папы и дарах евхаристии решения были приняты также в латинской редакции, но с оговорками[2].

5 июля 1439 г. сорок прелатов и папа Евгений IV, с одной стороны, и византийский император со своими тридцатью тремя иерархами - с другой, подписали текст унии. Отказались поставить свои подписи продолжавший упорствовать Евгеник, а также представители набиравшей силу Руси[3]. На следующий день свершился акт, о котором папы три-четыре сотни лет назад не могли и мечтать - василевс Империи ромеев прилюдно преклонил колена перед наместником св.Петра и поцеловал ему руку. От имени западных государств Евгений IV обязался содержать в Константинополе три сотни солдат и две галеры, а в случае нужды дополнительно дать двадцать галер сроком на полгода или десять - на год.

1 февраля 1440 г. император вернулся в Константинополь. Первое, что он узнал, - это то, что его горячо любимая жена умерла за несколько дней до его прибытия.

Решения Ферраро-Флорентийского собора вызвали самую негативную реакцию у греков. Духовенство всех церквей православия единодушно отвергло унию как чуждую отеческой вере. Восточные патриархи направили Палеологу осуждающее письмо, выразив трезвое понимание истинных причин объединения церквей: «Если ты, - писали они, - на время уступил латинянам, думая получить от них помощь своей империи, а теперь отказываешься от нечестивого учения и опять держишься православной веры своих предков, то мы будем молиться за спасение твоей империи и особенно души твоей... Если же будешь упорствовать и защищать догматы, чуждые церкви нашей, то не только прекратим воспоминание твоей державы в молитвах, но и присовокупим... тяжкую епитимью, дабы язык чужого и пагубного учения не распространился во Христовой церкви. Мы не можем пасти церковь православную, как наемники...» [188, с. 189]. Подписавшие текст унии иерархи один за другим начали в этом каяться и отказываться от своих подписей.

Султан Мурад II, узнав о результатах собора, пришел в ярость.

Одним из обещаний папы был (в перспективе) крестовый поход против турок. Этот один из последних крестовых походов тридцатитысячного католического войска действительно начался в 1443 г. Вначале рыцарям способствовал успех и они без больших трудностей освободили значительную часть Болгарии. Султан, занятый войной с албанским полководцем Скандербегом и трансильванским воеводой Яношем Хуньяди, предпочел заключить с крестоносцами мир. Однако вожди похода - кардинал Джулиано Чезарини и Владислав III Ягеллон, король Польши и Венгрии, а также присоединившийся к ним Хуньяди сочли заманчивым нарушить перемирие и напасть на ничего не ожидавшего Мурада II. Иоанн VIII отказался открыто поддержать «клятвопреступников», хотя, конечно же, действовали они в его интересах. Холодным днем 10 ноября 1444 г. на берегу Черного моря близ Варны во многом из-за горячности Владислава III христиане потерпели одно из самых тяжелых поражений XV столетия. Их армия была уничтожена, Чезарини погиб, король - тоже. Известие о варнском разгроме повергло Константинополь в глубокое уныние. Последняя возможность отстоять город руками латинского войска исчезла.

Немного радости приносили Иоанну VIII и раздоры среди членов семьи. Еще во время отлучки императора взбунтовался морейский деспот Феодор Палеолог. Между Константинополем и Мистрой вот-вот должна была начаться война, но пришло известие о чуме в Италии. Феодор решил не тратить попусту силы, а дождаться кончины брата, однако эти надежды не оправдались. В конце концов, по соглашению с Иоанном VIII и другими своими братьями, Феодор II отказался от прав на деспотат Мистры в обмен на удел - город Силамврию. В 1442 г. Константинополем попытался (правда, безуспешно) овладеть беспокойный честолюбец деспот Дмитрий.

Иоанн VIII Палеолог скончался 31 октября 1448 г. от горя, получив сообщение о разгроме христианского ополчения Яноша Хуньяди на злополучном Косовом поле.

^[1] Правители стран Европы так и не прислали своих делегатов. Лишь под конец работы собора явились послы герцога Бургундского, которые даже не поприветствовали Иоанна VIII. Базельцы также не прибыли на собор, а в 1439 г. они объявили Евгения IV узурпатором трона св.Петра и избрали последнего в истории церкви антипапу - Феликса V.

^[2] Грекам удалось отстоять правомочность евхаристии на квасном хлебе наряду с евхаристией на опресноках; епископ Рима признавался первым, но за патриархами Востока было оставлено право окончательного решения по любым вопросам веры без обращения к папе, нельзя также было подавать на императора ромеев и патриархов апелляции в Рим. Решение по вопросу о чистилище сильно запутано. В общем, Флорентийская уния стала если не полной, то значительной победой католичества и компромиссности в ней мало.

^[3] Митрополит московский и одновременно кардинал римской курии грек Исидор, глава русской делегации, единственный из «московитов», кто подписал хартию унии, по возвращении в Москву великим князем Василием II был в наказание посажен в тюрьму.

 

Константин XII Палеолог Драгаш (Драгас)

(1405 - 29 мая 1453 г., имп. с 1449)

Последний автократор Византии Константин XII (род. 8 февраля 1405 г.), сын Мануила II и сербской княжны Елены Драгаш, вступил на престол древней империи в январе 1449 г. Константин уже управлял страной - во время отъезда Иоанна VIII на Ферраро-Флорентийский собор, а до того снискал известное уважение среди греков как храбрый деспот Мореи. Он не блистал образованием, предпочитая книгам воинские упражнения, был вспыльчив, но обладал здравым рассудком и даром убеждать слушателей. Кроме того, Константину Драгашу были присущи такие редкие для правителей качества, как честность и благородство души.

Когда Иоанн VIII умер, деспот Константин находился в Мистре. Беспокойный Дмитрий Палеолог попытался опередить брата и морем добрался до Константинополя, надеясь, что престол достанется ему. Правительство сумело отклонить претензии Дмитрия, имевшего репутацию авантюриста. 6 января 1449 г. в Мистре Константин XII Палеолог Драгаш был провозглашен императором, а в начале марта прибыл в столицу.

Бог плохо хранил Империю ромеев - по сути дела, последний византийский василевс унаследовал столицу с ее окрестностями, несколько островов в Эгейском море и обескровленную войной с турками Морею, откуда султан в 1446 г. увел множество пленных. Путешественники, бывавшие в Константинополе, удивлялись безлюдности великого города. Население столицы со времен античности сократилось в 10 - 12 раз и составляло 35 - 50 тысяч человек. Многие кварталы были необитаемы, большинство дворцов лежало в руинах еще со времен гражданской войны 1341 - 1347 гг. Не составлял исключения и величественный Большой Императорский дворец, на восстановление которого у Палеологов не хватало денег - василевсы жили во Влахернском.

Но Византия, и особенно ее столица, выгодно расположенная и неплохо защищенная, по-прежнему манила османских завоевателей. Да и не только их - на Западе продолжали заявлять о своих правах на ее трон потомки властелинов Латинской державы.

Внутреннее положение империи было очень тяжелым. Торговлю контролировали итальянцы, греков - от поденщика до монарха - терзала бедностъ[1]. Обострилось противостояние латинофильской и туркофильской партий. Первые стояли за унию и спасение страны ценой покорения папе, вторые (в основном страдавшее от католиков купечество) заявляли, что только турки могут навести в государстве порядок и вышвырнуть из него жадных католиков. И находились еще люди, до сих пор считавшие Константинополь с окружавшими его огородами мировой империей. Вплотную к таким взглядам примыкала наиболее многочисленная группировка - православная, не имевшая, в отличие от первых двух, кроме лозунгов, никакой ясной программы действий.

Стоя на пороге многовековой национальной трагедии, греческий народ был разобщен политической борьбой. Попытки Константина XII заставить православную церковь признать унию, без чего невозможна была западная подмога, натыкались на упорное сопротивление иерархов и простых граждан. Сторонника унии патриарха Григория III Мамму признавала лишь ничтожная часть духовенства, а состоявшийся осенью 1450 г. собор при участии патриархов Александрии, Антиохии и Иерусалима низвел Мамму с патриаршества и последний бежал в Италию. По причине униатства (то есть неправославия, по мнению большинства ромеев) самого Константина XII так и не состоялась его официальная церковная хиротония. Последний император Византии правил и погиб, не будучи венчан на царство. В довершение всего до междуусобных войн доходили ссоры младших братьев василевса, деспотов Фомы и Дмитрия.

Пока в Адрианополе правил Мурад II, Византия пользовалась отсрочкой. Но в феврале 1451 г. султан умер, и османский престол занял его двадцатилетний побочный сын Мехмед II Фатих - «завоеватель», личность в высшей степени удивительная. Он владел, кроме турецкого, четырьмя языками, в том числе латынью и греческим, знал философию и астрономию. При этом Мехмед был патологически жесток, хитер, лжив и вероломен. Это он приказал обезглавить человека, чтобы работавший при его дворе итальянский живописец Беллини увидал, как отличается гримаса лицевых мышц отрубленной головы от изображаемых на картинах. Это он велел вспороть животы четырнадцати слугам, желая найти похитителя дыни из султанского сада. Бисексуал, он имел два гарема - из женщин и красивых мальчиков. И если целью Константина Драгаша было спасение Византии, то Фатих, мечтая о военных подвигах во имя Пророка и лаврах Тимура, поклялся ее уничтожить. Скрытный, как все государи Востока, султан держал замыслы в тайне и набирал войска, пытаясь усыпить бдительность греков ложными уверениями в дружбе и покровительстве.

В Константинополе тогда жил принц Урхан, один из родственников султана и возможный претендент на османский трон, которого Мехмед казнить почему-то не торопился, но отослал от двора подальше, к христианам. Император заявил о необходимости увеличить выплату на содержание Урхана, Фатих счел требование оскорбительным и поводом к разрыву мирных соглашений с Византией. Никто не сомневался, что султан просто использовал, как в известной басне Эзопа про волка и ягненка, первый попавшийся предлог.

С апреля по август 1452 г. османские инженеры с поразительной быстротой возвели на европейском побережье Босфора, в одном из самых узких мест, мощную крепость Румели-Хиссар. С другой стороны пролив уже стерегла выстроенная при Баязиде I цитадель Анатоли-Хиссар. Теперь батареи турок держали под прицелом весь Босфор, и ни один корабль без ведома султана не мог пройти к Константинополю из Черного моря, Геллеспонт же стерег мусульманский флот. Император, протестуя против строительства крепости на греческой территории, направил Мехмеду посольство, но совершенно напрасно. «Я могу делать все, что мне угодно, - с явным презрением ответил Фатих грекам. - Оба берега Босфора принадлежат мне, тот восточный - потому что на нем живут османы, а этот западный - потому что вы не умеете его защищать. Скажите вашему государю, что если он еще раз вздумает прислать ко мне с подобным вопросом, я велю с посла живьем содрать кожу» [5, т. III, с. 294].

Первой силу орудий Румели-Хиссар ощутила на себе итальянская эскадра, не пожелавшая подчиниться приказу спустить паруса. Часть кораблей прорвалась, но самая крупная галера венецианцев, получив несколько каменных ядер, затонула, все спасшиеся моряки во главе с капитаном были казнены.

Снабжение столицы греков продовольствием султан мог прервать в любой момент. В конце августа он лично осмотрел ее величественные укрепления и начал снаряжать армию для кампании, намеченной на следующую весну.

В Константинополе готовились к отпору захватчикам. Город запасался хлебом, дровами и оружием, спешно чинились стены и башни.

Осенью 1452 г. василевс начал переговоры с папой Николаем V. К императору явился папский посланник, ловкий кардинал Исидор Русский, но без солдат, только со своей небольшой охраной. Запад не торопился реально помочь Византии, лишний раз не желая тратиться. Мысль о возможном падении Константинополя казалась в Риме, Париже, Лондоне или Венеции абсурдной, настолько все свыклись с его незыблемостью. Помощь, конечно, готовились прислать, но немного и позже. Фактически она не была готова даже тогда, когда город был взят. Не выделили войск брату и морейские деспоты. Лишь отчаянный генуэзец Джованни Джустиниани Лонг привел семьсот добровольцев на двух галерах, и Константин XII пообещал ему остров Лемнос, если столицу удастся отстоять.

12 декабря 1452 г. кардинал Исидор отслужил в св.Софии мессу по униатскому обряду. Жители шумно выражали свое недовольство: «Не нужно нам ни помощи латинян, ни единения с ними». Глава туркофилов мегадука Лука Нотара бросил в те дни пророческую фразу: «Лучше увидеть в городе царствующей турецкую чалму, чем латинскую тиару!»

Во Фракии вовсю шла подготовка к штурму греческой столицы. В мастерской близ Адрианополя венгр по имени Урбан, не согласившийся в свое время остаться на службе у нищего Драгаша, делал султану пушки. В начале 1453 г. была готова самая большая, способная палить каменными ядрами в 1200 фунтов (ок. 400 кг)[2]! Для передвижений этого монстра требовались две сотни людей и шестьдесят пар волов.

К середине марта огромная (по данным различных историков, от восьмидесяти до трехсот тысяч человек) турецкая рать была готова. Эскадра в несколько сот военных и вспомогательных кораблей ждала только приказа выйти в море. Месемврия, Анхиал и Виза были без особого труда покорены султаном, из фракийских городов под властью Палеолога остались Силим-врия и Эпиваты. Секретарь и друг императора Георгий Сфрандзи, оставивший впоследствии яркие воспоминания об осаде Константинополя, произвел по указанию государя перепись всех мужчин города, способных носить оружие. Результаты подсчетов - 4973 грека и около двух тысяч иноземцев[3] - оказались настолько удручающими, что Константин велел хранить их в тайне.

На рейде столицы, за вычетом нескольких бежавших в преддверии турецкой осады, осталось двадцать шесть кораблей: по пять - венецианских и генуэзских, три - с Крита, по одному - из Анконы, Каталонии и Прованса, и десять императорских. Их команды поклялись не бросать Константинов град в беде и стоять до конца. Все трудоспособные жители с воодушевлением приводили в порядок заваленные разным хламом рвы и латали древние стены. И только население Галаты держало граничивший с предательством нейтралитет. Впрочем, к концу осады галатцы уже открыто помогали Мехмеду.

В конце марта 1453 г. на окрестных холмах появились первые разъезды султанской кавалерии, а вскоре и части легкой турецкой пехоты. Османы полагали, что греки в страхе перед ними попрячутся по домам, но просчитались. Утром второго апреля христиане, руководимые своим храбрым императором, предприняли вылазку, перебили несколько десятков врагов и, ликуя, возвратились в город. Настроение осажденных поднялось, и когда в четверг 5 апреля к стенам города подошли заполонившие предместья главные турецкие силы, мысли защитников не были мрачными.

Надежды осажденных имели под собой основание. Во-первых, все солдаты Драгаша - как греки, так и латиняне, были превосходно вооружены и более или менее обучены вести бой. Во-вторых, город имел мощные двойные стены с пушками (правда, старыми) и метательными машинами. В распоряжении христиан имелись и запасы «греческого огня». Столица была заранее снабжена всем необходимым - от хлеба до арбалетных стрел, парусов и селитры. В-третьих, большинство населения горело решимостью скорее погибнуть, чем сдаться. И наконец, в-четвертых, император рассчитывал на обещанные папой и венецианцами войска. Султан предложил Константину XII оставить Константинополь в обмен на удел в Морее, за неприкосновенность которого мусульманский владыка клятвенно ручался, но василевс отверг план Мехмеда.

7 апреля заговорили турецкие пушки - началась долгая бомбардировка Константинополя. Мехмед II расположил армию вдоль всей линии стен – от Пиги до Золотого Рога. В центре, на наиболее уязвимом участке против ворот св.Романа, на холмах, была разбита ставка султана, окруженная десятью тысячами янычар. Против укреплений Феодосиевой и Ираклиевой стены действовали четырнадцать батарей, а возле ставки Мехмеда Урбан установил суперартиллерию - своего рода монстра и два других орудия, немногим поменьше.

Первое время обстрел не давал желаемого эффекта. Бомбарда Урбана - надежда Фатиха - могла стрелять всего три-четыре раза в день, а наводчики у этого, да и прочих орудий были плохие. Большая часть ядер не долетала до стен, придвинуть батареи к городу было опасно из-за возможных подкопов и вылазок христиан, а увеличивать заряд турки боялись - не выдерживали стволы. Османы сумели лишь взять приступом два небольших замка в предместьях - Ферапии и Студиос. Несколько десятков пленных, оставшихся от их гарнизонов, султан распорядился посадить на кол. Греки же предпринимали частые нападения на зазевавшиеся турецкие отряды, и эти вылазки, проводимые нередко при участии самого василевса, приносили османам значительное беспокойство.

Однако вскоре вылазки прекратились - солдат катастрофически не хватало даже для отражения частых приступов по всей линии укреплений. «Турки же все места бьяхуся без опочивания, не дающе нимала опочити грацким, но да ся утрудят, понеже уготовляхуся к приступу...» - записал русский летописец Нестор Искандер, в те дни - солдат турецкого вспомогательного войска [57, с. 8].

18 апреля Мехмед сделал первую попытку организованного штурма. Шедшие на приступ турки, ожидая легкой победы, куражились и горланили песни «и прикатиша пушкы и пищали многие, начата бити град, такоже стреляти из ручниц[4] и из луков тмочисленных; гражане от бесчисленного стреляния не можаху стоати на стенах, но западше ждаху приступу, а инии стреляху из пушек и пищалей... и многы турки убиша» [57, с. 8]. Османы бежали, оставив гнить во рву и периволосе сотни трупов. Точно так же завершились и другие приступы, защитники с завидным постоянством сбрасывали штурмующих в ров. «Было удивительно, - вспоминал Сфрандзи, - что, не имея военного опыта, они [греки] одерживали победы, ибо, встречаясь с неприятелем, они делали то, что выше сил человеческих» [132, III, с. 192]. И действительно, приходится удивляться. Осада Константинополя была крупнейшим событием XV в., по масштабам применения новейших способов ведения войны, связанных с пороховой артиллерией, она не знала равных, перевес турецких сил был десяти- и более кратный, а на городских стенах, выстроенных еще в V столетии, под началом Константина XII и его придворных сражались в основном даже не профессиональные воины, а одетые в доспехи горожане - купцы и их слуги, ремесленники, монахи и даже ученые. Малочисленные солдаты Палеолога после боя валились с ног от усталости, а Морские стены стояли без охраны, так как на них вообще не хватало людей.

20 апреля среди волн Пропонтиды показались четыре корабля с крестами на мачтах, три генуэзских и греческий, груженные продовольствием и с несколькими сотнями волонтеров на борту[5]. Османы выстроили перед ними полторы сотни судов, и почти на целый день затянулся неравный бой. На христиан, метр за метром пробивавшихся к перегороженному стальной на деревянных поплавках цепью входу в Золотой Рог, обрушился ливень стрел и камней. Однако умение вести морское сражение у ромеев и итальянцев оказалось несоизмеримо выше, да и в техническом отношении их галеры далеко превосходили турецкие. Одно за другим суда османов, получая повреждения, отваливали из боевой линии, на некоторых вовсю бушевали пожары. Мех-мед II, наблюдавший с берега за неуклюжими действиями своих капитанов, пришел в ярость. Не помня себя, он направил коня в море и очнулся лишь когда вода подступила к седлу. Вечером все четыре христианских корабля, выбрав момент, проскочили в бухту, и цепь завели снова. Ликованию жителей города, на чьих глазах свершилась блистательная победа, не было предела. Византийцы и генуэзцы потеряли лишь несколько человек, мусульмане несоизмеримо больше, а султанского адмирала от неминуемой казни спасли лишь полученные в бою тяжелые раны.

Через день, построив сухопутный волок, турки ночью перетащили в Золотой Рог восемьдесят своих кораблей, которые защитники с ужасом увидели на рассвете 22 апреля. Генуэзцы Галаты, мимо стен и башен которой мусульмане перемещали суда, не сделали и попытки воспрепятствовать им. Когда же спустя неделю отважный капитан Тревизано попробовал ночью с несколькими добровольцами сжечь флот турок, галатцы, которым этот план стал известен, выдали его султану. Османы заблаговременно навели пушки и ночью расстреляли смельчаков в упор. Галера Тревизано затонула у берега, захваченных матросов турки казнили утром на глазах императора. В ответ взбешенный Драгаш распорядился обезглавить две с половиной сотни пленных мусульман и выставить их головы на стены.

В Золотом Роге Мехмед II приказал возвести плавучие батареи. Однако стрельба с воды, как и сухопутная, шла плохо. Ядра летели мимо целей, орудия срывало и бросало в залив при отдаче. Но в начале мая в лагерь Фатиха прибыли венгерские послы. Кто-то из них, сведущий в артиллерии, был подкуплен турками и научил их пушкарей искусству правильной наводки. Для греков настали тяжелые времена. Каменные ядра разрушали кладку стен и башен, а пущенные из трех крупнокалиберных орудий глыбы обваливали стены целыми участками. По ночам воины и горожане заваливали проломы камнями, землей и бревнами. Утром стена оказывалась исправной, и неприятеля, практически каждый день шедшего на приступ, снова встречали стрелы, пули, камни и струи «греческого огня». Самыми страшными последствиями турецкой стрельбы оказались людские потери. Они казались ничтожными в сравнении с уроном, который несли осаждающие, но защитников было слишком мало...

Несмотря на тяжелейшее положение, Драгаш не собирался сдавать город. Варвары по-прежнему устилали периволос и ров своими телами. Солдаты императора, закованные в крепкие латы, бесстрашно выдерживали стрелы и пули. 7 мая был отбит кровопролитный штурм у Месотихиона, 12 - у Влахерн. «Падаху трупиа обоих стран, яко снопы, с заборол[6] и кровь их течааше, яко рекы по стенам; от вопля же и крычания люцкого обоих и от плача и от рыдания грацкого, и от звуку клаколного и от стуку оружия и блистания мняшеся всему граду от основания превратитися; и наполнишася рвы трупиа человеча до верху, яко через них ходитя турком, акы по степеням, и битись: мрьтвыа бо им бяху мост и лесница к граду... и аще бы не Господь прекратил день той [погиб бы город. - С.Д. ], понеже гражане вси уже бяху изнемогите» (Искандер, [57, с. 14]).

18 мая греки взорвали и сожгли огромную передвижную осадную башню - гелеополу, сооруженную турецкими специалистами по всем правилам военной науки. Через пять дней, 23 мая, христиане обнаружили и взорвали подкоп, шедший под городские стены. Десятки землекопов и инженеры султана нашли смерть под землей. Ярость Мехмеда II сменилась унынием. Уже полтора месяца его гигантская армия находилась у византийской столицы, и конца этому видно не было. Как выяснилось впоследствии, султан и не догадывался об истинной численности своих противников. Желая запугать императора, Фатих отправил ему и горожанам послание, предлагая на выбор сдачу или саблю, а василевсу - смерть или переход в ислам. Кое-кто предлагал эти условия принять. Как ни странно, в числе сторонников капитуляции оказались даже такие непримиримые противники, как мегадука Нотара и кардинал Исидор.

Духовенство, недовольное Исидором и конфискацией средств клира на нужды осады, роптало, участились стычки венецианцев с генуэзцами, и императору стоило немалых трудов удерживать союзников от кровопролития. Военный совет отклонил ультиматум султана. На укреплениях гибнущей столицы о сдаче помышляло меньшинство. Отважно бились не только мужчины, но и их жены и дети, способные держать копье или арбалет.

23 мая в город возвратился корабль, ранее отправленный Палеологом на поиски долгожданного венецианско-папского флота. Капитан сообщил василевсу, что в Эгейском море его нет, да и навряд ли будет. Запад предал своих братьев по вере. В то время как с башен обескровленного Константинополя дозорные тщетно высматривали в дымке Мраморного моря паруса христианских галер, венецианцы препирались с папой, ссорясь из-за каждого затраченного на подготовку экспедиции дуката.

26 мая турки под рев труб, грохот барабанов и пламенные завывания дервишей пошли на стены всей армией. Три часа кипел жестокий бой. Забыв о распрях, бок о бок сражались греки, генуэзцы, венецианцы, каталонцы, французы, даже турки - слуги принца Урхана, предложившего императору свои услуги. «... скверныи... проповедником их окликавше скверную свою молитву, абие взкрычавше все воинство скакаху к граду, и прикативше пушкы и пищали, и туры, и лесница, и грады древяныя, и ины козни стенобит-ныя, им же не бе числа, такоже и по морю двинувше корабли... начаху бити град отовсюду, и мосты на рвех наряжати, и яко уже сбита со стен всех гражан, вскоре придвинута грады древяныя и туры высокиа и лесница тмочисленыа, нужахуся силою взойти на стены, не даша им Грекы, но сечаахуся с ними крепко... и бысть сеча премрачна, зане стрелы их [турок. - С.Д. ] помрачи свет» (Искандер, [57, с.27 - 29]). Вдоль периметра сухопутных стен громоздились сотни мертвых тел, в воздухе слышались крики умиравших от ран и смертельных ожогов мусульман. Остаток ночи Мехмед II провел в размышлениях. Утром следующего дня султан объехал войска и пообещал им отдать город для грабежа на три дня. Солдаты приветствовали сообщение восторженными криками. Ночью лагерь османов затих - шла подготовка.

На рассвете 28 мая 1453 г. автократор ромеев Константин XII Палеолог собрал последний военный совет. Выступив перед командирами, император умолял их не посрамить знамени Константина Великого, не отдавать в жестокие руки измаилитов святынь и беззащитных женщин и детей. Кончив речь, Палеолог медленно обошел строй израненных, изможденных рыцарей и тихо просил каждого о прощении - если в чем-нибудь обидел. Многие плакали. Вечером в храме св.Софии состоялся торжественный молебен. Впервые за долгие недели осады все священники - и католические, и православные, совершали службу, вместе молились вчерашние спорщики и противники. По словам Стивена Рансимена, автора великолепной монографии о взятии Константинополя, только тогда, на пороге страшного, произошло действительное примирение двух церквей. Император и, по его примеру, многие другие воины причастились и надели лучшие одежды, готовясь к смерти.

Из церкви Константин XII поехал во Влахернский дворец и попрощался с близкими. В каждом доме мужчины расставались с женами и детьми, и почти всем и