На гражданской войне

«Правду выпытывали из под ногтей,

В шею вставляли фугасы,

„Шили погоны“, „кроили лампасы“,

„Делали однорогих чертей“ —

Сколько понадобилось лжи

В эти проклятые годы,

Чтоб разъярить и поднять на ножи

Армии, царства, народы».

М. Волошин.

Деникинская комиссия по расследованию деяний большевиков в период 1918—19 гг., в обобщающем очерке[183] о «красном терроре» насчитала 1.700.000 жертв. Из многочисленных материалов этой комиссии опубликовано сравнительно мало. Я не мог еще в достаточной мере изучить архив комиссии, находящийся в Париже. Между тем статистические итоги, конечно, в значительной степени зависят от методов, применяемых при том или ином обследовании вопроса.

Мы до сих пор говорили почти исключительно о смерти, произведенной в порядке «судебном» или административном, т. е. в той или другой степени по приговорам «революционной» власти. Но действительных жертв «красного террора» конечно, несравненно больше, как это можно было видеть попутно, когда нам приходилось затрагивать вопрос о подавлении тех или иных восстаний и пр.

Трудно в данном случае различить то, что может быть отнесено к так называемым «эксцессам» гражданской войны, к проявлению «революционного порядка», поддерживаемого отрядами озверелых матросов или «женским карательным отрядом каторжанки Маруси», как это было, напр., в Ессентуках в марте 1918 г., от того, что является уже планомерным осуществлением «красного террора», ибо за наступающими войсковыми частями, творящими зверские расправы с бессильным противником или неповинным населением, всегда идет воинствующая Че-Ка. Под каким наименованием она действует в тот или иной момент — не все ли равно?

Этих описаний уже слишком много. И тем не менее, не жалея нервов тех, кто читает эти страницы, возьму несколько таких картин, быть может, и не самых жестоких по проявлениям чисто зоологической человеческой ненависти.

Начну с материалов «Особой Комиссии». Дело № 40 — «акт расследования о злодеяниях, учиненных большевиками в городе Таганроге за время с 20 января по 17 апреля 1918 года».

«В ночь на 18 января 1918 года в городе Таганроге началось выступление большевиков, состоявших из проникших в город частей красной армии Сиверса…

20 января юнкера заключили перемирие и сдались большевикам с условием беспрепятственного выпуска их из города, однако, это условие большевиками соблюдено не было и с этого дня началось проявление „исключительной по своей жестокости“ расправы со сдавшимися.

Офицеров, юнкеров и вообще всех, выступавших с ними и сочувствовавших им, большевики ловили по городу и или тут же на улицах расстреливали, или отправляли на один из заводов, где их ожидала та же участь.

Целые дни и ночи по городу производились повальные обыски, искали везде, где только могли, так называемых „контр-революционеров“».

Не были пощажены раненые и больные. Большевики врывались в лазареты и, найдя там раненого офицера или юнкера, выволакивали его на улицу и зачастую тут же расстреливали его. Но смерти противника им было мало. Над умирающими и трупами еще всячески глумились…

Ужасной смертью погиб штабс-капитан, адъютант начальника школы прапорщиков: его, тяжело раненого, большевистские сестры милосердия взяли за руки и за ноги и, раскачав, ударили головой о каменную стену.

Большинство арестованных «контр-революционеров» отвозилось на металлургический, кожевенный и, главным образом, Балтийский завод. Там они убивались, причем большевиками была проявлена такая жестокость, которая возмущала даже сочувствовавших им рабочих, заявивших им по этому поводу протест.

На металлургическом заводе красноармейцы бросили в пылающую доменную печь до 50 человек юнкеров и офицеров, предварительно связав им ноги и руки в полусогнутом положении. Впоследствии останки этих несчастных были найдены в шлаковых отбросах на заводе.

Около перечисленных заводов производились массовые расстрелы и убийства арестованных, причем тела некоторых из них обезображивались до неузнаваемости.

Убитых оставляли подолгу валяться на месте расстрела и не позволяли родственникам убирать тела своих близких, оставляя их на съедение собакам и свиньям, которые таскали их по степи.

По изгнании большевиков из Таганрогского округа полицией в присутствии лиц прокурорского надзора, с 10 по 22 мая 1918 г. было совершено вырытие трупов погибших, причем был произведен медико-полицейский осмотр и освидетельствование трупов, о чем были составлены соответствующие протоколы…

Допрошенное при производстве расследования в качестве свидетеля лицо, наблюдавшее за разрытием означенных могил, показало, что ему «воочию при этом раскрытии пришлось убедиться, что жертвы большевистского террора перед смертью подвергались мучительным страданиям, а самый способ лишения жизни отличается чрезмерной, ничем не оправдываемой жестокостью, свидетельствующей о том, до чего может дойти классовая ненависть и озверение человека.

На многих трупах, кроме обычных огнестрельных ранений, имелись колотые и рубленые раны прижизненного происхождения, зачастую в большом количестве и разных частях тела; иногда эти раны свидетельствовали о сплошной рубке всего тела; головы у многих, если не большинства, были совершенно разможжены и превращены в бесформенные массы с совершенной потерей очертания лица; были трупы с отрубленными конечностями и ушами; на некоторых же имелись хирургические повязки — ясное доказательство захвата их в больнице и госпиталях».

Нет разницы в описаниях нашествия большевиков и их расправ в марте-апреле 1918 г. в любой станице Области Войска Донского и Кубанской Области. Нет станицы, где не было бы жертв, и ст. Ладыженская, где зарублено было 74 офицера и 3 женщины, вовсе не исключение. В Екатеринодаре рубят головы; также зверски убивают 43 офицера в Новочеркасске. Расправы вызывают восстания, за которыми следуют в таких же формах подавления. «История казачьих восстаний — замечает в своих „Очерках Русской Смуты“[184] ген. Деникин — трагична и однообразна»: в июне восстало несколько станиц Лабинского отдела — кроме павших в бою казнено было 770 казаков. И действительно потрясающие сцены бесчеловечной расправы можно было бы приводить десятками…

Та же картина наблюдалась в различных городах Крыма, — в Севастополе, Ялте, Алуште, Симферополе, Феодосии. Об одной «Варфоломеевской ночи» в Евпатории говорит дело № 56. В Евпатории красные войска появились 14 января. Начались массовые аресты офицеров, лиц зажиточного класса и тех, на кого указывали, как на контр-революционеров. За 3–4 дня было в маленьком городе арестовано свыше 800 человек.

«Казни происходили так: лиц, приговоренных к расстрелу, выводили на верхнюю палубу и там, после издевательств, пристреливали, а затем бросали за борт в воду». (Казни происходили на судне «Румыния»). «Бросали массами и живых, но в этом случае жертве отводили назад руки и связывали их веревками у локтей и у кистей, помимо этого связывали и ноги в нескольких местах, а иногда оттягивали голову за шею веревками назад и привязывали к уже перевязанным рукам и ногам. К ногам привязывались „колосники“». «Все арестованные офицеры (всего 46) со связанными руками были выстроены на борту транспорта» — добавляет другой повествователь[185] — «один из матросов ногой сбрасывал их в море, где они утонули. Эта зверская расправа была видна с берега, там стояли родственники, дети, жены… Все это плакало, кричало, молило, но матросы только смеялись. Ужаснее всех погиб шт. ротм. Новацкий, которого матросы считали душой восстания в Евпатории. Его, уже сильно раненого, привели в чувство, перевязали и тогда бросили в топку транспорта».

Казни происходили и на транспорте «Трувор», причем, по словам очевидца, следующим образом: перед казнью, по распоряжению судебной комиссии, к открытому люку подходили матросы и по фамилии вызывали на палубу жертву. Вызванного под конвоем проводили через всю палубу мимо целого ряда вооруженных красноармейцев и вели на так называемое «лобное место» (место казни). Тут жертву окружали со всех сторон вооруженные матросы, снимали с жертвы верхнее платье, связывали веревками руки и ноги и в одном нижнем белье укладывали на палубу, а затем отрезали уши, нос, губы, половой член, а иногда и руки и в таком виде жертву бросали в воду. После этого палубу смывали водой и таким образом удаляли следы крови. Казни продолжались целую ночь и на каждую казнь уходило 15–20 минут. Во время казни с палубы в трюм доносились неистовые крики и для того, чтобы их заглушить, транспорт «Трувор» пускал в ход машины и как бы уходил от берегов Евпатории в море. За три дня 15, 16 и 17 января на транспорте «Трувор» и на гидрокрейсере «Румыния» было убито и утоплено не менее 300 человек.[186]

Матрос Куликов говорил на одном из митингов, что «собственноручно бросил в море за борт 60 человек».

В ночь на 1 марта из города исчезло человек 30–40. Их увели за 5 верст от города, где и расстреляли на берегу моря. «Было установлено, что перед расстрелом жертв выстраивали неподалеку от вырытой ямы и стреляли в них залпами разрывными пулями, кололи штыками и рубили шашками. Зачастую расстреливаемый оказывался только раненым и падал, теряя сознание, но их также сваливали в одну общую яму с убитыми и, несмотря на то, что они проявляли признаки жизни, засыпали землей. Был даже случай, когда при подталкивании одного за ноги к общей яме, он вскочил и побежал, но свалился заново, саженях в 20, сраженный новой пулей».

«В Крыму воцарился большевизм в самой жестокой разбойничье-кровожадной форме, основанный на диком произволе местных властей», — пишет Кришевский в своих воспоминаниях. «Во всех городах лилась кровь, свирепствовали банды матросов, шел повальный грабеж, словом создавалась та совершенно кошмарная обстановка потока и разграбления, когда обыватель стал объектом перманентного грабежа». Он повествует о расстрелах в Ялте (80 офицеров), Феодосии (60), Симферополе (100 офицеров и 60 граждан, убитых на дворе тюрьмы) и т. д. «В Севастополе тогда же, это было в феврале — говорит автор — произошла вторая резня офицеров, но на этот раз она была отлично организована, убивали по плану и уже не только морских, но вообще всех офицеров и целый ряд уважаемых граждан города, всего около 800 человек». Убивали также зверски — выкалывали глаза…

В Крыму сотнями гибли и представители татарского населения, противодействовавшего большевикам.

Учесть невозможно количество жертв, — говорит расследование о деятельности большевиков в Ставрополе с 1 января по 1 июня 1918 года. Людей убивали без суда и следствия, по устным распоряжениям комендантов и начальников красноармейских частей (материалы насчитывают 96 погибших известных горожан). Воспоминания о Ставропольской губ. быв. прокурора Временного Правительства В. М. Краснова, напечатанные в «Архиве революции», И. В. Гессена, подтверждают эти расследования. Он рассказывает о надругании над калмыцкими женщинами, о детях с «отрезанными ушами», об истязании изнасилованных гимназисток в гимназии с. Петровского.[187]

В материалах Деникинской комиссии перед нами проходят последовательно города: Харьков, Полтава и др. И повсюду «трупы с отрубленными руками и разможженными костями и оторванными головами», «с переломленными челюстями, с отрезанными половыми органами». И повсюду могилы дают десятки таких трупов: в Кобелях — 69, в другом уездном городе — 20, в третьем, в Харькове 18 семидесятилетних монахов. Вот труп 75-летнего арх. Родиона, с которого в Харькове сняли скальп…

В дни гражданской войны на юге большевики приходят и уходят. Вновь приходят… и эти вторичные приходы подчас еще ужаснее первых наступлений. Разыгрывается уже не стихия, а организованная, бессмысленная месть. Возьмем описание хотя бы некоторых моментов в тех кровавых событиях, последних в Кубанской области в 1918 г., которые происходили в Армавире. Они характерны тем, что здесь месть касалась уже не русских. «В июле — говорит нам описание Деникинской комиссии — Армавир был взят дивизией генерала Боровского. Войска были встречены армянским населением хлебом и солью; похороны офицеров, убитых под Армавиром, армяне приняли на свой счет. Когда ген. Боровский по стратегическим соображениям оставил город, туда вновь возвратились большевики. Начались массовые казни. Прежде всего изрублено было более 400 армян — беженцев из Персии, Турции, ютившихся у полотна железной дороги, изрублены были тут женщины и дети. Затем казни перенеслись в город. Заколото штыками, изрублено шашками и расстреляно из ружей и пулеметов более 500 мирных армавирских жителей. Убивали на улицах, в домах, на площадях, выводя смертников партиями»… «Изрубив персидского консульского агента Ибдала Бока, красные ворвались во двор, где искали приюта и защиты 310 персидских подданных. Всех их расстреляли там из пулеметов…»

Возьмем описание таких же дней в Ростове-на-Дону из другого источника, из замечательной книги социал-демократа А. Локермана «74 дня советской власти», вышедшей еще в 1918 г. в Ростове. Здесь отмечаются те же массовые расстрелы, в том числе раненых по госпиталям. «В штабе (Сиверса) арестованных раздевали; иных оставляли в сапогах и брюках, которые стаскивали уже после расстрела, других оставляли только в кальсонах. В 20-м веке, среди белого дня, по улице большого города гнали зимой по снегу голых и босых людей, одетых только в кальсоны, и подогнав к церковной ограде, давали залпы… Многие крестились, и пули поражали их в момент молитвы. Буржуазные предрассудки, вроде завязывания глаз, приглашения духовного лица и т. п., конечно, не соблюдались».

Расстреливались все подростки 14–16 лет, записавшиеся в добровольческую армию, среди них целый ряд гимназистов и семинаристов.

«Штаб Сиверса категорически заявлял, что все участники добровольческой армии и лица, записавшиеся в нее, безразличия степени участия и возраста их (курсив автора), будут расстреляны без суда» (23).

Много случаев расстрела людей, выходивших после 9 часов вечера — патрули заводили их в глухое место и расстреливали. Расстреливали «у стены ипподрома, на глазах публики», расстреливали днем на набережной. Часто трупы расстрелянных «изуродовались до неузнаваемости» (49). Казни и расправы производились под лозунгом «Смерть буржуазии», «смерть капиталистам» (51), список же павших, ничего общего с капиталистами не имеющих, бесконечен. «В числе погибших громадный процент составляют учащиеся средних и высших учебных заведений и представители интеллигентных профессий, в первые моменты казалось, что происходит избиение интеллигенции». Но это ошибочно, «подавляющее число погибших — это случайные лица из всех слоев населения, преимущественно из простонародья» (51).

Перед уходом большевики снова совершили ряд «отвратительных жестокостей» (92).

Отступление не менее жестоко, чем наступление. В конце 1918 г. оставляется большевиками гор. Сарапуль: ввиду затруднений, какие представляла эвакуация местной тюрьмы, решили ее «очистить» путем расстрела всех заключенных.[188]

«Один из их (большевистских) вождей публично заявил, что, если им придется покинуть город, они перережут 1000 жителей» — доносит Эльстон Керзону 11 февраля 1919 г.[189]

В «Белой книге» можно найти немало материала для характеристики форм, в которые выливалась гражданская война на северо-востоке России в 1918–1919 гг.

«Обычно жертвы расстреливались, но часто еще топились или рубились шашками. Избиения группами в 30, 40 и 60 человек имели место, например, в Перми и Кунгуре» — сообщает Элиот Керзону в марте 1919 г.

«Убийству часто предшествовали бесчеловечные пытки. Перед расстрелом рабочих в Омске их подвергли порке и избиению прикладами и железными палками с целью добиться от них показаний. Часто жертвы принуждались рыть себе сами могилу. Иногда палачи ставили их лицом к стенке и начинали сзади стрелять из револьверов мимо их ушей, убивая их значительно позже. Оставшиеся в живых свидетельствуют об этом.

В числе жертв были молодые девушки, старухи и беременные женщины…» (132).

«В Благовещенске — пишет Нокс в военное министерство — были найдены офицеры и солдаты отряда Торболова с грамофонными иглами под ногтями, с вырванными глазами, со следами от гвоздей на плечах, на местах эполет. Их тела превратились в какие-то замерзшие статуи; их вид был ужасен. Убили их большевики в Мещановой, а потом увезли трупы в Благовещенск…»[190] (129).

Вот сообщение Эльстона Бальфуру 18-го января 1919 г., передающее со слов теперешнего чешского министра иностранных дел по русским делам заслуживающие особого внимания факты о событиях в Киеве.

«…Даже турецкие варварства в Армении не могут сравниться с тем, что теперь делают большевики в России… Во время боев в Уссурийском районе в июле 1918 г. д-р Т. нашел на поле сражения ужасно изуродованные трупы чешских солдат.

У них были отрезаны половые органы, вскрыты черепа, изрублены лица, вырваны глаза и вырезаны языки…

Местные представители чешского национального Совета, д-р Гирса и его помощник, говорят, что больше года тому назад сотни офицеров были расстреляны в Киеве при взятии его большевиками…

В сильнейший холод их увезли с квартир, раздели догола, оставив им одни шапки и впихнули в повозки и автомобили. На морозе, выстроенные в ряд, они часами ждали, когда и как, по одиночке или группами, большевистским солдатам заблагорассудится их расстрелять.

Д-р Гирса был в это время хирургом при 12-ой городской больнице. Больница была переполнена больными, вследствие жестокостей над интеллигенцией и офицерами в Киеве. Офицеров, даже смертельно раненых, приходилось прятать в шкафы, чтобы явившиеся за ними большевики, выводя на улицу, тут же не расстреляли их.

Многих тяжело раненых вытаскивали из больницы и безжалостно убивали.

Большевики выгоняли на улицу и расстреливали людей с ранениями живота, с переломами членов и другими тяжелыми ранениями. Он помнит, как видел, что собаки на улицах ели (трупы) офицеров. Жена помощника д-ра Гирса видела автомобиль, наполненный замороженными трупами офицеров, которые везли по улицам за город, на пустырь…

Людей выгоняли из их домов, ночью освобождали больничные койки, беспощадно убивали тяжело раненых; мужчин расстреливали без снисхождения и суда…» (80–81).[191]

Тот же Эльстон пишет Бальфуру 14-го января 1919 г.:

«…Число зверски убитых в уральских городах неповинных граждан достигает нескольких сот.

Офицерам, захваченным тут большевиками, эполеты прибивались гвоздями к плечам; молодые девушки насиловались; штатские были найдены с выколотыми глазами, другие — без носов; двадцать пять священников были расстреляны в Перми, а епископ Андроник заживо зарыт. Мне обещали дать общий итог убитых и другие подробности, когда они будут собраны» (78).

В разных местах разные категории свидетельств таким образом рисуют нам однотонные по ужасам картины. Эстония, Латвия, Азербайджан — везде, где только шла гражданская война, не представляют в данном случае исключения. О кровавых банях в Валке, Дерпте, в Везенберге и т. д. 1918–1919 гг., говорят нам: «Das wahre Gesicht des Bolschewismus!» (Tatsachen, Berichte, Bilder aus den Baltischen Provizen. November 1918— Februar 1919). «Unterder Herrschaft des Bolschewismus» (Gesammelt von Erich Kohrer, Pressebeirat der deutschen Gesandschaft bei den Regierungen Lettlands und Estlands) и ряд аналогичных работ, вышедших на немецком языке. Много материала о Балтике заключается в донесениях, помещенных в «Белой Книге»; здесь рассказывается о сотнях с выколотыми глазами и т. д., и т. д.

Автор воспоминаний о революции в Закавказье[192] говорит о 40.000 мусульман, погибших от руки большевиков при восстании в Елисаветпопе в 1920 г. и т. д.

Чтобы понять всю совокупность явления, именуемого «красным террором», нельзя пройти мимо этих фактов, происходивших непосредственно на территории гражданской войны. И даже не в момент боя, не в момент столкновения, когда разгораются звериные страсти человеческой натуры. Нельзя ограничиться отпиской, что все это «эксцессы», причем эксцессы китайцев или интернациональных батальонов, отличавшихся исключительной жестокостью по отзыву всех решительно свидетельств. Интернациональный полк в Харькове — говорит л. ср. Вершинин — творил «такие жестокости, перед чем бледнеет многое, что принято называть ужасом».[193]

Это не «эксцессы», потому что и здесь жестокость возведена в систему, т. е. в действие планомерное. Тот же Лацис 23-го авг. 18 г., т. е. до покушения на Ленина, в «Известиях» формулировал новые законы гражданской войны, которые должны заменить «установившиеся обычаи» войны, выраженные в разных конвенциях, по которым пленные не расстреливаются и пр. Все это только «смешно»: «Вырезать всех раненых в боях против тебя — вот закон гражданской войны».

Большевики не только разнуздывали стихию, но и направляли ее в определенное русло своей систематической демагогией. Мартовские события 1918 г. на Кубани происходят под флагом резолюции коммунистической партии в Пятигорске: «Да здравствует красный террор!» Поистине эпическую сцену рисует нам один из участников гражданской войны на юге со стороны большевиков: в одном месте казаки под стогом сена расстреливают пойманных офицеров. «Это меня обрадовало, значит не игра впустую, а война гражданская. Я подъехал к ним и поздоровался. Казаки узнали меня и прокричали „ура“. Один из станичников сказал: „Когда у нас есть красные офицеры, нам не нужны белые и вот мы, товарищ, здесь их добиваем“. — „Ладно, ребята, делайте; помните, товарищи, что, только когда их не станет, у нас будет действительная свобода“…»[194]

5. «Классовый террор»

«Пролетарии, помните, что жестокость — остаток рабства потому, что она свидетельствует о присущем в нас самих варварстве»…

Жорес.

Цитированные нами материалы из «Белой Книги» рассказывали уже факты, относящиеся к подавлению крестьянских восстаний, которые вспыхивали на территории, куда приходила большевистская власть. Эти материалы говорят нам о таких же усмирениях рабочих волнений.

«С рабочими оказывавшими большевикам сопротивление, обходились так же, как с крестьянами» доносит Элиот Керзону 5-го марта 1919 г.[195] «Сто рабочих было расстреляно в Мотовиловке близ Перми в декабре 1918 г. за протест против поведения большевиков».

Но не только в английских донесениях мы найдем бесконечное количество аналогичных фактов. Этих сообщений бездна и в русской печати, да и в официальных органах советской власти. И внутри самой советской России можно зарегистрировать длинный список крестьянских восстаний на почве протеста против деспотического режима большевиков, против отобрания хлеба в связи с налогом и т. д. Все они кровавым путем подавлялись.

История России, в которой крестьянские волнения занимали всегда не последнее место, никогда не видала таких усмирений, которые практиковала советская власть. Ничего подобного не было даже при крепостном праве, ибо при усовершенствованной технике против восставших пускаются в ход броневики, пулеметы и удушливые газы.

У меня лично был собран огромный материал в этой области за 1918–1919 гг., но, к сожалению, он пропал в Москве во время одного из многочисленных обысков.

Вот один красочный документ, подводящий как бы итоги того, что делалось в Тамбовской губернии. Это было до так называемого антоновского восстания, охватившего огромный район и явившегося скорее ответом на то, что делали большевики во имя «классового террора» с деревней. Документ относится к концу 1919 года. Это — записка, поданная в Совет Народных Комиссаров группой социалистов-революционеров. Дело идет о подавлении «беспорядков» в ноябре 1919 г. Поводы для восстания были разные; мобилизация, реквизиция скота, учет церковного имущества и т. д. Вспыхнув в одной, они быстро, как зараза, распространились по другим волостям и, наконец, охватили целые уезды. «Советская власть двинула на места десятки карательных отрядов, и вот весьма краткий перечень фактов из их кровавой деятельности, перед которыми бледнеют ужасы, творимые когда-то в тех же местах царским опричником Луженовским: В Спасском уезде, во всех волостях, где только появлялись карательные отряды, шла самая безобразная, безразборная порка крестьян. По селам много расстрелянных. На площади города Спасска публично, при обязательном присутствии граждан-односельчан, было расстреляно десять крестьян вместе со священником, причем телеги для уборки трупов должны были предоставить граждане-односельчане. Расстрелянных за Спасской тюрьмой 30 человек заставили перед смертью вырыть себе одну общую могилу. В Кирсановском уезде усмирители в своей безумной жестокости дошли до того, что запирали на несколько дней арестованных в один хлев с голодным экономическим хряком; подвергшиеся таким пыткам сходили с ума. Председатель Нащекинского Комитета Бедноты продолжал расстреливать самолично уже после отъезда карательного отряда. В Моршанском уезде сотни расстрелянных и тысячи пострадавших. Некоторые села, как, например, Ракша, почти уничтожены орудийными снарядами. Имущество крестьян не только разграблялось „коммунистами“ и армейцами, но и сжигалось вместе с запасами семян и хлеба. Особенно пострадал Пичаевский район, где сжигали десятый двор, причем женщины и дети выгонялись в лес. Село Перкино участия в восстании не принимало, однако там в это же время переизбрали совет. Отряд из Тамбова весь новый состав совета расстрелял. Из Островской волости в Моршанскую тюрьму доставлено 15 крестьян совершенно изувеченных усмирителями. В этой же тюрьме содержится женщина, у которой выдраны волосы на голове. Случаи насилия над женщинами надо считать десятками. На кладбище Моршанска израненые армейцами 8 крестьян (Марков, Сучков, Костяев, Кузьмин и др.) были полуживыми зарыты в могилу. Особенно отличились по Моршанскому уезду следующие усмирители: начальник отряда — Чуфирин — „коммунист“, Чумикин (бывш. уголовный), Парфенов (освобожденный из ссылки по ходатайству на Выс. имя), Соколов, бывший фельдфебель и ряд других. В Тамбовском уезде многие села почти уничтожены пожаром и орудийными снарядами. Масса расстрелянных. Особенно пострадали села: Пахотный Угол, Знаменка, Кариан, Бондари, Лаврово, Покровское-Марфино и др. В Бондарях расстрелян весь причт за то, что по требованию крестьян отслужил молебен после свержения местного совета.[196] В Кариане вместе с другими арестованными по делу восстания был расстрелян член 1-ой Государственной Думы С. К. Бочаров. С какой вдумчивостью и серьезностью отнеслась губернская власть к усмирению, можно видеть из того, что во главе одного отряда стоял 16-летний мальчишка Лебский, а Председателем Районной Чрезвычайной Комиссии Тамбовского уезда состоял и до сих пор состоит А. С. Клинков, бывший крупный купец с. Токаревки, злостный банкрот, до октябрьской революции занимавшийся спекуляцией, круглый невежда, взяточник и пьяница. В его руках находились жизни арестованных и он расстреливал направо и налево. Кроме „специальных“ карательных отрядов практиковалась также посылка на боевое крещение коммунистических ячеек и эти хулиганские банды устраивали по селам настоящие оргии — пьянствовали, занимались грабежом и поджогами, претворяя таким образом великий принцип „Братства, Равенства и Свободы“ в ужас татарского нашествия. Необходимо также отметить кровавую работу латышских отрядов, оставивших после себя долгую кошмарную память. В настоящее время тюрьмы и подвалы чрезвычаек переполнены. Число арестованных по губернии нужно считать тысячами. Вследствие голода и холода среди них развиваются всякие болезни. Участь большей половины арестованных ясна — они будут расстреляны, если у власти останутся те же комиссары и чрезвычайные комиссии».

Восстания — свидетельствует записка — были также в Козловском, Усманском и Борисоглебском и остальных уездах Тамбовской губернии, причем относительно усмирения Шацкого уезда очевидцы говорят, что он буквально залит кровью.[197]

Крестьянские восстания в своем развитии легко переходили за пределы восстаний только деревенских и захватывали города. В берлинской газете «Руль» было помещено как-то чрезвычайно красочное описание одной очевидицы восстания крестьян в г. Петропавловске. Крестьяне именуются здесь «белыми», но это было подлинное народное движение. Заимствуем из него конец:

«Со вступлением „красных“ начался „красный террор“; начались массовые аресты и расстрелы без расследований; появились на столбах объявления, гласящие: „…в случае еще одного нашествия белых банд, город будет до основания разрушен „красной“ артиллерией“».

«Со слов вернувшегося из плена „белых“ знакомого врача, можно было заключить, что „красный террор“ в деревне был ужаснее, чем в городе: дома все были разграблены, скотина уведена, некоторые семьи целиком были вырезаны, не жалели даже стариков, женщин и детей. В некоторых домах оставались только старики и маленькие дети: мужчины и женщины все ушли с „белыми“. По дорогам и в деревнях валялись изуродованные до неузнаваемости трупы крестьян, служившие „для назидания“ другим, эти трупы строго запрещено было убирать и хоронить».

«Крестьяне в свою очередь тоже беспощадно расправлялись с коммунистами. В Петропавловском Народном доме в конце февраля, в марте, апреле и даже в мае месяце можно было видеть длинные ряды изуродованных трупов коммунистов, несмотря на то, что еженедельно, каждое воскресенье, их хоронили человек по 50–60 — торжественно с музыкой. А на рынке в „мясных (бывших, конечно) рядах“ лежали (тоже для назидания) изуродованные трупы заложников, с которыми коммунисты покончили, как только укрылись в городе. Тут были трупы бывшего городского головы, его заместителя, мирового судьи и многих других видных городских деятелей и торговцев. А сколько человек было расстреляно во дворе Политотдела (Чрезвычайки) и кто именно — неизвестно, но не один месяц ежедневно в любое время дня и ночи там раздавались выстрелы. Кроме того было много случаев, что арестованных зарубливали шашками, и жители слышали только отчаянные крики умиравших. Казнили и архиерея с несколькими священниками из местного собора. Их обвиняли, будто они колокольным звоном встречали „белых“ при их входе в Петропавловск, но коммунисты не приняли во внимание того, что „белые“ пришли ровно в 4 часа дня, когда, как всегда, заблаговестили к вечерне. Труп архиерея долгое время лежал (для назидания) на площади, на пути к вокзалу.

„На вокзале находился „главный штаб войск Восточной Сибири“, которому приписывают, что он расстрелял всех заключенных в тюрьме, которые сидели до прихода „белых“, арестованные за малейшие провинности сроком на несколько недель или месяцев.

Я покинула Петропавловск 10-го мая. В городе все было спокойно, если не считать громадного количества красноармейцев, какого никогда не бывало. В уезде же восстание все еще не было по давлено, все еще приводили из деревень массы арестованных крестьян, и все еще с музыкой хоронили по праздникам изуродованных коммунистов“.

Ожесточение крестьян действительно доходило до таких пределов, что я знаю факт, когда под самой Москвой в Можайском уезде крестьяне пойманного комиссара распиливали деревянной пилой.

Вышедший в январе 1919 г. № 1 „Бюллетень лев, с.-р.“, констатирует нам массовые крестьянские расстрелы в ряде губерний в период конца 1918 г. Напр., в Епифанском уезде Тульской губ. расстреляно — 150, в Медынском уезде Калужской губ. — 170, в Пронском уезде Рязанской губ. — 300, в Касимовском — 150, в Спасском — также сотни, в Тверской губ. — 200, в Велижском уезде Смоленской губ. — 600 и т. д.

В июле 1919 г. происходит „восстание“ в деревнях в окружности Кронштадта. Имеем точное свидетельство: в одном селе расстреляно 170, в другом 130; расстреливали попросту через третьего.

Во время Колыванского восстания крестьян в 1920 г. в Томской губ.[198] было расстреляно более 5000 человек. Аналогичное восстание в Уфимской губ., по словам лев. с.-р., было подавлено с такой жестокостью, что по „официальным данным расстреляно было 10 тысяч крестьян, а по неофициальным — 25 и больше“.[199] Расстреливают сотнями крестьян в Валковском уезде Харьковской губ. — пишет корреспондент издававшегося в Москве нелегально л. с.-р. „Знамя Труда“. В одном селе он насчитывает расстрелянных 140.[200] А вот описание борьбы с повстанческим движением в Белоруссии в 1921 г. Это также страницы из истории гражданской войны, возникавшей исключительно на почве собирания продовольственных налогов. Противодействие вызывает жестокую отместку.

Так почти вся Лясковическая волость Бобруйского уезда сожжена большевиками дотла. Арестованных отправляют в Вологодскую губ. или в голодные места, имущество их конфискуется, берутся десятками заложники в округах, где появляются партизаны. В уезде оперирует карательный отряд некоего Стока — он пытает допрашиваемых, зажимая пальцы рук дверями и т. д.[201]

Приведу еще один лишь документ, относящийся уже к подавлению восстания, возглавляемого Антоновым и вышедшего далеко за пределы Тамбовской губ. Документ издан от „полномочной комиссии ВЦИК“ 11-го июня 1921 г.[202]

„1. Граждан, отказывающихся назвать свое имя, расстреливают на месте, без суда.

2. Селянам, у которых скрывается оружие, объявлять приговор о взятии заложников и расстреливать таковых, в случае несдачи оружия.

3. Семья, в доме которой укрылся бандит (т. е. восставший крестьянин), подлежит аресту и высылке из губернии, имущество ее конфискуется, старший работник в этой семье расстреливается на месте без суда.

4. Семьи, укрывающие членов семьи или имущество бандитов, рассматривать, как бандитские, и старшего работника этой семьи расстреливать на месте без суда.

5. В случае бегства семьи бандита, имущество таковой распределять между верными советской власти крестьянами, а оставленные дома сжигать.

6. Настоящий приказ проводить в жизнь сурово и беспощадно“.

Кровью, действительно, оказались залитыми Тамбовская и соседняя губернии. Не преувеличивая л. с.-р. Ган мог на суде перед Революционным Трибуналом сказать:[203] „Сотни крестьян расстреляны выездными сессиями ревтрибуналов и губчека; тысячи пали безоружными под пулеметами курсантов и красноармейцев и десятки тысяч сосланы в северные губернии с семьями, а имущество их сожжено и разграблено.[204] Подобные картины по имеющимся у партии л. с-р. данным могут быть нарисованы по целому ряду губерний: Самарская, Казанская, Саратовская“. И эти сведения идут отовсюду: в Бузулуке в 1920 г. расстреляны 4000 повстанцев, в Чистополе — 600,[205] в Елатьме — 300, причем эти „триста“ должны были вырыть себе предварительно могилу.[206] Все это касается только центра или вернее Великороссии. А Украина? Сибирь?..

Практикуются и массовые фиктивные расстрелы с инсценировкой раздевания, рытья могил, традиционного „пли“, выстрелов над головой — о чем рассказывает в своей книге С. С. Маслов.[207] Эту утонченность при подавлении „восстаний“ надо особо подчеркнуть: ведь здесь действует власть, говорящая о великом будущем коммунизма и так часто живописующая зверства „белых“. В Арской волости Казанского уезда — свидетельствует все тот же № 1 Бюллетеня лев. с.-р. — ставили подряд 30 крестьян и рубили головы шашками…

А порки? Они производятся — утверждает орган лев. с.-р. — повсюду. „Секут розгами, шомполами, палками и нагайками…“

„Бьют кулаками, прикладами, револьверами“.

И идет длинное перечисление губерний, где зарегистрированы телесные наказания.

Официально можно говорить, что в России розги не применяются, ибо телесное наказание явление позорное там, где власть принадлежит „рабочим и крестьянам“. В действительности иное. И. 3. Штейнберг в своей книге[208] собрал недурной букет сообщений о советских держимордах первоначального периода большевистского властвования. Что особенно важно — эти сведения почерпнуты из самой большевистской печати — „Правда“ и „Известия“. „Держиморды под Советским флагом“ — так была озаглавлена даже статья в „Правде“,[209] повествующая о том, как Николаевская (Вологодской губ.) Ч.К. выколачивала „излишки“ хлеба из населения и усмиряла восстание „кулаков“: „Чрезвычайка запирала крестьян массами в холодный амбар, раздева