Кровавая статистика

«На развалинах старого — построим новое».

«Мечом не меч, а мир несем мы миру».

Чрезвычайные комиссии — это органы не суда, а «беспощадной расправы» по терминологии центрального комитета коммунистической партии.

Чрезвычайная комиссии «это не следственная комиссия, не суд, и не трибунал» — определяет задачи Ч.К. сама чрезвычайная комиссия. «Это орган боевой, действующий по внутреннему фронту гражданской войны. Он врага не судит, а разит. Не милует, а испепеляет всякого, кто по ту сторону баррикад».

Не трудно представить себе, как должна была в жизни твориться эта «беспощадная расправа», раз действует вместо «мертвого кодекса» законов лишь «революционный опыт» и «совесть». Совесть субъективна. И опыт неизбежно заменяется произволом, который приобретает вопиющие формы в зависимости от состава исполнителей.

«Мы не ведем войны против отдельных лиц» — писал Лацис в «Красном Терроре» 1 ноября 1918 г.[63] «Мы истребляем буржуазию, как класс. Не ищите на следствии материала и доказательств того, что обвиняемый действовал делом или словом против советской власти. Первый вопрос, который вы должны ему предложить, какого он происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого. В этом смысл и „сущность красного террора“. Лацис отнюдь не был оригинален, копируя лишь слова Робеспьера в Конвенте по поводу прериальского закона о массовом терроре: чтобы казнить врагов отечества, достаточно установлять их личность. Требуется не наказание, а уничтожение их».

Не сказано ли подобной инструкцией судьям действительно все?

Однако, чтобы понять, что такое в действительности красный террор, продолжающийся с неослабевающей энергией и до наших дней, мы должны прежде всего заняться выяснением вопроса о количестве жертв. Тот небывалый размах убийств со стороны правящих кругов, который мы видим в России, характеризует нам и всю систему применения «красного террора».

Кровавая статистика в сущности пока не поддается учету, да и вряд ли когда-нибудь будет исчислена. Когда публикуется, может быть, лишь одна сотая расстрелянных, когда смертная казнь творится в тайниках казематов, когда гибель человека подчас не оставляет никакого следа — нет возможности и историку в будущем восстановить подлинную картину действительности.

Г.

В упомянутых выше статьях Лацис в свое время писал: «наш обыватель и даже товарищеская среда пребывает в уверенности, что Ч.К. несет с собой десятки и сотни тысяч смертей». Это действительно так: недаром в общежитии начальные буквы В.Ч.К. читаются «всякому человеку капут». Лацис, приведя ту фантастическую цифру 22, о которой мы уже говорили, насчитывает за вторую половину 1918 г. 4½ тысячи расстрелянных. «Это по всей России», т. е. в пределах 20 центральных губерний. «Если можно обвинить в чем-нибудь Ч.К. — говорит Лацис — то не в излишней ревности к расстрелам, а в недостаточности применения высшей меры наказания». «Строгая железная рука уменьшает всегда количество жертв. Эта истина не всегда имелась в виду чрезвычайными комиссиями. Но это можно ставить не столько в вину Ч.К., сколько всей политике советской власти. Мы все время были чересчур мягки, великодушны к побежденному врагу!»

Четырех с половиной тысяч Лацису мало! Он легко может убедиться, что его официальная статистика до чрезвычайности уменьшена. Интересно было бы знать, в какую рубрику, например, отнес Лацис расстрелянных в Ярославле после восстания, организованного в июле Савинковым. В выпуске первом «Красной Книги В.Ч.К.» (и такая есть), распространявшейся только в ответственных коммунистических кругах, напечатан был, действительно, «беспримерный» исторический документ. Председатель Германской Комиссии (действовавшей на основании Брестского договора), лейтенант Балк приказом за № 4, 21-го июля 1918 г., объявлял гражданскому населению города Ярославля, что ярославский отряд Северной Добровольческой Армии сдался вышеозначенной Германской Комиссии. Сдавшиеся были выданы большевистской власти и в первую очередь 428 из них были расстреляны. По моей картотеке насчиталось за это время в тех же территориальных пределах 50004 карточки расстрелянных. Мои данные, как я говорил, случайны и неполны; это преимущественно то, что опубликовывалось в газетах и только в тех газетах, которые я мог достать[64].

Надо иметь в виду и то, что при лаконизме официальных отметок иногда затруднительно было решать вопрос о цифре. Например: уездная Клинская (Моск. губ.) чрезвычайная комиссия извещала, что ею расстреляно несколько контр-революционеров; Воронежская Ч.К. сообщала, что среди арестованных «много расстрелянных»; Сестрорецкой Ч.К. (петербургской) производились «расстрелы после тщательного расследования в каждом случае». Такими укороченными сообщениями пестрят газеты. Мы брали в таких случаях коэффициент, 1 или 3, т. е. цифру значительно уменьшенную.

Из этой кровавой статистики совершенно исключались сведения о массовых убийствах, сопровождавших подавления всякого рода крестьянских и иных восстаний. Жертвы этих «эксцессов» гражданской войны не могут быть вовсе уже исчислены.

Мои цифры имеют показательное значение только в том смысле, что ясно оттеняют бесконечную преуменьшенность официальной статистики, приведенной Лацисом.

Постепенно расширяются пределы советской России, расширяется и территория «гуманной» деятельности чрезвычайных комиссий. В 1920 г.[65] Лацис дал уже пополненную статистику, по которой число расстрелянных в 1918 г. у него достигало 6185 человек. Причислил ли сюда Лацис те тысячи, которые, напр., расстреляны в 1918 году в Северо-Восточной России (Пермская губ. и др.), о которых говорят и так много все решительно английские донесения?[66]

«В британское консульство продолжают являться люди всех классов, главным образом, крестьяне, чтобы засвидетельствовать убийство своих родственников и другие насилия, совершенные большевиками в неистовстве»… (Элиот — Керзону 21-го марта 1919 г.). Причислены ли сюда жертвы «офицерской» бойни в Киеве в 1918 г.? Их исчисляют в 2000 человек! Расстреливали и рубили прямо в театре, куда военные были вызваны для «проверки документов». Причислены ли сюда жертвы одесской бойни морских офицеров до прихода австрийских войск? «Позже, — сообщает один английский священник, — член австрийского штаба говорил мне, что им доставили список свыше 400 офицеров, убитых в Одесском округе!»[67] Причислены ли сюда жертвы севастопольской бойни офицеров? Причислены ли сюда те 1342 человека, убитые в январе-феврале 1918 г. в Армавире, как выяснила комиссия по расследованию деятельности большевиков, организованная по распоряжению ген. Деникина?[68] Наконец, гекатомбы Ставрополя, о которых рассказывает в своих воспоминаниях В. М. Краснов — расстрелы 67, 96 и т. д.?[69] Не было места, где появление большевиков не сопровождалось бы десятками и сотнями жертв, расстрелянных без суда или по приговорам чрезвычайной комиссии и аналогичных временных «революционных» трибуналов[70]. Мы этим бойням посвящаем особую главу — пусть будут это только эксцессы «гражданской войны».

Г.

Продолжая вести свою кровавую статистику, Лацис утверждает, что в 1919 году по постановлениям Ч.К. расстреляно 3456 человек, т. е. всего за два года 9641, из них контр-революционеров 7068. Нужно запомнить, что по признанию самого Лациса таким образом выходит, что более 2½ тысяч расстреляно не за «буржуазность», даже не за «контрреволюцию», а за обычные преступления (632 преступления по должности, 217 — спекуляция, 1204 — уголовные деяния). Этим самым признается, что большевики ввели смертную казнь уже не в качестве борьбы с буржуазией, как определенным классом, а как общую меру наказания, которая ни в одном мало-мальски культурном государстве не применяется в таких случаях.

Но оставим это в стороне. Всероссийской чрезвычайной комиссией, по данным Лациса, расстреляно в сентябре 1919 г. 140 человек, а между тем в это время в Москве ликвидировано было контрреволюционное дело, связанное с именем известного общественного деятеля Н. Н. Щепкина. В газетах опубликовано было 66 фамилий расстрелянных, но по признанию самих большевиков расстреляно было по этому делу более 150. В Кронштадте, по авторитетному свидетельству, были расстреляны в июле 19 г. от 100–150 человек; опубликовано было лишь 19. — На Украине, где свирепствовал сам Лацис, расстреляны были тысячи. Опубликованный в Англии отчет сестер милосердия русского Красного Креста для доклада международному Красному Кресту в Женеве, насчитывает в одном Киеве 3000 расстрелов[71].

Колоссальные итоги Киевских расстрелов подводит автор упомянутой уже книги «Der Blutrausch des Bolschewismus» Нилостонский. Надо сказать, что автор проявляет вообще большую осведомленность по деятельности всех 16 киевских чрезвычайных комиссий — она сказывается уже в точной регистрации и подробном топографическом их описании. Автор помимо непосредственных наблюдений повидимому пользовался материалами, добытыми комиссией по расследованию деяний большевиков ген. Рерберга[72].

Комиссия эта также состояла отчасти из юристов и врачей. Она фотографировала трупы из разрытых могил (часть фотографий приведена в книге Нилостонского, остальная большая часть — говорит автор — находится в Берлине). Он утверждает, что по данным комиссии Рерберга расстреляно 4800 человек — эти имена удалось установить. Общее число погибших в Киеве при большевиках, по мнению Нилостонского, не менее 12 000 человек. Пусть все эти цифры будут неточны, по совокупности они дают руководящую нить.

Необычайные формы, в которые вылился террор[73], вызвали деятельность особой комиссии для расследования дел У.Ч.К., назначенной из центра во главе с Мануильским и Феликсом Коном. Все заключенные в своих показаниях Деникинской Комиссии отзываются об этой комиссии хорошо. Развитие террора было приостановлено до момента эвакуации Киева, когда в июле-августе снова повторились сцены массовых расстрелов. 16-го августа в «Известиях» был опубликован список 127 расстрелянных — это были последние жертвы, официально опубликованные.

В Саратове за городом есть страшный овраг — здесь расстреливают людей. Впрочем, скажу о нем словами очевидца[74] из той изумительной книги, которую мы несколько раз цитировали и на которую будем еще много раз ссылаться.

Это книга «Че-Ка», материалы о деятельности чрезвычайных комиссий, изданная в Берлине партией социалистов-революционеров (1922 г.). Исключительная ценность этой книги состоит в том, что здесь собран материал иногда из первых рук, иногда в самой тюрьме от потерпевших, от очевидцев, от свидетелей; она написана людьми, знающими непосредственно то, о чем приходится им говорить. И эти живые впечатления говорят иногда больше, чем кипы сухих бумаг. Многих из этих людей я знаю лично и знаю, как тщательно они собирали свои материалы. «Че-Ка» останется навсегда историческим документом для характеристики нашего времени, и притом документом исключительной яркости. Один из саратовцев и дает нам описание оврага около Монастырской слободки, оврага, где со временем будет стоять, вероятно, памятник жертвам революции[75].

«К этому оврагу, как только стает снег, опасливо озираясь идут группами и в одиночку родственники и знакомые погибших. Вначале за паломничества там же арестовывали, но приходивших было так много… и несмотря на аресты они все-таки шли. Вешние воды, размывая землю, вскрывали жертвы коммунистического произвола. От перекинутого мостика, вниз по оврагу на протяжении сорока-пятидесяти саж., грудами навалены трупы. Сколько их? Едва ли кто может это сказать. Даже сама чрезвычайка не знает. За 1918 и 1919 г. было расстреляно по спискам и без списков около 1500 человек. Но на овраг возили только летом и осенью, а зимой расстреливали где-то в других местах. Самые верхние — расстрелянные предыдущей поздней осенью — еще почти сохранились. В одном белье, со скрученными веревкой назад руками, иногда в мешке или совершенно раздетые…

Жутко и страшно глядеть на дно страшного оврага! Но смотрят, напряженно смотрят пришедшие, разыскивая глазами хоть какой-либо признак, по которому бы можно было узнать труп близкого человека…»

«…И этот овраг с каждой неделей становится страшнее и страшнее для саратовцев. Он поглощает все больше и больше жертв. После каждого расстрела крутой берег оврага обсыпается, вновь засыпая трупы; овраг становится шире. Но каждой весной вода открывает последние жертвы расстрела…»

Что же, все это неправда?

Авербух в своей не менее ужасной книге, изданной в Кишиневе в 1920 г., «Одесская Чрезвычайка», насчитывает 2200 жертв «красного террора» в Одессе за три месяца 1919 г. («красный террор» был объявлен большевиками в июле 1919 г., когда добровольческие войска заняли Харьков). Расстрелы начались задолго до официального объявления так называемого «красного террора» — через неделю-другую после вторичного занятия Одессы большевиками. С середины апреля — утверждают все свидетели, давшие показания в Деникинской комиссии — начались массовые расстрелы. Идут публикации о расстреле 26, 16, 12 и т. д.

С обычным цинизмом одесские «Известия» писали в апреле 1919 г.: «Карась любит, чтобы его жарили в сметане. Буржуазия любит власть, которая свирепствует и убивает. Хорошо… С омерзением (?!) в душе мы должны взяться за приведение буржуазии в чувство сильно действующим средством. Если мы расстреляем несколько десятков этих негодяев и глупцов, если мы заставим их чистить улицы, а их жен мыть красноармейские казармы (честь немалая для них), то они поймут тогда, что власть у нас твердая, а на англичан и готтентотов надеяться нечего».

В июне — в момент приближения добровольческой армии расстрелы еще больше учащаются. Местный орган «Одесские Известия» писал в эти дни официального уже террора: «Красный террор пущен в ход. И загуляет он по буржуазным кварталам, затрещит буржуазия, зашипит контрреволюция под кровавым ударом красного террора… Каленым железом будем выгонять их… и самым кровавым образом расправимся с ними». И действительно, эта «беспощадная расправа» официально объявленная исполкомом, сопровождалась напечатанием ряда списков расстрелянных: часто без квалификации вины: расстрелян просто на основании объявления «Красного террора». Немало их приведено в книге Маргулиеса «Огненные годы»[76].

Эти списки в 20–30 человек — утверждают очевидцы — почти всегда преуменьшены. Одна из свидетельниц, по своему положению имевшая возможность делать некоторые наблюдения, говорит, что, когда в «Известиях» было опубликовано 18 фамилий, она насчитала до 50 расстрелянных; когда было 27, она считала 70 (и в том числе было 7 женских трупов — о женщинах в официальной публикации не говорилось). В дни «красного террора», показывает один из арестованных чекистских следователей, каждую ночь расстреливали до 68 человек. По официальному подсчету Деникинской комиссии с 1 апреля по 1 августа расстреляно 1300 человек. Немецкий мемуарист And. Niemann говорит, что общее количество жертв большевиков на юге надо исчислять в 13–14 тыс…[77]

В марте в Астрахани происходит рабочая забастовка. Очевидцы свидетельствуют, что эта забастовка была затоплена в крови рабочих[78].

«Десятитысячный митинг мирно обсуждавших свое тяжелое материальное положение рабочих был оцеплен пулеметчиками матросами и гранатчиками. После отказа рабочих разойтись был дан залп из винтовок. Затем затрещали пулеметы, направленные в плотную массу участников митинга, и с оглушительным треском начали рваться ручные гранаты.

Митинг дрогнул, прилег и жутко затих. За пулеметной трескотней не было слышно ни стона раненых, ни предсмертных криков убитых на смерть…

Город обезлюдел. Притих. Кто бежал, кто спрятался.

Не менее двух тысяч жертв было выхвачено из рабочих рядов.

Этим была закончена первая часть ужасной Астраханской трагедии.

Вторая — еще более ужасная — началась 12-го марта. Часть рабочих была взята „победителями“ в плен и размещена по шести комендатурам, по баркам и пароходам. Среди последних и выделился своими ужасами пароход „Гоголь“. В центр полетели телеграммы о „восстании“.

Председатель Рев. Воен. Республики Л. Троцкий дал в ответ лаконическую телеграмму: „расправиться беспощадно“. И участь несчастных пленных рабочих была решена. Кровавое безумие царило на суше и на воде.

В подвалах чрезвычайных комендатур и просто во дворах расстреливали. С пароходов и барж бросали прямо в Волгу. Некоторым несчастным привязывали камни на шею. Некоторым вязали руки и ноги и бросали с борта. Один из рабочих, оставшийся незамеченным в трюме, где-то около машины и оставшийся в живых рассказывал, что в одну ночь с парохода „Гоголь“ было сброшено около ста восьмидесяти (180) человек. А в городе в чрезвычайных комендатурах было так много расстрелянных, что их едва успевали свозить ночами на кладбище, где они грудами сваливались под видом „тифозных“.

Чрезвычайный комендант Чугунов издал распоряжение, которым под угрозой расстрела воспрещалось растеривание трупов по дороге к кладбищу. Почти каждое утро вставшие астраханцы находили среди улиц полураздетых, залитых кровью застреленных рабочих. И от трупа к трупу, при свете брезжившего утра живые разыскивали дорогих мертвецов.

13-го и 14-го марта расстреливали по прежнему только одних рабочих. Но потом власти, должно быть, спохватились. Ведь нельзя было даже свалить вину за расстрелы на восставшую „буржуазию“. И власти решили, что „лучше поздно, чем никогда“. Чтобы хоть чем-нибудь замаскировать наготу расправы с астраханским пролетариатом, решили взять первых попавших под руку „буржуев“ и расправиться с ними по очень простой схеме: брать каждого домовладельца, рыбопромышленника, владельца мелкой торговли, заведения и расстреливать…»

«К 15 марта едва ли было можно найти хоть один дом, где бы не оплакивали отца, брата, мужа. В некоторых домах исчезло по несколько человек.

Точную цифру расстрелянных можно было бы восстановить поголовным допросом граждан Астрахани. Сначала называли цифру две тысячи. Потом три… Потом власти стали опубликовывать сотнями списки расстрелянных „буржуев“. К началу апреля называли четыре тысячи жертв. А репрессии все не стихали. Власть решила очевидно отомстить рабочим Астрахани за все забастовки, и за Тульские, и за Брянские и за Петроградские, которые волной прокатились в марте 1919 года. Только к концу апреля расстрелы начали стихать.

Жуткую картину представляла Астрахань в это время. На улицах — полное безлюдье. В домах потоки слез. Заборы, витрины и окна правительственных учреждений были заклеены приказами, приказами и приказами…»

Возьмем отдаленный от центра Туркестан, где в январе произошло восстание русской части населения против деспотического режима, установленного большевиками. Восстание было подавлено. «Начались массовые повальные обыски» — рассказывают очевидцы[79]. «Все казармы, все железнодорожные мастерские были переполнены арестованными. В ночь с 20-го на 21-го января были произведены массовые расстрелы. Груды тел были навалены на железнодорожное полотно. В эту страшную ночь было перебито свыше 2500 человек… 23-го января был организован военно-полевой суд, в ведение которого было передано дело о январском восстании и который в течение всего 1919 г. продолжал арестовывать и расстреливать».

Почему Лацис не зачислил этих жертв в свою официальную статистику? Ведь в первые дни по крайней мере здесь действовали чекисты, да и «военно полевой суд» — это та же Ч.К., даже по своему составу.

Ни «Правда», ни другие официальные органы большевистской печати не ответили на вопрос, заданный 20-го мая 1919 г. анархической организацией «Труд и Воля» на основании сведений, появившихся в нелегальном бюллетене левых социал-революционеров (№ 4): «Правда ли, что в последние месяцы убиваются в В.Ч.К. без счета, почти ежедневно, 12, 15, 20, 22, 36 человек?» На это никто и никогда не ответит, потому что это была неподкрашенная правда. И правда, тем более режущая глаза, что в это самое время официально было постановлено передать право казни лишь Революционным Трибуналам. Можно сказать, накануне этого декрета в 20-х числах февраля и Всероссийская и Петроградская Ч.К, опубликовали новые списки расстрелянных, хотя по декрету за Ч.К. оставалось право расстреливать только в случае восстания. Никаких восстаний в это время ни в Москве, ни в Петрограде не было.

Не знаю, на основании каких данных эсеровская газета «Воля России»[80] подсчитывала, что за три первые месяца было расстреляно Ч.К. 13 850 человек. Это невероятно? Это так не вяжется с официальной цифрой в 3456, которая показана у Лациса? Думаю, что невероятность скорее всего в сторону уменьшения реальной, действительной цифры.

Московский орган центрального комитета коммунистической партии «Правда» по поводу опубликования в Англии данных, утверждавших, что число расстрелянных достигло 138 тысяч, писал 20-го марта 1919 года: «было бы действительно ужасно, если бы это была правда». Однако цифра, которая кажется столь фантастичной большевистским публицистам, в действительности дает лишь бледное представление о том, что происходило в России.

Г.

Лацис не опубликовывал своей статистики за 1920 г. и за последующие годы. Не вел и я своей картотеки, ибо сам был на долгое время ввержен в большевистское узилище и надо мною был также занесен меч большевистского правосудия.

В февраля 1920 г. смертная казнь была вновь отменена. И Зиновьев, выступавший в Германии в Галле в октябре 1920 г. решился сказать, что после победы над Деникиным смертная казнь в России прекратилась. Мартов, выступавший на съезде немецких независимых 15-го октября, уже тогда внес поправку: Зиновьев забыл сказать, что смертная казнь прекратилась на самое короткое время, (да и прекратилась ли фактически? С. М.) и теперь снова применяется в «ужасающих размерах». Мы имеем полное основание выражать сомнение в том, что эти казни прекратились, зная обычаи, господствующие в Ч.К. Самый наглядный пример может дать ознакомление с делом амнистии.

Среди жутких надписей на стенах Особого Отдела В.Ч.К. в Москве, которые делали иногда смертники перед казнью, можно было найти и такие: «Ночь отмены (смертной казни) — стала ночью крови». Каждая амнистия для тюрьмы обозначала массовые расстрелы. Представители Ч.К. стремились поскорее покончить со своими жертвами. И бывало, что именно в ту ночь, когда в типографиях уже набиралось объявление об амнистии, долженствовавшее появиться на другой день утром в газетах, по тюрьмам производились массовые расстрелы. Это следует помнить тем, которые указывают на частое издание актов амнистии советской властью[81]. Как тревожны бывали ночи, когда ожидалась амнистия, скажет всякий, кому в это время приходилось коротать свои дни в тюремном заключении. Я помню эти ночи в 1920 г. в Бутырской тюрьме перед амнистией, изданной в годовщину октябрьской революции. Не успевали тогда привозить голые трупы людей, застреленных в затылок, на Калитниковское кладбище. Так было в Москве, так было и в провинции. Автор очерка Екатеринодарской тюрьмы в сборнике «Че-Ка» пишет: «После амнистии в намять трехлетней годовщины октябрьской революции в Екатеринодарской Чека и Особом Отделе обычным чередом шли на расстрел, и это не помешало казенным большевистским публицистам в местной газете „Красное Знамя“ поместить ряд статей, в которых цинично лгалось о милосердии и гуманности советской власти, издававшей амнистии и будто бы порою их применявшей ко всем своим врагам»[82]. Так было и позже. В 1921 г. накануне открытия II конгресса коминтерна в Бутырской тюрьме в одну ночь казнили около 70 человек и все по самым изумительным делам: — за дачу взяток, за злоупотребление продовольственными карточками, за хищения со склада и так далее. Политические говорили, что это — жертвоприношения богам коминтерна. А фраера и уголовные радовались. Амнистию готовят. Поэтому, кого надо в спешном порядке порасстреляют, а остальных амнистируют в честь коминтерна[83].

«Ночь отмены смертной казни стала ночью крови…» У нас есть достаточное количество свидетельств, говорящих, что это именно так и было. Установилось как бы правило, что время, предшествующее периодическим отменам или смягчениям смертной казни, становилось временем усиленных смертных казней без всякого иного внешнего повода.

15-го января 1920 г. в «Известиях» за подписью председателя В.Ч.К. Феликса Дзержинского было опубликовано следующее постановление, адресованное «всем Губчека»: «Разгром Юденича, Колчака и Деникина, занятие Ростова, Новочеркасска и Красноярска, взятие в плен „Верховного Правителя“ создают новые условия борьбы с контр-революцией.

Разгром организованных армий контр-революции подрывает в корне надежды и расчеты отдельных групп контр-революции внутри советской России свергнуть власть рабочих и крестьян путем заговоров, мятежей и террористической деятельности. В условиях самообороны советской республики против двинутых на нее Антантой контр-революционных сил рабоче-крестьянское правительство вынуждено было прибегнуть к самым решительным мерам подавления шпионской, дезорганизаторской и мятежнической деятельности агентов Антанты и служащих ей царских генералов в тылу красной армии.

Разгром контр-революции вовне и внутри, уничтожение крупнейших тайных организаций контр-революционеров и бандитов и достигнутое этим укрепление советской власти дают нам ныне возможность отказаться от применения высшей меры наказания (т. е. расстрела) к врагам советской власти.

Революционный пролетариат и революционное правительство советской России с удовлетворением констатируют, что взятие Ростова и пленение Колчака дают ему возможность отложить в сторону оружие террора.

Только возобновление Антантой попыток путем вооруженного вмешательства или материальной поддержкой мятежных царских генералов вновь нарушить устойчивое положение советской власти и мирный труд рабочих и крестьян по устроению социалистического хозяйства может вынудить возвращение к методам террора.

Таким образом ответственность за возвращение в будущем советской власти к жестокому методу красного террора ложится целиком исключительно на правительства и правительствующие классы стран Антанты и дружественных ей русских капиталистов.

Вместе с тем Чрезвычайные Комиссии получают возможность и обязанность обратить усиленное внимание на борьбу с основным нашим для данного момента внутренним врагом, с хозяйственной разрухой, со спекуляцией, с преступлением по должности, содействуя всеми находящимися в их распоряжении средствами налаживанию хозяйственной жизни и устраняя все препятствия, создаваемые саботажем, недисциплинированностью или злонамеренностью.

Исходя из вышеизложенного, В.Ч.К. постановляет:

1. Прекратить с момента опубликования этого постановления применение высшей меры наказания (расстрел) по приговорам В.Ч.К. и всех ее местных органов.

2. Поручить тов. Дзержинскому войти в совет народных комиссаров и В.Ц.И.К. с предложением о полной отмене применения высшей меры наказания не только по приговорам чрезвычайных комиссий, но и по приговорам городских, губернских, а также верховного при В. Ц. И. К. трибуналов.

3. Постановление это привести в действие по телеграфу…»

Мы не радовались в Москве, так как хорошо помнили, как всего за год перед тем мы читали статьи, провозглашавшие конец террора. Вот, напр., выдержка из статьи некоего Норова в «Веч. Изв.» в Москве[84]. Газета писала по поводу лишения (?!) Ч.К. права самостоятельных расстрелов: «Русский пролетариат победил. Ему не нужен уже террор, это острое, но опасное оружие, оружие крайности. Он даже вреден ему, ибо отпугивает и отталкивает те элементы, которые могли бы пойти за революцией. Поэтому пролетариат ныне отказывается от оружия террора, делая своим оружием законность и право», (Курсив газеты).

…Мы помнили, что еще в январе 1919 г. Киевский Совет торжественно объявил: «на территории его власти смертная казнь отменяется».

15-го января 1920 г. сама Ч.К. выступила как бы инициаторшей отмены смертной казни. Мы хорошо знаем, что не Ч.К. была инициатором, она всемерно противилась и когда вопрос был все же решен в положительном смысле, Дзержинский настоял, чтобы формально начало было положено руководимой им Чрезвычайной Комиссией. Тем временем Чека спешила расправиться с намеченными жертвами. Более 300 человек по нашим сведениям расстреляно было в Москве.

Известная деятельница в рядах левых социалистов-революционеров Измаилович, бывшая в этот день в тюрьме, рассказывает: «В ночь перед выходом декрета об уничтожении смертной казни по приговорам чрезвычаек… 120 человек увезли из Бутырок и расстреляли… Смертники каким-то образом узнали о декрете, разбежались по двору, молили о пощаде, ссылаясь на декрет. Сопротивляющихся и покорных — всех перебили, как скотину… Эта тризна тоже войдет в историю!»[85]

Сидевший в эти дни в Московской Ч.К. один из авторов статей в сборнике «Че-Ка» рассказывает:[86]

«Уже постановление В.Ч.К. было принято, даже отпечатано в новогодних газетах (по ст. ст.), а во дворе М.Ч.К. наспех расстреляли 160 человек, оставшихся в разных подвалах, тюрьмах, лагерях, из тех, кого, по мнению Коллегии, нельзя было оставить в живых. Тут погибли в числе прочих уже осужденные трибуналом и половину срока отбывшие в лагере, как напр., по делу Локкарта — Хвалынский, получивший даже в этом жестоком процессе только 5 лет лагеря. Расстреливали 13-го и 14-го. В тюремную больницу утром привезли из М.Ч.К. человека с простреленной челюстью и раненым языком. Кое-как он объяснил знаками, что его расстреливали, но не достреляли, и считал себя спасенным, раз его не прикончили, а привезли в хирургическое отделение больницы и там оставили. Он сиял от счастия, глаза его горели и видно было, что он никак не может поверить своей удаче. Ни имени его, ни дела его установить не удалось. Но вечером его с повязкой на лице забрали и прикончили…»

В Петербурге накануне отмены смертной казни и даже в ближайшую следующую ночь было расстреляно до 400 человек. В Саратове 52, как свидетельствует одно частное письмо, и т. д.

После отмены смертной казни в сущности фактически за Чрезвычайными комиссиями было оставлено это кровавое право. Была сделана лукавая оговорка: «Киевской губ. чека — сообщали, напр., „Известия“ 5-го февраля — получено телеграфное разъяснение председателя В.Ч.К. о том, что постановление ЦИК об отмене смертной казни не распространяется на местности, подчиненные фронтам. В этих местностях за Ч.К. и революционными трибуналами право применения высшей меры наказания сохраняется. Киев и Киевская губ. входят в полосу, подчиненную фронтам». И с небывалой откровенной циничностью Особый Отдел В.Ч.К. разослал 15-го апреля председателям Особых Отделов при местных Ч.К. циркуляр следующего содержания: «В виду отмены смертной казни предлагаем всех лиц, которые по числящимся за ними разным преступлениям подлежат высшим мерам наказания, отправлять в полосу военных действий, как в место, куда декрет об отмене смертной казни не распространяется». И я помню, как одному из нас, арестованных в феврале 1920 г. в связи с обвинением в контрреволюции, следователем было сказано определенно: здесь мы расстрелять вас не можем, но можем отправить на фронт, причем под фронтовой полосой вовсе не подразумевалась какая-нибудь территория, где велась бы активная гражданская война[87].

Вскоре и к этим иезуитским приемам Ч.К. не приходилось более прибегать (впрочем, я сомневаюсь, прибегала ли она к ним фактически, ибо раз все творилось втайне, едва ли в этом была необходимость; если прибегала, то в редких случаях)[88]. Как бы забывая об отмене смертной казни, сами «Известия» как-то сообщили, что с января по май расстрелян 521 человек, причем на долю трибунала приходилось 176, а на долю одной московской Ч.К. — 13.

В связи с событиями русско-польской войны смертная казнь уже официально была восстановлена 24-го мая. После ее больше уже не отменяли. Характерен приказ Троцкого от 16-го июня 1920 г., если сравнить его с демагогическими призывами большевиков 1917 г.:

«1. Всякий негодяй, который будет уговаривать к отступлению, дезертир, не выполнивший боевого приказа — будет расстрелян.

2. Всякий солдат, самовольно покинувший боевой пост — будет расстрелян.

3. Всякий, который бросит винтовку или продаст хоть часть обмундирования — будет расстрелян».

…Ведь Всероссийский съезд советов постановил: «восстановленная Керенским смертная казнь на фронте отменяется»…[89] Началась вакханалия расстрелов в прифронтовой полосе, но не только там. Сентябрьский мятеж красного гарнизона в Смоленске был жесточайшим образом подавлен. Полагаю, что расстреляно было 1200 солдат, не считая других элементов, участвовавших в бунте[90].

Газеты в центре умалчивали о расстрелах в чрезвычайных комиссиях[91], но опубликовывали сведения о расстрелах, чинимых особыми революционно-военными трибуналами. И даже эти официальные цифры устрашающи: С 22-го мая по 22-го июня — 600; июнь-июль — 898; июль-август — 1183; август-сентябрь —1206. Сведения опубликовывались приблизительно через месяц. 17-го октября «Известия», сообщали о 1206 расстрелянных за сентябрь, перечисляли и вины этих погибших. С точки зрения обоснования «красного террора» они характерны: за шпионаж — 3, за измену — 185, неисполнение боевого приказа 14, восстания 65, контрреволюцию 59, дезертирство 467, мародерство и бандитизм 160, хранение и несдача оружия 23, буйство и пьянство 20, должностные преступления 181. Простому смертному чрезвычайно трудно бывает подчас разобраться в большевистской юрисдикции. Напр., в «Известиях»[92] появляются сведения, что с февраля по сентябрь 1920 г. в революционных трибуналах Вохры (войска внутренней службы, т. е. в сущности в войсках Ч.К.) расстреляно 283 человека. У нас есть копия одного такого приговора, опубликованного в Московских «Известиях» 18-го ноября. Главный Реввоенный трибунал войск внутренней службы приговорил к расстрелу инженера Трунова, начальника административного отдела М.О.И.У. Михно С. С. и начальника артиллерийского снабжения Т.А.О.Н.А. Михно Н. С. за злоупотребления по службе, «приговор окончательный и обжалованию ни в апелляционном, ни в касационном по рядке не подлежит».

Можно потеряться в этой кровавой статистике, ибо кровь не сочится, а льется ручьями, обращающимися в потоки, когда в жизни советской России происходят какие-нибудь осложнения. Летом 1920 г. расстреляно в Москве 20 врачей по обвинению в содействии в освобождении от военной службы. Вместе с тем было арестовано 500 человек, дававших якобы врачам взятки, и советские газеты, публикуя имена расстрелянных врачей добавляли, что и их клиентов ждет та же участь. Очевидец, бывший в то время в Бутырках, говорит, что до «последней минуты большинство не верило, не могло даже допустить, что их ведут на расстрел». По официальным данным их расстреляно было 120 человек, по неофициальным значительно больше. Осенью 1920 года происходят в Москве волнения в местных войсках. До нас, жителей Москвы, доходят слухи о массовых расстрелах в Ч.К.; в заграничной эсеровской печати[93] я читал сведения о казни 200–300 человек. «Последние Новости»[94] сообщали о расстреле в октябре 900; в декабре 118. Корреспондент «Воли России» насчитывал в одном Петербурге расстрелянных за 1920 г. 5000 человек (осень 1920 г. была временем ликвидации восстаний и «заговоров», связанных с наступлением ген. Юденича). В статье Я. К-ого «В Москве», напечатанной в «Посл. Нов.»[95], рассказывается со слов приехавшего из России о совершенно чудовищном факте — о расстреле, в целях борьбы с проституцией, после облав и освидетельствования, сифилитичек. Нечто аналогичное я слышал сам. Я не мог поверить в упорно ходившие по Москве сообщения о расстреле заразившихся сапом[96]. Многое невероятное и чудовищное было далеко не сказками при этом небывалом в мире режиме.