ЛЮБОВНИЦАИтак, мы отметили, что, проснувшись поутру и получив от друзей венок, Зилов тем не менее собирается на охоту и вовсе не склонен убивать себя. До момента, когда он все же схватился за ружье, чтобы застрелиться, никаких принципиально новых и значительных событий, которые могли бы дать толчок к такому решению, не произойдет. Никаких событий, кроме воспоминаний. Мы проживаем то или иное событие зачастую почти безотчетно, не проникая в смысл происходящего. Но когда впоследствии вспоминаем об этом событии, мы неизбежно осмысливаем и так или иначе оцениваем его. И это важно для понимания природы этой пьесы: ведь она о том, как Зилов жил, не сосредоточиваясь на происходящем, не пытаясь его осмыслить, не отдавая себе отчета в том, какие же поступки он совершает, прислушиваясь лишь к голосу сиюминутных своих желаний. Именно поэтому в сегодняшнее утро, когда Зилов просматривает киноленту своей жизни, он обнаруживает, что те его проступки, ошибки, пропуски, которые казались неважными и, главное, — оставались безнаказанными, теперь приобретают глубокое и уже непоправимое содержание. Возмездие приходит подобно возвращению бумеранга. Что же будет вспоминать Зилов? В его руках оказывается плюшевый кот — подарок Веры на новоселье. От этого случайного толчка мысль зацепляется за тот день — день новоселья. Кабы знать тогда, что с этого дня начнется цепочка всяких бед! Вера… Бывшая его любовница. Надоевшая. Брошенная им. О которой он скажет: «Невеста! Вы меня не смешите. Спросите лучше, с кем она здесь не спала!» Да, разумеется, Вера совсем не безупречна. Но потому ли, что она распущенна, развратна и порочна? Нет. Но ее окружают алики, которым она нужна и интересна только как средство удовлетворения их преходящих желаний.
Саяпин. Слушай, что это ты всех так называешь? Вера. Как, алик? Саяпин. Да вот аликами. Все у тебя алики. Это как понимать? Алкоголики, что ли? Зилов. Да она сама не знает. Саяпин. Может, это твоя первая любовь — Алик? Вера. Угадал! Первая — алик. И вторая — алик. И третья. Все алики. Зилов. Понял что-нибудь? (164)
Саяпину, может быть, и не дано понять. 119 А Зилов лишь делает вид, что не понимает, что не будь все они аликами — Вера, надо думать, и не стала бы потаскушкой. И, вероятно, потому Вера и назовет Зилова «аликом из аликов», что он может понять и даже понимает, но не хочет понимать. Тем более, что Вера не просто путается с Зиловым, а любит его. Да, конечно, Вера плывет по воле обстоятельств и давно растеряла иллюзии. А боль от этой невосполнимой потери компенсирует грубоватой до цинизма прямотой. Поэтому, сразу разгадав Кушака и его намерения, она тут же назовет его аликом. Аликом назовет и игрушечного кота, тем самым превратив его в символ, который и преподнесет супругам Зиловым «на счастье». Вспоминая сегодня Веру, Зилов вынужден отдать себе отчет — что же делал он и как поступала в ответ Вера. Сперва он пытался прятаться от нее, а попавшись, хамил ей. И с восторгом ухватился за возможность подсунуть ее Кушаку. А нет — так Кузакову, который, видите ли, разгадал, будто легкомыслие Веры показное и вовсе она не то, чем кажется. Очень примечательно, что Зилов активно опровергает это предположение Кузакова. А почему? Да потому, что если допустить, что Вера не просто легкодоступная девка, а нечто иное, то на Зилова падает моральная ответственность перед ней. А Зилов во всех случаях отмахивается ото всего, что может потребовать ответа у его совести. Заметим, что и далее, когда Кузаков приведет Веру в контору (да еще назло Зилову!), Зилов набросится на них с оскорблениями именно потому, что ее союз с Кузаковым как будто бы подтверждает моральную вину Зилова перед ней. И еще более откровенно и грубо это проявится в яростных нападках на «жениха и невесту» во время скандала в «Незабудке». Вера не пытается вернуть или удержать Зилова. Однако она создает острые ситуации, при которых Зилов не мог бы не почувствовать угрызений совести, если она, хоть малюсенькая, есть у него. Ну а коли нет ее, пусть хоть покрутится! Вера не глупа, так же, как и Зилов. И создавая эти самые «ситуации», она отлично понимает, что хочет того или нет ее изолгавшийся дружок, он вынужден увидеть себя во всей своей неприглядности. Зилов просит Веру вести себя прилично в присутствии Кушака, боясь скомпрометировать себя в глазах начальника. Вера переходит в атаку и разжигает вожделение Кушака. Зилов категорически отвергает какую бы то ни было возможность появления Веры у него дома на новоселье. Вера создает ситуацию, при которой Зилов под давлением Кушака, собирающегося на новоселье, вынужден пригласить и Веру. Уж если Вера пришла, Зилов хочет избежать весьма вероятного скандала. Вера не только приносит свой символический подарок — кота-алика, но своими шуточками создает напряженность, которая вот-вот обернется взрывом. Зилов был бы рад, если бы Вера переспала с Кушаком — и начальнику угодил бы, и от нее избавился. Вера прямо и ясно разоблачает его пакостный замысел и вынуждает Зилова признаться в нем. Зилов рекомендует Кузакову «заняться» Верой, но начисто отметает возможность серьезного отношения к ней. Вера затевает с Кузаковым далеко идущий роман и демонстрирует перед Зиловым свое «семейное счастье». Вот в том-то и дело: демонстрирует! Значит — не то ей важно, любит или нет она своего Колю, а то, что в пику Зилову предпочла его и может быть вполне счастлива без Зилова. Нетрудно догадаться, что все это лишь потому, что она любит Зилова. И страдает. Как бы ни прикрывала и ни прятала это страдание. Но цели она достигает: Зилов бесится. Но только не от ревности. А от того, что выглядит во всей этой истории уж больно неприглядно. Кстати, тут раскрывается половинчатость и неустойчивость Зилова. Ведь коли хотел он избавиться от надоевшей любовницы и освободился от нее наконец — так радуйся! Ан нет. И ведь не только потому, что мерзко 120 выглядит в этой развязке, но и потому, что получилось на самом деле так, вроде бы не он ее, а она его бросила. Теперь, когда вспоминает, он видит все в истинном свете и вынужден беспощадно судить себя. Но это теперь. А тогда? Тогда, когда все это происходило, а не возвратилось как обжигающее воспоминание-анализ, воспоминание-самосуд? Тогда все было подчинено одному — выкрутиться бы из ситуации, выйти сухим из воды. Нравственное начало непременно связано с развитой душевной способностью ставить себя на место другого, и это понимание не только себя, но и другого регулирует поступки и определяет границы дозволенного. А как же без этого понять, что есть зло, а что — добро? ЖЕНА Новоселье… Что же, собственно, тогда произошло? Казалось бы, все было нормально и никакого особого осадка тогда не оставило. Ну немножко потрепала нервы Вера… Подумаешь, не впервой! Ну обозлился Кушак, что уплыла из-под носа девчонка… Ну и что. Ну Саяпины раззадорились на чужую квартиру, глазки загорелись… Не ново. Пили, ели, веселились, как могли… «Всем хорошо, все довольны. Приятный вечер», — подытожил тогда Зилов (164). И как-то совсем незаметно прошла для него во всей этой круговерти Галина — жена. Почему же с того вечера все поползло-поехало? Получили новую квартиру. Переехали с окраины, из коммуналки, «на Бродвей». В центр. Хорошо? Хорошо. Да и возможности стали другие. Какие? А вот они: «Так кто же седьмой — интересно?» — спрашивает Галина, узнав, что будет незваный гость.
Зилов. Одна милая женщина. Галина. Да? Зилов. Разве я тебе о ней не говорил? Галина. Представь — нет. Сюрприз. Зилов. Совсем забыл! Ее зовут Вера. Она, насколько я знаю, ничего себе, интересная… В общем, Кушак от нее в восторге. Галина. Понятно. В первый же вечер из нашей квартиры ты устраиваешь!.. Зилов. Ну что ты. У него чистая любовь. Галина. Чистая любовь, а жена будет сидеть дома? Зилов. Его жена старая ведьма! И между прочим, он просил меня поговорить с тобой. Я забыл. Галина. О чем? Зилов. Чтобы ты разрешила им здесь встречаться. Галина. А если я говорю — нет? Зилов. Поздно. Галина. Я не хочу, чтобы у нас, в нашей квартире… Зилов. Что с ней сделается, с квартирой, если бедняга Кушак, — между прочим, эту самую квартиру, ты знаешь, выбил нам он, а не кто-нибудь, — что с ней сделается, если он отдохнет здесь часок-другой, помечтает, скажет милой женщине пару глупостей, что от этого — потолок обвалится? (168)
Если бы Кушак действительно попросил Зилова об этом, а Зилов согласился бы — все это было бы довольно мерзко. Но ведь в том-то и дело, что Кушак не просил, и не для него, а для себя выговаривает Зилов возможность иметь на часок-другой свободную «хату», в которую, уж конечно, Галина не заглянет, раз будет знать, что там Кушак с подружкой. И хочу обратить внимание не на эту очередную нечистоплотность Зилова (который, кстати, тут же будет обнимать вынужденную согласиться Галину!), а на полную глухоту и равнодушие Зилова к тому, чем живет и чем полна сейчас Галина. Галина представляет собой, увы, совсем не частый в наше время образец душевной цельности и чистоты. В ремарке сказано:
Галине двадцать шесть лет. В ее облике важна хрупкость, а в ее поведении — изящество, которое различимо не сразу и ни в коем случае не выказывается ею нарочно. Это качество, несомненно процветавшее у нее в юности, в настоящее время сильно заглушено 121 работой, жизнью с легкомысленным мужем, бременем несбывшихся надежд (167).
Но «бремя несбывшихся надежд» не убило в ней способности надеяться снова и снова, верить в чудо, которое может, должно совершиться. Чудо — это возврат к той искренности и подлинности чувств, которую знали они с мужем шесть лет назад. Ведь если не эта надежда, что же объяснит неистощимость терпения Галины и все еще живую любовь ее к Зилову? И сегодня, в день, когда они обрели наконец-то свой дом, — как же страстно, исступленно хочется ей верить в чудо, в то, что теперь-то и начнется новая и счастливая пора их жизни. И нынче все так странно сошлось! Галина и всегда-то верит в то, что прошлое не исчезает, что оно воскресает — и ведь надо же какое совпадение! — и как оно удивительно подтверждает эту ее веру именно сегодня:
Галина. Знаешь, сегодня я получила письмо. Совсем неожиданно. И думаешь от кого? Зилов. Ну? (Наливает себе рюмку.) От кого же? Галина. Представь себе, от друга детства. И как только он обо мне вспомнил — удивительно?
(Зилов выпивает.)
Наши родители дружили, а мы с ним были жених и невеста. А разъехались, когда нам было всего по двенадцать лет (Смеется.) Он был очень смешной. Когда мы прощались, он заплакал, а потом сказал, и, знаешь, совсем серьезно: «Галка, укуси меня на прощанье». Зилов Ну и что? (Наливает.) Укусила ты его? Галина. Да. За палец. Зилов. Забавно. (Выпивает.) Галина. Пишет, что у него не удалась семейная жизнь, намерен век прожить холостяком. Зилов. Что ж. Неплохая мысль. (170)
Да! Конечно же, Галина в этом голосе из прошлого слышит добрый знак своим надеждам. Прошлое живо! И их прошлое с Зиловым тоже живо! И вернется, непременно вернется! Но Зилову «до лампочки» и нынешнее особое счастливое возбуждение Галины, и эта глупая сентиментальная детская история. Так «до лампочки», что он и не замечает, как на мечты жены о воскрешении их семейного счастья отвечает, что «остаться холостяком — неплохая мысль». И это вовсе не осознанная жестокость. Небрежность и глухота ко всему, кроме самого себя. Ужасно другое. Подобное так привычно для Галины, что обиду она проглатывает, будто и не обида это вовсе. Историю с письмом я пространно процитировал потому, что надо уничтожить возможность одного ошибочного предположения, будто Галина уйдет от Зилова действительно к человеку, который ее любит. Это Зилов употребит во зло этот рассказ и будет сперва подтрунивать над женой по поводу этого «друга детства» и его писем; потом использует это для якобы реальной «ревности»; и, наконец, сам поверит в то, что ради «друга детства» бросает его жена. Все это чепуха! И никакого «романа в письмах» у Галины нет и быть не может, даже если ее старый друг и любит ее действительно и пишет ей. Она любит Зилова, его одного и навсегда. Это ее крест и мука, но что поделаешь, если бог создал ее однолюбкой и наградил этой горькой любовью к человеку без сердца и совести! Уйдут гости, и Галина скажет Зилову о самом затаенном и святом для нее, о том, в чем словно бы материализуются ее мечты о чуде:
Галина. Слушай, слушай, что я тебе скажу. Зилов. Ну. Галина. Я хочу ребенка. Зилов. Опять? … Галина. Никогда я его так не хотела… а ты? что ты на это скажешь? Зилов. Я?.. Ну если пора, в самом деле, то почему бы… Галина. Нет. Ты его не хочешь, я знаю. Зилов. Да нет, с чего ты взяла? Я не против… Ну чего ты расстроилась? Это же не проблема. Сказано — сделано. Галина. Тебе он не нужен. (182)
122 Так закончился для Галины этот день — день великих иллюзий. Чуда не будет. Все останется так, как было. Попытка достучаться к былым чувствам Зилова тщетна. И ведь не то чтобы Зилов не понимал, что в этом разговоре он больно ранил Галину. Нет, понимает. И сорвет недовольство собой на подвернувшемся Кушаке. Но в том-то и беда, что это понимание ничегошеньки в нем не меняет. И когда спустя некоторое время Галина позвонит ему однажды в контору, чтобы сейчас же, немедленно разделить с ним великую радость свою — будет у них ребенок, жданный, желанный! — что же?
Зилов. Ребенок?.. Ты уверена?.. Ну и прекрасно. Поздравляю… Сын, я уверен… А как же? Ну рад… Да рад я, рад… Ну что тебе — спеть, сплясать?.. Увидеться?.. Сегодня увидимся. Ведь не сию же минуту он у тебя будет… Что?.. Подожди! (Видно, что на том конце брошена трубка. Этим он несколько раздосадован.) Ну вот, уже и разобиделась (190).
Снова Зилов проскочил мимо события, которое могло бы многое изменить и в его жизни, и в их отношениях с Галиной. Проскочил потому, что в это самое время его ждала новая симпатия — приглянувшаяся девчонка. До Галины ли тут? Да и куда она денется? Ну, а не будь в этот момент ожидавшей его Ирины, изменило бы это что-нибудь? Вряд ли. Потому что — будет ребенок или не будет его — не все ли равно? Ведь не возьмет на себя Зилов долю этой ноши. Потянет ее Галина, одна, раз уж ей так хочется усложнить свою жизнь. Однако Зилов «несколько раздосадован» тем, что жена разобиделась. Снова он виноват перед ней. Ведь он знает и понимает, как он должен был бы вести себя в этой ситуации. Но это требовало бы некоторых усилий, необходимости от чего-то отказаться (в данном случае — от Ирины). А зачем? Сойдет и так. Все образуется, перемелется — мука будет. Только не рассчитывает он, что Галина, потрясенная его равнодушием, загнанная им в тупик одиночества, бросится в отчаянии в больницу и уничтожит то, что могло бы быть счастьем и смыслом ее жизни. И еще Зилов вспомнит, что когда это стало ему известно, в нем не шевельнулось живое чувство, зато он изобразил бурю возмущения, горя, оскорбленности:
Зилов (грозно). Говори! Ты была в больнице? Галина. Можно подумать, что ты этого не хотел. Зилов (расходясь). Что ты натворила?.. Как ты могла?.. Почему ты это скрыла?!. Говори! Ты не смела распоряжаться одна, слышишь?.. Ты понимаешь, что ты делаешь? Понимаешь?.. Нет, этого я тебе не прощу! Галина. Перестань паясничать. Пауза. Зилов. Это ужасно… Ужасно, что ты со мной не посоветовалась. (Маленькая пауза.) А что теперь?.. Теперь уж не вернешь… (195)
«Перестань паясничать» — и моментально Зилов сдается, не возражает, не пытается, хоть приличия ради, защитить свою «искренность». И сразу успокаивается. И всего предыдущего — и того, что засыпался на лжи, вернувшись под утро домой, и клоунской мелодрамы по поводу аборта — всего предыдущего словно и не бывало. Снова и снова Зилов будто и не замечает, что каждым своим словом наносит Галине раны и приближает неизбежность катастрофы. «Ни одному твоему слову не верю», — много раз повторяет Галина в то утро, словно обозревая выжженную, бесплодную пустыню этих шести лет, прожитых с Зиловым. И констатирует: «Ничего у нас не осталось». Это настораживает Зилова. Это совпадает с глубоко запрятанным его страхом: а не погибло ли в нем самом нечто очень важное, драгоценное, то, для обретения чего он и стремится на свою утиную охоту? Потому и скажет он: «Давай без паники…», что остро ощущает в самом себе эту панику, этот страх душевного банкротства. 123 И с пугающим призраком неизбежности расплаты он борется, уговаривая не столько Галину, сколько самого себя: «Да нет, все в порядке. А если что не так, мы можем все вернуть в любую минуту. Хоть сейчас. Все в наших руках» (196). Вот она — формула, которой глушит в себе Зилов пробуждающуюся порой тревогу — не произошло ли в нем некой порчи, некой потери себя. Нет, «все в порядке», «все в наших руках»! И сейчас же это надо проверить, доказать, и не столько Галине, сколько себе, себе. Ведь все в порядке! И Зилов затевает воскрешение того далекого и прекрасного вечера, когда он был другим и они так любили друг друга. Сперва Зилов уверен в успехе эксперимента. Важно только, чтобы Галина не подвела и подыграла ему, как надо. Прошлое воскреснет, вернутся искренние, подлинные те чувства. Итак, начинаем игру! Все будет, как было тогда! И тут-то происходит нечто очень неожиданное для Зилова: с каждой секундой он убеждается все более и все беспощаднее, что в нем ничто не откликается, чувства мертвы, не оживают, нет. И это тем более страшно, что Галина, которой, казалось бы, сейчас невозможно принять участие в этом спектакле и в которой все сейчас состоит из боли и горя, поддается игре. И на глазах Зилова возникает та прежняя, юная и чистая девушка, охваченная непреодолимой страстью, влечением к любимому, страхом перед тем неизбежным уже, но неведомым шагом, который она боится сделать и не может не сделать! И то, что прежняя и так же любящая его Галина воскресла, а он мертв, пуст и ничто не откликается в нем, и он не помнит ничего не только памятью, но — главное — чувством, повергает его в ужас и смятение. И это естественно: в Галине так легко отозвалось ее прежнее потому, что какова бы ни была ее жизнь за эти шесть лет — сама она в сути своей не изменилась. Она сохранила себя и осталась собой. И Зилов это понимает, как и то, что если он оказался неспособным к воскрешению, значит…
Галина. Ты должен это вспомнить… Вспомни, прошу тебя!..
Маленькая пауза. (С отчаянием.) Вспомнишь ты или нет? Пауза. Она ждет. Зилов. Черт возьми! Мало ли что мог сказать мужчина в такую минуту. Галина (почти с ненавистью). Ты все забыл! Все! Зилов. Ну хватит. (Грубо.) Иди сюда. (Силой привлекает ее к себе.)
Галина вырывается и медленно отступает от него. Молчание. Галина вдруг опускается на стул и плачет.
Зилов (с искренним огорчением). Ну вот… Вспомнили молодость (200).
Уверенность Зилова в том, что «стоит только захотеть», и не только переменит он свою жизнь, но и сам станет прежним, то есть, иначе говоря, утешительная надежда на нравственную безнаказанность терпит жестокий крах. И наиболее наглядно расписывается в нем Зилов тем, что пытается силой овладеть Галиной. До того утра, когда происходит реальное действие пьесы, остается еще две недели. И казалось бы, пережив такое потрясение и так испугавшись беды, которая с ним происходит, Зилов имел время что-то изменить, остановиться, опомниться. Но нет. И этот тревожный сигнал проходит без следа, и снова Зилов несется по течению. Лишь сегодня, вспоминая об этом, Зилов по-настоящему оценивает происшедшее тогда. И непосредственно из этого воспоминания рождается отчаянный, почти истерический звонок:
«Дима! что если поехать сейчас!.. Ну что нам топь?! Скверно… Откровенно говоря, отвратительное настроение. Да одно к одному. А тут еще друзья меня порадовали…» (200)
Обратим внимание, что присланный венок — злая шутка друзей — упоминается как «а тут еще», то есть поводом, чтобы ехать сейчас же, под дождем, невзирая на непогоду 124 и топь, является это, напугавшее его, воспоминание. И Зилов торопится в надежде убежать от себя, от страха «досмотреть» свою жизнь и допонять ее, торопится, чтобы там, на «утиной охоте», может быть, еще что-то спасти. Задает Зилов такой вопрос Диме:
«(С волнением.) Старина, ты прости за глупый разговор, но скажи, старик, как ты ко мне относишься?.. (Слушает.) А я… я так тебе скажу. После вчерашнего я остался один… Нет, чувствую, что один. И получается так, что ты — самый близкий мне человек… (Принужденно смеется.) Да нет, не в этом дело… В общем, слава богу, что мы едем с тобой на охоту» (201).
Это — вдруг осознанное полное одиночество и отчаяние. Заметим, как важно для символической поэтики Вампилова и для верного понимания Зилова, что острейший кризис нашего героя связывается с тем, что хоть и «принужденно смеясь», Зилов вынужден признать свое духовное родство с Димой, которого пока все еще хотел бы считать своим духовным антиподом. Пока… Парадоксально, но это так — потому и «принужденно смеется». Зилов вспоминает дальше. В какой-то из ближайших дней случилось несчастье — умер отец. И Галина, отбросив все обиды, которые довели ее уже почти до разрыва с Зиловым, кидается на выручку, пытается протянуть ему руку помощи и сочувствия. И снова возникает типичная для Зилова ложная ситуация: именно в тот час, когда душевная щедрость Галины и ее неистощимая готовность к прощению и самопожертвованию могли бы все повернуть, сделай Зилов хоть шаг навстречу, именно в этот час его ждет Ирина, и важнее всего для Зилова, оказывается, отвязаться от жены. И эта власть случайного обстоятельства толкает Зилова на грубость, жестокость по отношению к Галине. Чего не делает любящее сердце! Только что отторгнутая мужем, Галина, понимая, что ему плохо (отец же умер!), перешагивая через нанесенную ей обиду, следует за Зиловым. Сейчас это воспоминание обжигает Зилова стыдом и раскаянием, но тогда… тогда важно было не засыпаться, не допустить встречи Галины с Ириной любой ценой. Любой. «Ты еще здесь?» — со страхом и злобой обнаруживает Зилов вернувшуюся в «Незабудку» Галину.
Галина. Я посижу с тобой. (Садится.) Пока ты здесь. Зилов. Я хочу быть один. Ты понимаешь? Галина. Не понимаю. Мне казалось, что именно сейчас… Зилов. Именно сейчас я хочу остаться один (210).
Галиной движет все та же наивная вера в чудо. И это естественно по логике ее чувства: сейчас, в горькую минуту беды, обрушившейся на Зилова, ее поддержка, а значит, прощение ему его бесконечной вины перед ней может — должно же! — сдвинуть что-нибудь в его душе. Увы! Ее настойчивость приводит Зилова лишь в бешенство. И тогда Галина не выдерживает. И примечательно, что ранить Зилова она пытается его же оружием — ложью! Только вовсе не умеет им пользоваться.
Галина. Я тебе давно чужая… Я тебе хотела сказать, давно хотела сказать… Я получаю письма… Зилов. Какие письма? Галина. Я получаю письма каждый день. Зилов. Да?.. От кого же, интересно? От друга детства, конечно? Галина. Он меня любит.
Маленькая пауза.
Зилов. Ну, а ты как к нему относишься? Галина. Я не знаю… Но так, как у нас, так больше невозможно (210).
(Заметим, к слову, что какой уж там «роман в письмах» — вот она и проговорилась: никакие письма тут не важны, а просто дальше так жить даже у нее уже нет сил!) Сейчас, когда Зилову надо лететь на похороны отца, выяснять отношения не самый подходящий момент. И если Галину, что называется, 125 прорвало, то это лишь свидетельствует об остроте боли, которую ей причинил Зилов, и отчаянии, до которого она дошла. Но Зилову только того и нужно! Ведь без десяти шесть, а в шесть явится Ирина. И, ухватываясь за это заявление Галины, Зилов симулирует ревность, оскорбленность, гнев. И все только ради того, чтобы успеть избавиться от нее. Вот тут бы и сказать Галине — «перестань паясничать», но она скажет совсем другое.
Зилов. И чтобы такую женщину я привел на могилу своего отца? Никогда! Уходи, я не желаю тебя видеть! Галина. Да что с тобой?.. Я не давала ему никакого повода. Я давно ему не отвечаю… Я написала ему всего два письма. Всего два письма. Как же ты можешь?.. (211)
Нет, избранный Зиловым способ не срабатывает. Галина забывает о том, как ОН ее оскорбил. Виновата ОНА. И пока не добьется его прощения — не уйдет. Уж это ясно! И Зилов резко меняет тактику.
Зилов (вдруг спокойно). Ладно… Я психанул, извини. Нервы сдают, должна понять, в каком они у меня состоянии… Галина. Я сама виновата. Ты меня прости… Зилов. Ладно, ты не обижайся… Я ведь чувствовал, что мне надо остаться одному… (Маленькая пауза.) И все-таки ты иди домой, хорошо? (211)
Примирение. Поцелуй. Галина почти счастлива: он простил ее, хотя она так виновата перед ним. И Галина уходит. Но ей так хочется, так нужно сейчас что-то сделать для Зилова, чем-то подтвердить, закрепить возникший мир, — ведь это было даже, немножко, правда, похоже на чудо! — что она опрометью бросается домой, чтобы собрать нужные ему в дорогу вещи. И спешит обратно — не опоздать бы!
Появляется Галина, в руках у нее плащ и портфель. Она входит быстро, но, сделав несколько шагов к столику, где сидят Зилов и Ирина, останавливается. Маленькая пауза. Галина смотрит на них, они на нее. Рука Зилова все еще лежит на руках Ирины. Галина подходит к ближайшему стулу, оставляет на нем плащ и портфель. И вдруг быстро уходит. (214)
Ну вот. Поставлена точка. Кажется уж теперь — никаких разночтений. Это уже «перебор», чаша переполнена. Теперь Галине остается принять решение. И Зилов вспоминает день, когда Галина ушла от него. Ему и в голову тогда не приходило, что за намерением уехать в отпуск к родственникам она скрывала решение уйти от него навсегда. Зато теперь, вспоминая, Зилов улавливает в каждом слове, сказанном Галиной тогда, этот скрываемый смысл. Это теперь… А тогда… после всего, что произошло, тяжеловато вместе, и прекрасно, что расстанемся, что побудем врозь, отдохнем друг от друга… К тому же за это время Зилов съездит на охоту и уж теперь-то вернется с нее другим человеком. И все изменится, и все будет хорошо, а пока… Слава богу, что Галина уезжает. Но Галина не была бы Галиной, если бы в эти последние минуты, которые она проводит с мужем, шальная мысль о чуде — а вдруг?! — не посетила бы ее. И она (заметим — с ремаркой «вдруг») предлагает Зилову: «Поедем». И как знать? А вдруг Зилов откликнулся бы, вдруг послал бы к черту свою дурацкую охоту и поехал бы с ней куда угодно, хоть на край света, чтобы быть вместе, чтобы попытаться склеить, починить их разломавшуюся жизнь. Но нет. Не произошло чуда. И Галина идет к дверям и сейчас уедет. А может быть, вернется? Через месяц? Как знать, может быть, еще и вернулась бы, если бы не…
Зилов. Будешь возвращаться, обязательно подай телеграмму. Слышишь? Галина (на пороге). Да, обязательно. (Уходит.)
Зилов на две секунды присел, задумался, потом прошелся по комнате, взглянул в окно… (217)
126 Тут, думается, разночтений нет. Зачем Галине давать телеграмму, да еще «обязательно»? Так уж, что ли, заботлив Зилов? Нет, просто боится, чтоб не застигла его врасплох! Галина это понимает. И это та последняя капля, которая делает ранее принятое решение — уехать, порвать — окончательным и необратимым. Но Галине отвратительна ложь. Любая. И уж если она решила порвать с мужем, то не может это сделать «втихаря», воровски. И она возвращается, чтобы сказать эту правду. Но за время, что Галина уходила и возвращалась, Зилов успел уже вызвать Ирину, и вот-вот она появится и… что же? — снова они столкнутся с Галиной? И это обстоятельство искажает поведение Зилова. Ведь через несколько минут мы услышим его искреннюю и страстную исповедь, признание, что он любит Галину, что без нее ему «крышка». И тут он будет до донышка правдив. Значит, когда Галина говорит ему, что уезжает навсегда, даже готова признать, что едет к другу детства, лишь бы избавить себя и Зилова от ненужных объяснений, Зилов попадает во власть противоречивых чувств. С одной стороны, пусть и не в полную меру, он не может не испытывать потрясения и охватывающего его сознания серьезности того, что происходит сейчас между ним и женой. С другой — он не может допустить, чтобы сейчас — именно сейчас — в эту серьезную и ответственную минуту она встретилась с Ириной, появление которой уж наверняка сделает уход Галины необратимым. Зилов мечется, беснуется. Что это — припадок действительной ревности? Наверно, отчасти. Но более всего это бессильная ярость на себя, попавшего в собственный капкан. Галине удается запереть беснующегося Зилова. И теперь Зилов понимает, что она может уйти. Уйдет, если он ее не остановит. И оказывается, это так серьезно и так страшно для него, что мысль об Ирине вылетает вовсе из его головы. Только одно важно — удержать Галину. И Зилов говорит те слова, которые и могли бы стать чудом, которого ждала так долго и тщетно Галина. Но скажет он их тогда, когда ее уже не будет. Галина заперла Зилова и, «опустившись перед дверью на пол, плачет», потом «плачет громче», потом «поднялась, вытерла слезы» и, наконец, «тихо уходит». Почему же и о чем плачет Галина? Припадок ревности, бешенства Зилова, увы, оказался так похож на его паясничанье по поводу ребенка, что он убивает последнюю надежду Галины: ведь если и теперь, когда она сказала Зилову, что уходит от него совсем, навсегда, в нем не откликнулось ничего, значит, права она, говоря: «Не делай вида, что тебя это волнует. Тебя давно уже ничего не волнует. Тебе все безразлично. Все на свете. У тебя нет сердца, вот в чем дело. Совсем нет сердца» (220). Галина плачет, навсегда хороня свои надежды, свою веру в чудо.
|
