Полипы прямой кишки 4 страница

Первые лучи солнца уже проникли в комнату, а мы все еще не могли заснуть, сосали, облизывали друг друга, тщетно пытаясь совокупиться еще раз. Когда Акеми, наконец, уснула, я все еще был возбужден. Я стал мастурбировать, но мой член все никак не вставал, и хотя я сжимал его все интенсивнее, я так и не кончил.

 

На следующий день я не пошел на работу. Аке-ми ушла утром с большими черными кругами под глазами, она поспала всего два часа. «ТЫ мне позвонишь, да? Позвонишь?» — напомнила она мне раз пятьдесят, прежде чем уйти. Потом я проснулся от телефонного звонка уже за полдень, звонили с ресепшн: номер уже нужно было давным-давно освободить. Чувствовал я себя отвратительно. Я снял трубку и набрал номер.

— Да.

— Мое имя Миясита. Это я звонил вам вчера.

— Минутку, — сказала женщина и отошла выключить музыку. Музыка была странная. Нойз, наверное, или что-то берлинское. Я не очень в этом разбирался. В конторе, где я раньше работал, мои сослуживцы, те, что помоложе, не раз пытались приобщить меня к такой музыке, но напрасно.

— Что у вас? Наш знакомый принял вас как подобает?

Вне всякого сомнения, судя по голосу, ей было около тридцати. Голос этот мог принадлежать женщине, уверенной в себе и немного уставшей от жизни. Однако стала бы она в свои тридцать слушать нойз?

— Да, я взял товар и проверил его незамедлительно, вчера вечером.

— А вы времени даром не теряли! Только давайте не будем об этом по телефону, хорошо?

— Да, конечно, я понимаю.

— Итак, как мы поступим? Я могла бы освободиться, когда вам удобно, потому что, полагаю, вас ждет работа, не так ли?

— Вчера я не был на работе и, честно говоря, мы могли бы встретиться сегодня, если хотите.

— Мне очень жаль, но сегодня никак не получится, у меня другие дела. Однако нам надо увидеться как можно быстрее. Завтра, например, вы смогли бы?

Мы назначили встречу на следующий день. В три часа, в кафе отеля люкс в квартале Гинза. Значит, завтра я тоже на работе не появлюсь.

 

В конце дня ко мне явился коллега из конторы. Казалось, он обеспокоен. Ягуши работал в том же отделе, что и я; не то чтобы мы были близкими друзьями, однако шеф послал его справиться, что со мной.

— Тебе нездоровится? — спросил он, когда мы вошли в кафе, находившееся в доме, где я жил.

Ягуши был довольно вялый молодой человек, он носил длинные волосы и был лет на пять-шесть младше меня. Я проспал всю вторую половину дня и сейчас решил выпить горячего кофе. Ягуши, весь день проторчавший в темном и затхлом помещении, заказал себе пива.

— Да нет, не то чтобы, — ответил я, прежде чем выдать ему утку, которую заранее подготовил. — Мне нужно было доделать одно дело, отказаться я не мог, это отчет для моей прежней работы.

— А, ясно! А то шеф забеспокоился. Даже подумал, не собираешься ли ты увольняться. Что, интересная была работа?

Ягуши говорил, постоянно запуская пальцы в свою шевелюру и обдавая меня при этом невыносимым запахом своего лосьона: какие-то цитрусовые — лимон или апельсин. Я недоумевал, кому могло прийти в голову назвать освежающим запах подобного рода. Я был уверен, что Акеми тоже не находила освежающими мандариновые рощи, когда смотрела на океан, сидя на пригорке и изнывая от желания к этому контрабасисту из рок-группы. Сегодня мне без конца снились какие-то сны. И я до сих пор хотел спать. Каждая клеточка моего тела, казалось, требовала еще немного отдыха. Должно быть, я переборщил с любовью, или же это действие препарата, а может, и того и другого.

— Ты не хочешь об этом говорить? — спросил наконец Ягуши; на верхней губе у него остались усы от пивной пены.

— О чем?

Лицо у него было невыразительное, а кожа грязная и пористая, покрытая угрями.

— Ты нашел новую работу? Не бойся, я шефу не скажу. Не хочешь со мной поделиться?

То, что хотел услышать Ягуши, заключалось, вероятно, в следующем: с появлением цифрового телевидения высшего порядка открывалась новая эра, революция, которая должна была привести к реструктуризации в области видеопродукции и ее распространения. Трудно двигаться дальше с современной системой видеоклубов, зарождалась новая концепция видеокинематографии, или videomovie, и уже ощущалась нехватка квалифицированных руководящих кадров, даже если японский рынок и не был достаточно широк, чтобы развиваться в этом направлении в течение продолжительного времени. С ростом иены число съемок за границей постоянно увеличивалось, съемок, в которых были заняты в основном люди типа Мартышки, не имевшие никакого таланта, но знавшие свое дело. Не то чтобы Ягуши был недоволен своим настоящим положением, просто он не терял надежды подыскать работу более интересную и, главное, лучше оплачиваемую.

— А чем бы ты хотел заниматься?

— Точно не знаю, что-нибудь в стиле Нью-Йорка, понимаешь? Не знаю, как объяснить, ну, скажем, работать с артистом в изгнании. Таким, например, как Михалевский, Ван Опен, Кучутола-фуска, что-нибудь в этом роде.

«Что-нибудь в этом роде». Можно подумать, все вокруг знали, кто эти люди, имена которых он только что назвал.

— А если тебе самому уехать?

— Я не имею в виду столь упрощенный выход!

«Оказывается, бросить все и уехать в неизвестность — это упрощенный выход», — подумал я, но вслух ничего не сказал. Тот, кто накануне ночью выжал себя до последней капли спермы, должен был, вероятно, начать вдруг мыслить более открыто. Что, интересно, делает сейчас Акеми? Наверное, дрыхнет где-нибудь в состоянии, близком к каталепсии.

— Послушай, Миясита, тебе не кажется, что бросить какую-нибудь восточноевропейскую страну ради Нью-Йорка и бросить Японию — это совсем не одно и то же? Быть в изгнании — значит отказаться от своей страны, сохранив при этом некий долг перед ней, ведь есть еще но стальгия по родине, правда? Но вот я, например, в настоящий момент вряд ли смог бы испыты вать нечто подобное по отношению к Токио. Мне было интересно, откуда он взял эту речь, которую столь добросовестно сейчас мне выкладывал, как попугай.

— Ну так скажи мне, чем конкретно ты хотел бы заниматься?

— Чем конкретно я хотел бы заниматься? Вопрос не в этом. Как тебе сказать? Мне нравится творить, да, испытывать чувство, что ты что-то создаешь. Я обучался в школе фотографии. Многие мои друзья работают сейчас над собственными проектами: одни сопровождают маленькие группы рэгги на Ямайке, другие, пробравшись в среду Йокосуки, снимают drag queens. Некоторые успели уже обрести известность. А я вот не тороплюсь, понимаешь? Drag queens? Это еще что за штука? Какой-нибудь допинг? Розовая таблетка?..

— Я вижу, что ты размышляешь о многом… Скажи, ты когда-нибудь интересовался наркотиками?

Услышав мои слова, Ягуши как будто расстроился. Он, казалось, спрашивал себя, зачем теряет время, беседуя со старым идиотом, от которого он все равно не может получить сведений о подходящей работе. Я же думал о том, что он мог думать обо мне. Вероятно, шеф благосклонно отзывался обо мне, гордясь тем, что я пришел к ним из исследовательско-совещательного бюро, а не из независимой студии, какой-нибудь там ассистент съемок непонятно чего.

— Наркотиками? — пробормотал Ягуши будто сквозь сон. Говорят, что их употребление чем-то напоминает некую форму религиозности, и мне трудно поверить, что наркотики могут быть феноменом, скажем, моды. Лично я считаю, что они станут одним из ключей к пониманию двадцать первого века, не в смысле волны энтузиазма, поднятой движениями освобождения духа в шестидесятые, с их упрощенными и даже смехотворными лозунгами, но — как бы это сказать? — мне кажется, что если подойти к этому вопросу как к занятиям бегом трусцой или хождению под парусом, то перед нами, без сомнения, открылись бы новые перспективы.

Ягуши, закинув назад свою челку, выговаривал все это, как какой-нибудь ученик, пересказывающий сочинение другого. Он готов был мгновенно проглотить все что угодно и потом выложить все это, слово в слово. От собственного красноречия ему захотелось пить, и он как ни в чем не бывало заказал еще одно пиво. Интересно, платить за это придется мне?

— Ты уже пробовал? — спросил я.

Ягуши вдруг весь напрягся. Он оглянулся на Другие столики и приложил палец к губам.

— Миясита! Ты не мог бы перестать задавать мне такие откровенные вопросы и говорить на подобную тему в общественном месте?

Мы сидели в обычном кафе, каких полно между Сетагайа и Шофу. Я знал, что оба официанта, работающие здесь, учатся в парикмахерской школе. Хозяин был добряк, который не интересовался ничем, кроме бейсбола и купли-продажи биржевых акций, и всегда готов был подать вам на редкость вонючий и вязкий dry curry. Среди посетителей, оказавшихся здесь в этот час, было несколько коммерсантов, но в основном это были студенты технического лицея, располагавшегося по соседству, которые зимой и летом прилетали сюда на мотороллерах, набрасываясь на допотопные видеоигры. Мы могли хоть дюжину раз проорать во все горло слово «кокаин», не рискуя увидеть здесь полицейского. Почему Ягуши нравилось разыгрывать эту комедию? Отчего, стоило ему лишь раскрыть рот, как вы сразу понимали, что он всего лишь повторял уже где-то слышанное и делал это для того, чтобы убедиться в реальности услышанного?

— В наши дни в моде, скорее, стимуляторы.

Я выслушивал его все так же терпеливо, как будто даже проявляя интерес к своему молодому коллеге, который немного захмелел от выпитого пива и стал словоохотливей. Представим, что бывший коллега из исследовательского института, где ты раньше работал, кто-нибудь с довольно консервативными взглядами, попросил тебя набросать несколько слов на тему этого опасного мира, в котором мы живем. Наркотики являются настоящей проблемой для отсталых стран… Глядя на Ягуши, я представлял себе цыпленка, копошащегося у меня на ладони. Не помню точно когда, но я знал одного чудака, который выращивал цыпленка. Дрессировка состояла в том, чтобы давать ему зернышки на кончике бамбуковой палочки, тихонько гладя его при этом, чтобы он привык к вашему присутствию. Этот парень, должно быть, сначала вымачивал зерна в теплой воде, чтобы они немного размякли. Цыпленок к тому времени еще не совсем оперился, животу него был почти прозрачный, поэтому можно было наблюдать, как проглоченные им зерна проникают в желудок и скапливаются там. К тому же цыпленок пока еще не мог переварить все зерна, которые проглотил, и так и выбрасывал их целыми вместе с пометом. Стоило лишь повторить эту операцию, чтобы цыпленок привык к вам и, перестав бояться, научился взбираться к вам на ладонь.

— Стимуляторы?

«Ягуши, как хорошо видны зернышки у тебя в желудке!»

— Миясита! Любая девчонка, побывавшая в хулиганской компании, поднимет тебя на смех с подобными размышлениями! Стимуляторы — это те же возбуждающие средства, как кокаин или амфетамины в Японии. Совсем недавно появилось еще экс. В периоды социального затишья в ходу слабые стимуляторы. А вот в кризисный период, скажем, война или конфликт какой-нибудь, скорее ударные: марихуана, опиум, героин. Сечешь?

— Ты, похоже, в этом спец!

«Ягуши, дружище, ты питаешься информацией!»

— А ты, Ягуши, ты что предпочитаешь?

— Вот так так! Миясита, ты что, из отдела по борьбе с наркотиками, шпик в штатском?

— Ты думаешь, спец по наркоте будет устраиваться в какую-то там студию видеофильмов?

— Конечно! — рассмеялся Ягуши. Смех клокотал у него в горле и свидетельствовал о довольно рудиментарной пищеварительной системе. — Может быть, тебе покажется, что это старо, но мне нравится ЛСД.

— И ты часто им балуешься?

— Нет, такое часто не принимают.

— А кокаин?

— Порошок — это просто игрушка почтенной публики! По мне, эти полосочки — низший уровень.

— «Каждый однажды находит наркотик, который ему подходит», — говорил Уильям Берроуз. Не то чтобы он был прав на сто процентов, но его слова не лишены смысла. Скажешь шефу, что на меня свалилась срочная работа, отчет по Среднему Востоку, нужно срочно доделать, старый должок.

— А ты уверен, что это не исследование, касающееся рынка и экономики производства наркотиков в Центральной Америке? — настаивал он, выходя из кафе с раскрасневшимися от алкоголя щеками.

На столике остались три пустые бутылки. Ягуши два раза пробовал экстази, «экс», как он говорил. Как случилось так, что этот цыпленок, обожающий зернышки, оказался таким стреляным?

 

Отель находился на границе квартала Гинза. Трудно было назвать холлом это огромное помещение с одной лишь стойкой приема посетителей, за которой находились две девушки. Здесь царила атмосфера happy Jew*. В этот отель вряд ли приходили люди, добравшиеся сюда на метро с несколькими пересадками. Не видно было и такси. Я примчался весь в мыле, оказавшись у входа одновременно с серым «бентлеем», который плавно проследовал под навес, высадив чету лет сорока. Оба были одеты так, словно только что вышли из шикарного модного магазина; выражение некой меланхолии появилось у них на лицах, когда перед входом в это отделанное мрамором здание они незаметным жестом руки ответили на приветствие услужливого портье. Я только что позвонил из метро Акеми Йокоте. Она как раз собиралась уйти с работы. Она чувствовала себя неважно, уже успела побывать у врача, жаловалась на боли в низу живота, врач спросил ее, не принимала ли она чего-нибудь сильнодействующего. «Слушай, Миясита, у тебя есть еще? Смотри, не принимай без меня, ладно?»

До назначенной встречи оставалось еще около четверти часа. Я отправился в ванную смыть пот, кативший с меня градом; пол, стены, потолок — все было отделано мрамором. Я выкурил две сигареты. В кармане у меня по-прежнему болтался листок с номером телефона, который дал мне бомж, листок был совершенно измятый, и мне показалось, что я храню его как какой-то фетиш.

Чайный салон, куда меня направили, имел мало общего с кафе, находящимся в бельэтаже моего дома, где Ягуши лакал свое пиво. Число официанток намного превышало количество столиков, ни у одной из них не было крашеных волос или, скажем, желтых передничков с красными тесемками, завязанными на талии, передвигались они бесшумно, не производя того смачного скрипа губчатыми подошвами тапочек, потому что не носили их. Тысяча пятьсот иен — любой горячий напиток, с обязательным маленьким печеньицем, две тысячи стакан свежевыжатого апельсинового сока, который вам подавали на подставке с колотым льдом. Dry сипу в моей забегаловке стоил семьсот пятьдесят. Я взял один чай «Orange Pekoe», который мне подали в чашке веджвудского фарфора. С назначенного времени прошло уже минут двадцать, однако никакой женщины, которая хоть приблизительно походила бы на ту, которую я ждал, не появилось. «Никого похожего», — пробормотал я, пытаясь представить себе эту женщину. Я понял, что имел о ней довольно смутное представление — психологический портрет, составленный, так сказать, по голосу. Как она одевалась? Какая у нее могла быть прическа? Худенькая она была или, скорее, наоборот? Без понятия.

Одна из официанток в блузе с длинными рукавами, какие обычно носят пианистки или артистки, проскользнула между столиками, дернув маленький колокольчик и подав мне подносик с карточкой, на которой значилось: «Мистер Миясита». Я чуть было не вскинул руку, порываясь закричать, как ученик, который раньше остальных нашел ответ на вопрос, заданный учительницей, но сдержался и лишь улыбнулся, ограничившись незаметным жестом благодарности, когда наши взгляды наконец встретились. Она протянула мне беспроводной телефон, грациозно поклонившись, причем так, словно собиралась расстегнуть мне ширинку, достать его и сделать мне приятное.

— Я сняла номер. Вы не могли бы подняться ко мне? — сказала женщина, назвав номер апартаментов.

Я постучал. Дверь открылась, и, думаю, я никогда не забуду лица, которое увидел в проеме. Я передумал и перечувствовал все на свете, прежде чем увидеть его. Я не знал, что испытаю сейчас, если, зная ее необыкновенный голос, увижу самое заурядное лицо, — облегчение или разочарование. Наверное, и то и другое вместе. Я почувствовал, что мой бешеный пульс понемногу падает. Женщина была немного худовата, выше меня ростом и не носила высоких каблуков. Одета она была в яркий костюм из гладкой материи, конечно же, хорошего качества, который сидел на ней превосходно, сшитый, естественно, на заказ. Кажется, это не было изделие какой-то известной марки, хотя я в этом деле пока не эксперт, однако у вас непременно складывалось впечатление шика и роскоши. Запах ее духов тоже был очень изысканный, мне показалось, что голос этой женщины, ее манера говорить — все в ней было, как костюм, «надето» специально. Волосы были коротко острижены, как у моделей в модных журналах. Она достала сигарету из бордового чехла крокодиловой кожи, какую-то коричневую, без фильтра, и затянулась, медленно выпуская дым. Правая щека у нее казалась немного припухшей. Накрашена она была лишь слегка, неброский цвет помады…

— Спасибо, что пришли. Меня зовут Катаока. Кейко Катаока.

Я никак не мог отвести глаз от ее лица, хотя она уже предложила мне кресло с широкими подлокотниками — вероятно, антиквариат.

— Это становится навязчивым, почему вы так смотрите на меня? Вы заставите меня покраснеть. Хотите чего-нибудь выпить? В холодильнике есть пиво, или, может быть, предложить вам виски? Я сама не пью. Налью себе чаю. А вы располагайтесь, прошу вас.

Я был потрясен еще сильнее, чем когда услышал ее по телефону. Она была гораздо моложе, чем я предполагал. Она села в кресло, положив ногу на ногу. Чем дольше я смотрел на эту женщину, медленно выпускавшую дым французской сигареты, тем сильнее становилась моя уверенность, что ей не больше двадцати пяти. У нее были маленькие и очень узкие глаза в форме полумесяца, которые она щурила время от времени очень сильно, вероятно, из-за близорукости. Под бородок был вылеплен восхитительно, плавно переходя в дуги щек. Я не заметил в этом лице ни малейшего высокомерия, напротив, видел одну лишь утонченность. Когда она говорила или меняла положение, ее лицо выражало бесконечное множество нюансов, дополнявших ее движения. Раздражение, грусть… стоило ей слегка нахмурить брови, и выражение ее лица едва заметно менялось. Это была не та женщина, которую можно увидеть на телевидении или на страницах журнала «Gravia», вряд ли вы столкнулись бы с ней, выходя из ресторана, где подают одно лишь вязкое dry curry. Я стал размышлять о том, как мужчина может защититься от подобной женщины, если она вдруг им заинтересуется. Я попытался представить ее себе обнаженной, заигрывающей, но мое воображение отказывалось играть в эту игру. Напрочь, глухо. Я не мог ничего поделать.

— Каким вам показалось это средство? — спросила она, улыбаясь.

Я ничего не ответил, с тревогой ощущая, как из-под мышек у меня течет ручьями.

— Не беспокойтесь! Здесь мы можем говорить на любые темы. Именно поэтому я выбрала это место.

Я прекрасно знал, что с номером нет никаких проблем, проблемы были со мной.

— Может быть, вы согласитесь сначала выслушать мою историю? — спросила она, слегка наклонившись вперед. — Еще совсем не поздно.

 

Нет, никак не могу. Извините. — Мне необходимо было немедленно покинуть это помещение. Всеми своими фибрами я чувствовал, что надо бежать. Опасность! Красный сигнал! Однако моя нервная система как будто все еще находилась под действием кокаина и экстази, я был не в состоянии и пальцем пошевелить. В горле у меня пересохло. Я залпом осушил стакан воды, стоявший передо мной на низком столике.

— Позвольте, это мой стакан!

Я почувствовал, как покраснел, весь, с головы до ног, услышав ее протестующий возглас. Мне было мучительно стыдно, я не мог выговорить ни слова, пытаясь извиниться. Я больше не мог смотреть ей в глаза. Что это было, что так бесповоротно овладело мной?

— Мой рассказ может затянуться, и очень надолго, — объявила Кейко Катаока.

— Да, — согласился я, напрягаясь всем телом.

— Но, прежде чем начать, я хотела бы, чтобы вы подробно рассказали мне, господин Миясита, о вашем пребывании в Нью-Йорке.

«Да, правда, так будет лучше», — подумал я. Я где-то читал, что необходимо начать делать что-нибудь, неважно что, чтобы освободиться от этого ощущения парализованности, которое могло овладеть вами в иных обстоятельствах. Заняться садом, подстричь лужайку перед домом, складывать пазлы, повертеть кубик Рубика — что-нибудь в этом роде. Я почувствовал, что не смогу долго переносить это состояние беспокойства, в котором сейчас находился, более того, само это состояние не могло бы долго сдерживаться в присутствии этой женщины, если бы мне пришлось выслушивать ее историю в этих апартаментах, отделка которых напоминала итальянский стиль, если только это не была замашка на европейский классицизм или постмодерн, но явно без американского влияния, в этих апартаментах, где все дышало роскошью. Пытаясь избегать взгляда Кейко Катаоки, я стал рассказывать про бомжа, обо всем, начиная с нашей встречи в Бауэри и до истории с Ван Гогом.

— Нет, ошибки быть не может. Именно этого человека я и ищу!

Она замолчала. Я никак не мог уловить чего-то главного в этой женщине. Не понимал я, и какой атмосферой проникнута эта комната. Я принялся осматривать все вокруг, пока женщина молчала, уставившись в свои колени. Я не мог делать ничего другого. Я оглядывал помещение не поворачивая ни головы, ни плеч, и, пришибленный, мог лишь водить глазами — эта женщина заворожила меня, от нее исходил какой-то необыкновенной силы магнетизм, который парализовал меня. Какое-то непонятное чувство стыда овладело мной, когда она воскликнула: «Позвольте… это мой стакан!» Я не мог объяснить себе природу этого чувства и застыл в страхе опять выкинуть что-нибудь не то. Люстра на потолке отражалась в стекле столешницы. Я не мог бы сказать, было ли это оригинальное произведение или простая копия, несмотря на украшавшие ее цветки лилии. Стебли лилий были из бронзы и расширялись к краю, как хобот слона, лампочки крепились в небольших соцветиях в форме чаши. Низкий столик представлял собой толстое овальное стекло, покоящееся на металлических ножках, покрытых почерневшей от времени позолотой и глубоко врезавшихся в толшу ковра. Ворс ковра был настолько длинный, что мячик от гольфа мог бы без труда затеряться в этой чаще. Женщина перестала созерцать свои ноги и остановила взгляд на столешнице. Она потянулась к стакану и, конечно же, вспомнив о том, что я уже пил из него, налила себе в другой и отпила глоток. Я завороженно наблюдал, как вода проходит по ее глотке. «Актриса, точно!» — подумал я. Честно говоря, я никогда не встречался с актрисами и не мог бы сказать, как бы актриса выпила стакан воды. Я сказал «актриса», но не такая, какие сейчас мелькают на экране в рекламных роликах финансовых компаний. Скорее, какая-нибудь зарубежная, из тех. что когда-то давно снимались в черно-белых фильмах, которые сейчас можно увидеть только в кинотеках.

— Я повстречала его в то время, когда мы оба достигли апогея, — сказала женщина, поставив стакан обратно на стол.

При слове «апогей» я почему-то сразу представил себе оргазм. И не только из-за того, что оно редкое. «Его, повстречала, оба, достигли…» — все эти слова в ее устах принимали какой-то… сладострастный оттенок. Это существительное как-то внезапно возникло у меня в мозгу, хотя я никогда его не употреблял. Может быть, оно было просто забыто и дремало во мне, чтобы вдруг появиться вновь, в ответ на какое-нибудь событие, или лицо, или случай? Что-то подобное уже произошло со словом «отчаяние». Оно всплыло у меня в памяти, когда я услышал голос этой женщины на автоответчике, слово, возникшее, как старый инструмент, засунутый куда-нибудь в гараж и вдруг внезапно вывалившийся из пыльного шкафа.

— Вы понимаете, что я имею в виду, когда говорю, что мы оба достигли апогея?

— Я думаю, вы намекаете на различие ситуаций, в зависимости от того, идет ли речь о мужчине или о женщине, — ответил я.

Она слегка улыбнулась. Эта улыбка лишь мимолетно коснулась ее губ и тем не менее вызвала новую встряску в моем арсенале забытых слов, и уже опять что-то новое готово было возникнуть у меня в мозгу, но то, что она прибавила, остановило начавшийся процесс.

— У вас дар к общению…

Ее комплимент вызвал у меня нечто вроде экстаза. «Я просто пес», — подумал я. «Пес», — прошептал я, и в тот же миг осознал, что нахожусь на краю пропасти. Я не понимал, почему у меня создалось такое впечатление. Что произошло? Что это за сила так крепко держала меня? Одно, во всяком случае, было вполне реально: эта женщина, которая сидела передо мной, разбирала меня по косточкам.

— Я очень рада, что именно такой человек, как вы, услышит мою историю. Этот человек был очень влиятельным продюсером. Я потом расскажу вам поподробнее, а пока примите к сведению, что года два назад все, кто вращался в кругах кино и музыкальной комедии, знали его имя. Он пользовался широкой известностью. В то время я была еще почти ребенком, хотя и очень любопытным и довольно развитым в некоторых областях. Мне несколько трудно представить вам полную картину, но вот, к примеру, я могла, лишь посмотрев на руки мужчины, вполне точно охарактеризовать его личность.

Она помолчала, прежде чем продолжить, и тон ее голоса вдруг странным образом изменился: «Лишь…»

— Лишь посмотрев на руки или на лицо мужчины, я могу точно представить себе форму его члена, размер, цвет, каким он станет при эрекции, его способность сдерживать семяизвержение, то, как пойдет сперма в момент эякуляции, — я способна определить все это.

Она пронзительно рассмеялась, как недоразвитый ребенок, рассматривающий комиксы. застучала руками и ногами и завертелась во все стороны. Это был какой-то судорожный смех, который, казалось, отрицал мое присутствие: ме-йя здесь больше не было. Я чуть не выскочил из Кресла. Ее личность вдруг высветилась в совсем Ином ракурсе, как если бы певица, поющая колыбельную, вдруг перешла на ритмы энка. Я был так ошарашен, что мне потребовалось определенное время, чтобы прийти в себя. Кейко Ката-Ока скоро вернулась к своему обычному тону и Фанере выражаться, как если бы эпизод, только Что имевший место, был просто икотой.

— Извините мне мою вульгарность. Надеюсь, Что не вызвала у вас антипатии…

— Вовсе нет, — помотал я головой.

Я не мог вытянуть из себя ни капли слюны. Стенки моего пищевода как будто слиплись. Я спросил у нее, могу ли я выпить пива. Она разрешила. Я выбрал на полке «Хайнекен» и тут же выхлестал половину прямо из бутылки. Я почувствовал, как сердце мое немного успокоилось, и смог наконец подумать о том, что означал этот Эпизод. Мне показалось, что я начинаю немного понимать, что за смутные чувства поселились внутри меня с тех пор, как я встретил бомжа и потом услышал этот голос в автоответчике и наведался к Поросенку. Было некое противоречие между благородством Кейко Катаоки и тем Миром, в который я уже готов был войти. Я чувствовал, что тот, кто подвержен столь внезапным кризисам и с такой легкостью меняет поведение, должен был скрывать какой-то секрет, и в некотором смысле это обнадеживало.

— Я боюсь, что вы меня неправильно поймете, если я не объясню более подробно всю ситуацию. Если бы мне надо было подобрать более точное слово, чтобы вы лучше поняли меня, я бы сказала, что проявляла свои таланты в… садомазохизме. Вы понимаете значение этого слова, не прав да ли?

Я подтвердил:

— Я встречал нечто подобное в журналах и в видеофильмах.

— Отлично. Этого вполне достаточно. Некоторые клиенты, которых не удовлетворяло собственное воображение, прибегали к моим услугам. Чтобы быть до конца честной, я могу добавить, что и мне самой это доставляло удовольствие. Я была довольно необычным ребенком, который был бы обречен на никчемное и безвестное существование, если бы не был вынужден проживать свою жизнь, без конца стремясь удовлетворять собственные желания. Вы следите за моей мыслью?

Я склонил голову набок, как бы в знак подтверждения, пытаясь тем самым дать ей понять, чтобы она продолжала. Я уже приговорил свою бутылку пива. За легкими тюлевыми занавесками окон начинал оживать квартал Гинза. Небо было пасмурным, так что не видно было теней, ни один звук с улицы не проникал сюда, и все там было каким-то нереальным. Кейко Катаока вновь положила ногу на ногу. Вид ее колен, икр. лодыжек, затянутых в черные чулки, еще больше подчеркивал нереальность внешнего мира, которьш я наблюдал за окнами. Я уже не знал, куда смотреть, что думать. Потом я вдруг заметил, что допиваю уже вторую бутылку, хотя совершенно не помнил, как достал ее из холодильника.

— Как-то очень давно один человек, которого я любила, сказал мне: «Кейко, ты женщина, которая очень легко может превратиться в проститутку». Такое можно сказать почти о любой женщине, ведь всякая женщина по природе своей уже проститутка, не так ли? В конце концов, почему бы и нет? Является ли проституция феноменом, который на руку мужчине? Женщине? Честно говоря, не важно. В моем случае важно то, что это могло позволить мне реализовать мои нимфоманские наклонности. Думаю, что первопричина была в этом, не считая денег, конечно. Машина с личным шофером. Это, естественно, тоже имело определенное значение. Роскошь. Именно так я начала пробовать все подряд. Но, как бы это сказать? Какая я? Усталая? Постаревшая? Поблекшая? Потрепанная? Какое у вас впечатление от садомазохизма?

Во всех журналах, на всех видеопленках, какие мне попадались, я видел женщин всегда только связанными и насилуемыми. Стоило мне представить в подобной ситуации Кейко Катаоку, ее, которая только что сказала, что занималась этим, как мысль эта тут же непонятным образом возбудила меня. Сколько нужно было выложить денег, чтобы получить удовольствие связать эту женщину и изнасиловать ее, какой формой власти нужно было обладать? Сколько это стоило? Это развлечение доступно лишь очень богатым людям — был единственный ответ, который я мог себе дать…