Полипы прямой кишки 6 страница

 

Кейко Катаока последовала совету своего парня, с которым встречалась еще в лицее, и попала в клуб садомазо, как будто постучавшись в двери монастыря, словно этот совет явился для нее непреложной истиной или пророчеством. «Ты знаешь, ты могла бы стать проституткой, Кейко! — сказал ей приятель и прибавил: — Не простой проституткой, которая продается за несколько иен, но девушкой, из-за которой могла бы вспыхнуть война, девушкой, способной объединить удовольствие и дело…» Он не сказал «быть проституткой», но «стать», «могла бы стать», и Кейко Катаока была тронута столь внимательным отношешем к словам. Год спустя после окончания лицея она начала работать в клубе «Ропнонжи», переехав в Токио. После первого же раза, потрясенная суммой, которую выложил ей клиент, она истратила все сразу — около восьмидесяти тысяч иен, — купив себе на все деньги розы. Она не могла удержаться от слез и так и шла в ту ночь по улицам Роппонжи, прижимая к груди охапку ярко-красных роз. Слезы эти объяснить было очень просто. Они означали, что она, наконец, исполнила то, о чем всегда мечтала, и кое-что еще. Чувство, похожее на блаженство. Она была счастлива осознать, что обладала внутренней силой конкретизировать свое желание.

Это самое желание и привело ее в клуб, как благоговение приводит иных в храм. Первое время она тратила все деньги на розы, это продолжалось четыре года. Она обладала очарованием и притягательностью, с которыми не могли равняться достоинства прочих девушек клуба, она была способна на все, удовлетворить какое угодно желание и довольно скоро превратилась в ходячую легенду и хозяйку церемонии посвящения.

— Все мои подруги чем-нибудь увлекались — кто музыкой, кто рисованием, кто танцами, это были девушки, не знавшие ни зависти, ни злобы, ни ревности — никаких пороков. Именно по этой причине, посвящая их в наши любовные игры, мы уже не могли от них освободиться. Я иногда даже смущалась. Он — нет, он порой вздыхал, но это были вздохи от скуки. Мы не получили от этого никакого удовлетворения.

Человек, которого я встретил в Нью-Йорке, этот бомж из Бауэри, решил выбрать иную стратегию, пригласив профессионалок, которых Кейко Катаока не знала. Однако и здесь они быстро оказались в тупике. Кейко только что это объяснила: многие девушки, работавшие в клубах садомазо, перешли на этот вид из-за угрозы СПИДа. Так что от них тоже невозможно было получить то, что они оба хотели. Мне довольно трудно было представить эротические игры этих двух людей, ставших друг для друга идеалом садиста. Подчинять, унижать другого и лишь при этом кончать. Видя, как сношаются две собаки, вы не испытываете никакого возбуждения, и с сексом получается то же. Собакам неведом стыд, и никогда собака не почувствует себя униженной, если вы застанете ее во время случки.

Есть много способов унизить женщину. И все они изначально исходят из обывательских перипетий. Обычно это были замужние женщины, продававшие себя, чтобы заплатить долги, или, скажем, школьница, похищенная хулиганами, или еврейка, выбранная нацистскими офицерами. Самым главным здесь было придерживаться неопределенности насчет конечного исхода акта. Поскольку садист находит истинное удовольствие не в том, чтобы унижать, а в том, что партнерша в конце концов унизится сама.

Именно по этой причине те, кого бомж и Кейко Катаока вовлекали в свои игры и порой унижали самым жестоким образом, были не в состоянии удовлетворить их, поскольку подобно собакам, застигнутым во время случки, эти девицы не испытывали стыда, их дырки не краснели, и сами они превращались в моральных уродов. В итоге оставалась одна лишь досада. Причем, опять же из-за этих девиц, воспоминание об удовольствии, которое они доставили друг другу в Европе и Нью-Йорке, начинало понемногу стираться. Кейко Катаока старалась как можно больше узнать о тех, кого можно было снять в клубах, а бомж потом звонил, заказывая себе девицу и уточняя, что это не для группового секса. Однако у них не было причин надеяться, что они найдут, наконец, кого-нибудь — кто удовлетворил бы их обоих. По работе бомжу приходилось встречаться со всякими женщинами — актрисами, моделями, он признавался даже, что у него было много любовниц, но ни одна девушка, работавшая в клубе, конечно же, не могла равняться с Кейко Катаокои. Тогда бомж предложил кое-что новое.

— Вы хотите сказать, что он решил попробовать девушек, не имеющих никакого отношения к клубам?

— Да, именно. К тому же я и сама об этом подумывала, — ответила Кейко Катаока.

У нее в то время было много лесбийских связей. Она даже была довольно известна в этой области и имела среди своих клиенток девушек из самых разных кругов, в том числе и зарубежных топ-моделей, которых можно было заполучить довольно легко, если были деньги или наркотики.

— Я хочу лесбиянку, из твоих, позвони своим любовницам.

Первая, кому позвонила Кейко Катаока, была одна маньячка двадцати четырех лет, невысокая; работала в салоне в Хараюку. Звали ее Кюоко, и она неистово почитала Кейко как настоящую хозяйку церемониала и лесбиянку. Встреча состоялась в одном из шикарных отелей в Акасаке, где обычно останавливался бомж. Кюоко явилась в костюме от Армани, изображая, по наущению Кейко, отчаяние девушки, которую только что продали. Мужчина смотрел на все это со скучающим видом, будто присутствовал на представлении греческой трагедии.

— Кюоко, ты понимаешь, что в данный момент ты — наша рабыня и должна удовлетворять любые наши желания? Ты это понимаешь? Ну и как ты себя чувствуешь?

— Правда? Это правда? Меня это очень возбуждает.

— И это все, что ты можешь мне сказать? Я тебя не совсем понимаю.

— Я чувствую, что мое сердце бьется с такой силой, что готово выпрыгнуть из груди.

— Кюоко, малышка, скажи мне, что конкретно ты ощущаешь. То, чего я жду от тебя, что хотел бы услышать из твоих уст, это — что тебе стыдно, стыдно так, что ты готова сгореть со стыда. Обычно ты не заставляешь так упрашивать себя. Ты чувствуешь, как влага прибывает у тебя между ног? Ты способна произнести это? Это необходимо, Кюоко!

Кейко Катаока всегда начинала мягко и не спеша, прося сначала удовлетворить чисто физические желания бомжа. Девице неизбежно приходилось встать в такую позу, чтобы мужчина мог лицезреть ее половые органы, то есть встать на колени, повернувшись к нему задницей, и наклониться к полу, раздвинув ляжки, или, если она лежала к нему лицом, широко развести колени, предоставляя широкому обозрению свои прелести. Если у Кейко и была врожденная способность к подобным постановкам, чувствовалось, [что этот талант является результатом длительной работы, потребовавшей изучения документом, фотографий, книги, несомненно, репетиций перед зеркалом.

Однако, если данные проекции пользовались [неизменным успехом в оргиях с промышленниками или политиками, то они оставляли равнодушным бомжа. Единственное, что по-настоящему возбуждало его, это ожидание, ожидание новой девушки — «какова она будет?», — вплоть до того момента, когда та входила в комнату. Затем наступало «какова она обнаженная?», пока Кюоко, с глазами, полными слез, не раздевалась, и, наконец, «каково будет выражение ее лица во время оргазма?», когда Кюоко ползала по комнате на коленях, тщетно требуя, чтобы ей вставили вибромассажер. После этого его уже ничто не возбуждало, даже вид Кюоко, на которую мочатся, или Кюоко, избитой до крови хлыстом: он видел в этом лишь надлежащее сведение счетов между самцом и самкой.

Кюоко приходила к ним семь раз, и лишь когда они заставили ее принять экстази, им удалось наконец получить свою рабыню, и бомж заявил, что улавливает некоторые возможные в будущем варианты, если они будут продолжать в данном русле. Кюоко приняла экстази всего один раз. В то время этот наркотик трудно было достать. Бомж и Кейко Катаока имели свои каналы, но поставки были ограничены.

— В тот раз, когда Кюоко приняла экстази, было гораздо интереснее. Она со слезами умоляла хлестать ее кнутом.

Случилось так, что Кюоко выпила таблетку натощак. Она лежала, привязанная, на канапе, при этом таз ее был приподнят на пуфике. Когда средство начало действовать, ее тело покрылось холодной испариной, а влагалище стало увлажняться столь интенсивно, что струйки желтоватой жидкости просочились на пуфик, обволакивая ее анус и распространяя сильный запах самки. Бомж и Кейко Катаока наблюдали все это, слушая музыку за бокалом вина, и даже не удосужились раздеться.

— Я не терплю алкоголя, если только речь не идет о хорошем вине или коньяке.

В тот раз было «Шато Латур» семьдесят шестого года и музыка, отрывок из Ксавье Кюга, «Румба Майями Бич». Каждый из них принял по половинке таблетки экстази и понемногу нюхал кокаин, порошок был из Йокосуги. Возбуждение бомжа достигло предела, когда он лицезрел одинокую Кюоко. привязанную к канапе: он вдруг осознал, что вид этой девицы, в рыданиях умолявшей, чтобы ей, наконец, вставили что-нибудь в форме члена во влагалище, был куда более зажигательным, чем тщетные попытки унизить ее, требуя, чтобы она раздвинула ляжки пошире.

— В этом человеке не было и следа снобизма. Он знал, что вина, шампанское, отель «Окура» или «Империал» ему не подходят. И презирал все это. При этом он пил вино по сотне тысяч иен за бутылку, шампанское по триста тысяч… Он даже принимал душ из этого шампанского, ему это было необходимо, как соленый чай японским рыбакам перед выходом в открытое море в шторм. Вы этого не знали? Кажется, его даже советуют пить перед выходом в море в холодную погоду, но я лично никогда не пробовала. Во время сеансов с Кюоко мы поняли, что удовольствие не заключается в одном лишь сексе. С тех пор я уже в состоянии это принять, но в то время, когда я разыгрывала сладострастие или порок, когда я часто находилась в таком состоянии, что не в силах была даже подняться, накачавшись экстази, кокаином или шампанским, когда мигрени терзали мой бедный череп с такой силой, что виски у меня вибрировали под напором героина, когда вся моя жизнь сводилась к этому, я была убеждена, что энергия, переполнявшая меня, безгранична.

Кюоко заставила нас понять многие вещи, это благодаря ей нам удалось преодолеть следующий этап. На протяжении наших встреч она удивительно быстро превратилась в замечательную рабыню, она стала нашей прислугой, нашей няней, нашей сиделкой. Она многое дала нам. Когда она была в костюме, с папкой под мышкой или с чемоданчиком в руках, она, конечно из-за своего довольно высокого роста, могла спокойно сойти за секретаршу в дирекции какого-нибудь крупного предприятия, и это весьма облегчало ей выполнение того, что мы ей поручали. Я хочу сказать, что она очень часто оказывалась нам полезной, когда надо было воспользоваться кем-либо.

Этот человек предложил мне привести к нам на встречу одну из своих любовниц, но я отказалась. Когда он заговорил о ней как о своей любовнице, я сразу представила себе, что это была за птица: леопардовый плащ, рыжие волосы — словом, девица, каких я встречала в кабаре «Синжу-ку». Впрочем, это было не совсем так. В то время у него, по его словам, было три женщины, предпочтение он отдавал стилистке: это была довольно посредственная девица, с которой он встречался уже лет десять и которую не знал раньше, я имею в виду, до того как стал известным, ей даже незачем было теперь работать, потому что каждый месяц он высылал ей нечто вроде пособия. «Мне никогда такие не нравились», — заметил я. Две другие чем-то напоминали первую: одна занималась рекламой в сети институтов красоты, вторая работала диктором на телевидении. Это не были девицы, которых он мог снять в баре, которых можно было заболтать и в тот же вечер увести в отель и там трахать всю ночь напролет, наблюдая через стекло панорамного окна во всю стену, как разбегаются до самого горизонта многотысячные огни города, нет, это было несколько иное. Как вам объяснить? Ему нравилась мысль, что он чувствовал в себе силы написать страницу об этой эпохе, в которую жил, он бесконечно любил всякие истории. Человек, который очень легко вписывался в общество. Именно поэтому было совершенно невозможно привести туда к нам эту девицу, которая делала рекламу, или другую, дикторшу, и сделать их нашими рабынями, пусть даже под действием экстази, поскольку они были знакомы уже более Четырех или пяти лет. В сущности, то, к чему мы Стремились, — это переделать самых обычных Женщин, ничего не знающих о садомазохизме, в настоящих похотливых тварей, в сто раз заразительнее, чем Кюото.

«У меня есть еще одна любовница, несколько другого толка», — признался он мне. — «Какая она?» — спросила я. «Совершенно обычная девушка, без всяких заморочек». Его ответ Меня заинтересовал, и я подумала, что она-то как раз и могла бы нам помочь. Норико было двадцать семь лет, она работала продавщицей в одном модном салоне. Они встречались одно время, где-то полгода, а потом, поскольку он не получал от нее известий, он подумал, что она встретила кого-то другого. Человека, который, должно быть, принадлежал к ее миру. Это был мир, где объедаются до отвала за две тысячи двести иен в гостиничных ресторанах, где опрокидывают пиалы соба и кицун удон прямо за стойкой забегаловки, мир горячих бенто и пиццы-хат, в общем, довольно далеко до «Шато Латур» семьдесят шестого года. И все же Норико так и не забыла его, хотя она в самом деле успела завестись тем самым приятелем. Я почему-то всегда думала, что мы никогда не сможем существовать в том же мире, что и она. И в сущности, я была права, поскольку достаточно взять в руки фотоаппарат, какой-нибудь «Минолта Альфа 7000» или «Канон EOS», и направить объектив на красивые вещи, чтобы сделать хорошие снимки, достаточно прокатиться в «бентлее» или «ягуаре», чтобы уже почувствовать невероятно шикарную жизнь. Именно это мы и хотели дать почувствовать этим девушкам. Но тем, кто никогда не сидел в «бентлее», эту невероятно шикарную жизнь можно было лишь описать словами, при этом вы всегда сильно рисковали остаться непонятыми.

Я все так же ощущал себя вещью. Кейко Ката-ока проникала в меня под видом какого-нибудь «я» или «ты» и сеяла хаос. Я был напутан до смерти и не мог даже поднять головы. Слова не проходили сквозь меня, но как будто заваливали, затапливали.

 

— Причина, по которой мы выбрали именно Норико, довольно банальна, в общем-то, это можно обнаружить в подавляющем большинстве ви-деосадомазо, — словом, вполне классическая история, не правда ли? Вы согласны, господин иясита?

«Господин Миясита». Мне было как-то странно слышать, что меня называют по имени. Я уже успел забыть, что Миясита являлось именем собственным, моим; произошло это только что, когда Кейко Катаока заговорила о снижении профессионализма девушек из клубов садомазо, делая вид, что не заметила, как я только что мастурбировал в туалете отеля. Именно в тот момент я решил отказаться от собственного «Я» и уперся взглядом в ножки кресла, а этот предмет чуть не поглотил меня. В настоящее время ножки кресла вонзались в меня, это было какое-то неотвязное и неприятное ощущение. Я еще подумал, что это должно быть похоже на ощущение женщины, когда в нее проникает член мужчины, которого она не хочет. Ножки кресла всасывали меня, тогда как они, напротив, должны были бы проникать в меня, и мне казалось, что кожа моя вывернута наизнанку, как перчатка, а внутренности вывалены наружу. На всеобщее обозрение. Я ощущал опасность, но не находил в себе сил противостоять ей. У меня больше не было моего «Я», и это напомнило мне тот день, когда я чуть не утонул. Я тогда еще учился в начальной школе. Я плавал в большом водоеме и внезапно почувствовал, как у меня свело ноги. Никто даже не заметил, что происходит, а я правда чуть не утонул. Никто ничего не видел, а я пошел ко дну. Я отчаянно забился под водой, и именно это привлекло внимание тренера, который нырнул и вытащил меня. Это происшествие отпечаталось в моей детской памяти. Перспектива умереть, захлебнувшись, заставила меня найти в себе силы забиться под водой. Страх смерти, бессилие и вода, которой я уже наглотался, успели лишить меня последних сил, и я помню, что уже готов был отказаться от борьбы. Но в последний момент был спасен. Ощущение, что меня будто заглатывают ножки кресла, походило на страх, который я испытал в детстве, на то чувство нежелания бороться, которому я чуть не поддался. В настоящий момент я уже готов был разжать зубы, но страх заставил меня поднять голову, однако, даже если на этот раз мне не грозило захлебнуться, я все равно готов был отступить. «Ты не должен покоряться ножкам кресла», — беспрестанно твердил мне внутренний голос. Теперь я думал уже не головой, но какой-то низшей, более простой частью тела, скажем, мышцами ягодиц. Мне оставалось несколько секунд, несколько мгновений, чтобы превратиться в ножки кресла. Кейко Катаока превратилась в какую-то необыкновенно объективную сущность и говорила теперь не от первого лица. Она повторяла «я», но мне слышалось «она», как будто что-то переводило мне ее слова, поскольку у меня уже не было собственной личности. Например, она говорила: «Я не могла принять его предложение», а я слышал: «Неизвестно почему, но она не могла принять его предложение». И сейчас еще, стоило мне захотеть, и я сразу мог услышать, как она говорит от третьего лица. Так было проще, даже если это было сродни тому, чтобы уйти под воду м захлебнуться. В каком-то смысле это было как клеймение еретика каленым железом, как попадание в зависимость от химического вещества, как самоубийство. Вот почему я все еще пытался отбиваться, неистово стуча руками и ногами, как в том бассейне, пытался вернуться в себя, и то же время даже не предполагая, как долго сможет поддерживать меня это нечто вроде остатков мышечной воли. Я чувствовал, что все мое тело, за исключением какой-то мизерной части его, уже приняло эту мысль о растворении личности.

— Наивная и чистая девушка попадает в руки мужчины и женщины, которые обладают определенной властью, не правда ли, классическая завязка? Именно это вы чаще всего и встречаете в эротических фильмах и романах. Я была очень независимым ребенком, мне всегда позволяли делать все что захочется, так что у меня была возможность перечитать немало подобной литературы.

Эротические романы. Я почувствовал, как где-то глубоко во мне угасли остатки воли, когда два этих слова соскользнули с губ Кейко Катаоки. Я беззвучно произнес: «Ножки кресла снова начали всасывать Мияситу». Мне казалось, я понял, что должен был испытывать наркоман во время ломки, и повторил, все так же не произнося ни звука: «Миясита понимает, что должен чувствовать наркоман во время ломки». Не знаю, сколько раз это повторялось, но я понял, что мое «Я» было в нокауте. Это было немного странно. Я потерял свое «Я», но сохранил все чувства, и это состояние, несомненно, должно было походить на то, что обычно называют жизнью после смерти. Как бы там ни было, но того, что Кейко Катаока произнесла эти два слова — «эротические романы», — хватило, чтобы превратить Мияситу в ножки кресла. Она стала размышлять над структурой фантазмов, используемых в большинстве эротических фильмов и книг.

— Обычно они являли вам мужчин в зрелом возрасте или молодую пару, желавших увеличить собственное возбуждение, введя в свои любовные игры кого-то третьего. В главной роли часто выступали гомосексуалы или лесбиянки, несомненно, для того, чтобы как можно ощутимее передать эту беспрестанную, напряженную погоню за удовольствием. Подобный мотив можно было обнаружить в большинстве порнографических фильмов, в том числе и в этих ужасных копиях кассет датских порнушек: одна пара молодых богатых любовников, отказавшись от этого мира, решает уединиться в каком-нибудь замке и снимает себе смазливую нимфетку или юного красавчика. Или еще, и даже чаще, какие-нибудь смутьяны или люди вне закона, или, скажем, глава подрывной организации покупают мужчин или женщин, чтобы располагать ими в сексуальном плане, как им заблагорассудится.

Она верно говорила, все так и было. Этот тип персонажей существовал на самом деле, и она не раз сама это испробовала. Ее часто снимали подобные люди. Десятки раз ей случалось в компании других девушек, которых она знала по клубам, приезжать на вызов к садистам или мазохистам и участвовать в тайных оргиях с политиками или бизнесменами. Обычно оргии начинались после более или менее официального банкета или приема, происходило это в маленьких комнатах, где они устраивали небольшой бедлам на три-четыре персоны. Случалось, что ее вызывали женатые пары или группы друзей. Чем же все это отличалось от того, чему решили предаться Кейко Катаока с бомжом? В то время они не задавались подобным вопросом. Они никогда не интересовались другими сексуальными «авантюристами», даже когда поняли, что достигли предела возможного физического удовольствия. Она продолжала говорить от первого лица. «Я», — говорила Кейко, обращаясь к Миясите, превратившемуся в ножки кресла, на котором она сидела.

— Мы не строили никаких иллюзий, и, несомненно, именно это отличало нас от тех людей, которые любят развлекаться втроем или вчетвером. Другими словами, мы не были закоренелыми адептами подобных оргий, даже если ему не раз случалось вызывать пару-тройку, даже четырех девушек, когда он открыл для себя прелести игр садомазо, я хочу сказать, что это было моим товаром, и я употребляю слово «иллюзии» именно в этом смысле. Миру известны лишь крайние удовольствия и люди, желающие их получить. Это тоже увлекало меня, и мне следовало, наверное, удовлетвориться тем, чтобы притворяться, будто я и в самом деле их получаю. Сейчас я могу это признать. Посмотрите, скажем, что выдает вам пресса в разделе «частная жизнь»: история мужа, который залез в постель к подруге или сестре своей жены — уж не знаю там, к кому, — приехавшей к ним погостить, жена застает их в самый пикантный момент, и все трое столь возбуждены подобной ситуацией, что тут же затевают игру втроем. Не думаю, что вам необходимо представлять данную проблему в развернутом виде. Не так ли, господин Миясита? Вы, кажется, эксперт по сбору и анализу информации, и того, что я вам сказала, должно быть достаточно, поэтому совершенно бесполезно развивать эту тему, даже если неотступное желание рассказать все это кому-нибудь преследует меня так давно, что, как говорится, в яйцах засело. Я не утверждаю, что то. чем мы вместе занимались, я и этот человек, сильно отличается от того, что делают люди, извращенные своими желаниями, нет, мы не были ни чище, ни порочнее, и в большинстве случаев это сводилось к обычному групповому актy втроем. Лучше я расскажу вам, что конкретно мы делали. Норико работала в салоне итальянской одежды, расположенном в квартале Минами Аояма. Она была продавщицей в женском отделе огромного магазина, «Сейбу» или «Такасимайя», я точно не помню. Норико была хорошенькая и сметливая, так что ей поручили заведование складами.

— И какая она, эта девушка? — спросила я.

— Приличная, — ответил он. — Я встречаюсь только с приличными.

Они находились в апартаментах, которые он обычно бронировал в одном Гранд-отеле в Акасаке. Из окна номера открывался вид почти на весь Токио. Ему нравилось высыпать очень длинные бороздки кокаина на стеклянном столике. Солнце садилось, но в небе еще кое-где на горизонте проблескивала синева, и огни Токийской башни только что начали перемигиваться. Он втянул половину полоски и выпил бутылку «Хайнекен» или немного шампанского «Крюгг», затем сказал Кейко Катаоке:

— Смотри. — Он кивнул в сторону огромного окна. — Посмотри на Токио, на этот Токио, насколько хватает глаз, на последнем дыхании.

Он всегда повторял эту фразу. «Непонятно, кто это — Токио на последнем дыхании, или это он сам?» — хотелось спросить ей. Она чувствовала, что не будет уже ничего выше того удовольствия, которое они испытали вместе, что они достигли предела, что если предел уже был достигнут, лучше уже было ничего не предпринимать, чтобы не разрушить их отношения. Лучше было утопить реальность этой связи в наркотиках или пригласить кого-то третьего.

— Приличная девушка. Что ты под этим пони маешь? Все мои подруги приличные девушки…

Кейко Катаока прекрасно понимала, что мужчина обычно подразумевает под этим «приличная девушка», и задала этот вопрос уверенным тоном. Ей казалось, что она ходит по краю пропасти. У нее всегда появлялось это ощущение, с того самого дня, когда она почувствовала, как желание струится у нее между ног; это было еще в детском саду, именно эта дрожь толкала ее, совсем еще маленькую, склоняться, глядя вниз, в пустоту, и именно это позволило ей жить дальше.

— Может, я была не совсем нормальной, что думала об этом? Может, я была чокнутая, что мочилась в штаны, каждый раз думая об этом? Как будто еще вчера моя соседка, старуха, спросила меня, не являюсь ли я сексуально озабоченной. Я не знала, что это значит— «сек-су-аль-но-о-за-бо-чен-ная», но поняла, она хотела сказать, что мужчины с их членами погубят меня, когда я вырасту. Я всегда жила в этом страхе. Поэтому-то я ничем не рисковала, даже стоя на краю пропасти. Несмотря на страх и напряжение, которые держали меня. Впрочем, как ни странно, я никогда не пыталась от них избавиться. Встреча с бомжом оказалась решающей. Я…

В тот день, когда она впервые купила себе розы, в тот день, когда она впервые продала свое унижение, в тот самый день, нет, гораздо раньше, в сущности, с самого дня своего рождения, с того самого дня, когда она поняла, что начало и протекание этого нежного и сильного, неодолимого удовольствия, которое проистекало из ложбинки у нее между ляжек, поднималось по спине, вонзалось в затылок и расходилось по вискам, были исключительно результатом, плодом отношений между двумя существами — с того дня Кейко Катаока уже знала, что мужчина, который позволит ей выразить, точно и конкретно, ее желание, однажды, рано или поздно, появится в ее жизни. Этот мужчина должен был быть, не мог быть никем иным, как садистом, садистом, к которому она проникнется глубочайшим уважением. Садистом, который позволит ей утвердиться в своем желании, который потребует, чтобы она унизилась перед ним, и согласится смотреть, как она будет кончать в тот момент, когда она перешагнет через свой стыд. Именно такого человека она ждала, но в этом же состояло противоречие. Это означало желание ис пытать еще большее унижение после того, как она уже испытает самое крайнее унижение. Другими словами, это означало добиться от него, чтобы он вытерпел, наблюдая ее в этом состоянии.

— До каких пор могло продолжаться подобное напряжение? Норико, пожалуй, ничем не могла нам помочь. Какую власть сообщали нам садистские приемы, в которых мы изощрялись, наркотики, шампанское, апартаменты с видом на Токио? Это нас вовсе не интересовало. Вместе с тем мы не простили бы себе, если бы напряжение, в котором мы пребывали, покинуло бы нас.

«Когда заигрываешь со смертью, становишься романтиком», — как-то сказал этот человек, и ей не было противно слушать, как он выдает подобные чувствительные сентенции. Кейко Катаока, которая могла, глядя на руки и пальцы мужчины, представить себе его пенис, размеры и форму, его манеру кончать, понимала, что фраза, которую произнес этот человек, помогала ему успокоиться. Ей нравилось, что слова для бомжа были способом успокоиться.

— Что для тебя значит «приличная девушка»? Приличная девушка? Именно то и значит, что приличная, буквально, так же, как и приличное вино, приличный стейк, приличный кутюрье. Понимаешь? Хорошие исходные данные плюс хорошее воспитание.

— Я уже говорила, как долго они были знакомы?

Она много раз слышала ответ на этот вопрос, хотя план встречи был тщательно разработан заранее, она не могла удержаться, чтобы не задавать его снова и снова. В тот вечер она чувствовала напряжение, какого не испытывала ни с одной девушкой из клуба. Даже с Кюоко. Мужчина пил шампанское «Крюгг» семьдесят девятого года, наслаждаясь видом Токио из огромного окна своих апартаментов. Он уже высыпал три полоски кокаина длиной в десять сантиметров каждая: этого могло бы хватить на всю ночь. Кейко Катаока смела половину полоски разом. В тот вечер она казалась немного рассеянной.

— Они были знакомы уже четыре года.

В тот момент они уточняли последние детали этого вечера.

— Это не означало, что он переспал с ней сразу, как только познакомился, понимаете?

Я не из тех, кто сразу бросается на женщину, потому что знаю, что из этого не выходит ничего путного, если не соблюдаешь то, что называется периодом, часом или сезоном. Это все равно что пирожки с мясом, которые продают в киоске на вокзале и которые покажутся тебе сочными и вкусными в тот момент, когда ты поды хаешь с голоду. Я ничего не имею против пирожков с мясом, проблема лишь в том, чтобы уметь признать, что они не являются хорошими сами по себе, понимаешь? Ну да, это сравнение со слоеными пирожками не очень легко уловить.

— Эта девица дорого обошлась тебе?

— Нет, не больше, чем обычно, я не из тех, кто тратит деньги на женщин. Мне не приносит никакого особого удовлетворения снять дичь за пределами моей привычной территории охоты. Не знаю почему, но меня никогда не интересовали подобные вещи. И потом, я считаю, это связано с тем, что я никогда не стану мазохистом. Что ты об этом думаешь, Кейко?

Это была тема, которую они часто обсуждали. Они говорили об этом и в Париже, и в Венеции, и в Барселоне, и в Нью-Йорке. От кокаина и экстази становишься чересчур болтливым — поначалу. И Кейко нравилось слушать этого мужчину. Ей нравились слова, которые он подбирал, движения его рук и пальцев, то смешение доверия и сомнения, которое окрашивало его голос, розовый кончик его языка, который время от времени нервно проскальзывал между сухими губами, облизывая их. Иногда, слушая его, она вдруг спрашивала себя, сможет ли она любить их всегда, эти губы? Но в тот вечер она впервые спросила себя, что, если скука встрянет между ними?

— Да, вероятно, в этом и заключается причина того, что ты никогда не станешь мазохистом.