Обратная логика еще подробнее

Хотя речь и идет о теории, совсем пренебрегать иллюстрациями не стоит. Существование обратной логики слишком парадоксально, чтобы поверить в нее сразу и безоговорочно. Поэтому еще раз, подобно Алисе, попавшей в Зазеркалье, попробуем проверить: сон все это или не сон. Открытие обратной логики было сделано в год рождения идей (1993). Проверкой идей лучше всего заниматься в год реализма, завершительства, подведения итогов. Таким стал 1995 год. Первой вышла работа «Кошкин дом», посвященная второй фазе современной имперской России.

«Котам нельзя! С котами нельзя! Брысь! Слезай, а то милицию позову!» – кричала кондукторша из романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита». Сам же Михаил Булгаков (1891–1940) родился в год Кота и всю свою творческую жизнь прожил в России кошачьего 36‑летия (1917–1953). Так что Котам в это время не только не было ничего запрещено, но, напротив, все сходило с рук, все удавалось.

Строго говоря, это 36‑летие принадлежало трем знакам – Коту, Козе и Кабану (каждому но 12 лет). Но в имперское время открытые знаки имеют значительное преимущество, ибо олицетворяют единение народа и подъем государства. Лидерство Кота в означенном 36‑летии очевидно, однако не стоит все несчастья этого времени сваливать на сам знак. Коты и мучители, и мученики, и праведники, и грешники. Тяжелое им выпало время – убить крестьянскую Россию, родить индустриальную, выиграть, разделить имперскую Россию на национальные территории.

Уже 1917 год показал новый стиль российского времени: Если роль Ленина сводилась в основном к долгому дореволюционному воспитанию партии нового типа, то Троцкий (1879–1940), подобно Коровьеву, буквально «соткался из воздуха» и явился истинным гением (злым или добрым – кому как нравится) и революции, и всей Гражданской войны. Произошло это оттого, что сама стихия революции, ее внезапные повороты, кровавые вспышки, авантюризм гораздо ближе вечно бунтующему Коту, чем планомерной Лошади.

Впрочем, необходимо помнить, что прекрасный партизан, кавалерист и бунтовщик, Кот остается самым слабым полководцем, ибо не в состоянии просчитать будущее сражение, целиком уповая лишь на внезапность, смелость и везение. Поэтому, оставив полководческую славу Петухам, Змеям и Обезьянам, Кот прославился как классический комиссар. Троцкий был, по сути, комиссаром и вдохновителем всей российской армии, создав ее из ничего, подобно все тем же булгаковским специалистам по материализации чувственных идей. Па микроуровне образ классического комиссара на собственном примере вывел Дмитрий Фурманов (1891–1926), также, разумеется, Кот.

Однако истинный царь кошачьего царства не торопился выходить на первые роли. Как это и бывает в сообществе братьев наших меньших, лидером стал самый некрасивый, невоспитанный и злобный Кот. Именно Сталин (1879 1953) встал па царство, которое благополучно длилось до самого конца 36‑летия.

Сталин был бездарным полководцем, бездарным политиком, да и вообще малокультурным человеком. Однако все эти недостатки ничего не стоили перед единственным достоинством – масштабом личности. Тиран и деспот, но вселенского масштаба, а стало быть, самый лучший для второй (кошачьей) фазы самого главного имперского цикла в мировой истории. Сталин и Булгаков, Сталин и Мандельштам (1891–1938) в каждой из таких нар противостояли великие глобалисты. Булгаков – венец мировой прозы, Сталин – последний всемирный деспот. Oil и не открывали новых дорог, они закрывали длинную череду мировых персонажей. Кот ведь не только завершитель, но еще и реализатор: его дело – итоги. Кстати, разрушительный пафос легко можно увидеть и в романе Булгакова, недаром сгорает рукопись, сгорают дома, исчезают люди, но никто не рождается, ничего не возникает.

Милые кошачьему сердцу погромы можно видеть и па кинопленке. В лучшем фильме главного режиссера З6‑летия Григория Александрова «Веселые ребята» то коровы громят банкетный зал, то музыканты крушат все подряд на заурядной репетиции. Фильм настолько угодил Сталину, всей стране и даже миру бесшабашной, ликующей радостью в лохмотьях, что пойманное настроение пытались удержать на все 36‑летие. В «Цирке» (1936) чуть причесанная атмосфера «кошкиного дома» еще сохранилась. Но уже в «Волге‑Волге» (1938) свет тускнеет, а в «Светлом пути» (1940) уже все фальшь. Впрочем, после войны у Александрова открылось второе дыхание: фильмы «Весна» (1947), «Встреча на Эльбе» (1950) – одновременно и пафосные, и игривые, одним словом, соответствующие своему времени и его главному знаку.

Еще сильнее тяга к пафосу видна у Котов‑актеров. И если в другие эпохи и в другом исполнении богатыри выглядят ненатурально, то Котов патетика только украшает. Первейший в этом ряду, конечно же, Николай Черкасов (1903–1966). Его Александр Невский, вещающий лозунгами, или режиссер Громов из «Весны» – вот лицо эпохи. «Кто на Русь с мечом придет, от меча и погибнет» – разве это не главные слова 36‑летия, ушедшего па подготовку к войне, войну и послевоенное восстановление? И Кот как один из самых боевых знаков лучше других показывал, как надо жить. Павел Кадочников (1915–1988) – это майор Федотов, умудрившийся в немецком застолье выпить «За нашу победу!» («Подвиг разведчика», 1947). Он же Алексей Мересьев («Повесть о настоящем человеке», 1948). Истинное народное лицо эпохи – Борис Андреев (1915–1982): Саша Свинцов («Два бойца», 1943) или Илья Муромец в одноименном фильме (1956).

Разумеется, национальный характер всего народа не может воплотить один знак, пусть даже всего на 36 лет. Нужен хотя бы один оппонент. Лучший вариант второго полюса – Кабан (в следующем 36‑летии такой парой будет пара Лошадь – Тигр). Идеальную пару для всей эпохи изобразили Борис Андреев и Марк Бернес (1911–1969, Аркадий Длюбин в фильме «Два бойца»). Кот – простой, открытый, внушительный, былинный пафосный герой, Кабан – ироничный, хитроватый, скрытный, но не менее героический и самоотверженный. Кроме Бернеса, были и другие народные любимцы «кабаньего» племени – Михаил Жаров (1899–1981, Ментиков – «Петр Первый», 1937; Семибаб – «Беспокойное хозяйство», 1946), Сергей Столяров (1911–1969, Мартынов «Цирк», Алеша Попович – «Илья Муромец»). Насколько пафос пронизывал все мироощущение народа, показывает замечательный детский фильм «Тимур и его команда» (1940), поставленный Александром Разумным (1891–1972). Даже дети превращаются в пламенных трибунов, и все это натурально, без всякой фальши.

Если кино находилось в то время под строжайшим контролем государства и лично товарища Сталина, то в литературе не все было однозначно. Она жила своей жизнью, не подчиняясь указующему персту главного Кота. Кроме Булгакова и Мандельштама, активно и честно творили Викентий Вересаев (1867–1945), Николай Заболоцкий (1903–1958), Константин Симонов (1915–1979), Михаил Светлов (1903–1964). Особое место в нашей литературе занимал Илья Эренбург (1891–1967), уникально совместивший честность пера и близость к верхам. Роль в Отечественной войне Эренбурга необычайно велика.

Удивительное дело, но даже музыка, не подверженная государственному ритму сфера, явление скорее интернациональное, все же сделала поворот в сторону «кошкиного дома». В первую очередь речь идет о гениальном Сергее Прокофьеве (1891–1953), умершем чуть ли не в одночасье с «большеусым». Другой гений – Арам Хачатурян (1903–1978), создатель «Гаянэ» (1942) и «Спартака» (1951).

Архитектурным символом эпохи стал завораживающе мрачный знаменитый «Дом па набережной» (комплекс па улице Серафимовича) архитектора Бориса Иофана (1891–1976), хотя, прямо скажем, Коты далеки от лидерства в архитектуре, в ней, как и в военном деле, лидируют логики (Петух, Бык, Змея). «Дом на набережной» – а не Кремль или университет – это и есть самый главный «кошкин дом», в котором толкают речи, веселятся, арестовывают, предают, доносят, а потом завешивают былые грехи мемориальными досками…

И все‑таки самым удивительным в феномене доминирования одного знака на протяжении 36 лет является выживаемость Котов в сталинской мясорубке. То ли Сталин чувствовал своих и ire карал, то ли время их охраняло. Уж на что Мандельштам перешел все пределы возможного, а и того Сталин не велел убивать. Эренбург, единственный член антифашистского еврейского комитета, который не был расстрелян, не был даже арестован. Михаил Булгаков и белую гвардию воспел, и заграницу рвался, ни одной буквой не польстил повой власти, а остался жив и даже был опекаем хозяином страны. Как вышло, что Николай Вавилов был репрессирован, а его родной брат, родившийся в год Кота, Сергей Вавилов (1891–1951), возглавил Академию наук?

Еще загадочнее судьба некоторых Котов – иностранцев. Например, избежал преследования главнокомандующий финнов Карл Густав Маинергейм (1867–1951), воевавший против нас две войны, а в результате ставший президентом Финляндии (1944–1946). Был оправдан фашистский преступник Франц фон Лапеп (1879–1969).

Многих Котов еще можно было бы вспомнить: сталинского патриарха отца Сергия (Старогородского, 1867–1944), Николая Вознесенского (1903–1950), в 40 лет уже возглавлявшего Госплан. Ясно, что то суровое 36‑летие было звездным временем Кота, знака весьма любимого в России. После 1953 года Кот заметно помельчал и стал совсем ручным, подчинившись другим, более мощным знакам. Помните, как писал С. Маршак: «Тили‑тили‑тили‑бом! Погорел у кошки дом. Не найти его примет. То ли был он, то ли нет»…

(«Зазеркалье», 1995, № 30)

Вообще‑то, «Кошкин дом» и весь цикл из четырех статей писался совсем не для того, чтобы еще раз подтвердить обратную логику. С обратной логикой автору все уже было ясно. Хотелось показать и себе, и читателю, насколько велико в Империи значение открытых знаков, насколько вся наша имперская культура, пусть и сообразно обратной логике, но завязана на стихию открытости, даже если опушен железный занавес. Открытость нашего народа мировым проблемам, вселенский масштаб имперской нации поддерживается только благодаря лидерству открытых знаков. Теория хоть и склоняет к размельчению временных отрезков, к введению все более точных градаций, может па деле и укрупнить историю, из ровной, казалось бы, последовательности знаков выделить все же самые ответственные.

Можно сформулировать гороскопическую формулу революции 1953 года как передачу Кабаном под руководством тени Кота власти молодой, горячей Лошади. Как это ни смешно, но в реальности все было именно так. Кабан Берия передавал власть Лошади Хрущеву, по все же над всей этой суетой витала грандиозная тень гигантского Кота – Сталина. Больной, обессиленный, умирающий, он был все равно сильнее всех, он был самой эпохой, самим временем.

В следующем 36‑летии точно так же сквозь все преграды, через все барьеры понесет свое значение Лошадь. Картинку с Брежневым властители будут держать почти до самого конца. Но даже когда Брежнева не станет, значение Лошади не растворится мгновенно, ведь некоторые представители этого знака, такие, как академик Д. Лихачев или балетмейстер И. Моисеев, давно уже стали символами нации. Впрочем, обратимся к тексту 1995 года. В названии работы «Русская тройка» – двоякий смысл: тройка самых русских знаков (Лошадь – Собака – Тигр), но одновременно и обыкновенная русская тройка, то есть тройка лошадей. Так что все три волевых знака равны, но Лошадь «равнее» других.

Если говорить обо всем 144‑летии в целом, то центральной тройкой, безусловно, является волевая, а центральным знаком в ней – Лошадь. В той или иной степени Лошадь и прочие волевые знаки доминируют во всех 36‑летиях имперского рывка. Но настоящая власть в их распоряжении, разумеется, в своем 36‑летии, прошедшем с 1953 по 1989 год.

Таким образом, мы получаем тройку наиболее русских знаков и наиболее «русское» 36‑летие. Сейчас нам трудно поверить в это: слишком серым нам кажется ушедшее 36‑летие. Однако так ли уж ярка Россия? Труд, размах, воля, мирная жизнь – мы еще не раз убедимся, что блеск грядущего золотого века весь корнями в сером партаппаратном 36‑летии. Россию еще до наступления последнего имперского цикла не раз сравнивали с тройкой лошадей: «Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка несешься…» Однако интересней другое совпадение: именно в третьей («лошадиной») фазе имперских циклов устанавливается определенный коллективный стиль управления, в верхней точке которого не один человек, а трое. Первый триумвират в Древнем Риме (Цезарь, Помпей, Красс) просуществовал с 4 по 11 год третьей фазы (60–53 годы до н. э.), второй триумвират (Октавиан, Антоний, Лен ид) существовал с 21 но 28 годы третьей фазы (43–36 годы до н. я). Наш знаменитый постхрущевский триумвират – тоже третья фаза, но обо всем по порядку…

Началось все в неожиданном 1953 году. К власти двинулся было Тигр Маленков (1902–1988), но не дошел. На первые роли вышел Никита Хрущев (1894–1971), в «кошкином доме» игравший роль шута. Никита Сергеевич преобразился мгновенно, в течение одного гола провел несколько блестящих политических комбинаций, сумел оттеснить всех конкурентов, а главное, продемонстрировал новой лидирующей силе (партаппарату), что именно он настоящий лидер КПСС, что только он будет защищать клановые, групповые интересы. Недаром в 1957 году, когда аппаратная революция завершилась, именно способность Хрущева опереться не на Политбюро, а на весь ЦК сыграла решающую роль в разгроме остатков сталинской гвардии.

Отец русской партократии, Никита Сергеевич воспитан был все же в «кошкином доме», а потому не был последовательным коллективистом. Но зато уж воспитанная им смена была просто уникальна как по стилю работы, так и по знаковому составу. Кроме «старого» Хрущева и относительно «старого» Суслова (1902–1982) верхние эшелоны были заполнены вождями нового типа. Лошадь и Тигр доминировали в этих списках абсолютно. Так, перед знаменитым XXIV съездом КПСС из 15 членов Политбюро Лошади были представлены Леонидом Брежневым (1906–1982), Андреем Кириленко (1906–1990), Федором Кулаковым (1918–1978), Александром Шелепиным (1918–1994), Владимиром Щербицким (1918–1990). (Удивительно, но пятеро перечисленных Лошадей умерли в годы Лошади и Собаки.) Тигров представляли Виктор Гришин (1914–1992), Кирилл Мазуров (1914–1989), Михаил Суслов (1902–1982), Собаку – Геннадий Воронов. Таким образом, русская тройка дает 9 из 15, а остальные 9 знаков дают лишь 6 из 15, причем псе 6 представлены разными чинками (Крыса, Дракон, Обезьяна, Кабан, Кот, Змея) – по одному на каждый знак. Среди шести кандидатов в члены Политбюро вновь Лошади – Петр Демичев (1918) и Петр Машеров (1918–1980, его смерть – вещий сон истории, и до сих пор не разгадана); и вновь Тигры – Юрий Андропов (19)4–1984) и Василий Мжаванадзе (1902–1988). (Кроме них лишь одна Змея и одна Обезьяна.) Это 1971 год – экватор 36‑летия, 18‑й год. С учетом того, что партии принадлежит высшая власть, картина получается полная.

Впрочем, нам, как всегда, интереснее перемены не в политической сфере, а в идеологической. Идеология отстает на 8 лет. Однако еще до 1961 года Лошади уже начали свой бег к власти над умами. Огромное впечатление, к примеру, произвел на читателей роман Владимира Дудинцева (1918) «Не хлебом единым» (1956). Удивительно, что Дудинцеву дано было еще раз вернуться в центр внимания в самом копие 36‑летия с романом «Белые одежды» (1987). Примерно такая же динамика популярности и у Даниила Гранина (1.1.1919), одного из певцов нарождающейся технократии. Первый пик – «Иду на грозу» (1962), второй – «Зубр»(1987). Другой Даниил – Андреев (1906–1959) – также пробивался к читателю псе 36‑летие. Хотя он, скорее, принадлежит к четвертой фазе, чем к третьей. А вот истинными титанами идеологии третьей фазы стали Лошади‑борцы, два Александра: Солженицын (1918) и Галич (1918–1977). Если двух центральных литераторов второй фазы (О. Мандельштама и М. Булгакова) время убило (1938 и 1940), то более гуманное время третьей фазы идеологических лидеров всего лишь выслала из страны: оба Александра покинули СССР в 1974‑м. Идеологические вожди удаляются из страны после 20‑го года фазы.

Помня о технократическом характере всего 144‑летия и особом значении в формировании технократии именно третьей фазы, мы должны искать идеологических вождей не только в литературе, но и в более конструктивных сферах. Тут идеология сливается с политикой. В первую очередь речь идет о титаническом Сергее Королеве (1906–1965) – отце мировой космонавтики. Этот человек, быть может, является символом не только нашего 36‑летия, а всего XX века. В одном ряду с Королевым стоят Сергей Илюшин (1894–1977), Александр Яковлев (1906–1989), Олег Антонов (1906–1984). Двое первых начинали свою конструкторскую карьеру в годы войны, но нашли себя все же в гражданском авиастроении, а стало быть, в третьей фазе. Военные самолеты в мирное время продолжали конструировать другие знаки: Коза, Змея, Дракон. Так что и здесь русская тройка демонстрирует свой мирный характер.

Интересно проследить, как Лошадям второй («кошачьей») фазы третья придвигала кресло национального учителя. В литературе такое кресло получили Корней Чуковский (1882–1969) и Дмитрий Лихачев (1906); в физике – Петр Капица (1894–1984) (в 1955‑м ему вернули отобранный Котами институт), в кинематографе – Сергей Герасимов (1906–1985). Кстати о кинематографе. Именно в нем мы можем увидеть лицо времени. Главным персонажем, как и в прошлые 36 лет, стал комедиограф. На этот раз Георгий Данелия (1930). Лишь ему удалось на протяжении всей фазы сохранить высочайший уровень, избежать провалов и творческих истерик. От ранних шедевров – «Я шагаю но Москве» (1964) и «Не горюй!» (1969) – через шедевры застоя – «Мимино» (1978) и «Осенний марафон» (1979) – к шедеврам перестроечным: «Кин‑дза‑дза» (1987) и «Паспорт» (1989). Можно только поразиться, как ему удалось не поссориться ни с пародом, пи с властями, оставаться всегда неожиданным и невероятно точно соответствующим времени.

Свита вокруг короля, увы, стабильности не демонстрировала, давая лишь редкие вспышки: Геннадий Полока (1930, «Республика ШКИД», «Интервенция»), Генрих Оганисян (1918–1964 «Три плюс два»), Борис Рыцарев (1930, «Волшебная лампа Аладдина»)… Ну а главное – кинематограф испытал мощнейший количественный взрыв, и попробовали себя в «важнейшем для нас» искусстве все 12 знаков.

Другое дело актеры: тут нужен был типаж, человек, стопроцентно идентичный времени. Выход на Лошадь в этом поиске был неизбежен. Одним из первых найден был Леонид Харитонов (1930–1987) («Солдат Иван Бровкин», 1955). Пафосных героев прошлого 36‑летия сменяют очень простые, душевные парни из самой гущи народа. Далее следовал Юрий Белов (1930) – Гриша («Карнавальная ночь»,1956) и Толя Грачкин («Неподдающиеся», 1959). Истинной удачей для искателей героя того времени стал Николай Рыбников (1930–1990). Умелые, ловкие, гордые, одновременно добрые и простые, его герои обрели всеобщую любовь и стали портретами народа («Весна на Заречной улице» – 1956, «Высота» – 1957, «Девчата» – 1962 и т. д.). На такую же высоту народного отождествления впоследствии смог подняться лишь Анатолий Кузнецов (1930), сыгравший Сухова в «Белом солнце пустыни» (1970). В этом фильме родился очень символичный дуэт: открытый, простой, добрый Сухов (Лошадь) и загадочный, скрытный Саид (Спартак Мишулин, Тигр). Один ищет всеобщего счастья, другой – Джавдета. Тигры, кстати, в отличие от Лошадей куда более склонны к перевоплощению и дали значительное количество действительно выдающихся артистов (Евстигнеев, Гарин, Леонов, Высоцкий, Петренко).

Георгий Данелия, как никто другой, чувствовал время в своих фильмах, всегда старался «запрячь русскую тройку». Кикабидзе и Леонов – Тигры, Басилашвили и Неелова – Собаки, Мкртчян – Лошадь.

Разумеется, чем дальше шло время, тем меньше было Лошадей и больше Тигров. Галича сменил Высоцкий, в кино появился Алексей Герман, в литературе – Вениамин Ерофеев. Однако совсем со сцены Лошадь так и не сошла, просто из Ивана умного она превратилась в Иванушку‑дурачка (Вицин, Ярмолышк, Светин), чем только подтвердила свой русский характер.

* * *

Забежав из 1993 сразу в 1995 год, убеждаешься, что главные интересы в «Русской тройке» уже сместились от обратной логики к определению знаков национального характера, хотя публикации на эту тему начнутся лишь в конце 1996 года. С‑легкостью говорится о власти технократов, ведь фундаментальное «Идеологическое чудо» (первоначальное название «Освобождение технократии») уже вышло из печати в марте 1994 года. Мимоходом упоминаются римские триумвираты: именно в это время идет доработка «Второго Рима». В октябре 1995 работа о «Втором Риме» уже выйдет в «МП», в рубрике «Книга в газете». Таким образом, мы уже немного забежали вперед в «Поиски Империи», «Национальные знаки». А вот тема идеологического чуда очень близка обратной логике, и До нее осталось совсем немного.

Но прежде чем мы подойдем вплотную к теме идеологического чуда, к теме четвертой имперской фазы, рождающей это чудо, мы обязаны окунуться в мутные, туманные глубины первой имперской фазы, фазы, с которой у нас почти не осталось генетической связи: настолько страшен был разрыв 1917 года. И все‑таки… И все‑таки мы вышли не из Ленина, не из матросов, штурмующих Зимний, не из чекистов в кожаных куртках. А вышли мы из тех самых дореволюционных метаний, исканий, ощущения новой и святой миссии России.

Мистическая стихия – это ночь, зима, тьма, но одновременно и самые изощренные радужные сны, самые яркие мечты ну и конечно же согревающий огонь очага. Вот почему, когда кто‑либо напишет, что в 1881 году на Россию опустилась тьма, помните, что спутниками тьмы является не только смерть, но и любовь, и огонь, и сладостные сновидения.

Лев Толстой (1828–1910) с началом имперского никла становится, безусловно, первым, если не единственным большим писателем России (Ф. Достоевский умирает в 1881‑м, И. Тургенев в 1883‑м). Оптимизма что ему, правда, не прибавляет. Мрачную он рисует картину, достаточно прочитать названия сто произведений: «Власть тьмы» (1886), «Живой труп» (1900)… Возразить Толстому тогда никто не мог. он был почти богом. Его, конечно, отлучили от церкви на 20‑м году фазы (1901), но об эффекте двадцатого года мы уже знаем (Мандельштам, Булгаков, Солженицын, Галич…). Именно Толстой царил на идеологическом пространстве дореволюционного 36‑летия, что целиком и полностью соответствует теории: ведь родился Толстой в год Крысы.

Следует, впрочем, признать, что в отличие от двух последующих 36‑летий, где открытые знаки (сначала Кот, затем Лошадь) господствовали безраздельно, Крыса не дала длинного ряда лидеров. Но те, что были, имели масштаб мировой. Наравне с Толстым такой всемирной фигурой был Негр Ильич Чайковский (1840–1893). Как и положено Крысе, великий композитор был безусловным посланцем небес, и дело даже не в небесности его музыки, а в сроках его земного бытия. Дело в том, что мистическое время в идеологии (подробнее об этом в главе «Романтики времени») началось в 1873 году (третья фаза западного ритма не закончилась и шла с 1873 по 1881 год). Именно тогда начался подъем в творчестве композитора: «Лебединое озеро» (1877), «Евгений Онегин» (1879). В 1881 году началось уже собственно 12‑летие Крысы. И тут же Чайковский явил истинную картину времени, темную, в общем‑то, но не лишенную сказочных, сновидческих блесток. Обратимся к энциклопедии:

«В период с 1885 года в творчестве Чайковского чередуются трагедийные полотна – оперы «Чародейка» (1887), «Пиковая дама» (1890), программная симфония «Манфред» (1885), 5‑я симфония (1888), 6‑я «Патетическая» симфония (1893) – с партитурами, в которых торжествуют свет и радость – балеты «Спящая красавица» (1889), «Щелкунчик» (1892), опера «Иоланта», оркестровая сюита «Моцартиана», (1887)».

Умер Чайковский, казалось бы, внезапно и неоправданно, а на деле в год начала второй (ортодоксальной) 12‑летки, когда положение центрального знака отчасти переходило от Крысы к Дракону.

Через год умирает Александр III, к власти приходит Николай II, родившийся в год Дракона. Таким образом, император, столь несчастливо правивший остаток жизни, первые 11 лет правления был центральным по знаку в стране, которая при этом жила достаточно хорошо. Ну а то, что тьма сгущалась, так ведь пока гром не грянет…

Гром грянул в 1905 году (а может быть, уже в 1904‑м): бессмысленная и ужасная революция, позорно проигранная японцам война, Дом Романовых зашатался, в идеологии царили настроения томные, душные, декадентские. Наступили времена мутной прозы, но величайшей поэзии и драматургии. Среди поэтов лидерами, безусловно, были Драконы: Александр Блок (1880–1921), Андрей Белый (1880–1934), Саша Черный (1880–1932). Жив был еще Афанасий Фет (1820–1892), сменивший с наступлением имперского цикла обычный для своего творчества «пафос гедонистического жизнелюбия» на «мрачный фатализм»: «Все злей метель, и с каждою минутой сердито рвет последние листы, и за сердце хватает холод лютый, они стоят, молчат; молчи и ты. Не верь весне! Ее промчится гений…» («Ласточки» (1884).

В драматургии первенствуют Обезьяна – Антон Чехов (1860–1904) и Дракон – Максим Горький (1868–1936). Драматургии их уровня в стране не будет уже никогда, ведь ближайшие годы мистической идеологии в России 2101‑й–2137‑й. Что тогда останется от России? Кстати, именно Чехову принадлежит попытка пронумеровать по рангу титанов своего времени. В письме к брату Чайковского есть такие слова: «Я готов день и ночь стоять караулом у крыльца того дома, где живет Петр Ильич – до такой степени я уважаю его. Если говорить о рангах, то в русском искусстве он занимает теперь второе место после Льва Толстого, который давно уже сидит на первом. Третье я отдаю Репину, а себе беру девяносто восьмое». Девяносто восьмое со временем станет первым. Что касается Репина, то он еще появится в наших списках.

Описывая вторую и третью фазу, для большей наглядности можно обратиться к кинематографу. До 1917 года кино если и родилось, то уж никак еще не стало на ноги. Совсем другое дело балет. Лучшие танцовщики и сейчас представлены мистическими знаками (М. Лиепа, М. Барышников, В. Васильев), а уж в те времена мистические танцовщики должны были определять весь стиль жизни. Разумеется, найти представителей мистических знаков среди балетной элиты тех лет не составило труда: это и Матильда Кшесинская (1872–1971), и Екатерина Гельцер (1876–1962), и Василий Тихомиров (1876–1956). Хотя важнее, наверное, что направляли балет все те же мистики: балетмейстер Михаил Фокин (1880–1942), знаменитый реформатор балета начала XX века, а также знаменитый Сергей Дягилев (1872–1929), создавший труппу «Русские балеты Дягилева» (а также вместе с А. Бенуа объединение «Мир искусств»), (По распространенному мнению, тремя величайшими балетмейстерами XX века были М. Фокин, 3. Голейзовскин, Дж. Баланчин, все родившиеся в годы Дракона – 1880‑й, 1892‑й, 1904‑й).

Еще одно уникальное явление той фазы из мира музыки – это творчество композитора Николая Римского‑Корсакова (1844–1908). Дело в том, что Дракон – единственный из 12 знаков, который не дал ни одного великого композитора… кроме Римского‑Корсакова (если, конечно, не считать великим автора «Марсельезы» Руже де Лиля). Удивительное дело, Драконы – исключительно поэтические натуры, умеющие улавливать музыку времени, писать небесные стихи, никак не обделенные слухом (именно Драконы дали ряд выдающихся музыкантов‑виртуозов), и вдруг такой прокол. Ну как бы там ни было, Римский‑Корсаков закрыл эту пустоту, а расцвет его творчества пришелся именно на 12‑летие Дракона (1893–1905, «Садко», «Ночь перед Рождеством» и др.). В завершение темы музыки стоит сказать, что символом эпохи стала «Могучая кучка», содружество композиторов, сложившееся еще до наступления имперского цикла и как бы предвещавшее его начало. Лидером этого кружка был Милий Балакирев (1836–1910), по знаку Обезьяна. Название кружку дал другой представитель данного знака – Владимир Стасов (1824–1906). Само название удивительно обезьянье, ведь знак второго возраста ощущает себя очень маленьким, по очень сильным – эдакий могучий карапуз, могучая кучка. Это, в общем‑то, дурацкое название очень хорошо характеризует всю эпоху: уже появилась в крови народа имперская мощь, но прорваться наружу она может пока только у кучки провидцев‑мистиков, оставляя, впрочем, и их в неведении о смысле будущего взрыва. Собственно, «кучкисты» и боролись за возрождение национального духа, национальной мощи…

Владимир Стасов был идеологом товарищества передвижников в живописи. Идеи были все те же, и знаки оказались все теми же. Хотя и зародилось передвижничество внутри логической идеологии (1870), однако мощь набрало в мистические времена и отразило свой мистический гороскоп. Фигурами крупного калибра были Илья Репин (1844–1930, «Бурлаки на Волге», «Не ждали», «Иван Грозный и сын его Иван»), Виктор Васнецов (1848–1926, «Богатыри», «Аленушка»), За ними следовали Василий Суриков (1848–1916, «Боярыня Морозова»), Василий Поленов (1844–1927, «Христос и грешница»), Иван Шишкин (1832–1898, «Утро в сосновом лесу»), Исаак Левитан (1860–1900), а также Илларион Прянишников, Константин Савицкий, Аполлинарий Васнецов, Сергей Иванов и другие. Картины их с виду реалистические, вернее сверхреалистические, однако, благодаря своим мистическим свойствам, вошли в некий замкнутый круг времени. И вместо того чтобы служить музейно‑интимному общению со зрителем (нет искусства более личностного, чем живопись), стали неким навязчивым сном нации, размножившись в тысячах дешевых копий. (За Репиным, кстати, еще и числится мистическая способность писать портреты тех, кому скоро приходит нора отправляться на тог свет). Завершая разговор о живописи, хотелось бы, во‑первых, сказать, что во времена отсутствия кино и слабого развития фотографии она была, конечно, гораздо более значимой сферой, чем сейчас, а во‑вторых, назвать имя, может быть, самого грандиозного и невероятного художника России – Михаила Врубеля (1856–1910), творившего практически лишь в тех же рамках 12‑летия Дракона. Вернемся к политике и поищем там вождей‑мистиков. Кроме Николая II, стоит вспомнить одного из отцов российской социал‑демократии Георгия Плеханова (1856–1918), авторитет которой) среди революционеров был весьма высок. Другим зловещим символом своего времени стал Григорий Распутин (1872–1916). Ну а главный парадокс 36‑летия заключается в том, что, даже принадлежа к центральным знакам времени, мистики не стали любимы народом. Пожалуй, лишь Крыса с некоторыми оговорками может считаться русским знаком. Дракон и особенно Обезьяна не получили народного одобрения, того, что называют родством душ. Так что все 36 лет Россия мучалась от несоответствия самой себе, и лишь 1917 год жесткой рукой вернул ее к более привычной ситуации. Так что вспоминая те времена, не стоит о них сожалеть: могучей тогда была лишь маленькая кучка людей. В четвертой фазе имперского цикла (1989–2025) могучей станет вся страна.

(«Могучая кучка». – «Зазеркалье», 1995, № 32)

Так слились воедино личная неприязнь автора к некоторым знакам, революционная неприязнь к дореволюционному прошлому всего народа, тупиковость и вневременность самой мистической стихии. И все же хочется еще раз повторить: именно мистическая первая фаза «заваривает» тот «бульон», в котором произрастает будущее. Причем не столько даже ближайшее будущее (вторая и третья фазы), сколько будущее далекое, чудесное, то есть четвертая имперская фаза и следующие за ней долгие фазы какого‑нибудь стабильного ритма, восточного или западного. А потому есть смысл из первой фазы сразу перекинуться в четвертую фазу Одна беда – четвертая фаза в последнем имперском цикле еще не случилась, а потому приходится еще дальше отступить в прошлое и пронаблюдать чудеса четвертой фазы Третьей России, благословенных времен Екатерины II Великой.

Вы заметили, как часто в разговорах о политике, да и обо всей сегодняшней жизни, стали использоваться слова «спектакль», «театр», «сцена» и т. д.? То говорят, что мы играем в демократию, то в патриотизм, то изображаем действо под названием «Смутное время», то рубим окно в Европу на манер Петра 1. Опереточные путчи, драматические штурмы, театральные выборы… Раньше было хуже: больше крови, меньше еды и уж совсем никакой свободы. Однако никто ничего не замечал или делал вид, что все нормально. Теперь все на виду, все мы на сцепе. Что не заметит телевидение, то опишут в газетах, а потому можно оставить суровую сдержанность былых времен и заламывать руки по каждому поводу. Впрочем, театр – явление многообразное. И в любой момент вместо рыданий могут начаться танцы и песнопения. Итак, спектакль длиной в 36 лет начался, исполнители мы все, зрители – весь мир, в первую очередь Европа (будут аплодировать, частично от неоправдавшихся страхов) и Америка (будут свистеть от неоправдавшихся надежд на свою гегемонию). Пока спектакль находится в стадии рассаживания но местам, шуршания бумажками и покашливания, а потому обратимся к аналогичному спектаклю 230‑летней давности.

Безусловно, это были блестящие времена (1761–1797), и блеск их, как И положено четвертым фазам, был избыточный, не подкрепленный общемировой расстановкой сил. Изумительно бескровный переворот (1762) с множеством картинных жестов, невероятные военные победы, съедение Польши на глазах завороженной Европы, казнь Пугачева и т. д. Каждый выбирал себе роль по душе: Екатерина играла роль просвещенного монарха (друга Вольтера), Радищев играл роль революционера (очень хвалил Вашингтона), Пугачев играл роль царя Петра, Потемкин строил деревни и мнил себя великим полководцем.

Ну а для структурного гороскопа самое главное заключалось в том, что в этой театральной жизни заглавные роли должны были играть логические знаки (Петух, Бык, Змея). Причем, как мы с вами договорились, главенствует все же открытый знак, то есть Петух, будь он хоть сто раз инфантильным и ни на что не годным в реальной жизни знаком. В конце концов его дело прокукарекать, а там хоть и не рассветай. Памятуя о том, что это 144‑летие (1653–1797) посвящено было военным проблемам, стоит в первую очередь искать военную гениальность. С этим все в порядке: гениальный Петр Румянцев (Задунайский, 1725–1796), блистательный Алексей Орлов (Чесменский, 1737–1808), адмирал Григорий Сниридов (1713–1790) – все Змеи; создатель черноморского флота Федор Ушаков (1745–1817), будущий победитель Наполеона Михаил Кутузов (1745–1813), подавивший пугачевщину генерал‑аншеф Петр Панин (1721–1789) – все Быки. Однако над всеми этими великими и не очень стоит величайший Александр Суворов (1729–1800), может быть, во всей прошлой и будущей истории не имеющий себе равных. Разумеется, Суворов родился' в год Петуха (по уточненным данным «Военно‑исторического журнала»).

Политическая мощь тогдашней России связана с именем Екатерины II (1729–1796). Она тоже Петух, по в женском варианте, а стало быть, знак волевой, а не логический. Должен был быть у нее предтеча, учитель, подготовивший ее к наступлению петушиного времени. Конечно же, это Алексей Бестужев‑Рюмин (1693–1766, в «Гардемаринах» его играет Е. Евстигнеев). В аппаратные времена Елизаветы он приближал новые времена, как Андрей Сахаров (1921–1989) нашу и свою победу в 1989 году. Оба они работали на старую власть, один канцлером, другой создателем бомбы, оба были сосланы, оба воспитали новую власть.

В идеологии свой Суворов – это Александр Сумароков (1717–1777). Дворянин, адъютант самого Алексея Разумовского, казалось бы, ни с того ни с сего начинает сочинять любовные песни, создает драматические произведения. Может, именно Сумароков первый в России смог перейти ту грань, за которой начинается уже чисто светское искусство. Кстати, Сумароков еще в елизаветинские времена выступал на стороне оппозиционной придворной группы, ориентировавшейся на будущую императрицу Екатерину II. В начале царствования Екатерины II литературная слава его достигает зенита Лучшие его комедии написаны в 70‑е годы (1772–1774). В переводе па сегодняшние даты это 2000–2002 годы. Сумароков известен как основатель классицизма.

Разумеется, продолжатели дела становления светского искусства сплошь Быки и Змеи. Непосредственный продолжатель, например, Михаил Херасков (1733–1807, поэма «Росс и яда», 1779). Продолжатели в широком смысле – два титана, которые в наше время (не знаю, как сейчас) даже попали в школьную программу: Денис Фонвизин (1745–1792) и Александр Радищев (1749–1802).

Фонвизин после «Бригадира» (1770‑й – 9‑й год фазы – идеологическое решение) более десяти лет не обращался к драматургии: все силы писатель отдавал политике, государственным делам. Лишь в 1781