Работа состоит из введения, трех разделов (7 глав, 19 параграфов), заключения, списка использованной литературы и источников, 9 приложений, представленных в отдельном томе.

 

 

II. Основное содержание диссертационного исследования

 

Во введении обосновывается актуальность избранной темы и рассматриваемой проблемы, степень ее разработанности, источниковая база и историография, определяются объект и предмет, цели и задачи, гипотеза и теоретико-методологическая база исследования, формулируются научная новизна, а также теоретическая и практическая значимость работы.

При реализации научно-исследовательских задач, в работе нашли свою разработку и подтверждение высказанные гипотезы.

Первый раздел исследования «Патриарх Никон и его наследие: концептуальные основы осмысления» представлен двумя главами, из которых в первой – «Ортодокс-славянская картина мира: основные черты и проблемы подхода» – описываются подходы к пониманию собственно социальной истории и социокультурного наследия (§ 1) и славяно-русской системы философской мысли (§ 2), а во второй – «Патриарх Никон и его наследие: социокультурная история источниковой базы » – представлен анализгруппы источников, относящихся к Патриарху Никону (§ 1–5).

В этом, большей частью методолого-источниковедческом, разделе устанавливается, в частности, ряд основоположений: 1) настоящее есть явление историческое, поскольку оно опосредуется совокупным образом исторического прошлого как архетипом и его современной социально-формационной интерпретацией – сакрализованным общественно-государственной санкцией мифом, – обеспечивая модус критичности настоящего, а мощью своей потенциальной осуществимости при столкновении с мощью ничтойного сущего высекает будущее, которое в этот момент есть вспышка бытия, реализующегося (сотворяющегося и осуществляющегося) как здесь и теперь, т.е. настоящее.

2) Национально-государственное социокультурное историческое прошлое в совокупности образов-архетипов детерминируется как бытийное – родовой онтос – и задает нормативно-символическую матрицу, с ее потенциальной вариативностью актуального будущего. Легитимность этой матрицы в реализующемся будущем обеспечивается авторской спекуляцией – мифологизацией архетипических образов, включенных в исторический генезис и контекст представлений о мире[34], т.е. созданием и пропагандой сакрализованных социокультурных, социально-политических мифов, а их удержание в общественном сознании – ресурсом идеологии[35].

3) Поскольку бытийное – родовой онтос – неотвратимо довлеет будущему – будущему, которое как потенция реализуется фактическим настоящим, возникает потребность в целях последовательной легитимизации моделей будущего иметь ресурс «чистых» – выделенных из бытующего в общественном сознании и совокупном тексте цивилизации социально-политического, социокультурного мифа – архетипических образов[36]. Сохранением этого ресурса как залога адекватности и аутентичной критичности цивилизации в ее историческом бытии (развитии) занимается наука в совокупности ее отраслей и ресурсов.

4) История возникновения и генезис известных науке идей свидетельствует, что очевидная их связь с политическими целями есть не более чем иллюзия, поскольку идеологии – это синкретические формообразования «окультуренного» философской доктриной социально-политического мифа, создаваемые как инструмент социально-политической борьбы в жизни общества, поэтому при проведении конкретно-научной демифологизации и ификации любого феномена (объекта как явления, предмета) необходимо придерживаться, прежде всего, принципов историзма, документальности и критического редукционизма, т.е. демонстрировать индивидуально-групповому общественному сознанию хронологическую последовательность и генезис авторского конструирования конкретного образа как ценностно-ориентированного продукта-знака, который потребляется этим же общественным сознанием, с учетом: кореллируемости созданного образа документальными источниками; условий, в которых создавался этот образ, т.е. социокультурный контекст – социально-политическая обстановка, господствующие идеолого-политические установки и задачами, а также вовлеченность автора в систему социально-государственных институций; и личностных авторских убеждений[37].

Также, отмечается, что мотивы действий людей, нюансы социальной и исторической практики адекватно объясняются, если они выводятся не только из исторического и социального детерминизма, но и из систем верований, трансцендентно-трансцендентальных, социокультурных парадигм[38], а анализ письменных источников дает представление о мировидении социальных групп (страт) и их самосознании, статусных различиях и имущественной дифференциации внутри этих групп и т.д., а также позволяет вычленить и сформировать понятийно-категориальный аппарат картины мира (подробнее см. – Приложение 2) в случае применения аутентичного ей методологического аппарата.

Доказывается, что характерными особенности и чертами ортодокс-славянской и ее составляющей – славяно-русской картины мира являются:

1) иконично-софийный символизм картины мира, в которой онтос непосредственно увязан, если не равен Логосу, и именно Его «восходяще-преобразующей» активностью задаются аксио-, гносео- и праксео-матика всей системы отношений в картине мира. Онто-Логос (онто-логия как учение о Логосе, т.е. постижение бытийных явлений сущего) своей бинарной христо-антропо-центричной сущностью задает две возможные предметно-гносеологичские области – самостоятельные отрасли знания: по линии христо-центричности – богословие (дескрипция об атрибутивных качествах Бога – катафатическое и апофатическое бого-словие [семантически в ортодокс-славянской традиции термин «теология» как Тео-Логос – сущее-сущее некритичен]); по линии антропо-центричности – философию как совокупное гуманитарно-естественнонаучное знание.

2) Основополагающим в системе христианской метафизики и ее социальной детерминанты является утверждение первичности христоцентричной модели над моделями антропо- социо- центричными и проч., что не маловажно, если учесть что славянская азбука с ее глаголическим кругом[39] (впоследствии заменен кириллицей) кодирует не только религиозно-философское, но и естественнонаучное знание и является многофункциональной семиотической деифико-иератической системой, задающей «матрицу»-модель тео-антропо-центрической Вселенной – гармонизированного Божественного миропорядка. По мере приобщения к этой бытийно-развернутой Премудрости, в которой низшее предстает целостным образом высшего, выявляется его сокровенный смысл – человеческое сознание открывает для себя такой способ постижения реальности, который объединяет в одно целое сущностную углубленность и интуитивную непосредственность восприятия – онтологию и эстетику.

3) В отличие от западноевропейской традиции в истории славяно-русской культуры практика внутреннего делания характеризуется активной вербализацией (богословская, философская, аксиологическая и социально-политическая мысль, а не только переводы, как было ранее) лишь с середины XVI–XVII вв.[40].

С целью аутентичного понимания наследия греко-восточной, славяно-русской цивилизации вводится понятие славяно-русской ортодоксальной философии, качественной особенностью которой является гетерономность[41] системе православного богословия. Поскольку академическая философия как системное явление требует задания в-себе-непротиворечивой оригинальной модели при достаточности оснований и, учитывая при этом, что «единственно логической теории достаточно», чтобы признавать наличие онтологии универсума и его рассматривать[42], исходя из системного определения философии как само-по-себе явления (концепт – получить знание о способах и логике бытия мира и о методах познания способов и логики бытия мира; структура – определенный тип философской рефлексии, которая есть собственно философско-спекулятивные способы размышления, выражающиеся в дискретных понятиях; субстрат – всеобщее), имеются достаточные основания для задания собственно системы славяно-русской ортодоксальной (православной) философии как оригинальной философской системы.

Основные составляющие этой оригинальной философии детерминируются компонентами собственно системы философии, включая логику, а она сама выступает субстанцией системы славяно-русской ортодоксальной философии как фундаментальное совокупное знание (софийно-иконичный деифико-иератический славяно-русский алфавит [язык] задает оригинальную модель-структуру картины мира, конституируя ее содержание). Таким образом, система славяно-русской ортодоксальной философии будет выражаться формулой m(s) = <P, R (m)>[43]. Исходя из этого задаются возможные модели славяно-русской ортодоксальной философии:

1. Онтологическая система: концепт – установление сущности, смысла и логики бытия; структура – онтологическое отношение; субстрат – общий план и процессуальная форма тотальности сущего и бытийного (тварного). Вариативность концепта онтологической системыпровоцирует существование разных подсистем славяно-русской ортодоксальной философии – богословской (теологической), антропологической, натуралистической и т.д.

2. Эпистемологическая система: концепт – познание законов бытия (сотворенного); структура – гносеологическое отношение; субстрат – познавательное качествование тотальности бытия. Вариативность структуры эпистемологической системы провоцирует существование различных подсистем славяно-русской ортодоксальной философии – логической, нарративной, диванаторной и т.д.

3. Аксиологическая система: концепт – вычленение-установление ценностей системы сущее-бытийное; структура – оценочное отношение; субстрат – идеал и должное тотальности бытия. Вариативность концепта аксиологической системыпровоцирует существование разных подсистем славяно-русской ортодоксальной философии – этико-богословской (теологической), этико-политической, реконструктивной и т.д.

Из данной теоретической модели видно, что выделяемые системы пересекаются частью своих объемов в силу специфики философского знания, где между областями исследования нет непроницаемых границ, и могут порождать различные конструкты, в которых возможно аутентичное рассмотрение наследия, созданного в славяно-русской картине мира и Православной цивилизации. В связи с этим также очевидно, что системно-философские конструкты «картезианской» картины мира, бытующие и в настоящее время с их дескриптами как-то «религиозно-философская», «философско-богословская» мысль, «религиозная философия» и т.д., как подвид идеалистических философских систем, признаны адекватными (критичными), по сути, быть не могут.

Комплексный анализ документальных (архивные и опубликованные) материалы; литературных памятников – жития и сочинения непосредственно Патриарха; историко-статистические описания (описи монастырей с их ризницами, библиотеками и архивами) и т.д. в контексте их социокультурного бытования, дает основание утверждать, что в середине XVII в. произошел один из мощнейших цивилизационный конфликтов католико-протестантской Европы и православной Москово-Ромейской Руси (, что имеет и косвенные подтверждения[44]), следствием которого стал внутренний институциональный конфликт государства и Церкви, Царя и Патриарха, приведший к разрушению «симфонии» властей, социокультурному, гражданско-политическому и церковному расколу. Этот сложнейший многоуровневый процесс все еще не нашел своего осмысления и маркируется «Судным делом» Патриарха Никона и его «церковной реформой», приведшей к расколу[45].

Сопоставление образующих «большое» «Судное дело» источников, т.е. ф. 27. Д. 140. Ч. 1, 5, 6, 7, 9, 10 (всего – 284 ед.); ф. 27. Д. 140а. Ч. 1, 2, 3, 4 (всего – 126 ед.); ф. 27. Д. 140б. Зап. 1 (всего – 10 ед.); дела-единицы из ф. 27 (всего – 13 ед.); ф. 142. Оп. 1 (всего – 10 ед.); ф. 135. Отд. III. Разд. I (всего – 2 ед.); ф. 188. Оп. 1. Ч. 2 (всего – 6 ед.); ф. 1895. Оп. 8, 9 (всего – 10 ед.); ф. 1441. Оп. 1, 5, 6 (всего – 7 ед.)[46], хранящимися в РГАДА, и опубликованных материалов, представляет следующий результат (Приложение 5. Раздел I. – I.6: РГАДА) – из общего числа в 468 ед. опубликовано:

Собрание Государственных грамот и договоров – опубликованные 18 документов соответствуют 3 единицам [47].

Собрание узаконений Российского государства – наиболее ценными являются 20 грамот, относящихся к досудебному периоду Патриарха Никона; к «Судному делу» относится 10 документов [48].

Акты юридические представляют 11 документов и 16 упоминаний о Патриархе на протяжении 4 и 5 тт. [49].

Дополнения к актам историческим также представляют 6 наиболее ценных документов, относящихся к досудебному периоду, и 8 документов, относящихся к «Судному делу», также имя Патриарха упоминается в 31 документе в 3 – 8 тт.[50].

Ламанский В.И. из материалов обширного делопроизводства Тайного приказа опубликовал в «Записках…» часть документов о Патриархе – всего 37 документа, соответствующих 11 единицам фондов РГАДА; из них Гиббенет дублирует 1 документ, Штендман – 1 документ.

Штендман Г.В. опубликовал 18 документов из разных единиц. Остальные 33 документа, не согласующиеся с описью материалов РГАДА, извлечены им из той части «Дела», которая хранилась в Московской Синодальной библиотеке; из них Гиббенет дублирует 4 документа, Ламанский – 3 документа.

Гиббенет Н.А. опубликовал 127 документов, извлеченных из разных единиц; из них у Ламанского дублируется 1 документ, у Штендмана – 6 документов. При этом, в отличие от Ламанского и Штендмана, Гиббенет не только занимался архивной работой, разбирая и устанавливая последовательность документов в их хронологической последовательности, но и, что является, пожалуй, самым важным, реконструировал и воссоздал «живую» историю «схоластики судного действа» над Патриархом Никоном, после чего рассуждения таких именитых историков–государственников, какими являются С.М. Соловьев, Н.Ф. Каптерев, А.В. Карташев и их последователи, приобретают черты исторической фальсификации.

На замечания, сделанные Гиббенетом Соловьеву о некорректности его суждений и выводов, последний ответил: «Чтобы исправлять, надо ворочаться двести верст назад, – не стоит» [51].

В целом же, с конца XVII по начало XX в. собственно с материалами «Судного дела» Патриарха Никона были знакомы лишь: Паисий Лигарид, Симеон Полоцкий, Н.М. Зотов, П.М. Строев, Н. Новиков, М.А. Оболенский, В.И. Ламанский, П.П. Пекарский, Н.А. Гиббенет, Г.В. Штендман, А.Н. Муравьев, митрополит Макарий (Булгаков), С.А. Белокуров, С.В. Михайловский (Спасовоздвиженский); исследование и тематическую публикацию источников вели Н. Новиков, В.И. Ламанский, Г.В. Штендман и Н.А. Гиббенет. При этом, наследие Патриарха Никона отечественной традиции было практически, если не сказать абсолютно, неизвестно.

В источнике, каким является «Житие», а также примыкающим к нему источникам как геральдическая эмблема Патриарха – его герб, письма к Вселенским Патриархам накануне суда и разрешительные грамоты от них, литературные произведения и мемуарная литература, представленная в материалах записках дьякона Павла Алеппского, голландца Николааса Витсена, барона А. Мейерберга, английского капеллана Коллинса, архидиакона Кокса, дипломатов Ф.Х. Вебера и Х. Валера, а также А. Кияйкина (рассматриваются во второй главе III раздела) Патриарх Московский и всея Руси Кир Никон, в сравнении с позиционированием его образа в «официально»-публицистической истории, не говоря о пропагандистско-полемической старообрядческой, предстает как человек, которому было суждено нести бремя ответственности за полноту Православия и окормлять общество и государство как «Божью ниву» – «... столп благочестия неколеблемый знаем бысть, и Божественных и священных канон оберегатель искуснейший, отеческих догмат повелений же и преданий неизреченный ревнитель, но заступник достойнейший… яже благосоветнее приняв многими и тмочисленными печальми и нуждами себе усмири и... яко злато в горниле искушен бысть…» (из грамоты Константинопольского Патриарха Иакова).

Никон – человек благочестивой жизни, ищущий, прежде всего, угождения Богу, все свои силы отдающий Ему в служении и надеющийся видеть такое же служение в других – быть не только по имени христианином, но и на деле. С таким мироотношением он проходит все периоды своей жизни[52]: от первоначальных занятий по чтению св. отцов и опыта монастырского послушничества до смиренного несения креста в Патриаршем служении и последующем монастырском заточении; в таком умонастроении он подходит к соучастию человеческому горю и страданиям, к пониманию православной царской власти и требованиям к ней в долженствовании христианскому идеалу, положению Церкви в государстве и мере их ответственности в мире и за Вселенную в совокупности и по отдельности. И если вершиной жизни человека является момент перехода от дольней кратковременности к горней вечности, то, рассматривая образ Никона, можно сделать лаконичный вывод: величие человека – в его делах, когда он в сердечном сокрушении, с верой и упованием восходит к Горнему, благообразно и правильно рассуждая о даруемых ему свыше явлениях и природы, и социальной жизни, и религиозно-мистических видениях, когда все помыслы и дела свои он мерит заповедью Божьей и образом служения Христа, являемым в Евангельском слове, и поэтому в торжественном предощущении Горнего говорит: «… Да что суть гордость наша, еже писаное совершаем делом. Отступися от зла, сотвори благо, се ли … гордость?»[53].

Совокупность фактов жизни Патриарха в их образцовых моделях – период монашеского делания в Анзерском скиту Соловецкого монастыря углубил у Никона осознание и переживание мистического; период игуменства в Кожеезерском монастыре совершенствовал его умение духовного руководства братией в делах устроения жизни обители и духовного спасения; период наместничества в Ново-Спасском монастыре в Москве развил умение принимать на себя грехи обиженных и заблудших и ходатайствовать об их разрешении и прощении, быть приятным собеседником, духовным наставником и мудрым советчиком; период архипастырства дал образец бескомпромиссного устроителя и политика как в делах церковных, так и, по необходимости, делах государственных, попечителя о Церкви и ее пастве, которые, в духе исповедуя Истину, живут в государстве и исполняют мирские обязанности во всей их несовершенной тяжести; период ссылки и заточения дал образец противления беззаконию в кротости, в немощи которой «сила осуществляется», смиренномудрого иовического преодоления скорбей, моления о прощении грехов мира и обидчиков, поскольку те «не ведают, что творят», и силы духа в подражании Христу – активного действия по обустроению мира дольнего во образ Горнего на пути восхождения к вожделенной и чаемым Святой Руси, Небесному Иерусалиму, Горнему Сиону – образам, которые стали определяющими миропредставление и деятельность сперва Никиты, а затем и Никона, сперва священника, а затем и архимандрита, и митрополита, и Патриарха, превращая его собственный образ в социокультурный, социально-политический архетип славяно-русской картины мира.

Жизнеописание Никона, как строго документированное автобиографическое повествование (ср.: Приложение 9. Раздел III – Краткий летописец: Век XVII) может быть отнесено не к панегирическому жанру литературы, а летописной повести, которая формирует, в первую очередь, основу для понимания нравственного облика своего героя и через это – главных стимулов его деятельности, которые находят развитие и выражение в монументальном наследии Патриарха – его монастырях[54], создание которых было сопряжено с необходимостью аккумуляции и интеграции, прежде всего, духовно-интеллектуальных ресурсов и одновременно снятия-воплощения напряженного потенциальной мощью будущего, в данный период, цивилизационного духа (бифуркационная социокультурная точка, из которой началось Новое время истории России); в его собирательстве и ученых, и библиотек, и технических достижений как значимого ресурса-богатства Вселенского Православия в судьбах «пременения» Ромейского царства, стяжающего Град Небесный; в проведении книжной и церковно-обрядовой справы, синопсизировавшей традиции Вселенского Православия для обеспечения истинной кафоличности не только Церкви, но через ее паству и православные народо-государства; в окормлении-воспитании-назидании паствы как собственной братии, наследующей и созидающей настоящее, которое устремлено в Горняя.

Во втором разделе «Славяно-русская система философской мысли и наследие Патриарха Никона» представлен анализ эпохи Патриарха Никона в социокультурном и политическом контексте(глава 1), а также Патриарх Никон рассматривается как церковный и государственный деятель (глава 2).

В параграфах 1–3 первой главы рассмотрены социокультурные основания славяно-русской цивилизации дониконовского периода, богословские и социально-политические основания русской государственности, а также аспекты взаимодействия государства и Православной Церкви, и, в частности, отмечается, что после смены языческого типа мировоззрения христианским с внедрением богословских и философских представлений на рубеже X–XI вв., в XII–XIII вв. раннесредневековая ортодокс-славянская богословско-философская система выступает как сложившееся явление. В XIV–XV вв., после падения Киевской Руси в результате монгольского нашествия, начинается постепенный подъем, апогей которого приходится на XVI в., а в XVII в. происходит постепенное сближение древнерусского типа мышления с новоевропейским[55].

В Руси на наследии греко-византийской цивилизации сложилась характерная и своеобразная философская традиция, притом с большим жанровым и именным разнообразием. Суждения Григория Паламы, советовавшего обращаться с греческой философией так, как фармацевты обращаются со змеями – извлекать из них яд и готовить из него противоядие; Иустина Философа, отстаивавшего христианскую веру и при этом принимавшего философов греческой школы, указывая на пределы их философствования; Иоанна Дамаскина – «Фомы Аквината Востока» – в «Источнике знания» говорившего, что «философия есть познание сущего как такового… познание божественных и человеческих вещей… помышление о смерти произвольной и естественной… уподобление Богу в возможной для человека степени… искусство искусств и наука наук… любовь к мудрости», и, следуя перипатетической традиции, давшего восходящую к Аристотелю классификацию философии как совокупности всех знаний и ее деление на теоретическую, включающую богословие, фисиологию, математику, и практическую, состоящую из этики, экономики, политики, часто встречаются в памятниках древнерусской письменности до XVI – XVII вв., но, вместе с тем, и намечаются пути ее дальнейшего становления и развития, о чем свидетельствует историософия летописцев, провиденциализм митрополита Иллариона, экзегеза Климента Смолятича, притчи Кирилла Туровского, аскетическая аксиология Феодосия Печерского и мирская – Владимира Мономаха, философская антропология митрополита Никифора, афористика Даниила Заточника и т.д. [56] Все эти тенденции, развиваясь в русле энергийно-ономатических философских и богословских подходов осмысления и сущего, и бытия и, преодолевая влияние схоластики, рационалистических западноевропейских традиций, подготовили базу для мощного всплеска богословско-нравоучительной, религиозно-философской, социально-политической ортодокс-славянской литературы XVII в. и последующей социально-философской и религиозно философской мысли XIX – начала XX вв., самобытного, ни с чем не сравнимого, явления мировой философии как славяно-русская религиозно-философская мысль.

Философско-богословские достижения ортодокс-славянской традиции к началу Нового времени – концу XVII – началу XVIII в. – в полном объеме нашли свое отражение в творчестве Патриарха Никона: «… воистину любовь не весть достояния лиц разсуждати, еже о богатстве и нищете, еже о благородии и злородии, еже о высокоумии и скудости, еже о разстоянии мест качества и количества; ибо любовь воистину подобна есть солнечному просвещению во вся концы земли достизающу; воистину не погреша изреку: любви начало и бытие и конец – Христово пришествие. Зде имать в сем словеси много о любви повествовано, якоже приклад разума разсудити, возвати на мнозии образы за скудость моего времяни и за нискончаемую радость сие написа…»[57].

Также отмечается, что к началу – середине XVII в. Русь являла пример воцерковленной христианской державы с признаками религиозной гомогенности; практически были сформированы черты православной империи, а Великий Князь, Царь и Государь, объединяя все начала властвования и властьпридержания, олицетворял собой единую нераздельную Россию, охраняя ее национально-исторические традиции и был подчинен в осуществлении своей суверенной власти нормам авто-иеро-кратической этики[58].

В середине XVII в. во время «симфонического» взаимодействия Царства и Патриаршества в деле созидания православной державы произошло сочленение социально-экономических задач развития северных территорий и мессианских целей (так становится более понятным строительство Никоном Крестного Кий-островского монастыря в Белом море недалеко от Архангельска), образовав стратегическое военно-политическое направление внешнеполитической активности государства и общества на юге (славянские народы Балкан, Константинополь), – были сформированы ценностно-определяю-щая ось и смыслополагающий вектор национально-государственного развития Москово-Ромейского царства в образе третьего Рима – Святой Руси; сложившаяся в Русском Царстве «симфония» властей определяла содержание и характер всех сфер жизни на протяжении большей части XVII в., а впоследствии стала социокультурным архетипом.

Исторически проводившиеся церковно-обрядовые и книжные справы обусловливались не только внутренними потребностями Церкви, но также и государственной политикой, что наиболее отчетливо проявилось со времени Патриарха Филарета. В середине XVII в. русское правительство в не менее сложной внутри- и внешнеполитической обстановке предприняло серьезные меры по части церковной централизации, суть которых была в унификации (синопсизации) московской богословской традиции и церковно-обрядовой практики, что диктовалось с одной стороны кафолизацией Русской Церкви, а с другой стремлением православного государства к сохранению-освобождению территорий Православной Эйкумены, т.е. «симфонической» онто-ответственностью за наследие Ромеского царства и Православной Эйкумены.

Вместе с тем, под влиянием комплекса внешнеполитических факторов, Русь оказалась вынужденной реформировать свою административно-правовую базу, подгоняя ее под принципы Вестфальской системы; касалось это, прежде всего, государственно-конфессиональных отношений – нашло свое отражение в составленном и под влиянием Литовского статута[59] и по его образцу (в историографии на этот факт должного внимания не обращено) Соборном Уложении 1649 г., в соответствии с которым «в 1649–1652 гг. было конфисковано не менее 3620 дворов, т.е. около 80% всех городских владений крупных духовных вотчинников. Кроме того, у приходских церквей было взято в посады не менее 405 дворов. Около 60% всех частновладельческих дворов, приписанных в это время к посадам, пришлось именно на долю церковных владений. Это было почти полной ликвидацией городских владений Церкви»[60], были значительно ограничены исконно-исторические права и обязанности Церкви в области управления и суда (сохранил свои привилегии только Патриарх) и был учрежден Монастырский приказ, во главе которого находились царские окольничие и дьяки (и если в первое время вместе с окольничим князем И.А. Хилковым в состав судейской коллегии Приказа входили представители духовенства, то с 1655 г. их уже не было. Это было прямое вмешательство светской власти в хозяйственные и судебные дела Церкви – политико-экономический механизм давления)[61].

Усиливавшееся подчинение Церкви интересам государства во времена Патриарха Никона – это та сторона новой стратегической составляющей политики русского правительства, которая характеризовала процесс трансформации национально-политических интересов и перевода их из плоскости национально-вселенско-экклесиологических в западно-европейскую.

Русская Церковь не без борьбы приняла эти нововведения, и самым ярким ее борцом стал Патриарх Никон[62], анализу церковно-гражданского служения, идеям и воззрениям которого в системе славяно-русского наследия посвящены § 1–3 второй главы).

Патриарх, видевший в Уложении узаконенную апостасию (отступление) царства и народа от Истины Христовой, называл его «беззаконной книгой, написанной по совету антихриста(л. 732)», поскольку «ис правил святых апостол и святых отец и благочестивых Царей градских законов ничево не выписано…, а где и написано, будто ис правил святых апостол и святых отец, и то солгано… Во всей книге ни единаго апостолскаго правила, ни святых отец седми Вселенских соборов и прочих нет, ни благочестивых Греческих царей градских законов, ни православных Великих Государей Царей и Великих Князей Руских, но все ново некое списание чуждое православию и святых апостолов и святых отец церковных законов и православных царей Греческих градских законов(л. 515)»[63] и в противовес Уложению – его опровержение переиздал Кормчую, отдельные нормы которой применялись вместо норм Уложения по дополнительному указу Царя.

Правительство игнорировало традиционно-русский святоотеческий подход – экклесио-этатистское мнение Патриарха, отстаивавшего позиции Православной Эйкумены в аспектах национально-государственного суверенитета, и инициировало выгодный для многих – и внешних и внутренних – «судный процесс», подготовило суд[64], низложение и многолетнее заточение Святейшего – устранение одной из самых значимых с мощнейшим ресурсом политических фигур (данная проблема в историографии не разработана). Так, итогом цезаре-папистско-полистских интенций Царя и боярско-чиновничей бюрократии в отношении Церкви стали: беспрецедентное в мировой истории судное разбирательство светской власти с церковной, государства с Церковью, Царя с Патриархом; великий пример институциональной ответственности Предстоятеля Церкви за ее судьбу и, вместе с тем, судьбу народа и православной державы; социокультурный конфликт, институционально оформленный государством и преобразованный в церковный, впоследствии получивший именование раскола (старообрядчества)[65].

Никон был Патриархом лишь шесть лет, регентствуя государству при этом в течение двух с половиной лет. Он не мог сделать все, что замышлял, но именно он указал на исторические задачи России по присоединению Малороссии и Белоруссии, по выходу к Балтийскому морю, по защите Православия в Ингрии и Карелии; в церковной жизни, напоминая о единстве Вселенской Церкви, вывел Русскую Церковь (Московскую Русь) из состояния изоляционизма и, проведя книжную и церковно-обрядовую справы, приблизил ее к Церквам-сестрам, подготовил каноническое объединение Великороссии и Малороссии, оживил жизнь Русской Церкви, сделав доступными для народа творения ее Отцов и, объяснив ее богослужения и церковную символику, обеспечил преемственное сохранение наследие Православной Эйкумены в судьбах пременения царств. Патриарх трудился над повышением уровня нравственного состояния духовенства, старался преобразить государственную жизнь, одухотворяя ее высшими, нравственными целями, стремясь к осуществлению институциональной симфонии государства и Церкви не только в теоретической модели, но и желая, чтобы Русь была святой в смысле вечного стремления к недостижимому идеалу – стяжанию образа Горнего мира, что само по себе уже приобщало человечество к высшим ценностям и ставило перед каждым человеком идеал истины, добра, красоты и любви как вечную путеводную звезду.

Комплексный философско-религиоведческий, историко-богословский, философско-культурологический анализ идей и воззренийПатриарха Никона дает основания утверждать, что он был ярким выразителем традиционно-русской ортодокс-славянской картины мира, основанной на святоотеческих представлениях о бытии и сущем, принципах христоцентризма, эклесиологизма и сотериологизма, философии, которая органично сочеталось (гетерономна) православному богословию с его рационализированной системой аксиологических и социально-политических установок[66], а его обширное наследие является вершиной средневековой славяно-русской мысли, с которого начинается Новое время истории и культуры России.

Религиозно-философские взгляды и убеждения Никона определяются догматичностью его мышления, они согласованы с традиционным святоотеческим учением, притом в каппадокийской традиции, являясь неотделимой его частью и представляют собой глубоко разработанную систему. Объединяя в одно целое его социально-политические, церковно-государственные воззрения на необходимость воцерковления государства, можно сказать, что он выступал за иероавтократическую («симфоническое» единство) модель государственного устройства на принципах христо-экклесиологической (теократической) модели бытия, согласно которым государство ставит себе идеалом превращение в Церковь, руководствуясь в своем жизнесозидании духом Евангельского учения (такая система убеждений не допускает возможности как папоцезаристских, так и цезарепапистских, цезареполистских установок).

Понимая Церковь как основу и высший принцип жизни общества, Никон в ее канонике и догматике видел верховные нормы, обязательные как для человека, так и для государства, потому и предостерегал государство от самоосвобождения от церковных начал, поскольку, освобождаясь от церковных начал, государство возвращается к естественным, которые противны церковным как языческие – христианским, и как следствие, не принимал гуманизированной культуры католического типа и секулярно-прагматической культуры протестантского типа, в которой Церковь, хотя и занимает в жизни общества какое-то место, но не затрагивает ее онтологических основ. Так, в образе Патриарха заключено то общее для «старообрядческой» и «никонианской» Церкви, которое суть русской ортодокс-славянской культуры – ее экклесиологичность – стремление к воцерковлению всех без исключения сторон жизни и человека, и общества, и государства, и которое сможет при определенных условиях – нивелировании многовекового идеолого-политического противостояния между «господствующей» Церковью и Старообрядческой[67] – привести к духовной консолидации общества и преодолению социо-культурно-политического, ставшего церковным, гражданского раскола, анализ которого, как социально-политического института и инструмента влияния, представлен в § 1 и 2 первой главы «Старообрядчество и никонианство: аспекты государственной политики, идеологии и мысли» в III разделе «Образ Патриарха Никона: социокультурный миф и его демифологизация».

Представив во второй главе I раздела социально-политический анализ с элементами историко-философского, философсо-религиоведческого и формально-статистического обзора основных источников, относящихся к Патриарху Никону и свидетельствующих о нем как о выдающейся исторических личностей, во второй главе III раздела дан аналогичный анализ авторских исторических и художественных реконструкций образа Патриарха и сопутствующих комментариев, в ходе которого образ прошел процедуру демифологизации – задана его ифика, что представляется как опыт аналитической философско-культурологической, социально-психологической реконструкции исторической личности в третьей главе – «Патриарх Никон: ифика личности и ее образа».

Как можно видеть при обзоре истории и историографии, а также источников, возникавшее в различных слоях общества осознание значимости и важности наследия Патриарха Никона для жизни Росс