УДК 159.9 ББК 88.2 Х42

В следующем разделе отрывка, в котором о соответствии нет и речи, выясняются характер и предыстория госпожи Воке. Бы­ло бы, однако, неверно видеть намеренный прием композиции в таком отделении внешнего вида от характера и предыстории; и во втором разделе называются физические признаки l'њil vitreux — «стеклянный взгляд», а кроме того, в других местах Бальзак прибегает часто к совсем другой последовательности в описании или вообще перемешивает физические, моральные и исторические элементы портрета. Характер и предыстория пер­сонажа не самоцель — нужно «вывести на свет» темную на­туру г-жи Воке, вернее, погрузить ее в сумерки мелкого и пошлого демонизма. Что касается ее предыстории, то г-жа Воке принадлежит к разряду пятидесятилетних женщин (qui ont eu des malheurs), «видавших виды»,— множественное число! Баль­зак никак не объясняет ее прежнюю жизнь, а воспроизводит ее безликое хныканье, стереотипные фразы, которыми она отвечает на сочувственные вопросы. И опять подозрительное множествен­ное число, скрывающее ясный смысл: ее покойный муж потерял все свое состояние dans les malheurs (в «несчастьях»); несколь­кими страницами ниже другая подозрительная вдова точно так же говорит о своем муже, графе и генерале, — что тот погиб sur les camps de bataille — «на полях сражений». Таков низменный демонизм натуры г-жи Воке; она кажется bonne femme au fond— «в сущности неплохой бабой», она вроде бедна, но у нее, как выяснится позже, припрятан солидный капиталец, и она готова на любую низость, чтобы улучшить свое положение, — низмен­ная ограниченность целей пошлой эгоистичной женщины, смесь глупости, хитрости и скрытой жизненной силы опять-таки вызы­вает какой-то мистический ужас; опять напрашивается сравне­ние с крысой или другим животным, столь же отталкивающим и демонически низменным. Вторая часть изображения, таким образом, дополняет первую: если сначала г-жа Воке изобра­жается в синтезе с тем единым жизненным пространством, кото­рым она управляет, то потом углубляются все низменные и тем­ные стороны ее натуры, которая должна проявить себя в этом жизненном пространстве.

Во всем своем творчестве, как в этом отрывке, Бальзак вся­кую «среду» воспринимал как органическое — как демониче­ское — единство и стремился передать это восприятие читателю. Он не только представлял людей, чью судьбу рассказывал, в точно очерченных рамках исторической и общественной ситуа­ции, как Стендаль, он полагал эту связь совершенно необходимой; всякое жизненное пространство становится у него опреде­ленной нравственно-чувственной атмосферой, которая пронизы­вает пейзаж, квартиру, мебель, посуду, тело, характер, манеры, взгляды, деятельность и судьбу человека, причем общая истори­ческая ситуация в свою очередь выявляется как некая единая атмосфера, охватывающая отдельные жизненные сферы. Приме­чательно, что лучше всего это удавалось ему, когда он рисовал средние и низшие слои буржуазии Парижа и провинции, в то время как его изображение высшего общества часто кажется мелодраматичным, искаженным, а порой и, против его воли, смешным. Он вообще не свободен от мелодраматических преуве­личений, но если это мало вредит достоверности изображения средних и низших сфер жизни, то подлинная атмосфера вершин жизни — в том числе и духовных — ему не удается.

Реалистическая атмосфера — порождение эпохи, она сама есть часть и продукт определенной атмосферы. Та самая духов­ная формация, — а именно романтическая, — которая с такой силой ощутила атмосферу стилевого единства прежних эпох, ко­торая открыла средневековье, Ренессанс, а также историческое своеобразие чужих культур (Испании, Востока), достигла орга­нического понимания своеобразной атмосферы собственной эпо­хи во всех ее разнообразных формах. Историзм, чувствующий атмосферу эпохи, и реализм, передающий атмосферу эпохи, тес­но связаны: Мишле и Бальзак находятся в русле одного тече­ния. События, происходившие во Франции между 1789 и 1815 годами, и их воздействие на последующие десятилетия обусло­вили тот факт, что современный и опирающийся на современ­ность реализм раньше и сильнее всего развился во Франции; политическое и культурное единство страны обеспечило ей ог­ромное преимущество перед Германией; французская действи­тельность при всем ее разнообразии давала возможность своего цельного постижения. Не меньше, чем романтическое вживание в единую атмосферу жизненного пространства, на развитие со­временного реализма повлияла другая романтическая тенден­ция — не раз упомянутое смешение стилей; оно сделало возмож­ным тот факт, что объектом серьезного художественного изо­бражения стали персонажи всех сословий, взятые в их повсе­дневной практической жизни, — Жюльен Сорель точно так же, как и старик Горио или г-жа Воке. Эти общие рассуждения ка­жутся мне достаточно ясными; гораздо труднее сколько-нибудь точно описать то настроение ума, которое во всем определяет своеобразие писательской манеры Бальзака. Сам Бальзак сооб­щает о себе немало важных сведений, однако они путаны и про­тиворечивы; при всей живости и неистощимости своего ума Бальзак не в состоянии разграничить элементы присущего ему умонастроения, умерить вмешательство суггестивных, но неяс­ных образов и сравнений в ход мысли и вообще критически от­нестись к потоку собственного вдохновения. Все его мыслитель­ные ходы, хотя и насыщены отдельными меткими и оригинальными замечаниями, в конце концов сводятся к яркой, но чрез­мерно общей картине, напоминающей о его современнике Гюго, тогда как для объяснения его реалистического искусства важно было бы тщательно отделить сливающиеся в нем течения.

В «Предисловии к «Человеческой (комедии» (1842) Бальзак начинает со сравнения человеческого общества и животного ми­ра; его вдохновляют теории Жоффруа Сент-Илера. Под влия­нием современной ему немецкой натурфилософии этот биолог отстаивал принцип единства организмов как типов, то есть идею единого плана в строении растений (и животных); вспоминая в связи с этим системы других мистиков, философов и биологов (Сведенборг, Сен-Мартен, Лейбниц, Бюффон, Бонне, Нидхем), Бальзак заключает:

«Создатель пользовался одним и тем же образцом для всех живых существ. Живое существо — это основа, получающая свою внешнюю форму, или, говоря точнее, отличительные при­знаки своей формы, в той среде, где ему назначено развивать­ся...»

Этот принцип переносится даже на человеческое общество:

«Ведь Общество [с большой буквы, как до этого и Приро­да.— Э. А. ]создает из человека, соответственно среде, где он действует, столько же разнообразных видов, сколько их суще­ствует в животном мире».

И дальше Бальзак сравнивает различия, существующие меж­ду солдатом, рабочим, чиновником, адвокатом, бездельником, ученым, государственным деятелем, моряком, поэтом, бедняком, священником, с различиями, существующими между волком, львом, ослом, вороной, акулой и так далее...

Отсюда прежде всего вытекает, что свои взгляды на челове­ческое общество (тип человека определяется средой) Бальзак пытается обосновать аналогиями с биологией; слово «среда», которое впервые возникает здесь в социологическом смысле и которому суждено было так распространиться (Тэн, по-видимому, взял это слово у Бальзака), Бальзак заимствовал у Жоф­фруа де Сент-Илера, а тот в свою очередь перенес его из физики в биологию, — теперь оно из биологии перекочевывает в социо­логию. Биологизм, к которому склоняется Бальзак, носит, как видно из приведенных имен, мистический, спекулятивный и ви­талистический характер; при этом сама модель «животного» или «человека» мыслится не имманентно, а словно некая платонов­ская идея в реальности; различные виды и роды суть лишь formes extйrieures — «внешние формы», исторически не измен­чивые, а завершенные («солдат», «рабочий» и т.д., как «лев», «осел»). Насколько значительно понятие «среда», каким оно выглядит на деле в его романах, Бальзак, видимо, не вполне осознал в этом месте. «Среда» в общественном смысле — не слово, а суть дела — существовала задолго до него; Монтескье, несомненно, знает это понятие; но в то время как Монтескье го­раздо больше внимания уделяет природным (климат, почва), а не историческим обстоятельствам, пытаясь строить неподвиж­ные модели различной среды с некими постоянными признаками организации и закономерностей, к которым применимы соот­ветствующие модели государственного устройства и законода­тельства, Бальзак фактически весь захвачен историческими и непрерывно изменяющимися структурными элементами изучае­мой среды; и ни один читатель не заподозрит его в том, в чем он сам признается в «Предисловии», — будто он создает тип «человека вообще» или его разновидности («солдат», «коммер­сант»); ибо перед глазами читателя предстает конкретная, во плоти и крови, индивидуальность, явившаяся из недр историче­ской, общественной, биологической ситуации, связанная с нею и изменяющаяся вместе с нею; не «солдат», а, например, уволенный после падения Наполеона, потерявший человеческое лицо и пус­тившийся во все тяжкие полковник Бридо в Иссудене (La Ra­bouilleuse).

После смелого сравнения биологической и социологической дифференциаций типов Бальзак все-таки пытается выявить свое­образие Общества и Природы; он видит его в значительно боль­шем разнообразии человеческой жизни и человеческих нравов, а также в недоступной животным возможности переходить из одного вида в другой: l'йpicier... devient pair de France, et le noble descend parfois au dernier rang social — «лавочник стано­вится иногда пэром Франции, а дворянин иной раз опускается на самое дно»; затем представители различных видов могут об­разовывать пары, la femme d'un marchand est quelquefois digne d'кtre celle d’un prince... dans la Sociйtй la femme ne se trouve pas toujours кtre la femelle d'un mвle — «жена торговца иной раз достойна быть женой принца... в Обществе женщина далеко не всегда может рассматриваться как самка мужчины»; кроме того, упоминаются редко встречающиеся у животных драматиче­ские любовные конфликты и разная степень умственного раз­вития у отдельных людей. Резюмирующая фраза гласит: L'Etat social a des hasards que ne se permet pas la Nature, car il est la Nature plus la Sociйtй — «Общественное состояние отмечено случайностями, которых никогда не допускает Природа, ибо общественное состояние складывается из Природы и Общества». Как ни неопределенно, как ни общо это суждение, как ни стра­дает оно от proton pseudos, от ошибочности лежащего в его основе сравнения, в нем все-таки есть инстинктивное понимание историчности (les habitudes, les vкtements, les paroles, les deme­ures... changent au grй des civilisations — «обычаи, одежда, речь, жилище... меняются на каждой ступени цивилизации»); в нем есть и определенный динамический витализм (Si quelques sa­vants n'admettent pas encore que l'Animalitй se transborde dans l'Humanitй par un immense courant de vie...— «Если некоторые ученые и не признают, что в великом потоке жизни Животность врывается в Человечность...»). Об особых возможностях пони­мания, которые существуют между людьми, не говорится даже в негативной форме, то есть в том смысле, что они отсутствуют у людей по отношению к животным; напротив, сравнительная простота стадной жизни и нравов животных подается как объ­ективный факт и лишь под конец делается намек на субъектив­ный характер подобных утверждений:...les habitudes de chaque animal sont, а nos yeux du moins, constamment semblables en tout temps...— «...все же повадки каждого из них, по крайней мере на наш взгляд, одинаковы во все времена...».

После этого перехода от биологии к истории Бальзак поле­мизирует с традиционной историографией, упрекая ее в забвении истории нравов; вот задача, которую он ставит перед собой. При этом Бальзак не называет опытов, предпринятых в XVIII веке (Вольтер), и тем самым избегает сравнения истории нравов у него с предшественниками, а называет из них лишь Петрония. Говоря о трудностях своего задания (драма с тремя или четырь­мя тысячами персонажей), он признается, что вдохновлен при­мером Вальтера Скотта; мы целиком находимся в мире роман­тического историзма. И здесь ясность мысли часто затеняется энергичными формулировками, свидетельствующими о кипучем воображении; например, faire concurrence а l'Etat-Civil— «всту­пать в соперничество с живыми эпохами» — не очень понятно, а фраза: Le hazard est le plus grand romancier du monde— «Слу­чай — величайший романист мира», в системе исторического мышления нуждается, во всяком случае, в комментарии. При всем том проясняются некоторые значительные и характерные мотивы: прежде всего понимание романа о нравах как фило­софского жанра, и вообще всюду подчеркиваемое им понимание собственной деятельности как историографии — к этому мы еще вернемся; затем оправдание всех стилевых уровней и манер в произведениях подобного рода; наконец его намерение превзойти Вальтера Скотта, сосредоточив свои романы вокруг единого целого, совокупного изображения французского общества XIX века, изображения, которое он вновь называет здесь историче­ским произведением.

Но тем самым план еще не исчерпан; Бальзак хочет уловить les raisons ou le raison de ces effets sociaux — «основы или общую основу социальных явлений» и, найдя этот социальный двигатель, ce moteur social, поразмыслить о принципах естества и обнару­жить, в чем человеческие Общества отдаляются или приближа­ются к вечному "закону, к истине, к красоте (mйditer sur les prin­cipes naturels et voir en quoi les Sociйtйs s'йcartent on se rap­prochent de la rиgle йternelle, du vrai, du beau?). Мы не будем здесь останавливаться на том, что ему не дано развивать свои теоретические посылки, помимо художественного повествования, и что поэтому свои теоретические замыслы он мог реализовать только в форме романов; здесь интересно заметить, что «имма­нентная» философия романов о нравах Бальзака не удовлетво­ряла и что эта неудовлетворенность побудила его, после столь­ких рассуждений на биологические и исторические темы, употребить такие классические категории, как «вечный закон» (le rиgle йternel), «истина» (le vrai), «красота» (le beau),— кате­гории, к которым он уже не прибегал на практике, в своих романах.

Все эти мотивы — из биологии, истории, классической мора­ли — рассеяны по страницам его произведений. Биологические сравнения Бальзак очень любит, по поводу различных общест­венных феноменов он то и дело вспоминает что-нибудь из фи­зиологии и зоологии, он говорит об «анатомии человеческого сердца» (l'anatomie du coeur humain), в разобранном отрывке он воздействие общественной среды сравнивает с заразными ис­парениями, вызывающими тиф, а в другом месте «Отца Горио» о Растиньяке говорит, что тот отдался соблазнам роскоши «с пылом нетерпеливого цветка финикового дерева, ожидающего обильного опыления» (avec l'ardeur dont est saisi l'impatient ca­lice d'un dattier femelle pour les fйcondantes poussiиres de son hymйnйe). Исторические мотивы вряд ли стоит приводить, по­скольку дух историзма, воскрешающего индивидуальную атмос­феру эпохи, и есть дух всех его произведений; и все же я хочу процитировать одно из многих мест, чтобы показать, что при­сущие историзму представления постоянно присутствовали в его сознании. Это место из романа, посвященного описанию про­винциальной жизни, «Старая дева» ("La vieille fille"), речь в нем идет о двух господах из Алансона, один из которых — ти­пичный ci-devant (из бывших), другой — делец, нажившийся в революцию и разорившийся при Наполеоне.

Les йpoques dйteignent sur les hommes qui les traversent. Ces deux personnages prouvaient la vйritй de cet axiome par l'oppo­sition des teiuts historiques empreintes dans leurs physionomies, dans leurs discours, dans leurs idйes et leurs costumes — «Люди принимают окраску той эпохи, которая их создала. Мужи эти подтверждали правильность данной аксиомы противополож­ностью своей исторической окраски, отмечавшей их лица и речи, их взгляды и костюмы».

А в другом месте того же романа, рассказывая об одном доме в Алансоне, Бальзак говорит об «архетипе», который тот пред­ставляет; и речь здесь идет не об абстрактном историческом архетипе, но о maisons bourgeoises (буржуазных домах) боль­шей части Франции; дом, колоритный местный характер кото­рого он только что описал, тем более уместен, по его мнению, в романе, что «объясняет нравы и отражает идеи» (qu'if explique des moeurs et reprйsente des idйes). Элементы биологизма и историзма при всех неясностях и натяжках вполне уживаются в произведениях Бальзака, потому что хорошо соответствуют их общему романтически-динамическому характеру, переходящему иногда в романтический магизм и демонизм; в обоих случаях чувствуется воздействие иррациональных «сил». Элементы клас­сической морали, напротив, нередко ощущаются как инородное тело. Особенно это проявляется в пристрастии Бальзака к сентенциям морального свойст