Предложите свой набор ситуаций, которые воспринимаются как явления, обусловливающие социальный порядок повседневной жизни.

Прочитайте предлагаемый ниже фрагмент из книги Н. Марченко «Быт и нравы пушкинского времени» (СПб.: Азбука-классика, 2005. С. 269-274) и ответьте на вопрос: что может сказать об образе жизни система образования детей?

Граф Дмитрий Петрович Бутурлин, крестник Екатерины II, богатый и знатный русский барин, воспитывал своих детей в стро­гости, обращая особое внимание на их здоровье. Сейчас удиви­тельно читать, что дети не допус­кались обедать вместе со взрос­лыми до восемнадцати лет, спать ложились в девять часов вечера и строго соблюдали предписанный режим. Сын Дмитрия Петровича вспоминал свою жизнь в поместье: «До шестилетнего возраста меня выпускали бегать по саду в летний теплый дождь голеньким, а в более старшем возрасте, до девяти лет, я и компаньон мой Эдуард бегали также по дождю, но уже в длинной ночной сорочке. Это воздушное купание было для нас наслаждением.

Вся эта жизненная система имела для нас самые плодотворные по следствия, и ее плоды я ощущаю ныне, в старости. Телесные наказа­ния у нас не водились, но держали нас строго».

Обучив дома мальчика читать и писать, его везли в город, в част­ный пансион, которые в России появились довольно рано. В пансио­не воспитывалось иногда 10-15 учеников, которые жили и столова­лись на квартире преподавателя, и далеко не всегда обучение было хорошо поставлено. Андрею Тимофеевичу Болотову, автору мемуа­ров, известному садоводу, было десять лет, когда его привезли в Пе­тербург учиться. Шел 1747 год. «Маленькая постелька и сундучок с платьем составляли весь мой багаж, а дядька мой Артамон был один только мой знакомый. <...> Учеников было тогда у учителя моего че­ловек с двенадцать или пятнадцать; некоторые были на его содержа­нии, а другие прихаживали только всякой день учиться, а обедать и ночевать хаживали домой. <...> [Двое] жили со мной, и каждому из нас отведена была особливая конторочка в том же покое, где мы учи­лись, досками отгороженная. <...> Учитель мой был человек старый, тихий и весьма добрый. <...> Он сам нас мало учивал, потому что по обязанности своей должен был всякий день ходить в классы в кадет­ский корпус и учить кадетов, так доставалось ему самому нас учить двенадцатый час да в вечер еще один час. Прочее время учил нас старший из его сыновей. <...>

Обеды же были очень и очень тощи и в самые скоромные дни, а в постные и того хуже. Но привычка чего не может сделать! – сколь­ко сначала ни были мне такие тощие обеды маловкусны, однако я на­конец привык и довольно бывал сыт, а особливо когда поутру либо лишнюю булочку, либо скромный прекрасный кренделек купишь и съешь, которые так нам казались вкусны, что подберешь и крошечки. Нередко же случалось, что иногда ложка-другая-третья хороших щей с говядиной, варимых для себя слугой моим, помогали обеду, и кото­рые нередко казались мне вкуснее и сытнее всего обеда».

Лев Николаевич Энгельгардт, родственник Баратынского и Дени­са Давыдова, автор мемуаров, вспоминал, как его, двенадцатилетнего мальчика, в 1778 году отдали в пансион в городе Смоленске. Содер­жатель пансиона «касательно наук был малосведущ, и все учение его состояло, заставляя учеников учить наизусть по-французски сокра­щенно все науки, начиная с катехизиса, грамматики, истории, геогра­фии, мифологии без малейшего толкования; но зато строгостию содержал пансион в порядке, на совершенно военной дисциплине, бил без всякой пощады за малейшие вины ферулами из подошвенной кожи и деревянными лопатками по рукам, секал розгами и плетью, ставил на колени на три и четыре часа; словом, совершенно был ти­ран». В пансионе была установлена система взаимной слежки, из уче­ников назначали «чиновников», которые выполняли эти полицейс­кие обязанности: «Французский язык... хорошо шел по навыку, ибо никто не смел ни одного слова сказать по-русски, для чего учреждены были между учениками начальники: младшие означались красным бантом в петлице и надзирали над четырьмя учениками, а старшие чиновники отличались голубым бантом и надзирали над двумя млад­шими чиновниками; все они должны были смотреть, чтобы никто не говорил по-русски, не шалил и не учил бы уроки наизусть, заданные для другого дня. Младшие имели право наказывать, если кто скажет слово по-русски, одним ударом по руке ферулой, а старшие чиновни­ки – по два удара». Если содержатель пансиона узнавал, что назна­ченные начальники плохо выполняли свои обязанности, их наказы­вали «ужасным образом» и даже отбирали знаки власти – банты: «Много учеников от такового славного воспитания были изуродова­ны, однако ж пансион был всегда полон. За таковое воспитание пла­тили сто рублей в год, кроме платья...»

Аристократические семьи стремились определить своих детей в дорогие престижные заведения, например в пансион аббата Нико-ля, тайного иезуита, где в год платили 1500 рублей – по тем временам деньги огромные. Этот пансион окончил П. Я. Чаадаев, некоторые декабристы, но здесь же учился и будущий шеф жандармов А. X. Бенкендорф. В пансион аббата Николя собирались отдать и Пушкина, однако в это время открылся Царскосельский лицей, и участь буду­щего поэта была решена иначе.

Не всякий пансион имел права высшего учебного заведения. В га­ком случае следовало поступать в университет, так как во времена Александра I требовалось образование, чтобы сделать карьеру. К вступительным экзаменам готовили тщательно, нередко на целый год нанимали учителей «по билетам», то есть с отдельной платой за каждый урок. Правда, экзамены временами превращались в пустую формальность. Родственник А. С. Грибоедова В. И. Лыкошин вспо­минал: «В 1805 году мать начала думать об определении нас в учебное: заведение и решилась на Московский университет, который в недав­нем времени был преобразован, и в ноябре мать повезла меня и брата Александра в Москву. <...> В назначенный день съехались к нам к обеду профессора. <...> За десертом и распивая кофе, профессора были так любезны, что предложили сделать нам несколько вопросов. <...> Но брат Александр при первом сделанном ему вопросе запла­кал. Этим кончился экзамен, по которому приняты мы были студен­тами, с правом носить шпагу; мне было 13, а брату 11 лет.

Устройство университета в то время было отлично от настоящего: здание нового университета было тогда принадлежностью Пашкова, с садом, наполненным разными диковинами, а флигель на Никит­ской был под Императорским театром. В так называемом теперь ста­ром университете залы бельэтажа были аудиториями для студентов; в большой средней ротонде была конференц-зала, а в боковом отде­лении направо от входа с Моховой – была церковь; под нею была квартира ректора Страхова. Верхний этаж был занят дортуарами ка­зенных студентов и классами гимназистов. Близ самого университета был корпус больницы, а вслед за оным по Никитской дом Мосоло­ва, занимаемый профессором естественной истории Фишером, где была и его аудитория; неподалеку же в переулке – анатомический театр, где профессор Гольбах преподавал астрономию, а Рейс – хи­мию. – Обыкновенно собирались мы на лекции в 8 утра и оканчива­ли в 12, чтоб после обеда слушать от трех до пяти часов».

«Казеннокоштные» студенты, жившие при университете, были дети бедных дворян, бывшие семинаристы или так называемые одно­дворцы, получившие личное дворянство и не имевшие крепостных. Они не смешивались с аристократами, отличаясь от них даже цветом мундира – казеннокоштные студенты носили малиновый мундир. Студенты из аристократических семей приезжали на лекции в своих экипажах, часто в сопровождении гувернеров, потому что до определенного возраста молодой человек не имел права выходить из дома один. Гувернер спал в комнате своего воспитанника или рядом с ним. Другое дело студент – он уже получал самостоятельность. Этот мо­мент освобождения от постоянной опеки молодой человек переживал бурно – как Николенька Иртеньев из повести Л. Н. Толстого «Юность»:

«Восьмого мая, вернувшись с последнего экзамена, закона Божия, я нашел дома знакомого мне подмастерье от Розанова, который еще прежде приносил на живую нитку сметанные мундир и сюртук из глянцевитого черного сукна с отливом и отбивал мелом лацкана, атеперь принес совсем готовое платье, с блестящими золотыми пуго­вицами, завернутыми бумажками.

Надев это платье и найдя его прекрасным... я сошел вниз с самодо­вольной улыбкой, которая совершенно невольно распускалась на моем лице... чувствуя и как будто не замечая взгляды домашних, ко­торые из передней и из коридора с жадностью были устремлены на меня. Гаврило, дворецкий, догнал меня в зале, поздравил с поступле­нием, передал, по приказанию папа, четыре беленькие бумажки и ска­зал, что, тоже по приказанию папа, с нынешнего дня кучер Кузьма, пролетка и гнедой Красавчик в моем полном распоряжении. Я так обрадовался этому почти неожиданному счастью, что никак не мог притвориться равнодушным перед Гаврилой и, несколько растерявшись и задохнувшись, сказал первое, что мне пришло в голову, – ка­жется, что „Красавчик отличный рысак”...

И вот у меня нет гувернера, у меня есть свои дрожки, имя мое на­печатано в списке студентов, у меня шпага на портупее, будочники могут иногда делать мне честь... я большой, я, кажется, счастлив».

Так оканчивалось детство. Молодой человек вступал в новую, са­мостоятельную жизнь. Университет, потом служба, семья, в двадцать один год совершеннолетие...

Культуролог Л.А. Штомпель в своей статье «Время как механизм координации культуры» (Знаки повседневности. Ростов н/Дону, 2001) раскрывает функции времени в культуре, одна из которых «определяется тем, что представление о времени является ключевым в категориальной сетке мышления и в модели мира, выстраиваемой каждой культурой. <…> Историки культуры предоставляют богатый материал, свидетельствующий о том, что в рамках каждой культуры создается свое "космовидение", под которым понимают представления о пространстве и времени, составляющие структурное и систематическое целое». Как характеризуют функции времени в культуре следующие примеры?

1. У ацтеков было три главных календаря. Два самых важных – это священный календарь, в котором год составлял двести шестьдесят дней, и земледельческий календарь, где было триста шестьдесят пять дней в году. Ацтекские жрецы пользовались также третьим календарем, основанном на движении планеты Венеры. Каждый такой год составлял пятьсот восемьдесят четыре дня. Каждые 18980 дней, 73 года священного календаря и 52 года земледельческого заканчиваются одновременно. Каждые пятьдесят два года (52 умножить на 365 дней) год священного календаря и год земледельческого календаря заканчивались с разрывом в пять дней. И в этот период, по мнению ацтеков, мог наступить конец света. Эти пять дней считались самыми страшными. Все сидели по домам, стараясь делать как можно меньше движений. Люди надевали маски из листьев агавы, чтобы укрыться от могущественных сил, управляющих небом и землей. За беременными женщинами присматривали особо: если конец света близок, в них могут войти злые духи.

2. С распятием Иисуса Христа умер ветхозаветный мир. А с последовавшим за ним Воскресением Христовым родилось новозаветное человечество – христианство. Иисус Христос все те времена, в которые пал сотворенный человек, старался свести воедино для исправления его и устроить обновление природы, для чего необходимо было соединение времен. Поэтому православная церковь через свой церковный календарь, вмещающий в себя совокупность праздников, постов и дней поминовения святых и Пасхалию, реставрирует великие события и подражает высшему смыслу преображения человека и мира. Празднование Пасхи – это подтверждение веры в Воскресение Христово, подтверждение упования и надежды. Пасха для христиан символизирует Воскресение Христово из мертвых. Пасха ветхозаветная совершается иудеями в память об избавлении от египетского рабства. Она была установлена за 1609 лет до Рождества Христова от 14 до 21 числа Нисана, месяца Авива – марта. Это время символизирует начало времени при творении. Евреи никогда не определяют Пасху ранее 14 марта (по юлианскому календарю). Господь с учениками совершил Ветхую Пасху на сутки раньше –13 нисана. Это было как предпразднество Его Страданий, а в пятницу Сам Он стал Пасхальным Агнцем. А.Н.Зелинский, анализируя древнерусский календарь, показал, как в модели Великого миротворного круга приводятся в единство космический, исторический и литургический аспекты времени.

 

Ниже приводится отрывок из книги культуролога П. Вайля «Гений места», посвященный Лондону, описанному в произведениях Конан Дойля (П. Вайль. Гений места. М. КоЛибри, 2006. С. 73-77). Прочитайте текст и выделите черты «старой доброй Англии» викторианской эпохи.