III. ПЕРВЫЙ ПЕРИОД ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ГРОЗНОГО. РЕФОРМЫ И ТАТАРСКИЙ ВОПРОС

Пышными церемониями венчания на царство и свадьбы начинается новый период в жизни Ивана. Торжества во дворце по времени почти совпали с рядом больших пожаров в Москве и с народным бунтом и погромом на Глинских. На Пасхе 1547 года выгорел Китай-город; через неделю сгорели кварталы за Яузой; в июне произошел тот громадный пожар, который вызвал погром и получил историческую известность в связи с нравственным "перерождением" Грозного. Выгорел Кремль весь и почти все "посады" Москвы; можно сказать пострадал весь город целиком "и всякие сады выгореша и в огородах всякий овощ и трава"; считали, что сгорело 1.700 человек. Царь уехал в село Воробьево, где и "стоял" до возобновления города. На пожарище же народная толпа искала виновников происшедшего бедствия и нашла их в лице Глинских и их дворни. Одного из Глинских убили и пошли к царю в Воробьево, требуя выдачи других. Царь ответил казнями, и движение улеглось после многих жертв. Все это полугодие 1547 года для Ивана было рядом сильных переживаний, и не мудрено, что современники именно к этому периоду относили начало внутренней перемены в молодом царе. Очень изобразительно князь А.М. Курбский в своей "Истории о великом князе Московском" рассказывал, что после пожара и бунта бог чудесно "руку помощи подал отдохнуть земле христианской": тогда к царю "прииде един муж, презвитер чином, именем Сильвестр, пришелец от Новаграда Великого, претяще ему от бога священными писаньми и срозе (то есть, строго) заклинающе его страшным божиим имянем, еще к тому и чудеса и акибы явление от бога поведающе ему;... и последовало дело: иже душу его от прокаженных ран исцелил и очистал был, и развращенный ум исправил". Еще изобразительнее Карамзин представил "перерождение" Ивана. Воспользовавшись рассказом Курбского, он понял начальное в нем слово "прииде" в том смысле, что Сильвестр внезапно откуда-то проник к царю, не будучи ему ранее известен. Когда, по словам Карамзина, "юный царь трепетал в Воробьевском дворце своем, а добродетельная (его супруга) Анастасия молилась, явился там какой-то удивительный муж, именем Сильвестр, саном иерей, родом из Новагорода, приблизился к Ивану с подъятым, угрожающим перстом, с видом пророка, и гласом убедительным возвестил ему, что суд божий гремит над главою царя легкомысленного и злострастного,... потряс душу и сердце, овладел воображением, умом юноши и произвел чудо: Иван сделался иным человеком"... Но в сущности чуда никакого не было, как не было и внезапного появления Сильвестра, столь "усиленного в колорите" (по выражению Д.П. Голохвостова) красноречивым историком. Известно, что Сильвестр был в Москве задолго до событий 1547 года; он прибыл туда, вероятно, в 1542 году вместе с его патроном митрополитом Макарием. С другой стороны, ни по летописям, ни по иным документам не видно крутой перемены в самом Иване после пожара 1547 года. Один Курбский (и то, если его понять так, как понял Карамзин) изображает внезапный переворот в душе и поведении молодого царя. Именно благодаря Курбскому, если сопоставить его слова с официальной летописью, можно догадаться, что народный бунт 1547 года действительно повел к существенной перемене - только не в царе, а в правительстве московском. После бунта окончилось время Глинских и прекратилось их влияние на дела. Народ убил Юрия Глинского, а его брат Михаил Васильевич Глинский, который, по словам Курбского, "был всему злому начальник", убежал из Москвы, как "и другие человекоугодницы сущие с ним". Но и там, куда скрылся Глинский, в Ржевских его селах, он не чувствовал себя безопасным. Вместе с видным сторонником кружка Шуйских князем Ив.Ив. Турунтаем-Пронским он пытался бежать в Литву. Оба они начали побег по первому зимнему пути, в ноябре 1547 г., но запутались "в великих тесных и непроходных теснотах" глухой Ржевской украйны и не достигли цели. Укрываясь от погони, они сами добрались до Москвы, где и были арестованы. Свой поступок они объясняли боязнью: "от неразумия тот бег учинили, обложася страхом княже Юрьева убийства Глинского". Однако в ту минуту нечего было бояться погрома: Москва давно успокоилась: царь праздновал свадьбу своего младшего брата Юрия с княжной Палецкой; в те же дни (ноябрь 1547 года) выступил из Москвы авангард московского войска, собранного против Казани, и сам царь собирался ехать к войску. Словом жизнь московская шла уже обычным порядком. А родной государев дядя бежит в Литву вместо того, чтобы веселиться на свадьбе своего младшего племянника, и с ним бежит крупный боярин, принадлежавший к стороне Шуйский, то есть к тому кругу дворцовой знати, который был далек от Глинских, даже им враждебен, и вовсе не был жертвой народного погрома. Очевидно, не боязнь мятежной толпы гнала беглецов в Литву, а перемена в московском правящем кругу. Около царя вместо компрометированных и низверженных Глинских стали другие доверенные лица. Они были настроены так, что "всему злому начальник" Михаил Глинский и псковский наместник Турунтай, при Глинских угнетавший псковичей, могли ожидать на себя гонения и надумали от заслуженного возмездия спастись бегством. Курбский со своим обычным риторическим приемом освещает для читателя вопрос о том, как образовался около Грозного правящий кружок. Рассказав, как "прииде" к царю Сильвестр, он продолжает: "С ним же (Сильвестром) соединятся во общение един благородный тогда юноша ко доброму и полезному общему, имянем Алексей Адашев; цареви ж той Алексей в то время зело любим был и согласен". Вдвоем Сильвестр и Адашев склонявших Ивана на зло "прежде бывших" правителей, яже быша зело люты", удаляют или "уздают и воздержат страхом бога живаго". А вместо удаленных и сосланных правителей, "оных предреченных прелютейших зверей", Адашев и Сильвестр во-первых, "присовокупляют себе в помощь" митрополита Макария, который призывает царя к покаянию и ко внутреннему обновлению, а во-вторых, собирают к нему советников - мужей разумных и совершенных, во старости маститей сущих,... других же аще и во среднем веку, такоже предобрых и храбрых,... и сице ему их в приязнь и в дружбу усвояют, яко без их совету ничесоже строити или мыслити". Ясен происшедший дворцовый переворот: народный бунт сверг опеку Глинских; духовным сиротством "злострастного" царя воспользовались приближенные к нему случайные люди, не входившие в состав ранее правившей знати. Они построили свое влияние на личной приязни и моральном подчинении царя и удалили от него всех прежних опекунов и советников, от дяди Глинского до сторонников Шуйских. Воодушевленные желанием общего блага, они поставили своей задачей нравственное исправление самого Грозного и улучшение управления. В митрополите Макарии они получили помощника и нередко вдохновителя. Так около Грозного, видевшего до той поры вокруг себя только зло и произвол, образовалась впервые идейная среда. Она оказала могучее влияние не только на ход государственных дел, но и на развитие личных правительственных способностей, которыми бесспорно был одарен Грозный. Но ей не под силу было истребить в нем укоренившиеся с детства дурные инстинкты и привычки.

Можно думать, что образование нового правящего кружка около Грозного, совершилось не сразу, а шло исподволь. Адашеву и Сильвестру удалось сразу сокрушить Глинских и самим укрепить свое влияние при царе, привыкшем к опеке и сотрудничеству в делах управления; но собрать "мужей разумных и совершенных" и образовать из них согласованный и спевшийся кружок, необходимо было время. По летописям и разрядам 1547-1549 годов можно установить, что к осени 1547 г. режим Глинских пал; но признаки новых веяний в правительственной практике становятся заметны только в начале 1549 года. Весь же 1548 год проходит для царя в привычной рутине: зимний поход на Казань без особого результата, богомольные "походы" летом по монастырям, осенью, "объезд" на охоту, "на царскую потеху", и по далеким "святым местам" Замосковья. Не видно, чтобы государственные дела более, чем прежде, занимали Грозного. По-видимому в это время за его спиной формировалась постепенно "избранная рада" из людей, привлеченных временщиками Сильвестром и Адашевым, вырабатывалась программа действий, слагались отношения, понемногу связавшие Грозного полной зависимостью пред "собацким собранием" (так он по-своему называл впоследствии "избранную раду"). Состав этого собрания, к сожалению, точно не известен; но ясно, что он не совпадал ни с составом думы "бояр всех", исконного государева совета, ни с ближней думой, интимным династическим советом*. Это был частный кружок, созданный временщиками для их целей и поставленный ими около царя не в виде учреждения, а как собрание "доброхотающих" друзей. Во главе этого кружка стоял поп Сильвестр, о котором со всех сторон идут согласные отзывы, что это был всемогущий временшик. Официальная летопись говорит: "Бысть же сей священник Сильверст у государя в великом жаловании и в совете в духовном и в думном и бысть яко всемогий, вся его послушаху и никтоже смеяше ни в чем же противитися ему... И всеми владяше обема властми, и святительсткими и царскими, якоже царь и святитель, точию имени и образа и седалища не имяеше, святительского и царского, но поповское имеяще, но токмо чтим добре всеми и владеяше всем со своими советники". Сам царь признавался, что, как младенец, пребывал во всей воле и хотении Сильвестра, которому "покорился без всякого рассуждения". Сильвестр с Адашевым, по словам Грозного, всю власть от него отняли и так угнетали и гнали его, что ему "властию ничим же лучше быти раба". Почин в этом царь приписывал Сильвестру: это Сильвестр подобрал в одно "собацкое собрание" и Адашева и других своих "угодников". Со своей стороны, и Курбский считает Сильвестра тем "блаженным льстецом истинным", который первый задумал перевоспитать царя и взять его под опеку "разумных и совершенных" советников. Рядом с ним молодой сверстник Грозного Алексей Адашев, конечно, занимал второе место, хотя, быть может, по служебной близости к царю (он был "комнатным" спальником и стряпчим, то есть жил при царе) именно Адашев и был проводником того влияния, которое шло от "избранной рады". Не принадлежал Адашев в 1547-1548 годах ни к боярству, ни к думным чинам; он был из высшего слоя провинциального (Костромского) дворянства и ко двору попал случайно, всего вероятнее, в числе тех "потешных робяток", которые были взяты во дворец для игр к маленькому великому князю Ивану. Это и дало повод Грозному сказать, что он не знает, как около него оказался "собака Алексей" еще в дни его детства: "в нашего царствия дворе в юности нашей, не вем каким обычаем из батожников** водворился". По сообщению Грозного, он приблизил к себе Адашева, "взяв сего от гноища", потому что ждал от него "прямой службы" и думал, что он заменит царю изменных "вельмож". По-видимому, на придворную карьеру Адашева повлияли его личные качества. Курбский отзывается о нем очень хвалебно, говоря, что он был "отчасти при некоторых нравех ангелам подобен" и настолько совершенен, что "воистину вере не подобно было бы пред грубыми и мирскими человеки". Когда Адашев был в войсках в Ливонии, то, по словам Курбского, не мало градов Лифляндских готово было сдаться ему "его ради доброты". Много спустя после кончины Адашева, в 1585 году, при начале карьеры Бориса Годунова, в Польше Гнезненский архиепископ Ст.Карнковский, расспрашивая московского посланника Лукьяна Новосильцова о Борисе, сравнил его с Адашевым, отозвавшись об Адашеве очень лестно, как о человеке разумном, милостивом и "просужем" (дельном), который "государство Московское таково же правил", каково было правление Годунова. Таким образом личные свойства Адашева нашли себе широкую популярность даже за пределами его родины. Из остальных членов "избранной рады" по имени точно (со слов самого Грозного) известен только князь Дмитрий Курлятев, старый слуга великого князя Василия Ивановича, в 1548 или 1549 году пожалованный в бояре; да почти наверное можно причислить к раде князя Андрея Михайловича Курбского. О других лицах можно лишь гадать. Можно утверждать только, что судя по общей тенденции рады, в ней преобладал княжеский элемент и, вероятно, княжата из разных удельных линий составляли в ней большинство. Сам Грозный сделал на это намеки в письме к Курбскому, указывая на главные вожделения членов рады. Во-первых, в одном месте своего письма*** он определенно под "изменниками" разумеет "княжят", когда говорит, что эти изменники прочили престол мимо его сына удельному князю Владимиру Андреевичу. Для него Курбский, есть "рождение изчадия ехиднова", княжеского рода, и потому сам "яд отрыгает", то есть изменяет царю; "вы, злые суще", говорит царь, разумея удельных князей, "извыкосте от прародителей своих измену чинити". Известно, что в 1553 году именно избранная рада отошла от Грозного, держалась Владимира Андреевича и не желала воцарить малютку сына Грозного. Во-вторых, по сообщению Грозного, как только укрепилось влияние Сильвестра и образовалась избранная рада, Сильвестр "почал" восстановлять свободу "княжеского землевладения", стесненную распоряжениями великого князя Ивана III; "которые вотчины у вас (то есть, князей) взимали", писал Грозный: "и которым вотчинам еже несть потреба от вас даятися, и те вотчины, ветру подобно, роздал (Сильвестр) неподобно". В переводе на наш язык это значит, что избранная рада поспешила возвратить потомкам удельных князей конфискованные у них родовые вотчины и восстановить свободу отчуждения и завещания этих вотчин, уничтоженную московскими государями. Конечно, этот акт имел вид классовый и обличал чисто княжескую тенденцию рады. К этим определенным намекам Грозного надо прибавить то общее впечатление от его письма, что для царя главными его врагами, стеснявшими его личную свободу и волю, представляются именно князья. "Поп" Сильвестр и Алексей Адашев первые не-князья, которые вместе с князьями пытаются продолжить опеку над Грозным.

______________________

* Личный состав боярской думы "бояр всех" и ближней думы тех лет нам известен. Ближними боярами были в те годы кн. И.Ф. Мстиславский, кн. В.И. Воротынский, И.В.Шереметев "большой", кн.Д.И. Курлятев, М.Я. Морозов, кн.Д.Ф. Паленкой, Дан.Ром. Юрьев-Захарьин, В.М. Юрьев-Захарьин. Из них один Курлятев принадлежал к "избранной раде".
** Батожник - служитель с батогом (палкой), идущий впереди царского или боярского поезда и расчищающий путь:; на севере - церковный сторож с батогом (по Далю).
*** Русская Историч. Библиотека, XXXI. "Сочинения князя А.М.Курбского", стр. 28, 30, 55.

______________________

Так с полной вероятностью выясняется характер создавшихся вокруг Грозного отношений. Молодой государь подпал личному влиянию "попа" и своего близкого сверстника Адашева. Они были проникнуты желанием оздоровить правительство и подобрать годных к этому делу людей. Наиболее пригодную для государственного управления среду они видели в потомстве удельных князей, сохранившем правительственные навыки и династические воспоминания, и в этой именно среде они подыскивали своих советников (по-видимому, предпочитая Рюриковичей Гедиминовичам). Составленная ими "избранная рада", стоявшая вне привычных московских учреждений, с большой свободой обдумала план реформ, предназначенных к водворению порядка в расшатанном во время регентства государстве. Осуществление этого плана началось в первые месяцы 1549 года.

Февраля 27-го этого года царь "в своих царских палатах перед отцом своим Макарием митрополитом и пред всем освященным собором" сказал боярам своим особой важности речь. Летописец перечисляет по именам некоторых знатнейших бояр, а затем указывает, что царскую речь слушала вся боярская дума. Предметом речи были злоупотребления бояр. Царь говорил, что "до его царского возрасту от них и от их людей детем боярским и крестьянам чинилися силы и продажи и обиды великие в землях, и в холопех и в иных обидных делех; и они бы вперед так не чинили, детем бы боярским и крестьянам от них и от их людей силы и продажи и обиды во всяких делех не было никоторые, а кто вперед кому учинит силу или продажу или обиду какую и тем от меня, царя и великого князя быти в опале и в казни". На это огульное обвинение дума ответила прилично и с достоинством: бояре все просили "чтобы государь их пожаловал, сердца на них не держал", они же хотят служить ему и добра хотеть, как служили и добра хотели его отцу и деду; "а которые будут дети боярские и крестьяне на них или на их людей учнут бити челом о каких делех ни буди, и государь бы их пожаловал, давал им и их людем с теми детьми боярскими со крестьяны суд". Царь их этим пожаловал и заключил беседу словами: по се время сердца на вас и в тех делех не держу и опалы на вас ни на кого не положу, а вы бы впредь так не чинили". В тот же день такую же речь Грозный держал, "воеводам, и княжатам, и боярским детем и дворянам большим", то есть, высшей московской придворной и административной среде*. А на следующий день, 28 февраля, состоялся в присутствии царя и митрополита приговор боярской думы, бывший в тесной связи с царскими речами предшествующего дня: царь с боярами "уложил, что во всех городах Московские земли наместникам детей боярских не судити ни в чем, опричь душегубства и татьбы и разбоя с поличным; да и грамоты свои жаловальные послал во все городы детем боярским".

______________________

* Это важное известие находится в мало известном летописце и издано не вполне исправно (Полн. Собр. Русск, Летописей, т. ХХII, стр. 528-529). По-видимому событие 27 февраля 1549 года послужило поводом к составлению легенды о земском соборе 1547 или 1550 года, когда будто бы царь на площади торжественно говорил всему народу покаянную речь и обещал ему правосудие (Карамзин, "Ист.Гос.Росс", т.VIII, глава III и примечания 182 и 184).

______________________

Именно об этих своих мерах Грозный говорил высшему духовенству на церковном соборе, так называемом "Стоглавом", в начале 1551 года: "В предыдущее лето бил есми вам челом и с бояры своими о своем согрешении, а бояре такоже, и вы нас в наших винах благословили и простили; а яз по вашему благословению бояр своих в прежних во всех винах пожаловал и простил, да им же заповедал со всеми хрестьяны царствия своего в прежних во всяких делех помирится на срок; и бояре мои, все приказные люди и кормленщики со всеми землями помирилися во всяких делех. Да благословился есми у вас тогды же Судебник исправити по старине и утвердити, чтобы суд был праведен,... и по вашему благословению Судебник исправил, да устроил по всем землям моего государства старосты, и целовальники, и соцкие, и пятидесятские по всем градом, и по пригородом, и по волостем, и по погостом, и у детей боярских; и уставные грамоты пописал. Се и Судебник пред вами и уставные грамоты, прочтите и рассудите"...

Любопытен во всех этих правительственных мероприятиях моральный элемент. Предпринимая в 1549 году реформу местного управления, царь начинает дело обновления с самого себя. Он "бьет челом о своем согрешении" пред собором иерархов, кается перед ними с обещанием исправиться и ищет прощения, затем зовет к исправлению и примирению бояр и прочих правителей. Он повторяет свою покаянную исповедь в 1551 году перед Стоглавым собором в очень сильной речи, не щадя себя и обличая свои пороки, и снова зовет своих сотрудников к нравственному возрождению. Щелью своих административных нововведений он ставит общее благо и стремится к нему не только проповедью покаяния и примирения, но и практическими мерами. Он ограничивает юрисдикцию наместников, вводит присяжных в их суд, дает самоуправление местным обществам, пересматривает Судебник и дополняет его рядом постановлений, направленных к тому, чтобы дать торжество правосудию и справедливости. Власть впервые выступает пред народом с ярко выраженными чертами гуманности, с заботой об общем благоденствии.

Таковы были первые шаги Грозного по пути реформ, составивших славу его молодости. С необыкновенным подъемом, деловым и моральным, правительство произвело перемены в местном управлении и доложило о них церковному собору 1551 года, прося его одобрения. За этими первыми мерами последовали дальнейшие. Они коснулись снова местного управления и даровали земству, в дополнение к первым преобразованиям, право полного самоуправления. Они, далее, внесли ряд перемен в устройство и управление военных сил государства; они изменили служебные и бытовые условия служилого класса; они создали перемены в области финансово-податной. Насколько во всем этом сказался почин самого царя и насколько сильно было воздействие на него избранной рады, определить, конечно, нельзя; но нет сомнения, что в этой напряженной и систематической работе правительства созрел ум и воспитались способности самого Грозного, и он из неопытного и распущенного юноши постепенно обратился в способного политика, прошедшего хорошую практическую школу под руководством "избранной рады". Когда он развернулся и сформировался, он не только постиг и усвоил политическое искусство своих руководителей, но уразумел их классовые вожделения, - и тогда избранная рада превратилась для него в "собацкое собрание" и он ушел из-под ее влияния и изжил тот нравственный подъем, какой она ему сообщила.

Постепенные успехи нашей историографии раскрыли понемногу все содержание и ход преобразовательной деятельности Московского правительства за годы 1549-1556, и теперь возможно дать вкратце общий очерк этой деятельности в ее внутренней последовательности. Как было показано, она началась мероприятиями в области местного управления. Правительство желало искоренить насилия, грабежи и раздоры в управлении наместников ("силы, продажи и обиды") и для этого воспользовалось теми бытовыми формами земской самодеятельности, какие из древности существовали в Великорусье.

Земли каждого "уезда" (на которые делилось тогда государство) состояли из владений крупных и льготных землевладельцев, из мелких поместий и "вотчинрк" детей боярских и из волостей крестьянских. Крупные вотчины духовенства, князей и бояр жили порядком, подобным феодальному. В них администрация и суд принадлежали владельцам, и агенты центральной власти к ним не касались, в них "ни въезжали ни по что". На остальных землях действовала очень примитивная система "кормлений". От государя в известную часть уезда назначался "наместник" или "волостель" для суда и управления. Он наезжал на место своего назначения со своей дворней и управлял с помощью своих слуг, собирая на свое содержание "кормы" и "пошлины". Управление соединялось с правом взимания доходов в пользу кормленщика, и на этой-то почве и процветали произвол, незаконные поборы и насилия. Пока кормленщик был у власти, с ним нельзя было бороться; когда же он "съезжал с кормления", за ним следовали в Москву жалобщики и искали на нем своих обид и убытков*. Правительство начало с того, что в 1549 году потребовало общей ликвидации всех таких исков ("заповедало на срок помиритися во всяких делех") и решило впредь установить такой порядок, при котором бы и самых исков не могло возникнуть. Оно исключило детей боярских из общей компетенции кормленщиков ("во всех городах Московские земли наместникам детей боярских не судити ни в чем, опричь душегубства, разбоя и татьбы с поличным"). А в крестьянских волостях оно воспользовалось теми формами податной и хозяйственной организации, какие там существовали издавна. Раскладка и взимание податей и повинностей, падавших на крестьянские волости общим окладом, представлялись самим плательщикам. К этому делу связанная круговой порукой податная община выбирала целый штат мирских уполномоченных, которые ведали все дела, связанные с государственным "тяглом". Правительство, в целях контроля кормленщиков, обратилось к этим общинам с требованием обязательного выбора "судных мужей" для участия в суде и общим законом (в Судебнике 1550 года) постановило, что кормленщики не могут судить без участия "судных мужей" и "земского дьячка" ("а без старосты и без целовальников наместником и волостелем и их тиуном суда не судити"). Но и на этом власть не остановилась: она скоро пришла к мысли о необходимости общей замены архаических кормлений другими формами местного управления, более соответствующими потребностям времени. По-видимому различные виды земского самоуправления, бытовым порядком возникшие исстари в северной половине государства и работавшие успешно, навели московских реформаторов на мысль основать местное управление всецело на начале самоуправления. И вот в 1552 году осенью, после Казанского похода, царь, празднуя победу над татарами, сыпал милости и награды, "а кормлении государь пожаловал всю землю". Это значило, что царь объявил о своем решении отменить кормления и перейти на новый порядок для населения. Об этом-то порядке и надлежало подумать. Отправляясь, по обычаю, крестить своего новорожденного сына Дмитрия в Троицком монастыре, Грозный в исходе 1552 года приказал боярам в его отсутствие в думе "сидети о кормлениях", то есть обсудить последствия их отмены и способ нового управления, уездами. Как кажется, дело сразу не пошло. Царь нашел, что бояре приступили к делу своекорыстно и "возжелеша богатства": захотели из отмены кормлений прежде всего извлечь выгоды для себя, для всего класса кормленщиков. Чтобы понять это обстоятельство, надобно помнить, что уничтожение старой системы порождало две заботы: первую - о том, кем заменить в уезде кормленщиков и кому передать их ведомство, а вторую - о том, чем возместить лицам, имеющим право на кормление, те доходы, которых они лишались с потерей этого права. Бояре заинтересовались, по мнению Грозного, именно этой последней стороной вопроса. Быть может, в ней и надо искать причины задержки в решении дела. По летописи, оно было решено только в 1556 году, когда последовал "приговор царский о кормлениях", чтобы кормлениям не быть, а вместо них быть в волостях и уездах выборным властям из местного населения. Вместе с тем на те города и волости, которые переходили на самоуправление, царь указал, сверх обычных податей, "положити оброки по их промыслом и по землям и те оброки сбирати к царьским казнам своим дьяком". Стало быть, вместо расходов, падавших на население для содержания кормленщиков, назначался теперь оброк ("кормленый окуп") в государственную казну. Из этого нового финансового поступления государь получал средства для возмещения кормленщикам потерянных ими "кормов" и "пошлин"; Летопись говорит об этом, что государь "бояр же и вельмож и всех воинов устроил кормлением - праведными уроки", то есть, ежегодным денежным окладом одних, а других " в четвертой год, а иных в третий год денежным жалованием". Так разрешен был вопрос о местном управлении в законе.

______________________

* Именно таких жалобщиков, пришедших к царю изо Пскова жаловаться на князя Турунтая Пронского, молодой царь жестоко истязал весной 1547 года в селе Островке.

______________________

На практике разрешение это получило такой вид. Населению той или иной местности предоставлялось просить государя об отозвании наместника или волостеля, сидевшего там на кормлении, и по переходе на самоуправление в той или иной форме. На просьбу следовал государев указ выборному старосте, бывшему при кормленщике: "Как к тебе ся наша грамота придет, и ты б наместнику (такому-то) с нашего жалованья (с такой-то местности) велел съехати и в наместничьи ни в которые доходы (с такого-то срока) вступатись ему и его людям не давал; а ведал бы наместничьи всякие доходы... и людей во всяких делех судил и пошлины с судных дел сбирал ты (староста); и целовальников* бы еси к наместниью доходу выбрал... и сбирая наместнича доходу, деньги присылал к нам к Москве". Это случай наиболее простой, относящийся к месту со сплошным тяглым, в классовом отношении однородным населением. Власть московская пользовалась здесь готовой, старинной формой податного самоуправления. Если податная община желала взять на себя не только финансовые дела, которые давно ведала, но и суд и полицию, которые ведал кормленщик, то ей передавалась в сущности вся администрация, обнимавшая все стороны земской жизни. Органами такого наиболее полного самоуправления были "излюбленные старосты", "излюбленные головы", "земские судьи" с их "целовальниками", "судецкими старостами", "людьми добрыми" и иными блюстителями порядка и закона. Более сложная форма земского самоуправления получалась там, где в одном земском округе ("губе") соединялось население тяглое со служилым, с детьми боярскими. Там тяглые общины, входившие в состав "губы", оставались в прежнем виде и ведали, в лице своих "земских старост", хозяйственно-податные дела, а суд и полиция, бывшие в руках кормленщика, передавались особому, избранному из детей боярских, "губному старосте". Ему в помощь избирались "целовальники" и "дьяк", составлявшие особое присутствие - "губную избу". Выросшие на старом земском корню, все эти виды самоуправляющихся общин сохранили в себе местные особенности и достигали иногда большой внутренней сложности. В сущности земская реформа Грозного свелась к тому, что сняла с населения чуждый ему элемент - пришлых кормленщиков с их корыстной и грубой дворней - и освятила ту самодеятельность населения, которая сохранилась от времен уделов и с их слабыми княжескими дворами. Правительственный интерес в уездах после отмены кормлений охранялся специальными агентами власти - "городовыми прикащими", "писцами", "дозорщиками". Все же текущие функции управления были в руках местных организаций, получивших с реформой значение государственное.

______________________

* Это были присяжные, название которых произошло от того, что их приводили "к крестному целованью в том, что им доходы и прибыль сбирати в правду, безо всякие хитрости".

______________________

Реформа местного управления стояла в тесной связи с преобразованиями в сфере военно-служилой. Как только в правительстве родилась мысль об ограничении полномочий наместников и об отмене кормлений, она должна была вызвать другую мысль - о лучшем устройстве и обеспечении служилого класса, из коего выходили кормленщики. Начиная с 1550 года и до 1556, одно за другим следуют мероприятия, направленные к улучшению внутренней организации военно-служилого сословия и его службы, к упорядочению его землевладения, к поднятию военной техники. К сожалению, нет возможности восстановить ход преобразовательной мысли в этой сфере правительственного творчества. Известны только отдельные меры, и притом не всегда в их точном, официальном виде: до нашего времени о некоторых из них дошел только летописный, порой не вразумительный рассказ. Первым по времени мероприятием, касавшимся служилого класса, был "приговор" 3-го октября 1550 года о том, чтобы образовать особый разряд "помещиков детей боярских лучших слуг", числом тысячу человек, и поместить их на землях кругом Москвы. Эти "тысячники", записанные в особую "Тысячную книгу", должны были "быть готовы в посылки", административные и дипломатические, и должны были нести службу в столице, составляя "царев и великого князя полк" (то есть, гвардию). Из их среды составлялся придворный штат; они же по общему ходу дел обратились в правительственную среду, поставлявшую лиц на руководящие должности по гражданскому и военному управлению. Всего в состав "тысячи" вошло 1078 человек помещиков и вотчинников, образовавших собой столичное дворянство - вершину и цвет служилого сословия. Такова была первая мера. Одновременно с ней и непосредственно за ней шли меры относительно ратного строя. В том же 1550 году состоялся "приговор государев" об ограничении местничества во время полковой службы. В последующие годы, во время военных операций против Казани, был принят ряд мер "о устроении в полках": рать была поделена на сотни; во главе сотен поставлены "головы" из лучших воинов, "из великих отцов детей, изящных молодцов и искусных ратному делу". Целью при этом было поднятие дисциплины, и по-видимому цель была достигнута: Грозный не раз отмечал, что в походе на Казань 1552 года дисциплина и боевой дух в его войске поднялись до высокого уровня. Можно предположить, что образцом для деления войска на сотни послужило новое устройство московских "выборных стрельцов" - гарнизонной пехоты. В 1550 году их было в Москве образовано шесть "статей" по 500 человек в каждой; у каждой статьи был начальник из детей боярских; стать делились на сотни, "да с ними головы" - "у ста человек сын боярский в сотниках". В 1556 году последовало, одновременно с отменой кормлений, и общее распоряжение "о службе всем людем, как им вперед служити". Оно явилось, как результат "в поместьях землемерия", учиненного повсеместно для приведения в порядок служилого землевладения. Когда "писцы" и "мерщики" распределили правильно землю между помещиками, отняв лишки у одних и обеспечив до нормы других, тогда царь указал общий для всех размер службы: "со ста четвертей добрые угожей земли (то есть, со 150 десятин в трех полях) человек на коне и в доспесе в полном, а в дальный поход о дву конь". Всякий, кто имел право на больший, чем 150 десятин, размер поместья, должен был давать лишних ратников из своих крестьян по тому же расчету: со ста четвертей конный воин, кто давал людей сверх указанной нормы, тот имел право на дополнительное "денежное жалованье". Это общее "уложение" вносило порядок и правильность в отбывание ратной службы и давало правительству возможность точного учета его ратных сил. К такому же учету стремилось правительство, составляя в те же годы "родословец" всех видных родов московской знати и высшего слоя дворянства и редактируя официальную "разрядную книгу" с записью служебных назначений на важнейшие должности с 1475 года. Вся совокупность перечисленных мер вела к упорядочению службы, уравнению служебных тягот и вознаграждения за службу и таким образом охватывала все стороны военной организации государства.

В прямой связи с военными и административными нововведениями стояли и мероприятия в области финансовой. Было указано, что для уравнения служебных тягот детей боярских решено было привести в порядок их землевладение. Мысль о необходимости справедливости и порядка в этой сфере очень занимала самого Ивана. Сохранилась его записка, направленная к Стоглавому собору, где он пишет: "Да приговорил есми писцов послати во всю свою землю писать и сметити и мои, царя великого князя, и митрополичи, и владычни и монастырские и церковые земли, княжеские, и боярские, и вотчинные, и поместные и черные... всякие, чьи ни буди, а мерити пашенная земля и не пашенная, и луги, и лес, и всякие угодья смечати и писати... для того, чтобы вперед тяжа не была о водах и о землях: что кому дано, тот тем и владей... и яз ведаю, чем кого пожаловати, и кто чем нужен, и кто с чего служит, и то мне будет ведомо же, и жилое и пустое". Этот царский приговор о "землемерии" был тогда же, в 50-х годах XVI века, приведен в исполнение. Общая перепись земель ("письмо") была предпринята и исполнена и на ее основании были проведены двоякие меры. Во-первых, пересмотрен порядок поместного владения служилых людей и произведен учет вотчинных (наследственных) земель; во-вторых, проведены существенные перемены в технике податного обложения и введена новая податная единица ("соха" в 600 и 800 четей). И то, и другое имело целью справедливое уравнение землевладельцев в их службах, платежах и повинностях. Нет нужды останавливаться на технических подробностях этого дела; надо только заметить, что, как и в других областях, так и в этой аграрной и финансовой, деятельность правительства отличалась широким размахом и руководилась стремлением к общему благу и справедливости. Она повела к переменам не только на местах - в способах обложения и в распределении налогового бремени, но и в центре - в органах финансовой администрации, где наряду с исстаринным центральным финансовым учреждением "Большим Дворцом" возникли другие - в виде "Большого прихода" и "Четей". На усложнение финансового управления в центре особенно повлияло введение "кормленного окупа" или "оброка" за отмену кормленщиков с их "кормами". Определяемый на основании нового "письма" сбор с перешедших на самоуправление общин доставлялся в Москву под названием оброка "за наместничь доход и за присуд" и поступал "к царским казнам" в ведение особых дьяков. Эти дьяки получили название "четвертных", а их ведомства название "Четей". Из Четей и получали свои "праведные уроки" те служилые люди, которые лишились кормлений и были переведены на денежное жалованье. По имени учреждений, куда они были "пущены в четь" для получения "четвертных денег", эти лица получили наименование "четвертчиков".

Мы охватим все стороны преобразовательной работы Грозного и его избранной рады, если вспомним Стоглавый собор. Созванный по делам церковным в начале 1551 года, собор получил более широкое значение - государственного совещательного органа, которому царь представил на одобрение свой Судебник и "уставные грамоты", содержавшие в себе начала его земской реформы. Что это не была только формальность, ясно из того, как редактировал царь свои вопросы собору по земским делам. Он не только сообщал собору о сделанном, но и просил обсудить и решить то или иное дело: "о сем посоветуйте все вкупе и уложите, как вперед тому делу быть"; "возрите в дедовы и в батьковы уставные книги, каков был указ". Он просит отцов собора не только "благословения", но и подписей "на Судебнике и на уставной грамоте, которой в казне быти", чтобы закон получил санкцию и церковной власти. По его мнению необходимо вообще единение властей, церковных и светских, в деле государственного обновления, и он выражает намерение обращаться к собору со всем тем, "что наши нужи или которые земские нестроения". Правильно поэтому некоторые исследователи называют Стоглавый собор не просто церковным, а "церковно-земским" собором. Программа его в области церковного строения была так же широка, как широка была программа государственных преобразование тех лет. По выражению Е.Е. Голубинского, в основе собора лежала "великая мысль совершить обновление церкви путем соборного законодательства". И действительно все стороны церковной жизни московской были охвачены собором: церковное богослужение, епархиальное архиерейское управление и суд, быт духовенства белого, жизнь монастырей и монашества, христианская жизнь мирян, внешнее благочиние - все вошло в круг суждения собора. И результатом этого суждения была целая книга "Стоглав". - "соборное уложение, по которому имели на будущее время производиться церковное управление и совершаться церковный суд" (слова Голубинского).

Напряжение правительственной деятельности вызвало и работу общественной мысли в Москве. Эпоха преобразований сказалась в тогдашней письменности обилием публицистических произведений, посвященных вопросам текущей московской жизни. Обсуждалась и осуждалась система кормлений, которая "дает городы и волости держати вельможам, и вельможи от слез и от крови роду христианского богатеют нечистым собранием". Указывался пример "Махмет салтана, турецкого царя", который "никому ни в котором граде наместничества не дал", а "оброчил вельмож своих из казны своей". Словом, предлагался проект той самой реформы, которая совершилась на деле. Обсуждались далее способы устройства военной силы, параллельно с теми мерами, какие принимал Грозный для упорядочения своих войск. Ставились и решались общие вопросы управления и царю рекомендовалось править не только по собственному разуму, но и с участием разумных советников: "царю достоит не простовати - с советники совет совещевати о всяком деле", "царем с бояры и с ближними приятели о всем советовати накрепко". Иногда высказывалась даже мысль о необходимости для государя "беспрестанно всегда держати погодно при себе" широкий совет "всяких людей" "от всех градов своих"; иначе говоря, указывалось на необходимость созыва земских представителей "всея земли". Вопросы государственной практики сплетались у писателей с темами моральными, и любопытно, что вся текущая письменность того времени как бы переживала такой же нравственный подъем, какой переживал молодой Иван. Трудно определить, насколько зависели преобразования Грозного от литературных на него воздействий, и насколько литературные мотивы являлись следствием государственной работы "избранной рады" и самого царя. Хронология публицистических трактатов не может быть точно определена, авторы их не всегда известны. Поэтому нельзя установить причинной связи и взаимной последовательности литературного слова и государственного дела. Но взятые в совокупности своей они производят сильное впечатление и рисуют время реформ Грозного чрезвычайно яркими красками.

Достоинства московского правительства выразились и в его внешней политике. В первой половине XVI века вопрос о Казанском "царстве" для Москвы стал ребром. Основанное татарами на территории старого Болгарского царства, Казанское государство не отличалось внутренней прочностью. В нем властвовало и ссорилось небольшое число аристократических родов, "мурз" и "беков", которые держали Казань в состоянии постоянного междоусобия. Инородческие племена, вошедшие в состав "царства", не слишком дорожили татарской властью и легко отлагались от Казани, но столь же легко и возвращались в ее подданство. Казанское правительство при всей своей слабости могло однако содействовать развитию торговли на Волге и этим привязывало к себе приволжское население. С другой стороны, колонизационный натиск русского племени на черемисские и мордовские земли в Поволжье заставлял черемису и мордву искать в Казани оплота против русских, и татары умели оказать им действительную помощь. Они превращали оборонительную войну в наступательную и обрушивались "изгоном" на русские окраины, разоряя жилища и пашни и уводя "полон". Черемисская "война жила без перестани" в русском Заволжье; она не только угнетала хозяйство земледельцев, но засоряла торговые и колонизационные пути. Сообщение Московского центра с русским северо-востоком, с Вяткой и Пермью, должно было совершаться обходом далеко на север. Москва считала Казань опасным и досадным врагом. Другие татарские орды не соседили с Москвой; они находились за "диким полем"; от них можно было усторожиться. Казань же была в непосредственном соседстве и, хотя до нее самой было не близко, но близки были те инородческие "языки", которыми она руководила и которых объединяла племенной и религиозной враждой в борьбе с Русью. Соседство это дорого давалось русскому населению, и недаром оно пело в своих песнях, что "Казань-город на костях стоит, Казаночка речка кровава течет".

Когда в начале XVI столетия для московского правительства стала ясна картина Казанских междоусобий, оно попыталось вмешаться в них и из них извлечь свою пользу. Во-первых, оно при всякой возможности снаряжало войско для похода на самую Казань. Русские появлялись под стенами Казани, громили ее окрестности, штурмовали самый город; но не могли долго держаться под Казанью, не имея базы для действий, вдали от своих границ, среди беспокойного и враждебного инородческого населения. Чтобы устроить такую базу, Василий III в 1523 году основал на устье р.Суры город Василь (Васильсурск) и посадил в нем гарнизон. Во-вторых, Московское правительство попыталось образовать в самой Казани, среди взаимно враждовавших дворцовых групп русскую партию и с ее помощью ставить в Казани преданных Москве ханов. Это иногда удавалось, но московские ставленники обычно не удерживались на престоле, и Москве оставалось утешаться тем, что ее политика вела к чрезвычайному усилению Казанской смуты и тем окончательно ослабляла врага. Ко времени, когда вырос Грозный и около него стала рада, Казанский вопрос назрел настолько, что не следовало медлить с его окончательным решением. Грозный это понял. Действия против Казани происходили ежегодно с тех пор, как оттуда в 1546 году прогнали данного Москвой хана Шейхали (Шигалея). Московские войска обычным порядком появлялись под Казанью не на долгое время и возвращались назад. В 1550 году обычный поход привел самого Грозного, лично бывшего под Казанью, к важному решению. Остановившись на устье р.Свияги на так называемой Круглой горе (можно сказать, в виду самой Казани), Грозный по совету с Шигалеем решил устроить здесь военную базу "Казанского для дела и тесноту бы учинити Казанской земли". С этого момента и началось систематическое завоевание Казани. На 1551 год предложен был широкий план. Ранней весной на верхнюю Волгу, в Угличский уезд, был послан дьяк Выродков готовить лес для Свияжской крепости ("церквей и города рубити") и сплавить этот лес по Волге с воеводами, под их охраной, на устье Свияги. Тогда же под Казань собраны были войска "в судех", то есть речным путем по Оке и Волге, и "полем", то есть правым берегом Волги от Нижнего-Новгорода. Сверх того на Казань были направлены отряды с Камы и Вятки. Таким образом Казань была окружена со всех сторон и не могла сосредоточить свои силы для сопротивления на Свияге. В мае 1551 года московский авангард уже был под Казанью и внезапным нападением погромил Казанский посад (поселок под стенами крепости). Затем на Свиягу подошла главная московская рать и началась постройка крепости на Круглой горе. Сплавленного из Угличских мест леса хватило только "на половину тое горы"; другую половину города "своими людьми тотчас сделали" на месте и "свершили город в четыре недели". Когда поспела эта крепость-база, ее наполнили всякого рода запасом, военным и продовольственным, и этим закончили операцию.

Основание Свияжского города имело важные следствия. "Горний люди", то есть Чуваша и Черемиса, жившие на правом берегу Волги учли московский успех и явились к Свияжску с изъявлением покорности и желания служить Москве. Для поверки их настроения их послали в поиск под стены Казани, где их татары побили; а затем их старшины ездили в Москву к государю, где их угощали и дарили. За "горними людьми" учла значение Свияжска и самая Казань. Татары вступили в переговоры с московскими воеводами и сдались на волю Москвы. Они выдали своего двухлетнего хана Утемишь-Гирея и били челом, чтобы Грозный вернул их свергнутого ими хана Шигалея. Грозный согласился и "пожаловал государь царя Шигалея Казанию". Но при этом в Москве решили разделить Казанское ханство: Шигалей получил "Луговую сторону всю да Арскую; а Горняя вся сторона к Свияжскому городу, понеже государь божием милосердием да саблею взял до их челобитья". Это решение не понравилось ни Шигалею, ни казанцам. "Царь Шигалей государево дело похвалил, а того не залюбил, что Горняя сторона будет у Свияжского города, а не у него в Казани". И Казанские послы говорили боярам, что "того им учинити не мощно, что земля разделить". Однако Москва настояла на своем. Утемишь-Гирей с матерью его Сююнбекой был доставлен в Москву; весь русский полон освобожден от неволи*; Шигалей был боярам посажен в Казани на царство. Казалось, дело пришло к окончательному решению, и Москва торжествовала.

______________________

* Боярам было выдано в Казани сразу 2.700 русских пленников; а всего, по Московскому счету, возвратились на Русь из Казанского царства 60.000 человек только через Свияжск "вверх Волгою", не считая тех, кто вернулся иным путем - на Вятку, Пермь, Вологду: "все по своим местом, кому куды ближе, туды пошли".

______________________

Но скоро начались новые осложнения. Шигалей возбудил общую ненависть в Казани тем, что укрепляя свою власть, "зарубил казанцам добре": убил сто человек из враждебной ему знати. Но "грубость" обратилась против него, и он понял, что ему "прожить в Казани не мощно". Из Москвы ему дали совет ввести в Казань московский гарнизон, но он отказался: "бусурман де есми, не хочу на свою веру стати". Тогда в Москве созрело решение не поддерживать более Шигалея, а склонить казанцев принять вместо хана государева наместника, который бы держал Казань в порядке военной силой, и содействовал окончательному выводу из ханства остатков русского полона, так как татары "куют и по ямам полон хоронят". После переговоров с Шигалеем и с теми кругами в Казани, которые шли на подчинение Москве, в феврале 1552 года Грозный послал в Казань Алексея Адашева свести Шигалея и вместо него назначил наместником князя С.И. Микулинского. Но в последнюю минуту, перед самым въездом в Казань Микулинского, казанцы "изменили", затворили город и отказались повиноваться Московскому государю. Во всем крае вспыхнула война. Казанцы подняли против русских не только луговую сторону, но и "горних людей", так что Свияжск оказался в осаде. Москве предстояла тяжелая кампания. Дело осложнялось еще тем, что казанцы снеслись с другими татарским центрами, получили из Ногайской орды воинскую помощь и хана Едигер-Магмета, которого и посадили вместо Шигалея в Казань; кроме того, они просили помощи и у Крыма.

Еще с ранней весны 1552 года Москва приняла некоторые военные меры. В Свияжск было послано подкрепление гарнизону, болевшему там цынгой. На всех сообщениях Казани ("по всем перевозам" на Каме, Вятке и Волге) были поставлены отряды, "чтобы воинские люди в Казань да ни из Казани не ходили". В самой Москве шла работа по мобилизации возможно больших сил. Было решено одну рать послать Окой и Волгой в судах к Свияжску, другой идти сухим путем с Коломны на Муром и Свияжск. Тяжелая артиллерия была заблаговременно отправлена водой. Сам Грозный собирался в поход со своим полком вместе с сухопутной ратью. В июне началось движение сухопутной рати на Коломну, но не спешное, так как ожидали возможного нападения крымцев на южные окраины Руси. Эти ожидания сбылись. Крымский хан подошел к Туле и осадил ее, но был вскоре отражен отрядами посланными из Коломны. Только тогда, когда уверились, что крымцы убежали домой и всякая опасность с юга миновала, московская рать двинулась с Коломны на восток, через "поле" к Свияжску, куда прибыла только в середине августа. Здесь сказалось все значение Свияжского города, "воистину зело прекрасного", как выражается Курбский, рать пришла туда "яко в свои домы от того долгого и зело нужного пути". В Свияжске, по сообщению Курбского, был всего достаток, чего бы душа невосхотела. Туда было доставлено водой огромное количества провианта, даже явилось "купцов бесчисленное множество" со всяким товаром. Оттуда и была начата правильная осада Казани, шедшая около полутора месяца. Дело было подготовлено предусмотрительно и к нему были применены все правила тогдашнего осадного искусства. Осаждающие шли к городу траншеями, в которых располагалась пехота с огнестрельным оружием. Осадная артиллерия действовала не только с закрытых батарейных позиций, но даже с "вежи" - подвижной деревянной башни, на которую подняли 10 крупных орудий и 50 мелких пушек. Против стен крепости пустили в ход подкопы - дело новое для московской техники. Впервые московские люди познакомились с минным делом и испытали на себе его вред в 1535 году, когда литовские войска с помощью подкопа взяли Стародуб. Гарнизон Стародуба потому "того лукавства подкопывания не познал, что наперед того в наших странах не бывало подкопывания". Прошло всего пятнадцать лет, и у Москвы явились свои "подкопщики". Под Казанью Грозный имел "немчина, именуема Размысла*, хитра, навычна градскому разорению", и поручил ему вести подкопы. Их вели несколько сразу, причем царь спешил с ним: он велел Размыслу на меньшие подкопы "учеников ставити, а самому большего дела беречи", чтобы поспеть скорее к развязке. Развязка последовала 2-го октября; после взрыва главного подкопа русские проникли в крепость и взяли ее. Казанское царство пало и Казань стала русским городом.

______________________

* Карамзин принял летописное слово "Размысла" за имя нарицательное и пояснил: "немецкому размыслу, то есть инженеру". В словарях Срезневского и Даля "размысл" имеет несколько значений, но ни одного в смысле "инженера". Вероятнее, "Размысл" есть испорченная фамилия "Размуссен". датский гонец Peter Rasmussen в 1602 году в Москве именовался "Петр Размысл".

______________________

Хотя Грозный и упрекал бояр за то, что они "поотложили Казанское строение" (после взятия самой Казани мало заботились об устройстве завоеванного края), однако Москва хорошо воспользовалась одержанной победой. Среднее Поволжье было прочно закреплено за Москвой рядом крепостей, поставленных в инородческих областях, и энергической колонизацией вновь приобретенных хлебородных пространств в Поволжье. Прошло всего два-три десятилетия со времени "Казанского взятия", и самая Казань, и все волжское побережье до самой Астрахани стали русской страной. До Астрахани русские отряды добрались тотчас же по взятии Казанского царства и, воспользовавшись распрями в среде ногайских князьков, в 1556 году заняли Астрахань "на государя".

Укрепившись в этом городе "как им бесстрашно сидеть", московские воеводы "по Волге казаков и стрельцов расставили и отняли всю волю у ногай и у астраханцев рыбные ловли и перевозы все". Таким образом выход в Каспийское море, на азиатские рынки, оказался в полном распоряжении Москвы.

Блеск побед, одержанных над вековыми врагами татарами, уничтожение постоянной опасности для русских поселений от татарской и черемисской "войны", приобретение новых богатых земель для русского хозяйства и Волжского пути для русской торговли - все это было учтено и доставило Грозному необыкновенную славу. От риторического произведения московского книжника до бесхитростной народной песни, во всех произведениях слова молодой московский царь прославлялся, как герой. До народного слуха не доходили суждения о личном малодушии Грозного в тяжелые минуты общего штурма Казани, когда, по словам Курбского, у царя от страха изменилось будто бы лицо и сокрушилось сердце и надобно было другим взять за повод его коня, чтобы подвести царя к месту боя. С этой славой Грозный вошел в последующие годы своей жизни и деятельности.

IV. ПЕРЕХОДНЫЙ ПЕРИОД

Казанский поход 1552 года и последовавшая за ним тяжелая болезнь Грозного (в марте 1553 года) по-видимому произвели перелом во внутреннем настроении царя. Он возмужал от необычных переживаний кровавой борьбы, от впечатлений путешествия по инородческому краю к далекой Казани, от выпавшего на его долю блестящего политического успеха. Сознание своего личного главенства в громадном предприятии должно было в глазах Грозного поднять его собственную цену, развить самолюбие и самомнение. А между тем окружающие его сотрудники и друзья, "рада" попа Сильвестра, продолжали смотреть на царя, как руководители и опекуны. В дни наибольшего торжества своего под Казанью Грозный, по его словам, еще испытывал на себе всю силу влияния окружающих. Обратный путь от Казани в Москву царю пришлось совершить не так, как бы он хотел; он говорит, что его "аки пленника всадив в судно, везяху с малейшими людьми сквозе безбожную и неверную землю". Действительно Грозный плыл от Казани до Нижнего Волгой и лишь от Нижнего поехал "на конех". Ему казалось, что люди, заставившие его избрать такой маршрут, рисковали его жизнью, дав ему малый конвой в незамиренных инородческих областях от Казани до Васильсурска и Нижнего; в негодовании он восклицал: "нашу душу во иноплеменных руки тщатся предати". Если под Казанью Грозный уже тяготился опекой, то в Москве в торжествах которые следовали по случаю победы, в чаду похвал, благодарений и личного триумфа, молодой царь должен был стать еще чувствительнее к проявлениям опеки. Именно таково должно было быть настроение Грозного, когда он тяжко захворал, и его советники, привыкшие руководить царем, стали лицом к лицу с возможностью потерять его, а с ним потерять и свое влияние. В критические дни, когда ожидали скорой кончины царя, встревоженный кружок Сильвестра и Адашева проявил больше заботы о своем будущем, чем преданности умиравшему царю и его семье. Грозный это узнал и оценил, и тяготившая его опека стала ему ненавистна.

Вот что произошло в роковые дни царской болезни. По старому русскому обычаю, трудно больному царю прямо сказали, что он "труден", и государев дьяк Иван Михайлов "воспомянул государю о духовной". Царь повелел "духовную совершити" и в ней завещал царство своему сыну князюДмйтрйю, родившемуся во время Казанского похода и бывшему еще "в пеленицах". Кроме Дмитрия, в царской семье было два князя: брат родной царя Юрий Васильевич и брат его двоюродный Владимир Андреевич (сын загубленного великой княгиней Еленой удельного Старицкого князя). Ни Юрий, ни Владимир не могли, по московскому порядку, наследовать царю, так как Москва уже твердо держалась наследования по прямой нисходящей. Тотчас по составлении духовного завещания Иван привел ко кресту "на царевичево княже-Дмитриево имя" свою "ближнюю думу", и бояре при самом царе с полной готовностью присягнули. Отсутствовал только князь Д.И. Курлятев, сказавшись больным. Это был член "избранной рады", именно тот "единомысленник" Сильвестра, которого Сильвестр, по словам Грозного, к царю "в синклитию припустил", то есть провел в ближние бояре. После того, как царь "приводил к целованию бояр своих ближних", на другой день "призвал государь бояр своих всех" и лично, сообщив им о своем завещании, просил их присягнуть Дмитрию. Но он желал, чтобы присяга шла не при нем, ибо ему было "истомно", а при его ближних боярах, в "Передней избе" дворца. В эту минуту и произошло неожиданное для Грозного осложнение. Бояре при тяжелом больном устроили "брань велию и крик и шум велик". Они не хотели "пеленичнику служити" и говорили царю, что при малолетстве Дмитрия править будут его родные по матери Захарьины-Юрьевы, "а мы уже от бояр до твоего возрасту беды видели многие", "а Захарьиным нам, Данилу с братией, не служивати". Грозному пришлось сказать "жестокое слово": он от одних потребовал присяги; другим напомнил, что они уже целовали крест и должны стать за его сына и "не дать боярам сына моего извести никоторыми обычаи"; а Захарьиным (брату царской жены Данилу Романовичу и его двоюродному брату Василию Михайловичу) государь молвил: "а вы Захарьины, чего испужалися? али чаете, бояре вас пощадят? вы от бояр первые мертвецы будете! и вы бы за сына за моего да и за матерь его умерли, а жены моей на поругание боярам не дали". В конец концов бояре ушли в Переднюю избу и там после многих перекоров и мятежа" все присягнули Дмитрию. После этого Грозный велел привести к присяге в своем присутствии и князя Владимира Андреевича Старицкого. Но и тот едва согласился присягнуть малютке-племяннику, несмотря на угрозы государя и уговоры бояр; да и мать князя Владимира княгиня Ефросиния едва согласилась привесить к присяжной записи своего сына его княжую печать. Когда Грозный встретил неожиданное сопротивление в вопросе о воцарении его сына, то между прочим сказал боярам: "коли вы сыну моему Дмитрию креста не целуете, ино то у вас иной государь есть?" Недолго было Грозному ждать ответа на этот вопрос. Тотчас же выяснилось, что другой "государь" был действительно боярами намечен. Это не был князь Юрий Васильевич, ибо о нем никакой речи не велось по его малоумию*. Это был именно князь Владимир Старицкий. Грозный собрал много сведений по этому делу. Он удостоверился, что князь Курлятев уклонился будто бы по болезни от присяги вместе с другими ближними боярами, так как вел переговоры с князем Владимиром, "хотя его на государство". Грозному, далее, стало известно, что сам Сильвестр стоял на стороне Владимира и ссорился из-за него с ближними боярами. Узнал затем Грозный, что его ближний боярин, слуга его отца, князь Д.Ф. Палецкий, поцеловав крест Дмитрию, сейчас же завел сношения с Владимиром, как с будущим царем, о том, чтобы по воцарении тот не обидел уделом малоумного князя Юрия Васильевича, бывшего в свойстве с Палецким. Наконец, на глазах самого Грозного отец его любимца Адашева "почал говорити" против царской родни Захарьиных-Юрьевых, значит, не желал воцарения Дмитрия. Все эти сведения потрясли душу Грозного. Они вскрыли перед ним, больным, то, чего он не узнал бы здоровым. Его друзья и сотрудники, служа ему, не любили его семьи и в трудную минуту чуть не открыто ей изменили. В трудную минуту они не постеснялись выразить самому Грозному свои чувства, далеко не приятные для него, и указали ему на опасное для него значение в династии незначительного удельного князя Владимира. "И оттоле, говорит официальная летопись, бысть вражда велия государю со князем Владимиром Андреевичем, а в боярах смута и мятеж".

______________________

* Если бы Юрий был дееспособен, он был бы главным соперником племяннику своему Дмитрию. Но он был невменяем. Курбский о нем прямо говорит, что он "был без ума и без памяти и бессловесен: тако же, аки див якой, родился". До самой смерти (1563 г.) он не помянут ни в каком деле - ни в актах, ни в летописях.

______________________

Грозный выздоровел к маю 1553 года, а его маленький сын Дмитрий, ставший предметом дворцовой распри, утонул в июне того же года. Вся суета с завещанием Грозного и с присягой Дмитрию таким образом оказалась напрасной. Но последствия ее были тяжки. Она сделала явной и очень обострила вражду бояр - "избранной рады" с одной стороны и "ближних бояр" и царицыной родни с другой. По-видимому, эта вражда побудила даже к попыткам бегства в Литву тех лиц, которые считали себя небезопасными в Москве. Именно летом 1554 года царю стало известно о покушении целого кружка бояр изменить Москве и уйти "к королю". Во главе дела стоял боярин князь Семен Васильевич Лобанов-Ростовский, а с ним в уговоре были "братья его и племянники". Следствие выяснило, что мысль о побеге князя Семена зародилась со времени государевой болезни, что в 1553 году князь Семен вступил в тайные сношения с бывшим тогда в Москве Литовским послом Станиславом Довойной и выдал ему некоторые правительственные секреты, что он затем послал в Литву своего холопа Бакшея, а за ними и собственного сына князя Никиту подготовить переезд в Литву для прочих участников "измены". Причину своего недовольства князь Семен объяснял тем, что Грозный "их всех не жалует, великих родов бесчестит, а приближает к себе молодых людей" (то есть, незнатных); "да и тем нас истеснил (говорил он), что женился - у боярина у своего дочерь взял, понял робу свою: и нам как служити своей сестре?" Особенно страшной эта опасность "служить своей сестре" показалась князю Семену тогда, когда заболел государь и по его смерти могли всем завладеть Захарьины. Так в деле боярской измены 1554 года зазвучал тот же мотив, который звучал в тяжкие дни государевой болезни; но теперь в нем оказалась иная основа. Дед Грозного был женат на греческой царевне, его отец женился на княжне из "большого" выезжего рода, а Грозный "понял робу свою" из простого не княжеского рода. В этом, оказывается, было унижение для "великих родов", которым приходилось служить "молодым людям" Захарьиным и "своей