IV. ПЕРЕХОДНЫЙ ПЕРИОД

Казанский поход 1552 года и последовавшая за ним тяжелая болезнь Грозного (в марте 1553 года) по-видимому произвели перелом во внутреннем настроении царя. Он возмужал от необычных переживаний кровавой борьбы, от впечатлений путешествия по инородческому краю к далекой Казани, от выпавшего на его долю блестящего политического успеха. Сознание своего личного главенства в громадном предприятии должно было в глазах Грозного поднять его собственную цену, развить самолюбие и самомнение. А между тем окружающие его сотрудники и друзья, "рада" попа Сильвестра, продолжали смотреть на царя, как руководители и опекуны. В дни наибольшего торжества своего под Казанью Грозный, по его словам, еще испытывал на себе всю силу влияния окружающих. Обратный путь от Казани в Москву царю пришлось совершить не так, как бы он хотел; он говорит, что его "аки пленника всадив в судно, везяху с малейшими людьми сквозе безбожную и неверную землю". Действительно Грозный плыл от Казани до Нижнего Волгой и лишь от Нижнего поехал "на конех". Ему казалось, что люди, заставившие его избрать такой маршрут, рисковали его жизнью, дав ему малый конвой в незамиренных инородческих областях от Казани до Васильсурска и Нижнего; в негодовании он восклицал: "нашу душу во иноплеменных руки тщатся предати". Если под Казанью Грозный уже тяготился опекой, то в Москве в торжествах которые следовали по случаю победы, в чаду похвал, благодарений и личного триумфа, молодой царь должен был стать еще чувствительнее к проявлениям опеки. Именно таково должно было быть настроение Грозного, когда он тяжко захворал, и его советники, привыкшие руководить царем, стали лицом к лицу с возможностью потерять его, а с ним потерять и свое влияние. В критические дни, когда ожидали скорой кончины царя, встревоженный кружок Сильвестра и Адашева проявил больше заботы о своем будущем, чем преданности умиравшему царю и его семье. Грозный это узнал и оценил, и тяготившая его опека стала ему ненавистна.

Вот что произошло в роковые дни царской болезни. По старому русскому обычаю, трудно больному царю прямо сказали, что он "труден", и государев дьяк Иван Михайлов "воспомянул государю о духовной". Царь повелел "духовную совершити" и в ней завещал царство своему сыну князюДмйтрйю, родившемуся во время Казанского похода и бывшему еще "в пеленицах". Кроме Дмитрия, в царской семье было два князя: брат родной царя Юрий Васильевич и брат его двоюродный Владимир Андреевич (сын загубленного великой княгиней Еленой удельного Старицкого князя). Ни Юрий, ни Владимир не могли, по московскому порядку, наследовать царю, так как Москва уже твердо держалась наследования по прямой нисходящей. Тотчас по составлении духовного завещания Иван привел ко кресту "на царевичево княже-Дмитриево имя" свою "ближнюю думу", и бояре при самом царе с полной готовностью присягнули. Отсутствовал только князь Д.И. Курлятев, сказавшись больным. Это был член "избранной рады", именно тот "единомысленник" Сильвестра, которого Сильвестр, по словам Грозного, к царю "в синклитию припустил", то есть провел в ближние бояре. После того, как царь "приводил к целованию бояр своих ближних", на другой день "призвал государь бояр своих всех" и лично, сообщив им о своем завещании, просил их присягнуть Дмитрию. Но он желал, чтобы присяга шла не при нем, ибо ему было "истомно", а при его ближних боярах, в "Передней избе" дворца. В эту минуту и произошло неожиданное для Грозного осложнение. Бояре при тяжелом больном устроили "брань велию и крик и шум велик". Они не хотели "пеленичнику служити" и говорили царю, что при малолетстве Дмитрия править будут его родные по матери Захарьины-Юрьевы, "а мы уже от бояр до твоего возрасту беды видели многие", "а Захарьиным нам, Данилу с братией, не служивати". Грозному пришлось сказать "жестокое слово": он от одних потребовал присяги; другим напомнил, что они уже целовали крест и должны стать за его сына и "не дать боярам сына моего извести никоторыми обычаи"; а Захарьиным (брату царской жены Данилу Романовичу и его двоюродному брату Василию Михайловичу) государь молвил: "а вы Захарьины, чего испужалися? али чаете, бояре вас пощадят? вы от бояр первые мертвецы будете! и вы бы за сына за моего да и за матерь его умерли, а жены моей на поругание боярам не дали". В конец концов бояре ушли в Переднюю избу и там после многих перекоров и мятежа" все присягнули Дмитрию. После этого Грозный велел привести к присяге в своем присутствии и князя Владимира Андреевича Старицкого. Но и тот едва согласился присягнуть малютке-племяннику, несмотря на угрозы государя и уговоры бояр; да и мать князя Владимира княгиня Ефросиния едва согласилась привесить к присяжной записи своего сына его княжую печать. Когда Грозный встретил неожиданное сопротивление в вопросе о воцарении его сына, то между прочим сказал боярам: "коли вы сыну моему Дмитрию креста не целуете, ино то у вас иной государь есть?" Недолго было Грозному ждать ответа на этот вопрос. Тотчас же выяснилось, что другой "государь" был действительно боярами намечен. Это не был князь Юрий Васильевич, ибо о нем никакой речи не велось по его малоумию*. Это был именно князь Владимир Старицкий. Грозный собрал много сведений по этому делу. Он удостоверился, что князь Курлятев уклонился будто бы по болезни от присяги вместе с другими ближними боярами, так как вел переговоры с князем Владимиром, "хотя его на государство". Грозному, далее, стало известно, что сам Сильвестр стоял на стороне Владимира и ссорился из-за него с ближними боярами. Узнал затем Грозный, что его ближний боярин, слуга его отца, князь Д.Ф. Палецкий, поцеловав крест Дмитрию, сейчас же завел сношения с Владимиром, как с будущим царем, о том, чтобы по воцарении тот не обидел уделом малоумного князя Юрия Васильевича, бывшего в свойстве с Палецким. Наконец, на глазах самого Грозного отец его любимца Адашева "почал говорити" против царской родни Захарьиных-Юрьевых, значит, не желал воцарения Дмитрия. Все эти сведения потрясли душу Грозного. Они вскрыли перед ним, больным, то, чего он не узнал бы здоровым. Его друзья и сотрудники, служа ему, не любили его семьи и в трудную минуту чуть не открыто ей изменили. В трудную минуту они не постеснялись выразить самому Грозному свои чувства, далеко не приятные для него, и указали ему на опасное для него значение в династии незначительного удельного князя Владимира. "И оттоле, говорит официальная летопись, бысть вражда велия государю со князем Владимиром Андреевичем, а в боярах смута и мятеж".

______________________

* Если бы Юрий был дееспособен, он был бы главным соперником племяннику своему Дмитрию. Но он был невменяем. Курбский о нем прямо говорит, что он "был без ума и без памяти и бессловесен: тако же, аки див якой, родился". До самой смерти (1563 г.) он не помянут ни в каком деле - ни в актах, ни в летописях.

______________________

Грозный выздоровел к маю 1553 года, а его маленький сын Дмитрий, ставший предметом дворцовой распри, утонул в июне того же года. Вся суета с завещанием Грозного и с присягой Дмитрию таким образом оказалась напрасной. Но последствия ее были тяжки. Она сделала явной и очень обострила вражду бояр - "избранной рады" с одной стороны и "ближних бояр" и царицыной родни с другой. По-видимому, эта вражда побудила даже к попыткам бегства в Литву тех лиц, которые считали себя небезопасными в Москве. Именно летом 1554 года царю стало известно о покушении целого кружка бояр изменить Москве и уйти "к королю". Во главе дела стоял боярин князь Семен Васильевич Лобанов-Ростовский, а с ним в уговоре были "братья его и племянники". Следствие выяснило, что мысль о побеге князя Семена зародилась со времени государевой болезни, что в 1553 году князь Семен вступил в тайные сношения с бывшим тогда в Москве Литовским послом Станиславом Довойной и выдал ему некоторые правительственные секреты, что он затем послал в Литву своего холопа Бакшея, а за ними и собственного сына князя Никиту подготовить переезд в Литву для прочих участников "измены". Причину своего недовольства князь Семен объяснял тем, что Грозный "их всех не жалует, великих родов бесчестит, а приближает к себе молодых людей" (то есть, незнатных); "да и тем нас истеснил (говорил он), что женился - у боярина у своего дочерь взял, понял робу свою: и нам как служити своей сестре?" Особенно страшной эта опасность "служить своей сестре" показалась князю Семену тогда, когда заболел государь и по его смерти могли всем завладеть Захарьины. Так в деле боярской измены 1554 года зазвучал тот же мотив, который звучал в тяжкие дни государевой болезни; но теперь в нем оказалась иная основа. Дед Грозного был женат на греческой царевне, его отец женился на княжне из "большого" выезжего рода, а Грозный "понял робу свою" из простого не княжеского рода. В этом, оказывается, было унижение для "великих родов", которым приходилось служить "молодым людям" Захарьиным и "своей сестре". Очевидно, княжата считали брак Грозного неразумным, несоответствующим ни его, ни их достоинству, и возможность регентства над Дмитрием именно Захарьиных они учитывали, как особое унижение для всей своей среды.

Не легко было личное положение Грозного между враждующими кругами. Ранее того, как вражда вскрылась в откровенном столкновении 1553 года, Грозный мог ее не знать или сознательно не замечать. Сильвестр, Адашев и княжата были его правительством, а семья, Захарьины и ближние бояре, с ними согласные, были его интимным кругом, и между ними могли существовать приличные отношения. Теперь произошел разрыв, и за Сильвестром и княжатами стало имя князя Владимира. Прежнего доверия к "избранной раде" быть не могло, но могло быть пред нею чувство страха. Вспомним, что, по мнению Грозного, Сильвестр и Адашев "ни единые власти не оставиша, идеже своя угодники не поставиша". Царю казалось, что весь аппарат власти был в руках у рады. Когда он и ближняя дума осудили князя Семена Ростовского в ссылку на Белоозеро, то, по словам Грозного, поп Сильвестр со своими советниками "того собаку почал в велицем бережении держати и помогати ему всеми благими, и не токмо ему, и всему его роду". Несмотря на расправу с этим "изменником", тогда "всем изменникам благо время улучися; нам же бо оттоле в большем утеснении пребывающим". Таким образом, справедливо, или нет, но вполне искренне Грозный считал себя в зависимости и в "утеснении" от тех, кому больше не верил. Этим и объясняется, почему он терпел около себя "раду" еще долго после душевного разрыва с нею в 1553 году. Он ее боялся; она же продолжала выполнять свою правительственную работу по плану, который был создан в начале вызванных ее влиянием преобразований. По-видимому только к 1557 году Грозный более и менее освободился от чувства зависимости в отношении Сильвестра и его "другое и советников". В это приблизительно время заканчивается работа над внутренними преобразованиями (как будто бы их программа признается исчерпанной) и выступают на первый план вопросы внешней политики. Падение Казанского царства возбудило враждебную энергию крымцев, и в 50-х годах XVI века Москве приходилось с особым напряжением вести охрану своих южных окраин. А кроме того на западных границах государства рождались осложнения со Швецией и, главным образом, с Ливонией. В понимании общего политического положения в определении очередных задач московской политики царь круто разошелся с "радой" и обернулся на запад в то время, когда "рада" упорно оборачивала его на юг. С этого началась эмансипация Грозного.