Глава 4 6 страница

Третья линия тоже состояла из двух траншей. Проходила она за холмами, километрах в трех от второй.

В ночь на 20 августа наш ход сообщения и тыловые отсечные траншеи заполнили скрытно подведенные свежие части второго эшелона. А утром на наших позициях появился командир полка подполковник Иван Никитич Панченко и сказал нам, солдатам и офицерам, изготовившимся к атаке:

– Ребята, старая слава любит молодую, новую!

Наш 8-й гвардейский стрелковый полк считался лучшим не только в 4-й дивизии, но и во всем 31-м гвардейском стрелковом корпусе.

Боевую задачу к тому времени все подразделения уже имели. Все было готово к наступлению. Мой автоматный взвод имел задачу: атаковать первую траншею и развивать наступление далее в глубину по фронту. Как потом выяснилось, немцы находились во второй траншее. А первую занимали румыны.

Началась артподготовка. И мы увидели такую картину: как только на позициях противника разорвались первые серии снарядов и мин, к руслу Днестра, в те места, где берега ближе подступали друг к другу, подскочили машины и повозки с бревнами и досками. Это саперы начали спешное наведение переправ. Делали переходные мостки. Одновременно ликвидировали остатки минных и проволочных заграждений, а также боевые охранения противника.

Такой слаженной и четкой организации боя мы еще не наблюдали. Вот тут мы почувствовали и предварительную работу штабов, и разведки, и подразделений обеспечения.

Дальнейшей задачей моего автоматного взвода было следующее: продолжить атаку в направлении второй траншеи. Ориентир – колодец с журавлем.

Через нейтральную полосу мы должны были продвигаться вместе с артвзводом – двумя расчетами 45-мм орудий. Наша задача: помочь артиллеристам вытолкнуть орудия на гребень гряды высот для обстрела огневых точек второй и третьей линий позиций противника. Наступать с артиллеристами веселее и надежнее, чем в одиночку. Хотя выкатывать орудия – работа нелегкая. Но спроси любого, кто воевал в пехоте, и он тебе скажет, что лучше попотеть, проталкивая вперед орудие, чем отражать контратаку немцев или нарваться на огонь их заранее не подавленных пулеметов.

Во время артподготовки «сорокапятки» артвзвода стояли за нашей траншеей на прямой наводке и вели огонь по немецким пулеметам в дотах. Доты находились на линии первой траншеи. Так что, когда мы потом облепили «сорокапятки», толкая их вперед, стволы их были горячими.

Я обратил внимание: «сорокапятки» новые, длинноствольные, совсем не такие, какие я впервые увидел на фронте в сорок третьем году. Расчеты были хорошо подготовленными. Стреляли точно. В бинокль я видел, как их снаряды, после двух-трех пристрелочных, влетали в амбразуры, взрывались внутри и разносили доты на куски. Вот тебе и малый калибр. Нет, «сорокапятка», после пулемета и миномета, первая подруга матушки-пехоты. Что бы мы делали с теми пулеметами в дотах? Гранатами, как в кино? Даст он тебе подползти к нему…

Перед артподготовкой утром 20 августа нам раздали горячий завтрак. К завтраку по сто граммов, гвардейских. Многие водку не пили. Мой связной, когда я отказался от своей нормы боевых, слил водку в трофейную фляжку. Старшина выдал новые фляжки. В них мы хранили запас питьевой воды. А вот в трофейных, которыми мы обзавелись на плацдарме, – водку. Водку в трофейной фляжке я приказал хранить на всякий случай. Промыть рану, к примеру.

Наша артиллерия различных калибров обстреливала оборону немцев и румын 1 час 45 минут. Вначале работала по первой линии, потом перенесла огонь в глубину обороны.

Как только умолкли орудия, над передовой появились наши штурмовики Ил-2. Они пролетали над нами на малой высоте, эскадрилья за эскадрильей. Но смотреть за их полетом и за тем, как они начнут штурмовку немецкой обороны, было уже некогда. Красная ракета взмыла над нашим участком траншеи – сигнал к общей атаке.

Боевые порядки нашего полка были выстроены в два эшелона: в первом два батальона, в том числе и наш; во втором – третий батальон.

Третье отделение моего взвода шло вместе с артиллеристами. Еще после завтрака они ушли на позиции артиллеристов и во время артподготовки были там, на их огневой. Осваивались. Подносили снаряды.

Во время атаки я всегда поднимался первым. Иначе солдаты перестанут уважать, если тебя, к примеру, опередит кто-нибудь из сержантов. Я повел два отделения к проходу, который для нас подготовили саперы. Проход был узкий, всего несколько метров, и обозначен указателями. Взвод благополучно миновал этот узкий коридор. Третье отделение и расчеты «сорокапяток» продвигались следом. Я оглянулся, чтобы проследить, как они минуют опасный участок, и в это время увидел вспышку возле первого орудия. Сержант, командир отделения, упал на землю. Я подбежал к нему. Он лежал на боку, подняв и придерживая руками правую ногу.

– Сам виноват. Попятился от пушки. Заступил… А там – мина. – Он побледнел, осматривал свою ногу.

Взрывом противопехотной мины ему раздробило пятку. Из разорванного сапога торчали обожженные куски кожи и острые косточки, которые будто раздробили молотком. Я позвал санитара. Сержанта тут же перевязали. Два солдата на плащ-палатке тут же потащили его в тыл, в санбат.

Я остановил взвод. Первое отделение направил на помощь первому орудию.

– Помогите артиллеристам! – крикнул им. – Выкатывайте через проход. Туда, к немецкой траншее! Если возьмем ее, двигайтесь ко второй! Ориентир прежний – колодец с журавлем!

С артиллеристами мы решили выкатывать «сорокапятки» прямо по дороге. Дорога не перекопана траншеей.

Сам со вторым отделением побежал ко второму орудию. Второе орудие все это время вело огонь по ожившим после артподготовки огневым точкам в полосе наступления взвода. Когда мы подбежали к ним, артиллеристы уже снимались с огневой. Солдаты подняли станины, надавили на ствол, уперлись в щит и покатили орудие к проходу в минном поле. Мы катили второе орудие по следу первого. Вскоре вышли на дорогу. Миновали первую траншею. Она была сильно разрушена. Но трупов в ней мы не увидели. Впереди виднелась вторая траншея. Но и оттуда не стреляли. Когда первое орудие выкатили на гребень одной из высот и начали разворачивать его, навстречу нам вышла колонна пленных румын. За нею вторая, третья. В каждой человек по четыреста–пятьсот. Сопровождали их наши автоматчики. Конвоиров было совсем мало, человека по два-три на каждую колонну. Румыны шли быстро, почти бежали. Несли и вели своих раненых. Каждая из колонн подходила к колодцу. У колодца пили воду. Я запомнил лица некоторых пленных. В них все еще стоял ужас. Все они выглядели сильно уставшими, как будто их гнали издалека, за несколько десятков километров, и только здесь, у колодца, разрешили короткий отдых. Пили подолгу, жадно. Они пережили полуторачасовую артподготовку, потом нашу атаку, и, конечно, жажда их мучила довольно сильная…

Румыны шли с высот. А мы, напрягая все свои силы, катили орудия навстречу. Они расступались, уступая нам дорогу. Ругали Гитлера и Антонеску. Это были румынские пехотные части второй линии обороны.

Наш полк в тот день взял в плен около 2500 румынских солдат и офицеров. Вечером мне один мой автоматчик, вспомнив пленных румын, сказал:

– Вот так и наших, в сорок первом… Колоннами…

Он воевал с лета сорок первого года, всего повидал.

«Сорокапятка» орудие хоть и небольшое, но тяжелое. Мы волокли ее вверх, на высотку, как упирающуюся корову. Пристегнули к оси лямки и, поднимая станины, волокли орудие вперед и вперед. Нигде в кино я что-то не видел, чтобы вот так, километрами, солдаты катили свое орудие. Там все – на лошадях да на тягачах. А ведь половину пути, и до Европы, и по Европе, расчеты и мы, пехота, протащили орудия вот так, на лямках.

Вскоре выбрались на высотку. Артиллеристы тут же определили огневые и начали, не мешкая, устанавливать орудия. Все у них получалось быстро, без суеты. Командовал ими лейтенант годами чуть постарше меня.

Наша рота тем временем ушла далеко вперед. Мы с высотки наблюдали ее развернутую цепь метрах в шестистах, уже на подступах к третьей линии немецкой обороны. Автоматчики аккуратно сложили возле орудий ящики с зарядами. Кроме того, каждый из нас, кто тащил орудие, нес по два-три снаряда, в основном это были бронебойные и подкалиберные. Ожидалась танковая контратака немцев. Но в этот день они контратаковать не осмелились.

Завидовали мы артиллеристам, что почти всегда они стреляют с тыловых позиций, через наши головы, издали поражая цели. Но вот повоевали мы, пехота, с ними бок о бок несколько часов… Нет, лучше в своей роте воевать. И – бегом догонять своих. В цепь.

Подошли к первой траншее третьей линии немецкой обороны. И эти позиции сильно разрушила наша артиллерия. Артиллеристы стреляли очень точно. Видимо, хорошо сработала разведка. Батареи точно знали, куда стрелять. Здесь поработали и штурмовики. Все дымилось. Вывороченные бревна землянок и блиндажей, распотрошенные доты… Трупы немцев и румын. Тут уж своих убитых утаскивать им было некогда. Брели небольшие группы пленных. Их было значительно меньше, чем во второй линии. Немцы сдавались неохотно. Оборванные, грязные. Многие ранены. Это, видимо, те, кто не успел уйти. Вылезли из-под обломков блиндажей, когда первые наши цепи уже подошли и заняли траншею.

Вскоре мы, продвигаясь вперед цепью, вышли на позиции 105-мм гаубиц. Все четыре орудия оказались либо разбиты точными попаданиями, либо повреждены. Тягачей не было. Кругом дымились артиллерийские воронки. Кучность и точность огня нашей артиллерии вызывали уважение. Возле каждой гаубицы по нескольку воронок. Всюду валялись трупы немецких артиллеристов. В ровиках лежали снаряды. Не успели они их выпустить по нашей цепи. Спасибо нашим артиллеристам, упредили. Немного поодаль возле ракиты, буквально обрубленной осколками, стояла разбитая легковая машина. Обе дверцы открыты. Лобовое стекло выбито. Возле правой дверцы лежал немецкий капитан. Метрах в десяти–пятнадцати – несколько солдат. Рядом дымилась воронка. Их, видимо, этим снарядом и накрыло.

Я обошел легковую машину, мельком взглянул на немецкого офицера. На левой, откинутой в сторону руке его были явно дорогие часы на браслете. Ни документов, ни часов я брать не стал. Некогда было заниматься трофеями. Надо было идти вперед.

В полосе нашего наступления немцы сидели за спинами румын. Когда же началась артподготовка и затем наша атака, видя, как это подействовало на их союзников и что в одиночку они фронт не удержат, посадили свою пехоту на машины и драпанули в глубину. Но, чтобы приостановить наше наступление, сбить темп, за последней траншеей оставили заслоны из танков и бронетранспортеров. Пятясь, они вели интенсивный огонь. Вскоре остановились. Мы поняли, что будет контратака. И начали спешно окапываться.

Впереди перед нами километра на три простиралась открытая местность. Ни деревца, ни кустика. Только выгоревшая трава да кукурузные поля. В них-то, в кукурузных посадках, как вскоре оказалось, и прятали немцы свои бронетранспортеры и танки на случай ввода в прорыв наших танковых частей, чтобы поражать наступающую технику с флангов, из укрытий. В кукурузе они уберегли свои танки и от штурмовиков. Илы не нашли их.

Начало вечереть. Старшего сержанта Менжинского я послал к командиру роты доложить о нашем прибытии, о выполнении задания и о понесенных потерях. Установил локтевую связь с третьим стрелковым взводом, которым командовал лейтенант Петр Куличков. Его взвод окапывался на скате холма перед лощиной и кукурузным полем. Мы, автоматчики, заняли позицию немного левее, уступом, над обрывистым краем небольшой высотки. Внизу перед нами – лощина. За лощиной метрах в ста – ста тридцати – кукурузное поле. Позиция хорошая. К нам не подойти.

Не успели мы как следует окопаться, как из зарослей кукурузы немцы открыли яростный огонь. Все там зашевелилось, заходило ходуном. Появились три бронетранспортера. «Гробы», как мы их называли. По своим боевым качествам и маневренности ничуть не хуже танкеток. Полугусеничный ход. Крупнокалиберный пулемет на турели за бронещитком. Следом за бронетранспортерами высыпала пехота. Контратака. Чего мы и ожидали. Немцы атаковали наш автоматный и соседний, третий стрелковый взводы. Именно мы охватывали кукурузное поле, где замаскировали немцы свою бронетехнику.

Мы сразу поняли их маневр: выйти во фланг моему взводу, разорвать наши порядки пополам и потом гонять нас по полю, как зайцев. Мой взвод оказался крайним на фланге. Соседняя рота своим правофланговым взводом окапывалась метрах в двухстах – двухстах пятидесяти левее нас. Таким образом, образовался разрыв. Вот в него-то и пытались войти контратакующие.

Когда они открыли огонь из пулеметов, солдаты продолжали торопливо окапываться. Бронетранспортеры выбрались из зарослей кукурузы, остановились на краю поля перед лощиной и поливали нас из своих турельных крупнокалиберных установок. Огонь был сплошным. Пулеметы били длинными, непрерывными очередями. И сразу же, под прикрытием своих пулеметов, в атаку пошли автоматчики. Во время пулеметного огня головы не поднять. Пули стригут вокруг, цепляют за края одежды, которая торчала вверх. Окопчики мы успели отрыть неглубокие, для стрельбы лежа. Но они нас надежно спасали. И вот их пулеметы, один за другим, замолкли. То ли ленты закончились и надо было их перезаряжать, то ли стволы перегрелись. На перезарядку или замену стволов нужно несколько секунд. Вот этой паузой мы и воспользовались. Сразу открыли огонь наши пулеметчики. Ручные пулеметы ударили по «гробам» бронебойно-зажигательными. Автоматчики и стрелки обрушили огонь по пехоте. Мы мгновенно перехватили инициативу. В бою это имеет решающее значение.

Лобовая броня немецкого бронетранспортера имела толщину 15–16 мм. Наши пули такую броню не брали. А вот боковую броню толщиной 6–8 мм бронебойно-зажигательные пробивали. Наши пулеметчики и стрелки, зная их уязвимые места, по бокам их и лупили. Бронетранспортеры сразу стали пятиться в кукурузу. Откатились и автоматчики, потащили под руки раненых, подхватывали за ремни убитых и тоже уволакивали в кукурузу.

Мы прекратили огонь. Пусть утаскивают. Контратака отбита.

До полуночи шла вялая перестрелка. Обычное явление на только что установившейся линии противостояния. И с той и с другой стороны под шумок работали снайперы. Снайперы подбирали всех, кто плохо окопался или пренебрег правилами маскировки и осторожности.

К полуночи перестрелка утихла.

Впереди слышался рокот моторов. Это их бронетранспортеры выбирались с кукурузного поля. Доносились крики команд. Что-то там происходило. Какая-то перегруппировка.

Немецкие танки находились километрах в полутора-двух западнее. Они начали отход еще до начала контратаки. Теперь их моторы урчали там. Туда же ушли и «гробы». Видимо, это была одна часть. Иногда рев танковых моторов становился громче, и казалось, что они выдвигаются всей массой сюда. Но потом все опять затихало. Что за марши они там совершали, мы пока понять не могли. Их боевое охранение всю ночь находилось в окопах на краю кукурузного поля. Время от времени они постреливали из пулеметов в нашу сторону. Я заметил: стрельба шла из разных окопов, каждый раз из другого, так что засечь огневую точку в темноте было не так-то просто.

Ночью в нашем тылу послышался какой-то шум.

– Что там? – спросил я Петра Марковича. – Сходи-ка проверь.

Вскоре он вернулся:

– «Самоварщики» подошли. Встретил ротного и командира минометной роты. Ротный передал, чтобы вели наблюдение и прослушивание.

Наблюдение и прослушивание. Ну что ж, это несложно. Минометчикам нужны точные координаты целей.

Утром минометчики начали пристрелку немецких позиций. Пристрелялись и тут же хорошенько обработали их беглым огнем по площади. Мин не жалели. По темпу стрельбы я понял, что каждый ствол вывешивает не меньше двух-трех мин. И вот они затихли. В небо ушла зеленая ракета. Наша рота поднялась.

Каждый раз, когда поднимаешься в атаку, испытываешь одно и то же чувство. Его и охарактеризовать невозможно. Смесь злости, отчаяния, страха и азарта. И еще беспокойства. За взвод. Поднимется ли взвод. Первыми поднимаются сержанты и солдаты помоложе. А потом и старички встают.

Мы увидели, что немцы сразу зашевелились, забегали, начали отходить. И по ним, отступающим в глубину кукурузного поля, снова ударили наши минометы. И вдруг в кукурузе заработал мотор бронетранспортера и по нашей наступающей цепи хлестнул пулемет. Мы уже шли по кукурузе. Очереди так и секли по кукурузным стеблям. Откуда стреляет, не видно. Так наступать страшно. Мы залегли. Пришлось. Я приказал. Людей губить понапрасну… Полежали, отдышались. Я крикнул:

– Ползком и короткими перебежками – вперед!

Мои автоматчики зашевелились, начали продвигаться вперед. Иногда постреливали. Куда, пока не видно было. «Гроб» урчал мотором впереди. Звуки мотора удалялись. Видимо, он забрал свои боевые охранения и, чтобы не испытывать судьбу, постреливая из пулемета, краем кукурузного поля направился на запад, к своим. Жаль, что с нами не было наших «сорокапяточников». Они бы быстро ему гусеницы размотали по кукурузе. Минометы пытались достать его, но не смогли. Правда, скорости ему прибавили.

Мы прочесали поле и обнаружили шесть трупов немецких солдат. Два из них были в серо-зеленых мундирах, остальные – в черных. Контратаковали нас «серо-зеленые». Я точно это запомнил. Значит, в боевом охранении стояли эсэсовцы. В петлицах белые руны – две молнии «зиг». У некоторых простые, алюминиевые, у некоторых серебряные.

Один из эсэсовцев оказался раненым. Прикинулся мертвым. Мой автоматчик из первого отделения подошел к нему, перевернул на спину и ударил носком сапога в бок. Тот не выдержал, охнул, а потом открыл глаза, увидел русского и заорал. Так проверяют, жив или мертв. Живые, если даже они без сознания, обязательно охнут или сделают самопроизвольный вздох.

– Вставай, ганс! Вставай!

Начали совещаться, куда его девать. Солдаты злые, предлагали его тут же и пристрелить. Но я приказал забрать его с собой. Отрядил для конвоирования двоих автоматчиков. Немец уже пришел в себя. Он даже не был ранен. Видимо, близко разорвалась мина и его контузило. Хорошенько обыскали. Отобрали нож и пистолет. Остальные личные вещи оставили при нем.

Солдаты собрали оружие убитых. Всем хотелось поносить трофейное оружие, пострелять из него. Рассовывали по карманам и другие трофеи. Во время боя я такое пресекал, но тут произошла пауза, и я сделал вид, что не замечаю, что мои автоматчики занялись трофеями. Иногда надо отпустить вожжи. Психологически это действовало на солдат хорошо. Они чувствовали себя победителями.

– Все! Хватит! В цепь! Вперед! – крикнул я своим автоматчикам.

Так, кукурузными полями, с короткими боями и скоротечными стычками, мы прошли километра четыре. Вышли к какому-то населенному пункту. Тут нашу цепь догнали офицеры штаба полка. Я узнал капитана Чугунова. С ним был еще один, я его не знал.

– Что это? – И капитан, которого я не знал и не видел раньше в штабе полка, указал на пленного.

– Немец. Пленный. Захватили во время боя на кукурузном поле в четырех километрах отсюда, – доложил я и тут же предложил забрать его у нас.

А дальше произошло следующее. Капитан Чугунов молчал. А тот капитан, незнакомый, как я понял, по должности выше Чугунова, посмотрел на немца и сказал:

– И зачем вы его тащили? – Вытащил свой ТТ и в упор выстрелил в пленного.

На меня он тоже посмотрел нехорошо. То ли с пренебрежением, то ли еще как-то, как смотрят на младшего по званию, кто не смог выполнить самое простое задание.

И только тут я вспомнил, что перед атакой нам было приказано эсэсовцев в плен не брать. Тела убитых надо было переворачивать вверх лицом и ударом ноги под ребра, в дыхало, определять, живой или мертвый. Если же определять некогда, то делать контрольный выстрел в голову или в грудь.

От офицеров штаба мы узнали, что только что при переезде на новый НП погиб майор Лудильщиков, наш комбат. Он перебирался на машине со своим штабом ближе к передовой, неподалеку разорвался немецкий снаряд, майору оторвало ногу в районе бедра, и он за несколько минут истек кровью. Помочь ему было некому: водитель убит, все остальные, сидевшие в машине, тоже переранены. Снаряд был выпущен из немецкого танка, которые стояли замаскированные в кукурузном поле и контролировали дорогу. Танковая часть была эсэсовской. В штабе полка это хорошо знали. Вот почему так не повезло нашему пленному.

– Только зря вели, – сказал один из автоматчиков-конвоиров, когда офицеры ушли дальше по цепи.

Другой нагнулся к убитому, чтобы забрать у него портсигар и зажигалку, которую я вначале, когда его обыскивали, приказал оставить при нем.

Для нас, офицеров и солдат первого стрелкового батальона, гибель майора Лудильщикова была большой потерей. Что и говорить, командиры на войне были разные. Майор Лудильщиков был моим лучшим комбатом. И я думаю, что и другие, кто выжил, вспоминают его с теплотой.

С Лудильщиковым, тогда еще капитаном, я встретился под Кривым Рогом, когда из госпиталя добирался в свой полк. Вместе с ним формировал новый батальон. Вместе с ним воевал на Днестровском плацдарме. Как мы тогда удержались? Я помню, как он нервничал, когда я докладывал ему об атаке, организованной полковым комсоргом. Я думаю, что он доложил об этом командиру полка, потому что тот щеголь больше у нас не появлялся и вообще куда-то исчез. После стояния на плацдарме мы готовили батальон к новым боям, к Ясско-Кишиневской операции. Вот уж был комбат! Настоящий русский офицер. Зря солдата на смерть не пошлет.

В батальоне шел слух, что похоронили нашего комбата майора Лудильщикова в селе Талмаз. Мы на похороны не попали. Но вечером за помин его доброй души выпили. Всем взводом. Поделили резервные и помянули.

Населенный пункт, к которому вышла наша стрелковая рота, назывался Ермоклея. От него, тем же боевым порядком, цепью, двинулись вдоль грунтовой дороги. Вскоре спустились в низину. В низине увидели несколько наших танков Т-34. Одна «тридцатьчетверка» застряла в болотине, села на брюхо. Два других танка, сцепом, тащили ее. Так мы тащили на высотку «сорокапятку»… Это были танки одной из бригад 4-го гвардейского механизированного корпуса[7]. Корпус спешил навстречу 18-му танковому корпусу 2-го Украинского фронта, чтобы замкнуть кольцо окружения немецкой группировки под Яссами и Кишиневом.

Мы обошли застрявший танк.

– Помощь нужна? – спросил я танкистов.

– Нужна, лейтенант! – ответил мне один из танкистов с погонами старшего лейтенанта. – Хорошо, что вы подошли. Пока мы тут копошимся, прикройте нас со стороны кукурузного поля. Там бродят немцы. Видимо, мелкие группы. Несколько раз нас обстреляли.

Подошел командир роты старший лейтенант Макаров. Приказал командиру второго стрелкового взвода организовать прикрытие танкистов.

– На танках и догоните нас, – сказал лейтенанту Куличкову.

Наша задача была выполнена. Оборону немцев мы прорвали. Об этом сообщил офицер связи из штаба полка. Он догнал нас, когда мы выходили из низины. Здесь наш батальон построился в ротные походные колонны и, соблюдая положенные интервалы, двинулся на запад, к реке Прут. Стало известно, что наши передовые танковые части, вошедшие в прорыв, продвинулись на большую глубину. И нам надо было спешить догнать их.

На отдельных участках разрозненные группы немцев все еще пытались оказывать сопротивление. Днем они прятались в зарослях кукурузы. А ночами совершали марши на запад, к своим. Пытались выйти. Но их перехватывали. То там, то там вспыхивали скоротечные бои.

Сколько-нибудь серьезных боев у нас до самой реки Прут не было. Вышли мы за кольцо окруженной немецкой группировки. Ликвидацией ее занимались другие части. Мы шли вперед. Отступая, немцы оставляли заслоны: по нескольку танков и пехоту. Мы обходили их с флангов, окружали. Немцы пытались вырваться, и тут завязывался бой. Как правило, заканчивался он быстро и с заранее предрешенным исходом. После окружения очередного заслона тут же прибывали вызванные по беспроводной связи артиллеристы, отцепляли от передков орудия, отгоняли «Студебеккеры» в безопасное место. Несколько пристрелочных, фугасных, чтобы видеть взрывы и степень погрешности, и – подкалиберными. Танки горели как снопы. Были у нас тогда уже сильные противотанковые орудия, 57-мм длинноствольная пушка ЗИС-2. Стреляла точно, как снайперская винтовка.

Так и продвигались к Пруту. Днем жара. Пыль. Горло пересыхает. На гимнастерках соль. Ночью холодно.

К переходам на большое расстояние мы привыкли. Иногда, когда не случалось стычек с немецкими заслонами, в день проходили километров по пятьдесят пять – шестьдесят. Шли с полной выкладкой, с оружием и запасом боекомплекта. К концу дневного марша валились на землю. Кто где стоял, тот там и ложился. Ноги гудели. Чаще всего на ночевку располагались прямо в степи. На юге Молдавии лесов почти не встречали. Укрывались плащ-палатками и тут же засыпали. Спали все, кроме часовых и дежурных офицеров. Даже к походным кухням редко кто подходил, разве кто из охраны, кому спать не положено, а время коротать как-то надо. Повара тоже спали. Пищу мы принимали на марше. Ели прямо на ходу. Вперед, вперед…

Пока мы шли к Пруту, не было ни одного дождя. Небо над нами голубое, чистое. Солнце палит. Но немецкой авиации все же не видать. Параллельно нам, километрах в двух, шел 3-й гвардейский стрелковый полк нашей дивизии. На его колонны однажды налетели «Мессершмитты». Зашли на атаку. Ведущий истребитель спикировал на головную колонну и в пике был сбит снайперским одиночным выстрелом кого-то из солдат полка. Остальные сразу взмыли ввысь и ушли за горизонт. Сбитый истребитель врезался в землю недалеко от идущей колонны и взорвался. Взрыв мы слышали. Потому-то командование и поинтересовалось, что там, на параллельной дороге, произошло.

27–28 августа 1944 года перед выходом на государственную границу СССР и реку Прут нашу роту усилили батареей 122-мм гаубиц и с этим основательным усилением выдвинули вперед. Гаубицы были не самоходные, их тянули тягачи. Взводы разместились на тягачах. Солдаты были рады – хоть и в передовом отряде, в постоянном ожидании обстрела, но все же не пешком… Натрудили мы за те дни свои ноги так, что подошвы на сапогах стали тоньше газетной бумаги, а у некоторых бойцов и вовсе стерлись до дыр.

Передовой отряд возглавил начальник штаба нашего полка майор Морозов.

Замечу пусть не в упрек майору Морозову, но все же… Мы наступали. Успешно. Результаты операции были ошеломляющими. Впереди явно просматривались щедрые наградные реляции. И в эти списки конечно же хотели попасть штабные офицеры. Тем более что все было в их руках и они знали пути и способы, как в эти списки попасть совершенно на законном основании. Вот и возглавляли решающие атаки и броски. Для нас-то, окопников, тот марш в головном боевом охранении был делом обыденным, а если учесть, что мы не шли, а ехали, то и льготным. А майор наш крутил головой и посматривал на нас, как фельдмаршал Суворов. Суворова в те дни мы поминали добрым словом часто. Потому что продвигались по тем самым дорогам, где когда-то водил русскую армию и он.

А я все ждал своего обещанного ордена Красной Звезды за Днестровский плацдарм…

Подъехали к селу Готешты. Село окружено кукурузными полями. Поля подходят прямо к крайним домам. И вот оттуда, от крайних домов, вдруг раздались выстрелы. Тягачи сразу остановились. Майор Морозов приказал мне развернуть автоматчиков в цепь. Гаубичные расчеты тоже стали спешно готовиться к бою.

Выполняя приказ майора Морозова, я развернул свой взвод в цепь и повел на Готешты. Мы охватывали село полукольцом с восточной и юго-восточной стороны.

Немцы засели в придорожных кюветах и за деревьями. Мы не сразу обнаружили их. Когда обнаружили, открыли огонь. Те тоже. Но вначале события развивались вот как.

Левее меня и моего связного продвигался расчет ручного пулемета Ивана Захаровича Иванова. Еще левее шел командир первого отделения и его автоматчики. Отделение остановилось. А пулеметчик успел незаметно перебежать улицу. Немного погодя подал нам знак: залечь. Оказывается, перебежав впереди нас улицу и немного пройдя вперед вдоль зарослей кустарника, он оказался за спинами немцев, засевших в тополях и вдоль дороги. Знака его мы сперва не поняли и какое-то время продолжали продвигаться к тополям. Иван Захарович начал жестикулировать еще выразительнее. Стрелять-то ему нельзя: на линии огня не только немцы, но и мы. И позицию такую оставлять тоже не хочется. Впереди, кроме нашего пулеметчика Ивана Захаровича, мы по-прежнему никого не видели. Но в какое-то мгновение я почувствовал, что что-то там, у дороги, неладное. Снял с пояса гранату Ф-1. И в это мгновение за одним из тополей увидел немца. Тот стоял в позе для стрельбы с колена и целился в меня.

– Ложись! – крикнул я, выдернул чеку и бросил гранату в кювет.

Немец все-таки успел выстрелить в меня. Но промахнулся. Я видел вспышку выстрела. Ждал удара пули. Но пуля вжикнула выше, над головой. Автоматчики мои тоже прижались к земле, и я подумал: хорошо, никого не заденет осколками моей гранаты.

Граната упала удачно – между двумя немцами, лежавшими в кювете. Потом я вернулся посмотреть на них. Осколками их убило наповал. Где лежали, там и остались лежать.

Когда граната разорвалась, я приподнял голову. Сразу увидел Ивана Захаровича. Он уже открыл огонь из своего пулемета. Упали еще два немца, которые стояли за деревьями. Автоматчики пошли вперед и открыли огонь вдоль кювета. Оттуда, из кювета, уже не отвечали – все, кто там залег, были изрешечены пулями.

Мы вошли в дом. В доме, как видно, размещалось что-то вроде местной управы. На стенах висели портреты Гитлера и Антонеску. Стояли канцелярские столы и стулья. И – никакого беспорядка. Следов поспешного бегства не было. Все лежало и стояло на своих местах. Здесь нас не ждали. Вот почему и охрана не успела окопаться.