Глава 6. Разум 5 страница

 

Я: «Что неверно?»

 

Ганс: «Все не так. Послушай. Мы посадим ее и меня в ящик[34 - Ящик для гмунденовского багажа, который стоит в передней.], а я в ящике сделаю wiwi. И я сделаю wiwi в панталоны, мне это все равно, это совсем не стыдно. Слушай, это серьезно, а все-таки очень весело!»

 

Затем он рассказывает историю, как вчера, о приходе аиста, но не говорит, что аист при уходе взял шляпу.

 

Я: «Где же у аиста был ключ от дверей?»

 

Ганс: «В кармане».

 

Я: «А где у аиста карман?»

 

Ганс: «В клюве».

 

Я: «В клюве? Я еще не видел ни одного аиста с ключом в клюве».

 

Ганс: «А как же он мог войти? Как входит аист в двери? Это неверно, я ошибся, аист позвонил, и кто-то ему открыл дверь».

 

Я: «Как же он звонит?»

 

Ганс: «В звонок».

 

Я: «Как он это делает?»

 

Ганс: «Он берет клюв и нажимает им звонок».

 

Я: «И он опять запер дверь?»

 

Ганс: «Нет, прислуга ее заперла. Она уже проснулась. Она отперла ему дверь и заперла».

 

Я: «Где живет аист?»

 

Ганс: «Где? В ящике, где он держит девочек. Может быть, в Шёнбрунне».

 

Я: «Я в Шёнбрунне не видел никакого ящика».

 

Ганс: «Он, вероятно, находится где-то подальше. Знаешь, как аист открывает ящик? Он берет клюв – в ящике есть замок – и одной половинкой его так открывает (демонстрирует это мне на замке письменного стола). Тут есть и ручка».

 

Я: «Разве такая девочка не слишком тяжела для аиста?»

 

Ганс: «О, нет!»

 

Я: «Послушай, не похож ли омнибус на ящик аиста?»

 

Ганс: «Да!»

 

Я: «И мебельный фургон?»

 

Ганс: «Гадкий фургон – тоже».

 

17 апреля. Вчера Ганс вспомнил свое давнишнее намерение и пошел во двор, находящийся напротив нашего дома. Сегодня он этого уже не хотел сделать, потому что как раз против ворот у платформы стоял воз. Он сказал мне: «Когда там стоит воз, я боюсь, что я стану дразнить лошадей, они упадут и произведут ногами шум».

 

Я: «А как дразнят лошадей?»

 

Ганс: «Когда их ругают, тогда дразнят их, и когда им кричат но-но»[35 - Часто, когда кучера били и понукали лошадей, на него находил большой страх.].

 

Я: «Ты дразнил уже лошадей?»

 

Ганс: «Да, уже часто. Я боюсь, что я это сделаю, но это не так».

 

Я: «В Гмундене ты уже дразнил лошадей?»

 

Ганс: «Нет».

 

Я: «Но ты охотно дразнишь лошадей?»

 

Ганс: «Да, очень охотно».

 

Я: «Тебе хотелось и стегнуть их кнутом?»

 

Ганс: «Да».

 

Я: «Тебе хотелось бы так бить лошадей, как мама бьет Анну. Ведь тебе это тоже приятно?»

 

Ганс: «Лошадям это не вредно, когда их бьют. (Я так ему говорил в свое время, чтобы умерить его страх перед битьем лошадей.) Я это однажды на самом деле сделал. У меня однажды был кнут, и я ударил лошадь, она упала и произвела ногами шум».

 

Я: «Когда?»

 

Ганс: «В Гмундене».

 

Я: «Настоящую лошадь? Запряженную в экипаж?»

 

Ганс: «Она была без экипажа».

 

Я: «Где же она была?»

 

Ганс: «Я ее держал, чтобы она не убежала». (Все это, конечно, весьма невероятно.)

 

Я: «Где это было?»

 

Ганс: «У источника».

 

Я: «Кто же тебе это позволил? Разве кучер ее там оставил?»

 

Ганс: «Ну, лошадь из конюшни».

 

Я: «Как же она пришла к источнику?»

 

Ганс: «Я ее привел».

 

Я: «Откуда? Из конюшни?»

 

Ганс: «Я ее вывел потому, что я хотел ее побить».

 

Я: «Разве в конюшне никого не было?»

 

Ганс: «О, да, Людвиг (кучер в Гмундене)».

 

Я: «Он тебе это позволил?»

 

Ганс: «Я с ним ласково поговорил, и он сказал, что я могу это сделать».

 

Я: «А что ты ему сказал?»

 

Ганс: «Можно ли мне взять лошадь, бить ее и кричать. А он сказал – да».

 

Я: «А ты ее много бил?»

 

Ганс: «Все, что я тебе тут рассказываю, совсем неверно».

 

Я: «А что же из этого верно?»

 

Ганс: «Ничего не верно. Я тебе все это рассказал только в шутку».

 

Я: «Ты ни разу не уводил лошадь из конюшни?»

 

Ганс: «О, нет!»

 

Я: «Но тебе этого хотелось?»

 

Ганс: «Конечно, хотелось. Я себе об этом думал».

 

Я: «В Гмундене?»

 

Ганс: «Нет, только здесь. Я себе уже об этом думал рано утром, когда я только что оделся; нет, еще в постели».

 

Я: «Почему же ты об этом мне никогда не рассказывал?»

 

Ганс: «Я об этом не подумал».

 

Я: «Ты думал об этом, потому что видел это на улицах».

 

Ганс: «Да!»

 

Я: «Кого, собственно, тебе хотелось бы ударить – маму, Анну или меня?»

 

Ганс: «Маму».

 

Я: «Почему?»

 

Ганс: «Вот ее я хотел бы побить».

 

Я: «Когда же ты видел, что кто-нибудь бьет маму?»

 

Ганс: «Я этого еще никогда не видел, во всей моей жизни».

 

Я: «И ты все-таки хотел бы это сделать? Как бы ты это хотел сделать?»

 

Ганс: «Выбивалкой». (Мама часто грозит ему побить его выбивалкой.)

 

На сегодня я должен был прекратить разговор.

 

На улице Ганс разъясняет мне: омнибусы, мебельные, угольные возы – все это аистиные ящики».

 

Это должно означать – беременные женщины. Садистский порыв непосредственно перед разговором имеет, вероятно, отношение к нашей теме.

 

«21 апреля. Сегодня утром Ганс рассказывает, что он себе подумал: „Поезд был в Лайнце, и я поехал с лайнцской бабушкой в таможню. Ты еще не сошел с моста, а второй поезд был уже в Сан-Байт. Когда ты сошел, поезд уже пришел, и тут мы вошли в вагон“.

 

(Вчера Ганс был в Лайнце. Чтобы войти на перрон, нужно пройти через мост. С перрона вдоль рельсов видна дорога до самой станции Сан-Байт. Здесь дело не совсем ясно. Вероятно, вначале Ганс представлял себе, что он уехал с первым поездом, на который я опоздал. Потом пришел с полустанка Сан-Байт другой поезд, на котором я и поехал. Он изменил часть этой фантазии о бегстве, и у него вышло, что мы оба уехали со вторым поездом.

 

Эта фантазия имеет отношение к последней неистолкованной, по которой мы в Гмундене потратили слишком много времени на переодевание в вагоне, пока поезд не ушел оттуда.)

 

После обеда мы перед домом. Ганс вбегает внезапно в дом, когда проезжает парный экипаж, в котором я не могу заметить ничего необыкновенного. Я спрашиваю его, что с ним. Он говорит: «Я боюсь, потому что лошади так горды, что они упадут». (Лошади были сдерживаемы на вожжах кучером и шли мелким шагом с поднятой головой,– они, действительно, шли «гордо».)

 

Я спрашиваю его, кто, собственно, так горд?

 

Он: «Ты, когда я иду к маме в кровать».

 

Я: «Ты, значит, хотел бы, чтобы я упал?»

 

Он: «Да, чтобы ты голый (он думает: босой, как в свое время Фриц) ушибся о камень, чтобы потекла кровь; по крайней мере я смогу хоть немножко побыть с мамой наедине. Когда ты войдешь в квартиру, я смогу скоро убежать, чтобы ты этого не видел».

 

Я: «Ты можешь вспомнить, кто ушибся о камень?»

 

Он: «Да, Фриц».

 

Я: «Что ты себе думал, когда упал Фриц?»

 

Он: «Чтобы ты споткнулся о камень и упал».

 

Я: «Тебе, значит, сильно хотелось к маме?»

 

Он: «Да!»

 

Я: «А почему я, собственно, ругаюсь?»

 

Он: «Этого я не знаю (!!)».

 

Я: «Почему?»

 

Он: «Потому что ты ревнуешь».

 

Я: «Ведь это неправда».

 

Он: «Да, это правда, ты ревнуешь, я это знаю. Это, должно быть, верно».

 

По-видимому, мое объяснение, что маленькие мальчики приходят к маме в кровать, а большие спят в собственной кровати, мало импонировало ему.

 

Я подозреваю, что желание дразнить лошадь, бить и кричать на нее относится не к маме, как он говорил, а ко мне. Он тогда указал на мать, потому что не решился мне сознаться в другом. В последние дни он особенно нежен по отношению ко мне».

 

С чувством превосходства, которое так легко приобретается «потом», мы можем внести поправку в предположения отца, что желание Ганса дразнить лошадь двойное и составилось из темного садистского чувства по отношению к матери и ясного желания мести по отношению к отцу. Последнее не могло быть репродуцировано раньше, чем в связи с комплексом беременности не наступила очередь первого. При образовании фобии из бессознательных мыслей происходит процесс сгущения; поэтому пути психоанализа никогда не могут повторить пути развития невроза.

 

«22 апреля. Сегодня утром Ганс опять „что-то подумал“. „Один уличный мальчишка ехал в вагончике; пришел кондуктор, раздел мальчишку донага и оставил его там до утра, а утром мальчик заплатил кондуктору 50 000 гульденов, чтобы тот позволил ему ехать в этом вагончике“.

 

(Против нас проходит Северная железная дорога. На запасном пути стоит дрезина. На ней Ганс видел мальчишку, и ему самому хотелось прокатиться на ней. Я ему сказал, что этого нельзя делать, а то придет кондуктор. Второй элемент фантазии – вытеснение желания обнажаться.)»

 

Мы замечаем уже некоторое время, что фантазия Ганса работает «под знаком способов передвижения» и с известной последовательностью идет от лошади, которая тащит воз, к железной дороге. Так ко всякой боязни улиц со временем присоединяется страх перед железной дорогой.

 

«Днем я узнаю, что Ганс все утро играл с резиновой куклой, которую он называл Гретой. Через отверстие, в которое раньше был вделан свисток, он воткнул в середину маленький перочинный ножик, а затем для того, чтобы ножик выпал из куклы, оторвал ей ноги. Няне он сказал, указывая на соответствующее место: „Смотри, здесь Wiwimасhег“.

 

Я: «Во что ты сегодня играл с куклой?»

 

Он: «Я оторвал ей ноги, знаешь, почему? Потому что внутри был ножичек, который принадлежал маме. Я всунул его туда, где пуговка пищит, а потом я вырвал ноги, и оттуда ножик и выпал».

 

Я: «Зачем же ты оторвал ноги? Чтобы ты мог видеть Wiwimacher?»

 

Он: «Он и раньше там был, так что я его мог видеть».

 

Я: «А зачем же ты всунул нож?»

 

Он: «Не знаю».

 

Я: «А как выглядит ножичек?»

 

Он приносит мне его.

 

Я: «Ты думаешь, что это, быть может, маленький ребенок?»

 

Он: «Нет, я себе ничего не думал, но мне кажется, что аист или кто другой однажды получил маленького ребенка».

 

Я: «Когда?»

 

Он: «Однажды. Я об этом слышал, или я вовсе не слышал, или заговорился».

 

Я: «Что значит заговорился?»

 

Он: «Это неверно».

 

Я: «Все, что ни говорят, немножко верно».

 

Он: «Ну да, немножко».

 

Я (сменяя тему): «Как, по-твоему, появляются на свет цыплята?»

 

Он: «Аист выращивает их, нет, боженька».

 

Я объясняю ему, что курицы несут яйца, а из яиц выходят цыплята. Ганс смеется.

 

Я: «Почему ты смеешься?»

 

Ганс: «Потому что мне нравится то, что ты рассказываешь».

 

Он говорит, что он это уже видел.

 

Я: «Где же?»

 

Он: «У тебя».

 

Я: «Где же я нес яйца?»

 

Ганс: «В Гмундене ты положил яйцо в траву, и тут вдруг выскочил цыпленок. Ты однажды положил яйцо – это я знаю, я знаю это совершенно точно, потому что мне это мама рассказывала».

 

Я: «Я спрошу маму, правда ли это».

 

Ганс: «Это совсем неверно, но я уже раз положил яйцо, и оттуда выскочила курочка».

 

Я: «Где?»

 

Ганс: «В Гмундене; я лег в траву, нет, стал на колени, и дети тут совсем не смотрели, а наутро я и сказал им: „Ищите, дети, я вчера положил яйцо“. И тут они вдруг посмотрели и вдруг нашли яйцо, и тут из него вышел маленький Ганс. Чего же ты смеешься? Мама этого не знает, и Каролина этого не знает, потому что никто не смотрел, а я вдруг положил яйцо, и вдруг оно там оказалось. Верно. Папа, когда вырастает курочка из яйца? Когда его оставляют в покое? Можно его есть?»

 

Я объясняю ему это.

 

Ганс: «Ну да, оставим его у курицы, тогда вырастет цыпленок. Упакуем его в ящик и отправим в Гмунден».

 

Ганс смелым приемом захватил в свои руки ведение анализа, так как родители медлили с давно необходимыми разъяснениями, и в блестящей форме симптоматического действия показал: «Видите, я так представляю себе рождение».

 

То, что он рассказывал няне о смысле его игры с куклой, было неискренне, а перед отцом он это прямо отрицает и говорит, что он только хотел видеть Wiwimacher. После того как отец в виде уступки рассказывает о происхождении цыплят из яиц, его неудовлетворенность, недоверие и имеющиеся знания соединяются для великолепной насмешки, которая в последних словах содержит уже определенный намек на рождение сестры.

 

«Я: „Во что ты играл с куклой?“

 

Ганс: «Я говорил ей: Грета».

 

Я: «Почему?»

 

Ганс: «Потому что я говорил – Грета».

 

Я: «Кого же ты изображал?»

 

Ганс: «Я ее нянчил как настоящего ребенка».

 

Я: «Хотелось бы тебе иметь маленькую девочку?»

 

Ганс: «О, да. Почему нет? Я бы хотел иметь, но маме не надо иметь, я этого не хочу».

 

(Так он уже часто говорил. Он боится, что третий ребенок еще больше сократит его права.)

 

Я: «Ведь только у женщины бывают дети».

 

Ганс: «У меня будет девочка».

 

Я: «Откуда же ты ее получишь?»

 

Ганс: «Ну, от аиста. Он вынет девочку, положит девочку в яйцо, и из яйца тогда выйдет еще одна Анна, еще одна Анна. А из Анны будет еще одна Анна. Нет, выйдет только одна Анна».

 

Я: «Тебе бы очень хотелось иметь девочку?»

 

Ганс: «Да, в будущем году у меня появится одна, которая тоже будет называться Анна».

 

Я: «Почему же мама не должна иметь девочки?»

 

Ганс: «Потому что я хочу иметь девочку».

 

Я: «Но у тебя же не может быть девочки».

 

Ганс: «О, да, мальчик получает девочку, а девочка получает мальчика»[36 - Опять отрывок из детской сексуальной теории с неожиданным смыслом.].

 

Я: «У мальчика не бывает детей. Дети бывают только у женщин, у мам».

 

Ганс: «Почему не у меня?»

 

Я: «Потому что так это устроил господь бог».

 

Ганс: «Почему у тебя не может быть ребенка? О, да, у тебя уже будет, подожди только».

 

Я: «Долго мне придется ждать?»

 

Ганс: «Ведь я принадлежу тебе?»

 

Я: «Но на свет принесла тебя мама. Зкачит, ты принадлежишь маме и мне».

 

Ганс: «А Анна принадлежит мне или маме?»

 

Я: «Маме».

 

Ганс: «Нет, мне. А почему не мне и маме?»

 

Я: «Анна принадлежит мне, маме и тебе».

 

Ганс: «Разве вот так!»

 

Естественно, что ребенку недостает существенной части в понимании сексуальных отношений до тех пор, пока для него остаются неоткрытыми женские гениталии.

 

«24 апреля мне и моей жене удается разъяснить Гансу, что дети вырастают в самой маме и потом они при сильных болях, с помощью напряжения, как Lumpf, выходят на свет.

 

После обеда мы сидим перед домом. У него наступило уже заметное улучшение – он бежит за экипажами, и только то обстоятельство, что он не решается отойти далеко от ворот, указывает на остатки страха.

 

25 апреля Ганс налетает на меня и ударяет головой в живот, что случилось уже однажды. Я спрашиваю его, не коза ли он. Он говорит: «Нет, баран».– «Где ты видел барана?»

 

Он: «В Гмундене. У Фрица был баран» (у Фрица была для игры маленькая живая овца).

 

Я: «Расскажи мне об овечке – что она делала?»

 

Ганс: «Знаешь, фрейлейн Мицци (учительница, которая жила в' доме) сажала всегда Анну на овечку, так что овечка не могла встать и не могла бодаться. А когда от нее отходят, она бодается, потому что у нее есть рожки. Вот Фриц водит ее на веревочке и привязывает к дереву. Он всегда привязывает ее к дереву».

 

Я: «А тебя овечка боднула?»

 

Ганс: «Она вскочила на меня; Фриц меня однажды подвел. Я раз подошел к ней и не знал, а она вдруг на меня вскочила. Это было очень весело – я не испугался».

 

Это, конечно, неправда.

 

Я: «Ты папу любишь?»

 

Ганс: «О, да!»

 

Я: «А может быть, и нет».

 

Ганс играет маленькой лошадкой. В этот момент лошадка падает. Он кричит: «Упала лошадка! Смотри, какой шум она делает!»

 

Я: «Ты немного злишься на папу за то, что мама его любит».

 

Ганс: «Нет».

 

Я: «Почему же ты так всегда плачешь, когда мама целует меня? Потому что ты ревнив?»

 

Ганс: «Да, пожалуй».

 

Я: «Тебе бы, небось, хотелось быть папой?»

 

Ганс: «О, да».

 

Я: «А что бы ты захотел сделать, если бы ты был папой?»

 

Ганс: «А ты Гансом? Я бы тогда возил тебя каждое воскресенье в Лайнц, нет, каждый будний день. Если бы я был папой, я был бы совсем хорошим».

 

Я: «А что бы ты делал с мамой?»

 

Ганс: «Я брал бы ее тоже в Лайнц».

 

Я: «А что еще?»

 

Ганс: «Ничего».

 

Я: «А почему же ты ревнуешь?»

 

Ганс: «Я этого не знаю».

 

Я: «А в Гмундене ты тоже ревновал?»

 

Ганс: «В Гмундене – нет (это неправда). В Гмундене я имел свои вещи, сад и детей».

 

Я: «Ты можешь вспомнить, как у коровы родился теленок?»

 

Ганс: «О, да. Он приехал туда в тележке. (Это, наверно, ему рассказали в Гмундене. И здесь – удар по теории об аисте.) А другая корова выжала его из своего зада». (Это уже результат разъяснения которое он хочет привести в соответствие с «теорией о тележке».)

 

Я: «Ведь это неправда, что он приехал в тележке, ведь он вышел из коровы, которая была в стойле».

 

Ганс, оспаривая это, говорит, что он видел утром тележку. Я обращаю его внимание на то, что ему, вероятно, рассказали про то, что теленок прибыл в тележке. В конце концов он допускает это: «Мне, вероятно, это рассказывала Берта, или нет, или, может быть, хозяин. Он был при этом, и это ведь было ночью,– значит, это все так, как я тебе говорю; или, кажется, мне про это никто не говорил, а я думал об этом ночью».

 

Если я не ошибаюсь, теленка увезли в тележке; отсюда и путаница.

 

Я: «Почему ты не думал, что аист принес его?»

 

Ганс: «Я этого не хотел думать».

 

Я: «Но ведь ты думал, что аист принес Анну?»

 

Ганс: «В то утро (родов) я так и думал. Папа, а г-н Райзенбихлер (хозяин) был при том, как теленок вышел из коровы?»[37 - Ганс, имеющий основание относиться недоверчиво к показаниям взрослых, теперь соображает, не заслуживает ли хозяин большего доверия, чем отец.]

 

Я: «Не знаю. А ты как думаешь?»

 

Ганс: «Я уже верю... Папа, ты часто видел у лошади что-то черное вокруг рта?»

 

Я: «Я это уже много раз видел на улице в Гмундене»[38 - Связь здесь следующая: по поводу черного у рта лошади отец долго не хотел ему верить, пока, наконец, истина не выяснилась.].

 

Я: «В Гмундене ты часто бывал в кровати у матери?»

 

Ганс: «Да!»

 

Я: «И ты себе вообразил, что ты папа!»

 

Ганс: «Да!»

 

Я: «И тогда у тебя был страх перед папой?»

 

Ганс: «Ведь ты все знаешь, я ничего не знал».

 

Я: «Когда Фриц упал, ты думал: „если бы так папа упал“, и когда овечка тебя боднула, ты думал: „если бы она папу боднула“. Ты можешь вспомнить о похоронах в Гмундене?» (Первые похороны, которые видел Ганс. Он часто вспоминает о них – несомненное покрывающее воспоминание.)

 

Ганс: «Да, а что там было?»

 

Я: «Ты думал тогда, что если бы умер папа, ты был бы на его месте?»

 

Ганс: «Да!»

 

Я: «Перед какими возами ты, собственно, еще испытываешь страх?»

 

Ганс: «Перед всеми».

 

Я: «Ведь это неправда?»

 

Ганс: «Перед пролетками и одноконными экипажами я страха не испытываю. Перед омнибусами и вьючными возами только тогда когда они нагружены, а когда они пусты, не боюсь. Когда воз нагружен доверху и при нем одна лошадь, я боюсь, а когда он нагружен и впряжены две лошади, я не боюсь».

 

Я: «Ты испытываешь страх перед омнибусами потому, что на них много людей?»

 

Ганс: «Потому, что на крыше так много поклажи».

 

Я: «А мама, когда она получила Анну, не была тоже нагружена?»

 

Ганс: «Мама будет опять нагружена, когда она опять получит ребенка, пока опять один вырастет и пока опять один будет там внутри».

 

Я: «А тебе бы этого хотелось?»

 

Ганс: «Да!»

 

Я: «Ты говорил, что не хочешь, чтобы мама получила еще одного младенца».

 

Ганс: «Тогда она больше не будет нагружена. Мама говорит, что когда она больше не захочет, то и бог этого не захочет». (Понятно, что Ганс вчера уже спрашивал, нет ли в маме еще детей. Я ему сказал, что нет и что если господь не захочет, в ней не будут расти дети.)

 

Ганс: «Но мне мама говорила, что когда она не захочет, больше у нее не вырастет детей, а ты говоришь, когда бог не захочет».

 

Я ему сказал, что это именно так, как я говорю, на что он заметил: «Ведь ты был при этом и знаешь это, наверно, лучше». Он вызвал на разговор и мать, и та примирила оба показания, сказав, что когда она не захочет, то и бог не захочет[39 - Се que femme veut, dieu le veut. Умный Ганс и здесь додумался до очень серьезной проблемы.].

 

Я: «Мне кажется, что ты все-таки хотел бы, чтобы у мамы был ребенок?»

 

Ганс: «А иметь его я не хочу».

 

Я: «Но ты этого желаешь?»

 

Ганс: «Пожалуй, желаю».

 

Я: «Знаешь, почему? Потому что тебе хотелось бы быть папой».

 

Ганс: «Да... Как эта история?»

 

Я: «Какая история?»

 

Ганс: «У папы не бывает детей, а как потом говорится в истории, когда я хотел бы быть папой?»

 

Я: «Ты хотел бы быть папой и женатым на маме, хотел бы быть таким большим, как я, иметь такие же усы, как у меня, и ты хотел бы, чтобы у мамы был ребенок».

 

Ганс: «Папа, когда я буду женатым, у меня будет ребенок только тогда, когда я захочу, а когда я не захочу, то и бог не захочет».

 

Я: «А тебе хотелось бы быть женатым на маме?»

 

Ганс: «О, да».

 

Здесь ясно видно, как в фантазии радость еще омрачается из-за неуверенности относительно роли отца и вследствие сомнений в том, от кого зависит деторождение.

 

«Вечером в тот же день Ганс, когда его укладывают в постель, говорит мне: „Послушай, знаешь, что я теперь делаю? Я теперь до 10 часов еще буду разговаривать с Гретой, она у меня в кровати. Мои дети всегда у меня в кровати. Ты мне можешь сказать, что это означает“. Так как он уже совсем сонный, я обещаю ему записать это завтра, и он засыпает».

 

Из прежних записей видно, что Ганс со времени возвращения из Гмундена всегда фантазирует о своих «детях», ведет с ними разговоры и т. д.[40 - Нет необходимости видеть здесь в этой страсти к обладанию детьми женскую черту. Так как он самые счастливые переживания испытывал рядом с матерью как ребенок, он теперь воспроизводит их в активной роли, причем он сам изображает мать.].

 

«26 апреля я его спрашиваю: почему он всегда говорит о своих детях?

 

Ганс: «Почему? Потому что мне так хочется иметь детей, но я этого не хочу, мне не хотелось бы их иметь»[41 - Это столь удивительное противоречие – то же, что и между фантазией и действительностью, «желать» и «иметь». Он знает, что в действительности он ребенок и другие дети мешали бы ему, а в своей фантазии он – мать и хочет иметь детей, чтобы иметь возможность повторить на них пережитые им ласки.].

 

Я: «Ты себе всегда так представлял, что Берта, Ольга и т. д. твои дети?»

 

Ганс: «Да, Франц, Фриц, Поль (его товарищ в Лайнце) и Лоди». (Вымышленное имя, его любимица, о которой он чаще всего говорит. Я отмечаю здесь, что эта Лоди появилась не только в последние дни, но существует со дня последнего разъяснения (24 апреля).)

 

Я: «Кто эта Лоди? Она живет в Гмундене?»

 

Ганс: «Нет».

 

Я: «А существует на самом деле эта Лоди?»

 

Ганс: «Да, я знаю ее».

 

Я: «Которую?»

 

Ганс: «Ту, которая у меня есть».

 

Я: «Как она выглядит?»

 

Ганс: «Как? Черные глаза, черные волосы; я ее однажды встретил с Марикой (в Гмундене), когда я шел в город».

 

Когда я хочу узнать подробности, оказывается, что все это выдумано[42 - Возможно, что Ганс случайно встреченную девочку возвел в идеал, который, впрочем, по цвету глаз и волос уподобил матери.].

 

Я: «Значит, ты думал, что ты мама?»

 

Ганс: «Я действительно и был мамой».

 

Я: «Что же ты, собственно, делал с детьми?»

 

Ганс: «Я их клал к себе спать, мальчиков и девочек».

 

Я: «Каждый день?»

 

Ганс: «Ну, конечно».

 

Я: «Ты разговаривал с ними?»

 

Ганс: «Когда не все дети влезали в постель, я некоторых клал на диван, а некоторых в детскую коляску, а когда еще оставались дети, я их нес на чердак и клал в ящик; там еще были дети, и я их уложил в другой ящик».

 

Я: «Значит, аистиные ящики стояли на чердаке?»

 

Ганс: «Да».

 

Я: «Когда у тебя появились дети, Анна была уже на свете?»?

 

Ганс: «Да, уже давно».

 

Я: «А как ты думал, от кого ты получил этих детей?»

 

Ганс: «Ну, от меня»[43 - Иначе, как с точки зрения аутоэротизма, Ганс и не может ответить.].

 

Я: «Ведь тогда ты еще не знал, что дети рождаются кем-нибудь?»

 

Ганс: «Я себе думал, что их принес аист». (Очевидно, ложь и увертка[44 - Это – дети фантазии, онанизма.].)

 

Я: «Вчера у тебя была Грета, но ты ведь знаешь, что мальчик не может иметь детей».

 

Ганс: «Ну да, но я все-таки в это верю».

 

Я: «Как тебе пришло в голову имя Лоди? Ведь так ни одну девочку не зовут. Может быть, Лотти?»

 

Ганс: «О нет, Лоди. Я не знаю, но ведь это все-таки красивое имя».

 

Я (шутя): «Может быть, ты думаешь, Шоколоди?»

 

Ганс (сейчас же): «Saffalodi[45 - Saffaladi – сервелатная колбаса. Моя жена иногда рассказывает, что ее тетка говорила всегда Soffilodi. Ганс, быть может, слышал это.]... потому что я так люблю есть колбасу и салями».

 

Я: «Послушай, не выглядит ли Saffalodi как Lumpf?»

 

Ганс: «Да!»

 

Я: «А как выглядит Lumpf?»

 

Ганс: «Черным. Как это и это» (показывает на мои брови и усы).