Глава 10. — Дорогой, ты позавтракаешь дома или возьмешь с собой?

— Дорогой, ты позавтракаешь дома или возьмешь с собой? — спросила Рейчел мужа.

— Наверно, с собой, — ответил Эван. — Так будет проще.

Это была та суббота, когда он проведывал свою дочь, и в такие утра Рейчел не знала, как себя вести. Если непринужденно и жизнерадостно, то может выйти слишком непринужденно и слишком жизнерадостно; но, пожалуй, еще большей ошибкой было бы показать, что она весь день будет терзаться одиночеством и ревностью. Она робела встречаться взглядом с мужем, как будто она с ним только что познакомилась; а позже, когда за ним закрывалась входная дверь, вместе с беспомощностью она каждый раз испытывала неожиданное чувство облегчения.

Родители Мэри Донован перебрались на южный берег четыре года назад, поближе к заводу «Грумман эйркрафт», где работал мистер Донован, и нельзя отрицать, что в их отношениях с Эваном Шепардом наметилось охлаждение. Их новый дом выделялся хорошо утепленной зимней верандой, и в последнее время, включая нынешнее утро, им удавалось избегать какого бы то ни было контакта с бывшим зятем: не успел он подняться по каменным ступенькам крыльца, как внешняя сетчатая дверь слегка приоткрылась и наружу выскользнула Кэтлин, уже одетая для прогулки, и с криком «Папочка!», с разлетающимися во все стороны руками, ногами и волосами, бросилась ему навстречу, а он, присев на корточки, сграбастал ее в охапку. Когда же он снова поднял глаза, то разглядел только машущий белый рукав в недрах дома, за проволочной сеткой, — что-то вроде силуэта рыбы в мутной воде. Он даже не мог бы сказать, кто ему махал, мистер или миссис Донован, однако смысл этого жеста был ясен: признание совместной ответственности, и не более того.

— Какая красотка, — сказал Эван. — У тебя новое платье?

— Ага. Мама купила в Нью-Йорке.

— Здорово.

От других отцов ему приходилось слышать, что семь лет — это «хороший возраст для девочки», и вот сейчас как-то сразу стало понятно, что они имели в виду. На расстоянии Кэтлин могла производить впечатление субтильной и нескладной, но, держа ее в объятиях, он ощущал приятную силу и точно знал, что в этом теле бьется здоровое юное сердце. А кроме того, семилетние девочки, кажется, безоглядно любят своих отцов, что тоже радовало.

— Какой у нас на сегодня план? — спросил он, осторожно ставя ее на дорожку и беря за руку. — Все, что ты хочешь.

— Мне все равно, — ответила она. — Решим по дороге?

После того как они устроились в машине, он предложил ей несколько вариантов на выбор.

— Можем проехаться вдоль южного берега и посмотреть на большие волны, накатывающие на пляж.

А хочешь, — кажется, у меня хватит бензина, — можем добраться до самого Монток-Пойнта, где стоит маяк; там между нами и Европой будут только океан и сотни чаек, которые устроят жуткий галдеж.

— Хорошо, пап. — Она потерла ладошки, держа их между своими стройными ногами. — Это будет здорово.

Между часом и двумя, когда они уже приканчивали обед из морепродуктов на бумажных тарелках в ресторанчике под открытым небом, Эван посчитал, что сейчас самое удобное время задать дочери несколько прямых вопросов про ее мать.

— У нее все хорошо, — сказала девочка, выскребая из крабового панциря жирными пальцами последние крохи. — Она устроилась на новую работу, и ей там очень нравится.

— Это какая же работа, милая?

Задавать эти вопросы было само по себе приятно, но Эван знал, что тут легко переборщить, и это было бы ошибкой, так что главное — вовремя остановиться.

— Она ассистент ночного менеджера в «Билле Бейли» на шоссе номер двенадцать, — сообщила ему Кэтлин.

— Это, что ли, старое кафе-мороженое?

— Да, только оно теперь стало гораздо больше и внутри все изменилось, а также они расширили ассортимент. Теперь там можно купить гамбургеры и жареный картофель. Да, и еще жареных цыплят. И работники, мама говорит, там отличные.

— Что ж, хорошо. Звучит, по крайней мере, хорошо. Послушай, милая, ты мне еще ничего не рассказала про школу. Как там у тебя дела?

На лбу девочки выступили капельки пота — кажется, она была готова закипеть от возмущения.

— Пап, сейчас каникулы! Еще июль не кончился, а еще будет август, и только в сентябре…

— А то я не знаю, — перебил он ее, выкручиваясь на ходу. — По-твоему, я не знаю таких простых вещей? За кого, девушка, вы меня принимаете? За тупенького малограмотного папашу, которого лучше не знакомить со своими друзьями?

Она уже хохотала, и в ее глазах светился чудесный живой огонек, но он понимал, что не стоит переоценивать это секундное преимущество. Если он не придумает что-то поосновательнее и посерьезнее, и желательно поскорее, ее радостный смех может оборваться, сменившись тем особенным озадаченным выражением, которое всегда ставило его в тупик.

— Конечно, знаю, Кэти, — продолжал он. — На самом деле я хотел спросить, чего ты ждешь от перехода в третий класс. Тебе ведь во втором не всё и не все нравились, вот я и хотел узнать, какие там вырисовываются перспективы.

— Ну… — Кэтлин отставила бумажную тарелку с грудой очисток как человек, переходящий к делу. — Я думаю, все будет в целом хорошо, ребята в классе нормальные, только один гадкий мальчишка…

С этой минуты Эван знал, что ситуация снова под контролем. Все, что ему теперь оставалось, — это кивать или хмуриться в нужных местах, пока она ему рассказывала про гадкого мальчишку, потом от него потребуют глубокомысленного совета (это будет куда как просто), а потом придет время следующего номера программы.

Гадкий мальчишка по имени Санни Эспозито был не по возрасту здоровый и сильный, он нагонял страх на сверстников, даже если они в этом не признавались, и громко ржал над тем, что никому не казалось смешным. Прошлой осенью он проделывал с Кэтлин ужасные вещи: толкал в лужи на школьном дворе; сорвал с головы ее любимую вязаную шапочку и засунул в вентиляционную решетку, до которой она не могла дотянуться; однажды он гонялся за ней по классу с длинной палкой для открывания форточки, и скрыться от него удалось только в туалете для девочек.

— А в последний день занятий, — подытожила Кэтлин, — он шел за мной до самого дома, из вредности. А потом вроде как засмеялся и говорит: «Это, Шепард, только начало. Увидишь, что будет в следующем году».

На несколько мгновений единственной информацией, которую воспринимал мозг Эвана, было слово «Шепард» — то, как мальчишка обратился к Кэтлин. Много лет назад, вскоре после его развода с первой женой, Донованы тактично известили его о решении Мэри вернуть себе девичью фамилию во всех документах (касалось это и учебы в колледже), и с тех пор он всегда считал, что его дочь тоже носит фамилию Донован, так что это неожиданное известие стало для него громом среди ясного неба. Кэтлин Шепард, вот те на!

— Послушай, Кэти, — заговорил он, немного оправившись от шока, — по-моему, тебе нечего особенно волноваться. Может, этот мальчик таким образом просто дает тебе понять, что ты ему нравишься. Как думаешь?

Гримаса, тут же появившаяся на ее лице, лучше всяких слов сказала, что она по этому поводу думает.

— Ну, знаешь, папа!

— Нет, я серьезно. Честное слово. Когда я был мальчишкой, больше всего я допекал девчонок, которые мне нравились. А знаешь почему?

— Правда, что ли?

— Ну да. И вот почему: мне казалось, что важно произвести на девочку впечатление и что любое впечатление — это все-таки лучше, чем никакое. Поэтому знаешь, что ты можешь попробовать с этим Санни Эспозито?

— Что?

— Попробуй быть с ним любезной. Не так чтобы очень, нет, без излишеств, упаси бог, просто умеренно любезной. Например, в первый день школы ты можешь ему сказать: «Привет, Санни» — и посмотреть, что будет. Я не удивлюсь, если после этого он тоже начнет вести себя с тобой любезнее. Как полагаешь?

Кэтлин задумалась.

— Ну… может быть, — наконец ответила она с сомнением в голосе, и в ее слабой улыбке читалось прощение.

Она словно говорила: хотя, как и следовало ожидать, в таком деле от его советов толку никакого, но она это воспринимает спокойно, поскольку в других отношениях он как отец себя вполне оправдывает.

Он не сразу сообразил, где в последний раз видел эту улыбку. Так, в лучшие времена, в начале их совместной жизни, смотрела на него Мэри всякий раз, когда он с пафосом начинал высказываться о каком-нибудь сложном предмете, в котором мало что понимал, и эта прощенческая искорка в ее глазах казалась ему такой милой.

Тут он подумал, что в отношении Санни Эспозито он, пожалуй, слиберальничал. Что касается того, как в детстве он сам допекал девчонок, то эти воспоминания относились к более поздним годам, к шестому-седьмому классу и позже; как он себя вел в возрасте Кэтлин, он уже не помнил и напрасно ссылался на свой «опыт». А что если этот Санни Эспозито настоящий итальянский бульдог-переросток, который у любого отца маленькой девочки должен вызывать мгновенное отторжение?

— По-моему, стоит попробовать, милая, — повторил Эван. — Прояви умеренную любезность. Но если он продолжит тебя доставать, сообщи мне немедленно, хорошо? Обещаешь?

— Ладно, — неуверенно сказала она.

— В этом случае я свяжусь с директором и потребую, чтобы этого мальчишку строго наказали. Или, — он понемногу входил в раж, — я, пожалуй, сам наведаюсь к вам в класс, выведу его в коридор и скажу ему: «Вот что, Эспозито. Если ты не оставишь в покое мою девочку, у тебя будут неприятности, понятно? Большие неприятности».

— Па-ал.

— Что «па-ап»?

— Ты говоришь глупости. Ни у кого отец так не поступает.

— А как они поступают?

— Ну, я не знаю.

— Тогда зачем, Кэти, ты мне про него рассказывала, если тебя не интересует мое мнение?

— Не знаю. — Она глядела вдаль, вослед уносившимся автомобилям, и, хотя лицо ее было повернуто к нему почти в профиль, он без труда определил, что оно опять приняло озадаченно-потерянное выражение.

— Вот тебе и «глупости». Тебе не кажется, что иногда ты сама ведешь себя довольно глупо? — Стало ясно, что пора менять тему. — Ну что, поехали? Придумаем что-нибудь интересненькое по дороге?

— О'кей.

Он и сам не знал, что подразумевал под словами «что-нибудь интересненькое», разве что мини-гольф, который им обоим уже успел порядком поднадоесть. На крайний случай всегда можно было заехать в большой магазин уцененных игрушек неподалеку от ее дома.

В конце дня, после того как дочь с ним попрощалась и направилась к сетчатой двери, за которой смутно маячила фигура, заранее демонстрируя то ли бабушке, то ли дедушке купленные ей дешевые игрушки, Эван подождал прощального, несколько замедленного взмаха из-за двери и, ответив на него энергичной, молодеческой жестикуляцией, повернул назад к машине.

Эти возвращения домой всегда сопровождались глубокой печалью и нередко ощущением собственной никчемности («Что может дать отец своему ребенку?») и даже полной несостоятельности. Да уж, развод — это такая каша…

Он ехал на север в сторону Колд-Спринга чуть быстрее обычного, чтобы поспеть к ужину, но в какой-то момент в голове засела неожиданная мысль: да ну его к черту. Один раз Дрейки поужинают без него; может, даже обрадуются его отсутствию.

Он ловко повернул, чтобы оказаться на шоссе № 12, и поехал на восток, вроде бы никуда не спеша. Но было бы глупо пытаться обмануть себя и других. Когда вдали под темнеющим вечерним небом показалось вытянутое в длину броское строение «Билл Бейли» в окружении других коммерческих предприятий, он сразу убедился в правоте Кэтлин: это уже не то простенькое кафе-мороженое, которое он знал когда-то. Не так уж плохо устроилась Мэри: «ассистент ночного менеджера» явно далек от сутолоки обслуживающего персонала на раздаче, через чьи руки проходят фастфуд и наличность.

Он замедлил ход, чтобы свернуть к ресторану вместе с другими голодными клиентами, но потом сообразил, что это плохая идея. Она работала в ночную смену, а до ночи было еще далеко. Ему скажут приехать позже или подождать внутри, а пока он будет ее ждать в каком-нибудь стерильно чистом душном закутке, он превратится в один напряженный нервный комок, готовый подскочить до потолка от одного ее вида. Нет уж, лучше найти более подходящее место близ шоссе — или, если уж его вконец замучают сомнения, развернуться и поехать домой. Он всегда может наведаться сюда ближе к ночи, когда нервы будут в порядке.

В результате он поехал домой, где Рейчел ждала его с еще горячим ужином. Три или четыре дня выждал он — в таких делах требуется терпение, — прежде чем набрался храбрости совершить вторую попытку.

— Ты собираешься куда-то? — спросила Рейчел, поднявшись наверх и обнаружив мужа после душа надевающим свежую рубашку. Ее большие глаза и маленький ротик откровенно выражали смятение.

— Мне надо какое-то время побыть вне дома, — объяснил он. — Наедине с собой. Это что, плохо?

Она заверила его, что в этом нет ничего плохого, и тем самым как бы дала ему индульгенцию на задуманную эскападу, и двадцать минут спустя, на подъезде к светофору перед шоссе № 12, он дал себе слово, что уж в этот раз не повернет назад.

На раздаче в ресторане «Билл Бейли» суетились юноши и девушки в чудных шапочках из накрахмаленной белой марли — чтобы эти фитюльки не сползали, барышни закрепляли их с помощью заколок. Обращаться к раздатчикам с посторонними вопросами явно не следовало, но тут Эван разглядел маячившую за их спинами женщину средних лет, видимо, менеджера, протиснулся вперед и, перегнувшись через стойку, крикнул ей со всей возможной вежливостью:

— Извините, мэм. Вы не подскажете, где я могу найти мисс Донован? Мэри Донован.

— Извините, здесь нет таких.

— Может быть, у вас она известна как Мэри Шепард.

— Ах, Мэри Шепард. Это другое дело, — сказала женщина. — Мэри на втором этаже. Вы не подойдете к боковой двери? Я вас впущу.

Войти в административное крыло ресторана было так же странно, как оказаться по ту сторону окошечка кассира в банке, странно было подниматься вслед за женщиной по освещенной лестнице, еще пахнущей деревом и выглядящей так, будто ее только вчера сработали плотники. Через приоткрытую дверь маленького офиса с некрашеными стенами из биверборда он увидел Мэри, стоящую спиной возле каталожного шкафа; он сразу узнал ее по ярким распущенным волосам и ножкам. Ему оставалось только распахнуть дверь пошире.

— Ой, Эван, — выдохнула она. — А я… что ты тут… Вот уж удивил.

Это точно. Он и сам был удивлен тому, с какой уверенностью он сел на предложенный ему стул напротив нее; а еще его удивили те непринужденность и дружелюбие, с какими начался их разговор. Словно в подтверждение их общих интересов, они тут же заговорили о Кэтлин, о том, какая у них растет чудная и смышленая девочка.

— Ей очень нравится, как вы вместе проводите время, — сказала Мэри. — Она часто о тебе говорит.

— Что ж, приятно… приятно это слышать.

Когда он предложил ей где-нибудь выпить, она посмотрела на свои часы — он успел забыть, какие у нее изящные руки, — и сказала:

— Вообще-то я освобожусь только через час, но если ты не против подождать, я с удовольствием с тобой выпью.

Он был совсем не против. Выйдя на пыльный исхоженный пятачок перед рестораном, он в душе посочувствовал менеджеру на раздаче, этой серенькой мышке, и ее суетливым озабоченным цыпляткам — вот уж кому сегодня нечего ловить, да и в принципе тоже.

Куря больше, чем следовало, он в основном сидел в припаркованной машине с работающим мотором, пытаясь выжать пристойный звук или хотя бы нечто внятное из встроенного радио. Этот полудохлый дурацкий приемничек был его постоянной головной болью, а возможно, не только его, но и предыдущего владельца, хотя можно предположить, что каких-то пару лет назад, когда эту чертову машину забирали из автосалона, он был предметом чьей-то гордости.

К концу часа, уже находясь в нервной стойке, он не спускал глаз со служебного выхода, и когда в дверях показалась Мэри, он заглушил мотор и вышел ей навстречу.

— Ух ты, — были ее первые слова. — Это твоя машина? Новая?

— Сорокового года выпуска, — смущенно отвечал он. — Мне она досталась вся побитая. Пришлось помучиться и с передним бампером, и с задним. Зато сейчас бегает как новенькая.

— Еще бы, — сказала она, и в ее взгляде он прочитал легкое подтрунивание. — Ты у нас всегда был гений по этой части.

В одной-двух милях отсюда, сказала она, есть приличное место под названием «Оливер», вот только ей придется ехать туда на своей машине, которая понадобится ей завтра утром. Как он насчет того, чтобы поехать за ней следом в своем чудо-автомобиле?

— Как скажете, мэм.

Он вскинул правую руку к воображаемому козырьку несуществующей шоферской фуражки, и тут же на ум некстати пришел его придурочный юный шурин, хотя Мэри нашла этот жест вполне обаятельным — она сощурилась, одарив его лучезарной улыбкой, и заверила, что ехать совсем недалеко.

 

— Но мы тогда были еще совсем дети, Эван, — объясняла она ему тридцатью минутами позже, за вторым бокалом, в глубокой полукруглой нише в ресторане «Оливер». — Нам с таким же успехом могло быть по тринадцать лет, когда мы с тобой… ну, в общем, поженились. Тебе так не кажется?

Осматривая или, правильнее сказать, пытаясь осмотреть это роскошное уютное гнездышко, он недоумевал, почему здесь так темно. Чтобы легче было обжиматься и целоваться? Что если это одно из тех заведений, где под томные стенания музыкального автомата, выдающего слащавую песенку о любви, которой даже война не помеха, ты можешь запустить палец между ног своей подружки?

— Ну да, наверно, — согласился он, — но тогда зачем ты снова взяла мою фамилию и дала ее Кэти?

— На твоем месте я бы не придавала этому большого значения, — начала она рассудительно-профессорским тоном. — Я сделала это, когда она должна была пойти в школу. Такое здравое решение. А кроме того, если уж говорить о фамилиях, то «Шепард», на мой вкус, звучит лучше.

Старт он взял не слишком удачный, это ясно, но разговор не увял, пока теплился, уже хорошо. Если бы кто-то сейчас заглянул в их полутемный альков, то посчитал бы, что у этой парочки дела идут неплохо.

— Как там дантист? — поинтересовался он.

— Какой дантист?

— Ну как же! Твоя мать сообщила мне однажды, что ты помолвлена со студентом-дантистом.

— О боже. Это было сто лет назад, я тогда еще училась на первом курсе, а уж «помолвка» — это просто плод фантазии моей матери. Как тебе известно, она вечно все путает.

Тут бы, кажется, и спросить ее: «А сколько еще парней было у тебя за это время?» или «А кто у тебя сейчас?» — но не успел он мысленно сформулировать вопрос, как она заговорила первая:

— А как, Эван, твои дела? Как твоя жена?

— Она… милая, — ответил он. — Она очень милая, и в этом отчасти ее беда. Она как маленькая девочка… даже без «как». Собственно, все было нормально, пока мы жили сами по себе в Амитивилле; тогда все у нас было хорошо, но после того как мы съехались с ее сумасшедшей старой мамашей и ее дурковатым младшим… Послушай, Мэри, давай не будем во все это вдаваться?

— Давай, — согласилась она. — Рассказывать или не рассказывать о чем-то — это тебе решать.

В планы Эвана не входило даже слегка приоткрывать перед ней завесу над своей личной жизнью, и теперь он себя корил за то, что распустил язык.

Одним несомненным преимуществом темноты, решил он, было то, что здесь практически любая девушка выглядела бы на миллион долларов. Так что если он сейчас просто расслабится и постарается получать удовольствие от приятной компании этой молодой особы с чудесным полунасмешливым взглядом, благородными скулами и роскошной копной волос, то не исключено, что они хорошо проведут время. Или он по глупости полагал, что может быть иначе?

— Еще выпьешь? — спросил он.

— Нет, время уже позднее, — отказалась она; впрочем, отдал он ей должное, отказалась достаточно деликатно. И вдруг, без видимой причины, кроме как для того, чтобы сильней забилось его сердце, прибавила: — Слушай, может, ты хочешь взглянуть на мою квартирку? До нее отсюда рукой подать; там и выпьем на сон грядущий.

Следуя за ее машиной по прямому шоссе с картофельными полями по сторонам (второй раз за вечер он порадовался тому, что она ездит на пыльном хламе начала тридцатых; из этого напрашивался вывод, что на ее горизонте нет богатенького Буратино), Эван Шепард сказал себе, что он будет последним идиотом и главным посмешищем Америки, если нынче упустит эту девушку.

Квартирка занимала нижнюю половину бывшего фермерского дома, и Мэри сумела ей придать обескураживающе интеллектуальный вид: стены были уставлены книгами и пластинками. Но весь этот блестящий антураж девушки из колледжа ей не поможет, подумал Эван, если он предпримет решительные действия — желательно прямо сейчас, пока она тянется к бару… и оказался прав. Достаточно было прижаться к ней сзади и произнести ее имя, и вот она, развернувшись, снова принадлежала ему.

— Как это забавно, — сказала она в его объятиях. Секунду ему казалось, что она готова высвободиться, но нет, она лишь повторила: — «Забавно» не то слово. Ох, Эван…

То ли споткнувшись, то ли покачнувшись, они повалились на студенческую кровать — она же «импровизированное ложе» или, говоря проще, пружинный матрас на полу, — и привстали они с него не для того, чтобы глотнуть свежего воздуха, а чтобы сорвать с себя летнюю одежку.

Ах, может, это и забавно, но факт остается фактом: разве не чудо, он снова влюблен. Ах, вот они грудки, сводившие его с ума еще в школе, и потрясающие ножки, и этот сладкий увлажненный кустик, весь такой живой, у него в ладони. Ах ты, господи… ах, Мэри…

— Ах, Эван… Эван Шепард, — повторяла она.

Они не спешили, бесконечно растягивая удовольствие, продлевая контакт даже после того, как все закончилось.

Лежа на спине, пока восстанавливалось дыхание, Эван помаргивал из-за бившего в глаза света в этой цитадели знаний и культуры, яркого света, который не мешало бы заранее выключить, и очень надеялся на то, что Мэри заговорит первая. Но она молча улепетнула в ванную и пробыла там достаточно долго, дав ему время собраться. Когда она вышла оттуда в легком халатике до колен, он, уже одетый, в состоянии некоего смятения, щурился на корешки книг.

— Кофе? — спросила она.

По крайней мере они пили кофе на кухне, где ничто не напоминало о присутствии интеллекта выше среднего уровня. Уже через пару минут почти вернулась атмосфера былой непринужденности, и он знал, с каким чувством будет возвращаться домой: за рулем сидит сам дьявол.

— До меня дошли слухи о твоем призывном статусе, — сказала Мэри, сидя напротив него. — Я, конечно, порадовалась за Кэти, но и огорчилась за тебя, подумав, что ты, вероятно, мечтал об армии.

— Ну да, ты права, но тут, как говорится, ничего не попишешь. К тому же дело прошлое. Я уже об этом не думаю… в смысле, как раньше, изо дня в день.

— И правильно делаешь, — согласилась она. — Важно отделять сегодняшнюю жизнь от прошлой, верно?

На пороге кухни она приобняла его — на удивление сдержанно, по-дружески.

— Мэри, это было замечательно, — сказал он, уткнувшись носом в копну ее волос. — Ничего, если я к тебе как-нибудь еще загляну? То есть сначала позвоню…

С ответом она собиралась как-то слишком долго.

— Что ж, заезжай, почему нет. Главное, не превращать это в привычку.

Это была единственная неприятная нотка, оставившая у него осадок от славного вечера, и она преследовала его всю дорогу до дома и весь следующий день на работе.

«Главное, не превращать это в привычку». Так могла сказать только холодная, жесткая девушка, и эту ее фразу Эван будет еще долго помнить, потому что в их прошлой совместной жизни, даже когда они отчаянно собачились, он никогда не воспринимал Мэри в таком качестве.