Глава V. Фараон вызывает сумятицу

 

Прошло еще шесть недель, и мало‑помалу характер окружающей местности начал изменяться. Мы, наконец, покинули бескрайнюю пустыню, по которой прошли столько сотен миль – не меньше тысячи миль, согласно нашим наблюдениям. Со времени приключения в оазисе путешествие наше протекало чрезвычайно спокойно. Оно было бесконечно однообразно и все же, как это ни странно, было не лишено некоторой прелести – во всяком случае для Орма и для Хиггса, которым оно было внове.

Двигаться день за днем по этому бесконечному морю песка, такому пустынному, что в течение целых недель мы никого не встречали, даже кочующих бедуинов. Видеть день за днем, как солнце поднимается из песков на востоке и, совершив свой дневной путь, погружается в пески на западе. Ночь за ночью видеть месяц, тот самый месяц, на который смотрят глаза тысячи городов, видеть, как он превращает пески в море серебра, или наблюдать сквозь прозрачный воздух созвездия, по которым мы держали наш путь, наблюдать, как они торжественно плывут в пространстве. И знать, что эту обширную страну, теперь такую скудную и пустынную, когда‑то попирали ноги давно позабытых людей, ступавших по тем самым пескам, по которым мы шли, и выкопавших те колодцы, откуда мы брали воду.

Целые армии шли через эти пустыни и гибли здесь. Однажды мы напали на место, где бурный ветер сдул песок и обнажил скалу, и увидели там скелеты тысячи тысяч воинов и их вьючных животных, а среди них валялись наконечники стрел, клинки мечей, обломки панцирей и расписных деревянных щитов.

Здесь погибло целое войско, быть может, его послал Александр или какой‑либо еще более древний властитель, самое имя которого позабыто на земле. Здесь были: вожди, военачальники, воины и даже их жены, потому что в стороне я нашел груду скелетов женщин; на некоторых черепах еще сохранились длинные волосы, свидетельствовавшие о том, что несчастные женщины сбились в кучу в предсмертный миг ужасной бойни или перед тем, как погибнуть от голода, жажды или надвигающихся песков.

О, если б эти кости могли говорить, какую ужасную повесть поведали бы они!

В пустыне были также города, в тех местах, где некогда были оазисы, которые теперь пожрали пески. Дважды мы видели развалины таких городов, остатки каменных стен, мощные скелеты человеческих жилищ, торчавшие из‑под открывшего их песка, – здесь некогда люди боялись и надеялись, рождались, любили и умирали; девушки бывали горды, добры или злы, играли маленькие дети. Мир очень стар. Мы, пришельцы с Запада, еще раз убедились, глядя на эти развалины и на останки людей, строивших их, что мир очень стар.

Однажды вечером на фоне ясного неба обозначились туманные очертания высоких гор, формой напоминавших подкову. Это были горы Мур; они были на расстоянии многих миль от нас, но все же мы наконец увидели горы Мур. На следующее утро мы уже начали спускаться по лесистой равнине к большой реке, которая, как мне кажется, является одним из притоков Нила, хотя наверное я этого сказать не могу.

Спустя еще три дня мы добрались до берега этой реки, пройдя по старой дороге и возмещая себя за прежние лишения, оттого что здесь было много дичи и трава росла в изобилии, так что наши верблюды так объелись, что мы боялись, как бы они не лопнули. По всему видно было, что мы поспели как раз вовремя. Облака скрывали от нас горы Мур, и над равнинами, которые простирались от гор до нас, шел дождь. Дождливая пора уже началась, и, если бы мы опоздали еще на одну только неделю, нам не удалось бы переправиться через реку, которая к тому времени уже разлилась бы. А теперь мы спокойнейшим образом переправились через нее по старому броду, и вода ни разу не поднялась выше колен наших верблюдов.

Пройдя еще немного по другому берегу, мы остановились и стали совещаться, так как теперь мы уже вступили на землю Фэнгов и нам предстояло совершить наиболее опасную часть нашего путешествия. Приблизительно в пятидесяти милях от нас вздымалась твердыня Мур, но, как я объяснил моим товарищам, вся трудность состояла именно в том, чтобы пройти эти пятьдесят миль. Мы призвали на совещание Шадраха, и по моему предложению он изложил все обстоятельства.

– Там, – сказал он, – вздымалась неприступная горная крепость Абати, во всю обширную равнину, являвшуюся бассейном реки, которую называли Эбур, населяли дикие Фэнги, чье войско состояло из десяти тысяч воинов и чья столица, Хармак, находилась прямо против каменного изображения их божества, которое тоже называлось Хармак.

– Хармак, то есть Хармакис, – бог зари. Существует какая‑то связь между вашими Фэнгами и древними египтянами, или и те и другие происходят от одного корня, – торжествуя, перебил профессор.

– Позволю себе сказать, дорогой друг, – ответил Орм, – что вы, по‑моему, уже говорили нам это в Лондоне, но археологией мы займемся позднее, если только доживем до этого времени. Пусть Шадрах продолжает.

– Этот город, население которого равнялось пятидесяти тысячам человек, – продолжал Шадрах, – стоит у входа в расщелину, по которой мы должны пройти, чтобы попасть в Мур.

Орм спросил, нет ли другой дороги в крепость, оттого что, насколько он мог понять, мы отправились в путь, спустившись в пропасть со скалы.

Шадрах ответил, что все это так, но что, хотя верблюдов и их ношу и удастся спустить вниз, поднять их вверх будет невозможно, потому что у Абати нет подходящих веревок, и оттого еще, что само строение скалы не позволит сделать это.

Далее он спросил, нет ли окружной дороги, нельзя ли проникнуть в Мур с другой стороны горной цепи. Шадрах ответил, что такой проход существует в восьми днях пути. Но только в это время года он непроходим, так как в этом направлении позади гор Мур имеется большое озеро, откуда берут начало оба рукава реки Эбур, между которыми лежит долина, населенная Фэнгами. Теперь это озеро вышло из берегов от дождей и превратило все окружающее его пространство в непроходимую топь.

Орм, все еще не удовлетворенный этими ответами, спросил, не можем ли мы, бросив верблюдов, подняться вверх по скале, с которой спустилось наше посольство. На это последовал ответ, который подтвердил и я, что, если наше приближение будет замечено и если нам окажут помощь сверху, это возможно при том условии, что мы бросим всю поклажу.

– Принимая во внимание, что мы везем с собой и зачем мы привезли все это издалека, не приходится даже говорить об этом, – сказал Орм. – Поэтому, Шадрах, скажи нам, как же мы проберемся мимо Фэнгов и войдем в Мур?

– Есть только один способ, о сын Орма: нам придется скрываться днем и идти ночью. Завтра вечером Фэнги справляют большой праздник весны в своей столице Хармак, а на рассвете следующего дня совершают жертвоприношение своему идолу. Но после захода солнца они едят, пьют и веселятся, и тогда они обычно снимают с постов стражу, чтобы стражи тоже могли участвовать в празднестве. Поэтому я так рассчитал наш путь, чтобы мы пришли сюда в самую ночь празднества, которую я определил по луне, и надеюсь, что нам удастся в темноте проскользнуть мимо Хармака, а на рассвете быть уже в расщелине, по которой прямая дорога ведет в Мур. Более того, я хочу дать знак моим соплеменникам, что мы близко, чтобы они могли приготовиться и помогли нам, если это будет нужно.

– Каким образом? – спросил Орм.

– Я зажгу камыши, – и он указал на огромное количество мертвых, высохших камышей, окружавших нас, – как я условился с моим народом, когда покидал Мур много месяцев тому назад. Фэнги, увидев пламя, подумают, что это дело рук какого‑нибудь рыбака.

Орм пожал плечами и сказал:

– Хорошо, друг Шадрах, ты знаешь эти места и народ, который живет здесь, а я их не знаю, так что нам приходится делать то, что ты нам советуешь. Но скажу тебе теперь же, что твой план кажется мне чрезвычайно опасным.

– Он опасен, – ответил тот и добавил с насмешкой: – Но я думал, что вы, чужестранцы, не трусы.

– Трусы! Ах ты, собачий сын! – вспылил Хиггс. – Как ты смеешь так разговаривать! Видишь вот этого человека? – И он указал на сержанта Квика, который стоял во весь свой рост тут же и мрачно наблюдал эту сцену, понимая почти все, что происходило, – так вот, он, по положению младший среди нас, слуга (здесь сержант поклонился), но в его мизинце куда больше смелости, чем в тебе и во всех Абати, вместе взятых!

Сержант снова поклонился и пробормотал сквозь зубы:

– Надеюсь, что так, сударь, хотя ни за что нельзя ручаться.

– Ты говоришь дерзкие слова, о Хиггс, – ответил Шадрах нагло, потому что, как я уже, кажется, говорил, он ненавидел профессора, который предчувствовал, что Шадрах плут, и всячески допекал его своим острым языком, – но если Фэнги захватят нас, тогда мы узнаем правду.

– Прикажете расшибить ему башку, сударь? – спросил Квик задумчивым голосом.

– Стойте смирно, прошу вас, – прервал его Орм. – У нас и так достаточно хлопот. Можете рассчитаться с ним, когда нам удастся попасть в Мур.

Потом он повернулся к Шадраху и сказал:

– Друг, теперь не время препираться. Ты проводник нашего отряда, веди нас куда хочешь, но помни, что если дело дойдет до сражения, мои товарищи выбрали меня начальником. Не забудь еще вот чего: в конечном итоге тебе придется дать отчет твоей владычице, той, которую, как сказал мне доктор, зовут Вальда Нагаста, Дочь Царей. А теперь довольно слов; мы пойдем тогда, когда ты захочешь и куда ты захочешь. Ответственность да падет на твою голову.

Абати выслушал его и поклонился. Потом он повернулся, бросив полный ненависти взгляд на Хиггса, и ушел.

– Лучше было бы, если бы мне позволили расшибить ему башку, – разговаривал сам с собою Квик. – Это принесло бы ему большую пользу, а нас избавило бы от многих неприятностей, оттого что, правду сказать, не верю я этому метису.

Потом он отправился осмотреть верблюдов и ружья, а мы вошли в наши палатки, чтобы поспать немного. Сам я почти не спал, потому что меня тревожило злое предчувствие. Я знал, как трудно попасть в Мур по какой‑либо другой дороге, хотя бы по той, по которой я оставил его, особенно принимая во внимание, что с нами были тяжело нагруженные верблюды, – и все же я сильно опасался за исход попытки проскользнуть в темноте мимо диких Фэнгов.

Мне представилось, что Шадрах настаивал на этом пути из чистого упрямства, чтобы только не согласиться с нами, англичанами, которых он ненавидел всей душой, или, быть может, имея какую‑либо другую темную и тайную цель Как бы то ни было, мы были в его власти. Я не хотел быть проводником, оттого что вышел из Мура по другой дороге, ночью, а попал туда, будучи без сознания. Без сомнения, если бы я попытался повести наш отряд, и Шадрах, и все остальные Абати просто дезертировали бы, бросив нас, верблюдов и весь багаж. Они могли быть спокойны, что нам не придется обвинять их за их поступок перед их правительницей.

Перед самым заходом солнца Квик пришел сказать мне, что верблюды готовы.

– Мне все это не слишком нравится, доктор, – сказал он, помогая мне сложить мои вещи, – вы знаете, я не верю этому Шадраху. Товарищи называют его Кошкой – по‑моему, как раз подходящее прозвище для него. Как раз теперь он показал свои когти. Он всей душой ненавидит нас всех и очень хотел бы вернуться в свой Пур или Мур, потеряв нас по пути туда. Вы, вероятно, видели, как он взглянул на профессора. О, мне очень хотелось бы, чтоб капитан позволил мне расшибить ему башку! Я уверен, что атмосфера здорово прочистилась бы.

Случилось так, что башку Шадраху все же расшибли, хотя сделали это другие руки. Вот как это произошло. Согласно его распоряжению зажгли камыши, чтобы часовые Абати могли увидеть сигнал, хотя теперь я вполне убежден, что сигнал этот предназначался не для их глаз. Потом мы отправились в путь при свете звезд, идя по какой‑то полуразрушенной и, по‑видимому, очень древней дороге.

Едва занялась заря, мы свернули с этой дороги и расположились среди развалин покинутого города, построенного на некотором расстоянии от отвесных высот Мура; по счастью мы никого не встретили, и никто нас не видел. Я первым стоял на часах, в то время как все остальные отправились спать, позавтракав холодным мясом, – здесь мы уже не решались разводить огонь. Когда солнце поднялось выше и разогнало туман, я увидел, что мы находимся в густонаселенной стране, не чуждой некоторой своеобразной цивилизации. Несколько ниже нас, в пятидесяти или шестидесяти милях, находился большой город Хармак, который я мог ясно разглядеть в мой полевой бинокль; в прошлый раз, когда я посетил эту страну, я не видел его, оттого что мы проходили мимо него ночью.

Это был типичный город западной части Центральной Африки с открытыми торговыми площадями, с улицами, на которых стояли тысячи белых домов с плоскими крышами. Город окружала высокая и толстая стена, построенная, по‑видимому, из высушенных на солнце кирпичей, а перед воротами, которых я видел двое, стояли две сторожевые башни, охранявшие их. Вся страна, окружавшая этот город, была обработана и, так как стояло начало весны, маис и другие злаки показывали зеленые ростки.

Вдали я видел еще города и селения. Фэнги были, по‑видимому, очень многочисленным народом, и их никак нельзя было назвать дикарями. Неудивительно, что небольшое племя Абати так страшилось их, несмотря на неприступные горы, оберегавшие их от ненависти Фэнгов.

Около одиннадцати часов Орм сменил меня, и я отправился спать. Я вскоре заснул, несмотря на мучившие меня страхи, которые, будь я менее усталым, не дали бы мне спать. А причин бояться было немало.

Ближайшей ночью мы должны были проскользнуть мимо Фэнгов, и до полудня нам либо удастся войти в Мур, либо не удастся сделать это, а в таком случае нас ждала смерть или, что во много раз хуже, рабство у варваров и медленная гибель, сопровождающаяся теми или иными пытками.

Мы, разумеется, могли бы благополучно добраться до нашей цели, идя темной ночью и с хорошими проводниками, оттого что дорога была пустынная и наш небольшой караван мог остаться незамеченным, если только мы не повстречаем отряды стражи, которой, как нам говорили, в эту ночь не должно быть здесь. Шадрах, казалось, думал, что нам удастся наша затея, но самое худшее было то, что я, подобно Квику, не доверял Шадраху. Даже сама Македа, повелительница Абати, та, кого они называют Дочь Царей, сильно сомневалась в нем, или так мне показалось.

Как бы то ни было, она сказала перед тем, как я покинул Мур, что она избрала его мне в провожатые только за его опытность и отвагу и за то еще, что он, один из немногих в ее племени, в молодости совершил переезд через пустыню и поэтому знал дороги.

– И все же, доктор, – добавила она многозначительно, – наблюдайте за ним, оттого что разве не его прозвали Кошкой? Да, следи за ним, потому что, если б у меня не оставались в качестве заложников его жена и дети и если б я не была уверена, что он желает получить в награду те земли, которые я обещала ему, я не доверила бы тебя этому человеку.

И вот теперь, когда я хорошо познакомился с этим человеком, я был вполне согласен с мнением Македы, и то же думал Квик, а он неплохой знаток людей.

– Посмотрите на него, доктор, – сказал он, подойдя ко мне, чтобы сказать, что я могу идти спать; чей бы черед ни был стоять на страже, сержант всегда бодрствовал и был за делом. – Посмотрите на него. – И он показал на Шадраха, сидевшего в тени дерева и с серьезным видом шепотом говорившего что‑то двоим своим подчиненным; на его лице была странная и неприятная усмешка. – По‑моему, этому негодяю хотелось, чтоб мы все погибли там, в Зеу, – он захватил бы тогда все наше имущество. Боюсь, что он попытается сыграть с нами эту же самую штуку сегодня ночью. Даже пес его терпеть не может.

Я не успел еще ответить, как получил подтверждение последних слов сержанта. Большой желтый пес Фараон, который нашел нас в пустыне, услыхав наши голоса, выскочил из‑за какого‑то угла и направился к нам, виляя хвостом. Проходя мимо Шадраха, он остановился и зарычал; шерсть дыбом встала у него на спине. Шадрах кинул в него камень и попал ему в ногу. Мгновение спустя Фараон, обладавший непомерной силой, уже сбил его с ног и едва не перекусил ему горло.

Мы подоспели вовремя, раньше, чем поднялся шум, но лицо Шадраха, которое пересекали багровые шрамы, врезалось мне в память. На нем были написаны ярость и страх, и оно было поистине дьявольским.

Я отправился спать, думая о том, что это будет, быть может, мой последний отдых на земле и что я никогда не увижу лица моего сына, если только он еще жив.

К вечеру меня разбудил ужасный шум, и я явственно различил пронзительный голос Хиггса, изрыгавшего невозможные ругательства, лай Фараона и заглушённые крики и проклятья одного из Абати. Выскочив из небольшой палатки, я натолкнулся на забавное зрелище: профессор Хиггс захватил голову Шадраха под левую руку и держит ее там, а правой рукой бил Шадраха по носу и по всему лицу изо всей силы, а профессор, как я уже говорил, не из слабеньких. Подле него стоял сержант Квик, удерживая Фараона за ошейник, который он смастерил для него из кожи павшего верблюда, и смотрел на них с выражением мрачного удовлетворения на своем деревянном лице, а вокруг суетились погонщики Абати, произнося горловые звуки и по‑восточному жестикулируя.

Орма не было здесь, так как он спал в это время.

– Что вы делаете, Хиггс? – крикнул я.

– Разве… вы сами… не видите? – буркнул он, сопровождая каждое слово новым ударом по бедному носу Шадраха. – Колочу по голове это животное. А! Кусаться? Ты вздумал кусаться? Вот тебе за это, и еще, и еще! И какие у него крепкие зубы! Ну вот, теперь довольно с него. – И он вдруг отпустил Абати, который упал на землю и остался лежать, дрожа. Его товарищи, видя жалкое состояние своего начальника, угрожающе двинулись было на профессора, один из них даже достал нож.

– Убери эту штуку, парень, – сказал сержант, – или я спущу на тебя собаку. Выньте револьвер, доктор.

Если слова Квика были непонятны для этого человека, он, очевидно, понял их смысл; он спрятал нож и ушел вместе с другими. Шадрах тоже поднялся с земли и пошел прочь. Однако на расстоянии нескольких ярдов от нас он остановился, обернулся, поглядел на Хиггса своими распухшими глазами и сказал:

– Не беспокойся, чужестранец, я не забуду и отомщу.

В это мгновение Орм, зевая, появился у входа в палатку.

– Что случилось, в чем дело? – спросил он.

– Не знаю, чего бы я не дал за пинту ледяного морса, – ответил профессор, нисколько не заботясь о последовательности своего ответа.

Потом он выпил немного тепловатой воды, которую предложил ему Квик, и сказал, возвращая флягу:

– Благодарю вас, сержант, это лучше, чем ничего, к тому же нехорошо пить что‑нибудь слишком холодное, когда разгорячен. Что случилось? Ничего особенного. Шадрах пытался отравить Фараона, вот и все. Я следил за ним уголком глаза и видел, как он подобрался к банке со стрихнином, вывалял в стрихнине кусок мяса, который он притащил с собой, и бросил это мясо бедному зверю. Я вовремя удержал пса и бросил мясо за стену, где вы найдете его, если хотите взглянуть на него. Я спросил Шадраха, зачем он сделал это, а он ответил мне: «Чтобы пес не помешал нам пройти мимо Фэнгов», – и прибавил, что пес этот – дикое животное и что его лучше убрать, оттого что он пытался укусить его сегодня утром. Тут я потерял терпение и набросился на негодяя. Я лет двадцать не боксировал, но вы верно заметили, что восточные люди совсем не умеют работать кулаками. Вот и все. Дайте мне еще воды, сержант.

– Вполне возможно, – сказал Орм и пожал плечами. – Сказать правду, старый друг, остроумнее было подождать немного и дать взбучку этому Шадраху, когда мы будем в Муре. Но теперь не к чему больше говорить об этом, и по всей вероятности я сам поступил бы таким же образом, увидев, что он пытается отравить Фараона. – И Орм стал гладить по голове пса, которого все мы любили без ума, хотя пес этот любил одного Орма, а нас только терпел.

– Доктор, – прибавил он, сходите и полечите‑ка нос нашего проводника, а заодно успокойте его немного. Вы знаете его лучше нас. Подарите ему ружье. Нет, не делайте этого, а не то он выстрелит кому‑нибудь из нас в спину – предумышленный несчастный случай! Пообещайте подарить ему ружье, когда мы проберемся в Мур; я знаю, что ему очень хочется иметь ружье: я сам накрыл его, когда он пытался украсть карабин.

Я захватил с собой бутылку арники и пластырь и пошел искать Шадраха.

Я нашел его окруженным соболезнующими Абати, плачущим от ярости при воспоминании об оскорблении, нанесенном, как он говорил, древнему и знатному роду в его лице. Я сделал все, что мог, чтобы успокоить его физические и нравственные страдания, и сказал, смачивая арникой его изуродованное лицо, что всему виной он сам, оттого что не к чему было пытаться отравить Фараона за то лишь, что тот хотел укусить его. Шадрах ответил, что у него были совсем другие причины желать смерти этого пса, и пространно повторил мне все то, что он говорил профессору. Потом он таким тоном заговорил о мести, что я счел нужным прервать его.

– Послушай, Шадрах, – сказал я, – если ты не откажешься от своих слов и не успокоишься, мы немедленно же свяжем тебя и будем судить. Быть может, нам скорее удастся ускользнуть от Фэнгов, если мы оставим здесь твой труп, чем если возьмем с собой в путь нашего смертного врага.

Едва я замолчал, он мгновенно переменил тон и сказал, что видит свою неправоту. Больше того, он отыскал Хиггса и поцеловал его руку, рассыпаясь в похвалах, уверял, что все позабыл и что любит его как родного брата.

– Превосходно, приятель, – ответил Хиггс со своей обычной прямотой, – только не пытайся больше отравить Фараона, а что касается до меня, я обещаю не вспоминать об этом, когда мы прибудем в Мур.

– Запутанный характер у этого Шадраха, не так ли, доктор? – заметил насмешливо Квик, наблюдавший эту назидательную картину. – Скверный характер восточного человека исчез; никаких разговоров про «око за око, зуб за зуб!», а вместо этого одни поцелуи. И все же я хотел бы, чтобы эта свинья была подальше от нас, особенно в темноте.

Я не ответил сержанту, хотя в душе соглашался с ним.

Наступил вечер, предвещавший бурную ночь, так как надвигались тучи и ветер все усиливался. Мы должны были выступить немного погодя после захода солнца, то есть приблизительно через час. Собрав свои пожитки, я помог Хиггсу сделать то же с его багажом, и мы оба отправились искать Орма и Квика. Мы нашли их в одном из сохранившихся в целости домов, где они были заняты каким‑то делом. Квик, казалось, разбирал фунтовые банки из‑под табака, а Орм осматривал электрическую батарею и внимательно проверял моток изолированной проволоки.

– Чем это вы забавляетесь? – спросил профессор.

– Забавляемся лучше, чем вы, когда дьявол дернул вас поднять руку на Шадраха. Но лучше будет, если вы уберете подальше вашу трубку. Говорят, что этот азоимид так же безопасен, как уголь. Но только нельзя быть уверенным в этом; климат и путешествие могли изменить его качества.

Хиггс поспешно удалился на добрых пятьдесят ярдов, выколотил там свою трубку и для безопасности даже оставил на камне коробок со спичками.

– Не тратьте времени на расспросы, – сказал Орм, когда профессор с опаской приблизился к нему. – Я все объясню сам. Наше ночное путешествие будет очень опасным – нас всего четверо белых среди дюжины чумазых негодяев, верность которых к тому же под большим подозрением. Мы с Квиком решили, что неплохо будет иметь наготове некоторое количество этого взрывчатого вещества. Оно, быть может, и не потребуется, а если потребуется, мы можем не успеть воспользоваться им – почем знать? Во всяком случае, вот десять жестянок: этого достаточно, чтобы взорвать половину всех Фэнгов, если они будут над этими штуками. Возьмите пять жестянок, Квик, а я возьму тоже пять, батарею и триста ярдов проволоки. Детонаторы на месте? Прекрасно.

И, не говоря больше ни слова, он начал рассовывать банки, батарею и проволоку по карманам своей куртки. Квик последовал его примеру. Потом они закрыли ящик, из которого взяли взрывчатое вещество, и отнесли его туда, где его должны были погрузить на верблюда.