Работа с телом 7 страница

Именно жизнь создает проблемы, сомнения и откладывания на будущее, но у смерти нет времени откладывать. Человек не может сказать: «Я попытаюсь увидеть» или: «Я увижу завтра». Он должен сделать это прямо сейчас, прямо в этот момент, потому что нет уверенности даже в том, что будет следующий момент. Скорее всего, он не доживет до него. А что можно потерять, доверяя? Все равно все отнимет смерть. Поэтому доверять не страшно, и нет времени на размышления. Он ясно видит, что физическое тело все отдаляется и отдаляется.

Было правильным шагом сказать ему: «Ты — более здоровое тело». Но следующим шагом должно было быть: «Ты — свидетель обоих тел; умирающее тело — физическое, здоровое тело — психологическое. Но кто ты? Ты можешь видеть оба... естественно, ты — третье, ты не можешь быть одним из двух». Вот и весь процесс Бардо. Только в Тибете люди создали искусство - умирать. Пока весь мир пытался создать искусство жить, Тибет был единственной в мире страной, которая создала целую науку и искусство умирать. Они называют это Бардо.

Если бы вы сказали этому человеку: «Хорошо, что ты сделал первый шаг и вышел из физического тела, но теперь ты отождествляешься с психологическим. Ты даже не это, ты только сознание, чистое сознание, восприимчивость...» Если бы вы помогли этому человеку понять, что он ни то, ни другое тело, но нечто бестелесное, бесформенное, чистое сознание, тогда его смерть была бы совсем другим явлением.

Вы видели изменение энергии; вы увидели бы еще одно изменение. Вы увидели бы, как нисходит молчание, вы бы увидели и музыку, и некую танцующую энергию, некий аромат, заполняющий все пространство. И на лице этого человека отразилось бы новое явление — аура света. Если бы он совершил и второй шаг, его смерть была бы последней смертью. В Бардо это называют «великой смертью», потому что теперь он больше не родится в новую форму, в новую тюрьму, теперь он останется в вечном океаническом сознании, которое наполняет всю Вселенную.

Поэтому помните — это может случиться с любым из вас. Вы можете быть с другом или родственником, с матерью, отцом. Когда они умирают, помогите им понять две веши: во-первых, они не физическое тело — что легко понять умирающему, Во-вторых, — это немного труднее, но, если человек способен понять первое, у него есть возможность осознать я второе, — он даже не второе тело, он за пределами обоих тел. Он — чистая свобода и чистое сознание.

Сделай он второй шаг, вы бы увидели чудо вокруг него — не просто молчание, но нечто более живое, нечто, принадлежащее вечности, бессмертию. И все присутствующие там были бы переполнены благодарностью, ибо эта смерть стала бы не временем скорби, но мгновением празднования.

Если ты можешь превратить смерть в мгновение празднования, ты поможешь своему другу, матери, брату, жене, мужу. Ты принесешь им величайший дар, который только возможен в этом мире. Перед лицом смерти это легко. Ребенка не интересует жизнь и смерть; это его не заботит. Молодой человек слишком занят биологическими играми, амбициями, попытками стать богаче, приобрести больше власти, больше престижа, и у него нет времени думать о вечных вопросах. Но в мгновение смерти, прямо перед смертью, у тебя нет никаких амбиций. И не важно, богат ты или беден; не важно, преступник ты или святой. Смерть выводит тебя за пределы всех жизненных градаций, всех глупых игр, которые существуют в жизни.

Но вместо того, чтобы помочь, люди разрушают это прекрасное мгновение. А оно наиболее драгоценно во всей жизни человека. Даже если он прожил сто лет, все равно это самое драгоценное мгновение. Но люди начинают плакать, рыдать, выражать сочувствие, говорить: «Ты умираешь слишком скоропостижно, этого не должно произойти». Или они начинают утешать человека, они говорят: «Не волнуйся, доктора говорят, что ты будешь жить».

Все это глупости. В этих глупостях участвуют даже врачи. Они не говорят, что приближается смерть. Они избегают этой темы, они продолжают давать тебе надежду. Они говорят: «Не беспокойся, ты будешь жить», прекрасно зная, что человек умрет. Они дают ему ложное утешение, не зная, что именно в это мгновение человеку нужно позволить полностью осознать смерть — осознать так остро и безупречно, чтобы пережить чистое сознание. Тогда это мгновение становится мгновением величайшей победы. Теперь для него уже нет смерти, есть лишь вечная жизнь.

Главным вопросом на предстоящих парламентских выборах в Голландии является эвтаназия. Политики борются друг с другом по поводу правильной формулировки законодательства по этой проблеме. Пожалуйста, прокомментируй.

 

Эвтаназия, или свобода выбрать смерть, должна быть признана правом от рождения каждого человеческого существа. Можно установить некий предел, например семьдесят пять лет. После семидесяти пяти лет больницы должны быть готовы помогать каждому, кто захочет избавиться от своего тела. В каждой больнице должно быть место для умирающих людей, и тем, кто выбрал умереть, нужно оказать особое внимание и помощь. Их смерть должна быть красивой.

В каждой больнице должен быть учитель медитации.

Человеку, который собирается умереть, нужно дать месяц времени и разрешить... если он захочет изменить решение и вернуться домой, его никто не принуждает. Люди, которые хотят совершить самоубийство под воздействием эмоций, не могут оставаться в этом эмоциональном состоянии месяц — эмоциональные состояния быстротечны. Большинство людей, которые совершили самоубийство, не сделали бы этого, если бы подождали еще один миг. Они забыли о ценности жизни из-за гнева, ревности, ненависти или чего-то еще.

Вся проблема в том, что политики думают, что с принятием эвтаназии самоубийство перестанет быть преступлением. Нет, это не так. Самоубийство по-прежнему будет преступлением.

Эвтаназия будет осуществляться с разрешения медицинской комиссии. Месяц отдыха в больнице — человеку будет оказана вся возможная помощь, чтобы он стал спокойным и тихим... его будут навещать друзья, жена, дети, потому что он отправляется в долгое путешествие. Вопрос не в том, чтобы его удержать, — он долго жил и не хочет продолжать жить, его работа окончена.

За этот месяц его нужно научить медитации, чтобы он мог медитировать, когда придет смерть. И при помощи медицинских средств смерть нужно сделать такой, чтобы она приходила как сон — постепенно, бок о бок с медитацией, сон становится глубже. Мы можем превратить смерть тысяч людей в просветление. Не нужно бояться самоубийства, потому что этот человек не собирается совершить самоубийство; если кто-то пытается совершить самоубийство, то он по-прежнему совершает преступление. Человек просит разрешения. С разрешения медицинской комиссии... и у него есть месяц времени, чтобы в любой момент изменить свое решение. В последний день он может сказать: «Я не хочу умирать», и тогда он вернется домой. Нет никаких проблем: это его решение.

Прямо сейчас во многих странах сложилась странная ситуация. Люди пытаются совершить самоубийство, и если им удается, хорошо, — если же нет, то суд приговаривает их к смерти.

Странно! — именно это они и пытались сделать. Их поймали на полпути. Два года будет идти суд, судьи и адвокаты будут спорить, и в результате всех перипетий человека опять повесят. Но он и сам пытался это сделать! К чему вся эта чепуха?

Эвтаназия становится все большей и большей необходимостью, потому что с развитием медицинской науки люди живут дольше. Ученые не обнаружили ни одного скелета человека пятитысячелетней давности, которому было бы больше сорока. Пять тысяч лет назад человек не мог прожить дольше сорока лет, и из десяти родившихся детей девять умирало в течение двух лет

— выживал только один, поэтому жизнь была безмерно ценной.

Гиппократ дал медицинской профессии клятву помогать жизни во всех случаях. Он не сознавал, — он не был видящим, — у него не было прозрения, чтобы увидеть, что наступят времена, когда из десяти детей выживать будут все десять. Теперь это происходит. С одной стороны, выживает на девять детей больше, с другой, медицинская наука помогает людям дольше жить — девяносто лет, сто лет не редкость. В развитых странах нетрудно встретить девяностолетнего человека, столетнего человека.

В Советском Союзе есть люди, которые достигли возраста ста пятидесяти лет, и несколько тысяч людей, которым исполнилось сто восемьдесят, — и они все еще работают. Но тогда жизнь становится скучной. Сто восемьдесят лет, только подумай, делать одно и то же, — даже кости начнут болеть, — и все же нет никакой возможности умереть. Смерть по-прежнему кажется очень далекой — они все еще здоровы и работают.

В Америке есть тысячи людей, которые лежат в больницах, прикованные к постелям и различным медицинским приборам. Многие дышат при помощи специальных аппаратов. Какой в этом смысл, если человек не может дышать сам? Чего от него ждать? Почему вы обременяете этим человеком всю страну, если столько людей умирает на улице, голодает?

В Америке тридцать миллионов человек живет на улице без крова, без еды, без одежды, и тысячи людей занимают больничные койки, отнимая внимание врачей и медсестер, лекарства. Все знают, что они рано или поздно умрут, но их жизнь должна поддерживаться как можно дольше. Они хотят умереть. Они кричат, что хотят умереть, но врач не может им в этом помочь. Конечно, этим людям нужны какие-то права; их принуждают жить, а принуждение недемократично во всех смыслах.

Поэтому я хочу, чтобы это было рациональным делом. Пусть пределом будет семьдесят пять или восемьдесят лет, тогда человек достаточно прожил. Дети выросли... Если тебе восемьдесят, то детям пятьдесят, пятьдесят пять, они стареют. Тебе больше не нужно волноваться и тревожиться. Ты ушел от дел, ты стал просто обузой и не знаешь, что делать.

И именно по этой причине пожилые люди так раздражительны — потому что у них нет никакой работы, уважения, достоинства. Никто ими не интересуется, никто не обращает на них внимания. Они готовы ссориться, злиться и кричать. Это просто проявление их разочарований; истина в том, что они хотят умереть. Но они не могут даже этого высказать. Сама идея смерти — нехристианская, нерелигиозная.

Им нужно дать свободу, но не только свободу умереть, — им нужно дать свободу в течение месяца учиться умирать. Основой этой подготовки должна быть медитация. Они должны умереть здоровыми, цельными, молчаливыми, мирными — медленно погрузиться в глубокий сон. И если медитация будет соединена со сном, они умрут просветленными. Они узнают, что оставляют только тело, что они принадлежат вечности.

Их смерть будет лучше обыкновенной смерти, потому что при обыкновенной смерти, у человека нет шанса стать просветленным. На самом деле, все больше и больше людей будут предпочитать умирать в больницах, в специальных учреждениях для смерти, где созданы все условия. Ты можешь оставить жизнь радостно, экстатично, с большой признательностью и благодарностью.

При таких условиях я полностью за эвтаназию.

Какое-то время назад мой друг покончил с собой, и это вызывает во мне столько эмоций. Он был санньясином, и у меня такое чувство, что ты не защитил его.

 

Нужно понять несколько вещей. Во-первых, ты не принимаешь смерть, вот в чем проблема. Ты слишком цепляешься за жизнь.

Ты думаешь, я должен защищать людей от смерти? Я должен помогать им, жить полной жизнью, я должен помогать им, умирать полной смертью — в этом моя работа. Для меня смерть так же прекрасна, как жизнь. У тебя есть некая идея о том, что я должен защищать людей от смерти. Но тогда я причиню им вред. Смерть прекрасна, в ней нет ничего плохого. На самом деле, жизнь может быть плохой, но смерть нейтральна, потому что смерть — это расслабление, смерть — это сдача.

Ты создаешь проблему из собственного страха; она не имеет никакого отношения к твоему другу. Его смерть потревожила тебя: она напомнила твоему сознанию тот факт, что ты тоже умрешь, и этого ты не можешь принять. Ты хочешь, чтобы я тебя утешил. Но я никому не даю никаких утешений. Я говорю только правду, а смерть так же правдива, как и жизнь. Но люди живут с идеей о том, что смерть — это что-то враждебное, что ее нужно избегать и что пока ты ее избегаешь, то все хорошо. Во всех случаях, человек должен как-то жить, продолжать влачить свое существование. Даже если жизнь не имеет смысла, человек должен продолжать жить. Может быть, он страдает, он парализован, он сумасшедший. Может быть, он бесполезен для всех остальных, он в тягость самому себе, и каждое мгновение жизни проводит в уродливом страдании, но все равно он должен жить, словно жизни свойственна какая-то ценность. Люди носят в умах эту идею: смерть является табу. Но для меня это не так. Для меня красивы и жизнь, и смерть; это два аспекта одной и той же энергии.

Поэтому я должен помочь вам жить и умереть: вот мой способ тебя защитить. Пусть это будет абсолютно ясно, иначе ты всегда будешь в замешательстве. Кто-то болеет, санньясин болеет, и он начинает сомневаться, можно ли мне доверять, потому что он заболел. Я здесь не для того, чтобы защищать вас от болезней. Я здесь для того, чтобы помочь вам понять болезнь, пережить ее в молчании, свидетельствуя, наблюдая ее, безмятежно. Болезнь — это часть жизни. И если кто-то думает, что я должен защищать его от болезней, он никогда не сможет меня понять, он здесь по ошибочным причинам. Если он умирает, я помогу ему умереть.

Смерть может быть великой славой; она может быть великой вершиной. Смерть всегда беспокоит людей, потому что они отвергают ее. В тебе есть протест, ты против смерти. Ты не хочешь умирать, тебе хотелось бы остаться здесь навсегда, но это невозможно. Это первое.

Второе: поскольку это была даже не естественная смерть, а самоубийство, у тебя появилась идея о том, что я должен защищать санньясинов. Я должен предотвращать самоубийства, ни один санньясин не должен совершать самоубийства. Почему? Это часть вашей свободы. Если санньясин решает, что игра кончена, и хочет вернуться домой, кто я такой, чтобы ему мешать? Я просто скажу: «Иди радостно и с танцем. Не уходи грустно, преврати это в радостное возвращение домой».

Но этот санньясин никогда меня не спрашивал. Даже если бы он спросил, я сказал бы ему: «Это твоя свобода, я не вмешиваюсь в твою свободу. Это твоя жизнь, это твоя смерть, и кто я такой, чтобы вмешиваться? Все, что я могу сделать, - это научить тебя искусству, которое все делает красивым». И самоубийство может быть красивым.

Вы будете удивлены, когда узнаете, что в Индии существует религия, джайнизм, которая разрешает самоубийство; самоубийство допускается как религиозный акт! Она позволяет санньясинам совершать самоубийство, если они так решили. Я думаю, это одно из величайших признаний свободы; ни одна другая религия не осмелилась зайти так далеко. Рано или поздно каждая нация в мире должна будет признать самоубийство одним из основных прав, потому что если человек хочет умереть, то кто вы такие — с вашими судами, полицией и законами, — чтобы ему мешать? Кто вы такие? Кто дал вам право? Почему он должен чувствовать себя виноватым? Почему он должен чувствовать себя преступником? Почему он не может пригласить друзей и умереть с песней и танцем? Почему он должен совершать его как преступление? Самоубийство — это не преступление, преступлением сделал его ваш закон. В лучшем мире, где больше уважается свобода, если человек захочет умереть, то он пригласит своих друзей. Несколько дней он проведет с друзьями, он будет петь, танцевать и слушать хорошую музыку, читать стихи и навещать соседей, чтобы проститься. Однажды все соберутся, и он просто умрет. Они устроят ему хорошие проводы! В лучшем мире самоубийство не будет преступлением.

Ты просто должен изменить свой подход. Относительно меня у тебя должна быть полная ясность: я не обыкновенный учитель, который утешает людей. Я предан истине, а не утешению. Какой бы неудобной ни была истина, я предан истине. Для меня это священное явление, это свобода.

Если он решил покончить с собой, с этим все в полном порядке, ты должен предоставить ему эту свободу. Ты ему мешаешь; он уже совершил самоубийство, а ты все не даешь ему разрешения через него пройти. Это твои проблемы, не его. Он не создал проблему, он просто спровоцировал проблему, которая уже была в тебе. Позволь ему уйти, простись, расслабься и пойми это.

Это мгновение печали может стать мгновением великого понимания; нечто затронуто в самой глубине твоего сердца. Не трать время даром! Медитируй на это, смотри с каждой точки зрения, под каждым углом. Не оставайся просто в гневе и печали; позволь этому стать мгновением медитации. Он был твоим другом, и даже ничего не сказал. Как он посмел! Он обманул тебя! Вот почему глубоко внутри ты чувствуешь такой гнев. Ты зол и на меня: как я мог это допустить? Он меня не спрашивал, а если бы и спросил, я бы разрешил. На самом деле, нет никакой необходимости спрашивать; если он хочет уйти, он хочет уйти.

Все хорошо. Хорошо даже самоубийство. Чтобы это принять, нужна храбрость. Первым табу в мире был секс, и постепенно секс становится общепринятым. Теперь и самоубийству нужен свой Фрейд — второй Фрейд, который разрушил бы второе табу. Вот эти два табу: секс и смерть. Теперь нужен кто-то, кто ввел бы смерть в круг принятого и приносящего наслаждение; кто разрушил бы миф, что в ней есть что-то плохое, что лишь трусы кончают с собой. Это неправильно. Фактически, истинно обратное: трусы продолжают цепляться за жизнь. Но иногда человек приходит в состояние, в котором не видит смысла жить. Он возвращает Богу свой билет. Он говорит: «Возьми свой мир, я ухожу. Я больше не хочу смотреть этот фильм».

Я слышал, что однажды Бернарда Шоу пригласили на театральную постановку. В середине он внезапно встал. Автор спросил:

— Куда вы уходите?

— Я уже видел половину, — ответил тот.

— Но впереди еще одна половина! — сказал автор. Бернард Шоу сказал:

— Она написана тем же человеком, и мне с ней все ясно!

Человек видел половину жизни, он видит, что она написана тем же автором; какой смысл оставаться? Пойди домой и отдохни!

Медитируй на это — это прекрасный момент. Ты чувствуешь грусть и гнев; но медитируй на это. И ты будешь обогащен. Этот санньясин оказал некоторым людям прекрасную услугу. Не растрачивай это мгновение впустую лишь на гнев и печаль; привнеси медитацию, обдумай: почему ты это чувствуешь? Пусть это будет твоей собственной проблемой. Не перекладывай ответственность на него, потому что это бессмысленно. Именно это мы делаем: мы спрашиваем себя, почему он покончил с собой. Суть не в том. Почему это ранит тебя? — вот в чем проблема. Почему он покончил с собой, это решать ему. Почему он ничего тебе не сказал, это тоже решать ему. Кто знает, почему он решил ничего никому не говорить? Кто знает, почему он решил это сделать именно в этот день?

Кажется, он умер очень мирно. Один из врачей коммуны пришел его осмотреть, когда он умер: он лежал на дороге очень мирно, почти как если бы заснул, положив руку под голову, как будто вся сумятица улеглась, буря кончилась.

Проблема не в этом — почему он это сделал, почему он никому ничего не сказал. Проблема не в том, почему Ошо не помешал ему, не позаботился о нем. Для тебя проблема и не в этом. Вот твоя проблема: почему ты не можешь этого принять? Почему это причиняет тебе боль? Ты должен глубоко в это вникнуть, найти рану и войти в нее. И для тебя будет великим откровением, что ты не принимаешь смерть, что ты боишься смерти, что даже твои отношения со мной укоренены не в доверии, но в утешении, жадности. Ты хочешь меня использовать для подтверждения каких-то твоих идей: что я должен тебя защищать, что я должен тебе обеспечивать некую безопасность. Я здесь не для этого! Я ничего не гарантирую. Я очень безответственный человек. Те, кто берет меня за руку, должны всецело осознавать, что берут за руку безответственного человека, который не следует никакой морали, который не знает никаких принципов, у которого нет так называемых ценностей, который совершенно хаотичен и абсолютно вверяется жизни и ее хаосу. Поэтому для меня хорошо все, что бы ни принесла жизнь.

Вникни в эти вещи глубоко и посмотри, как его смерть воздействует на твои отношения со мной, почему поколебалось твое доверие, и на что ты надеялся. За этим должен стоять какой-то глубокий мотив, и этот мотив потревожен. Если ты сможешь медитировать, то выйдешь из этого опыта очень свежим и новым и будешь, благодарен своему другу. И не беспокойся о нем: он уже рожден, он нашел мать. Вокруг во всем мире столько глупых женщин — тебе не избежать нового рождения! Поэтому не волнуйся. Очень возможно, что через два-три года он снова появится здесь в качестве ребенка. В тот день, когда он придет, я объявлю: «А вот и он!» Просто подожди.

Я много раз совершал попытки, самоубийства, и меня очень привлекает смерть. Это меня беспокоит и в то же время приносит радость. Не скажешь ли ты что-нибудь об этом?

 

Это великолепно! Человек может покончить с собой только один раз, а ты пытался много раз — и по-прежнему жив. Эти попытки были ненастоящими, поддельными, и ты знал это даже тогда.

Я слышал: Мулла Насреддин захотел покончить с собой. Будучи человеком большого ума, он принял все меры и не оставил места ни для каких случайностей. Может быть, никто раньше не совершал самоубийства таким образом. Он поднялся на вершину холма с пистолетом в руке. Далеко внизу, прямо у подножия холма текла река, очень опасная, глубокая, окруженная острыми камнями. На холме росло дерево — он принес и веревку. Ничего не упустив из виду, он учел все возможности, чтобы самоубийство было абсолютно определенным. Еще он принес большой контейнер керосина.

Он повесился на дереве, но поскольку собирался сделать и многое другое, не мог оторвать ноги от земли — как иначе он сделал бы все остальные вещи? И вот он висел на дереве, стоя ногами на земле. Затем он облил себя керосином; он принес и зажигалку. Он зажег огонь, и керосин запылал вокруг него. Но чтобы не оставить места ни малейшей случайности, он пустил себе в голову пулю. Пуля порвала веревку, и он упал в реку, которая затушила огонь!

Отчаявшись, он возвращался домой, когда я его встретил.

— Как? Ты еще жив — после всех этих приготовлений? — спросил я.

— Что делать? — ответил он. — Я умею плавать! Все пошло прахом!

Ты говоришь, что совершал попытки самоубийства много раз. Определенно одно: ты не хочешь покончить с собой, ты хочешь играть с этой идеей. Еще ты чувствуешь в себе и страх смерти, и некую радость. Ты не одинок в этой ситуации. Это очень распространенное человеческое явление. Жизнь — это пытка, бремя; это тоска. Человеку хочется от нее избавиться. Избавиться от нее — значит избавиться от всей ее боли, отчаяния, безысходности, бессмысленности, от этой жены, от этого мужа, от этих детей, от этой работы; отсюда привлекательность смерти — она положит конец всему твоему страданию. Но она положит конец и тебе — и это вызывает страх.

На самом деле ты хочешь жить и жить вечно, но жить ты хочешь в раю. А ты живешь в аду! Ты хочешь избавиться от ада, но не хочешь избавляться от самого себя. А я хочу подчеркнуть, что ты — твой собственный ад. Поэтому самоубийство привлекательно с одной стороны тем, что избавляет тебя от страданий, но с другой стороны вызывает огромный страх: оно покончит и с тобой.

Есть ли способ покончить со страданиями и в то же время продолжать жить более интенсивно? Я тоже учу тому, что тебе поможет определенное самоубийство — самоубийство эго, не тебя. Позволь эго умереть, и тогда ты увидишь, что все его проблемы исчезают. Ты остаешься полным радости, блаженства, и каждое мгновение продолжает непрерывно открывать новые двери к новым таинствам. Каждое мгновение становится мгновением открытия — и это бесконечный процесс.

Много раз ты пытался покончить с собой. На этот раз покончи с собой в моем стиле! В любом случае, ты терпел столько поражений, что стал экспертом в поражениях. И глубоко внутри ты не хочешь умирать, потому что боишься смерти — что естественно. Почему человек должен положить конец своей жизни, которая даже еще не прожита? Ты даже не почувствовал ее вкуса, ты даже не исследовал многомерных красот, радостей и благословений жизни. Естественно, ты боишься. Но все же ты продолжаешь попытки, потому что не знаешь, как избавиться от страданий. Самоубийство кажется самым простым способом. Ты в расщепленном состоянии: половина твоего ума говорит: «Покончи с собой и со всей этой ерундой — с меня довольно». Вторая половина пытается саботировать это усилие, потому что вторая половина хочет жить; ты еще не жил.

Самоубийство не поможет. Поможет только больше жизни, изобильной жизни. Поэтому на этот раз убей эго и увидишь, как произойдет чудо. С исчезновением эго не будет ни тоски, ни страдания, ни необходимости самоубийства. С исчезновением эго все двери, заблокированные им, внезапно раскрываются, и ты становишься доступным солнцу, луне, звездам. И это проще, потому что, чтобы убить эго, тебе не нужен пистолет — не нужно ни керосина, чтобы его облить, ни веревки, чтобы его повесить, ни огня, чтобы его сжечь, ни горной реки в ущелье, чтобы прикончить его, если ничто другое не поможет. Тебе не нужна ни одна из этих вещей, потому что эго — это лишь порождение обществ, религий, культур. Фактически, его не существует. Тебе нужно просто глубоко в него заглянуть; это тень. Стоит только в него заглянуть — и его нет. Медитация — это просто способ посмотреть, что такое эго. И никто из тех, кто в него смотрел, никогда его не находил. За всю историю человечества не было ни единого исключения: никто, посмотрев вовнутрь, никогда не сталкивался с эго.

Это самоубийство эго. Ничего не нужно делать, только обратиться вовнутрь. И как только ты узнаешь, что его нет, все страдание, которое ты носил с собой из-за этого несуществующего эго, исчезает. Оно больше не получает никакого питания. Все эти вещи были созданы у тебя в уме обусловленностью, программированием; вот что сделало с тобой общество. Мы так уродливо прожили всю свою историю...

Считаешь ли ты себя христианином? Это только привитая тебе идея. Думаешь ли ты, что есть Бог? — привитая тебе идея. Думаешь ли ты, что есть небеса и ад? — не что иное, как программирование. Ты запрограммирован до мозга костей.

Моя работа с вами заключается в том, чтобы депрограммировать вас, И я показываю вам — постоянно, день за днем — все признаки того, что именно все эти вещи сделали вас почти тупыми, глупыми, и даже придали в ваших глазах привлекательность самоубийству, смерти. Моя религия уникальна в одном: все религии прошлого программировали людей; я депрограммирую вас, а затем оставляю в покое, наедине с собой.

Люди спрашивали меня: «Какая у тебя религия? Какая философия? Не можешь ли ты дать нам что-то, подобное христианскому катехизису, чтобы мы могли понять твои принципы?»

У меня нет никаких принципов, потому что они будут снова программировать вас. Что происходит, когда индуист становится христианином? Христиане стирают его индуистскую программу и закладывают христианскую.

Никакой разницы нет. Не успев выбраться из одной ямы, этот человек упал в другую. Может быть, на несколько дней ее новизна сделает его счастливым, но затем он снова начнет искать новую яму. Теперь у него развилось наркотическое привыкание к ямам! В этом смысле он просто роет себе могилу. Это последняя яма, в которую он упадет.

Не мог бы ты сказать что-нибудь о том, что происходит с Вималкирти, который последнюю неделю находится в коме?

 

С Вималкирти ничего не происходит, — точнее, происходит ничто, потому что ничто — это нирвана. Запад понятия не имеет о красоте ничто. Весь подход Запада экстравертен, ориентирован на внешнее, на действие. Ничто звучит как пустота — а это не так. Вот одно из величайших открытий Востока: «ничто» не пусто, напротив, это противоположность пустоты. Это наполненность, переполненность. Перенесите на первый слог ударение в слове «ничто»* — «нечто», «не-вещь» — и тогда внезапно меняется смысл, меняется гештальт.

Ничто — вот настоящая цель санньясы. Человек должен прийти в состояние, где ничего не происходит, — происходит ничто, — все происшествие исчезло. Действие исчезло, делающий исчез, желание исчезло, цель исчезла. Человек просто есть — ни малейшей ряби на озере сознания, ни малейшего звука.

В дзэн люди называют это «звуком хлопка одной ладонью». Хлопок одной ладонью не может создать звука; это беззвучный звук, омкар, просто безмолвие. Но это безмолвие не пусто, а очень наполненно. В то мгновение, когда ты абсолютно молчалив, абсолютно сонастроен с ничто, в тебя нисходит целое, в тебя проникает запредельное.

Но западный ум возобладал во всем мире: мы стали трудоголиками. Весь мой подход в том, чтобы помочь вам стать нулем. Нуль — это самый совершенный опыт жизни; это опыт экстаза.

Вималкирти блажен. Он был одним из моих немногих избранных санньясинов, кто никогда не колебался ни единого мгновения, чье доверие было тотально все время, пока он был здесь. Он никогда не задавал вопросов, никогда не писал писем, никогда не приходил ни с какими проблемами. Таким было его доверие, что постепенно он почти абсолютно слился со мною. Он является одним из редчайших сердец; это качество сердца почти исчезло из мира.

* В оригинале Ошо предлагает разбить надвое слово «nothing»: «no-thing». Прим. перев.

Он был настоящим принцем, поистине королевским, настоящим аристократом! Аристократичность не имеет ничего общего с рождением, она связана лишь с качеством сердца. И в моем опыте он был одной из редких, самых красивых на Земле душ. Спрашивать, что с ним происходит, абсолютно неправильно. Конечно, человек имеет тенденцию думать по-старому, так, как его приучили, особенно если он немец!