Рождение наук и философии

Греческая мысль показала, что фило­софия одновременно является и самобыт­ным начинанием, и дисциплиной, порож­денной возникновением наук, находящейся с ними в тесной связи. Посмотрим, что об этом начале говорил Аристотель: ведь, как заявляет в " Лекциях по истории фи­лософии" Гегель, " по отношению к гре­ческой философии мы не можем сделать ничего лучшего, как изучить первую книгу его " Метафизики" '.

а) Практическое знание

" Все люди от природы стремятся к зна­нию. Доказательство тому — влечение к чувственным восприятиям: ведь независи­мо от того, есть от них польза или нет, их ценят ради них самих" ². Может показаться, что " Метафизика" начинается с банального положения. Но это первое положение не простая банальность, рассчитанная на все­общее согласие ввиду своей простоты. Оно говорит о том, что первоисточник филосо­фии находится в чисто человеческой манере наслаждаться чувствами. В самом деле,

¹ Гегель Г. В. Ф. Лекции по истории филосо­фии // Соч. М., 1934. Т. IX. С. 150.

² Аристотель. Метафизика. I 1, 980 а 22—24 // Соч.: В 4 т. М., 1975. Т. 1. С. 65.

 

ощущение — это та форма познания, кото­рая, можно сказать, дана " от природы", ибо присуща и животным¹. Но для них ощущения связаны с непосредственной пользой, в то время как для человека они могут быть предметом незаинтересован­ного наслаждения, которое можно назвать " эстетическим". Этимологически слово " эс­тетический" означает " чувственный" или " чувствительный", но это чувствительность к красоте, что отличается от простой чувст­венности и полезного восприятия. Эсте­тическое удовольствие, которое доставля­ется ощущением, — это уже не животное чувство, а нечто относящееся к сфере куль­туры и содержащее отдаленное предвестие искусства и науки.

Однако на первых порах этот набросок, развиваясь с помощью памяти, выражается главным образом в практических достиже­ниях эмпирического знания. В самом деле, память — это хранилище чувственных впе­чатлений, и " появляется опыт у людей бла­годаря памяти" ². Подобное понимание формирования эмпирического знания само по себе является эмпиричным, поскольку при этом к опыту не добавляется ничего внешнего для его конституирования: опыт просто складывается из непроизвольных ассоциаций памяти, законы которых впер­вые сформулировал Аристотель³. Даже жи­вотные к " опыту причастны" ⁴, потому что опыт предполагает лишь чувственность и память. А это, между прочим, показыва­ет, что опыт — не та форма сознания, которая возвышает нас над высшими жи­вотными:

Люди, поскольку последовательность их восприятий определяется только памя­тью, действуют как неразумные живот­ные, уподобляясь врачам-эмпирикам, об­ладающим только практическими сведе­ниями, без теоретических; и в трех четвертях наших поступков мы бываем только эмпириками'.

'См.: Аристотель. Метафизика. I 1. 980 а 22—28 // Соч. Т. 1. С. 65.

² Там же. 980 b 29.

³ Aristote, De Метопа.

⁴ Аристотель. Метафизика. I 1, 980 b 27 // Соч. Т. 1.С. 65.

⁵ Лейбниц Г. В. Монадология. 28 // Соч.: В 4 т. М., 1982. Т. 1. С. 417—418.

Действительно, эмпирическое знание имеет лишь практическое значение и не выходит на уровень теории.

Из этого, однако, вытекает его связь с такой высшей формой деятельности, как искусство, которое кажется результатом накопления и обобщения опыта:

Появляется же искусство тогда, когда на основе приобретенных на опыте мыслей образуется один общий взгляд на сходные предметы⁶.

В качестве примера искусства Аристотель берет медицину и показывает, в каком смысле надо понимать сам термин " искусство". Разу­меется, здесь имеется в виду не современное значение этого слова, указывающее на спо­собность создавать красивые вещи, а самый древний и общий смысл, который обозначает форму производства в ремесленной цивилиза­ции. Речь идет о смысле, который нам нелегко понять, так как современная техни­ческая цивилизация изменяла смысл слова " искусство" по мере того, как ликвидировала саму соответствующую форму деятельности. Старое значение сохранилось лишь как пере­житок в речи, когда мы по привычке говорим: " медицинское искусство", " свободные искус­ства", " искусства и ремесла". Но если для нас данный термин двусмыслен, то аристотелев­ский анализ этой формы деятельности пре­дельно точен. Он характеризует практику того времени и показывает, посредством чего из опыта выделилась наука.

Ь) От практики к теории

Аристотелевская эпоха демонстрирует непрерывный ряд форм деятельности, кото­рые нелегко отделить друг от друга. Очень древние формы практической деятельнос­ти, упорядоченные в ремесленном разделе­нии труда, порождают в это время первые зачатки научного знания. Теоретическая мысль в эту эпоху формируется как про­должение практической деятельности, пер­вое выделение и само наименование наук связаны с ее стихийным разделением, так что " наука и искусство возникают у людей через опыт" ⁷. Даже термины, которыми

⁶ Аристотель. Метафизика. I 1, 981 а 5—7 // Соч. Т. 1. С. 66.

⁷ Там же. 981 а 1 -2. С. 65.

 

обозначали науки и искусства, показывают их смешение. Так, " геометрия" есть искус­ство измерения земли, или межевание, " ло­гистика" (платоновское наименование со­временной арифметики) — искусство счета, использовавшееся купцами, " диалектика" — искусство ведения беседы при помощи вопросов и ответов, " эристика" — искус­ство спора и т. д.

Именно практический аспект различных искусств был главной причиной подобного смешения, крепко связывавшего искусство с их эмпирическими источниками:

В отношении деятельности опыт, по-види­мому, ничем не отличается от искусства; мало того, мы видим, что имеющие опыт преуспевают больше, нежели те, кто об­ладает отвлеченным знанием, но не имеет опыта¹.

Действительно, опытное знание не только " дает душам род связи по последователь­ности, которая походит на разум" ², но и для практической деятельности неосоз­нанные инстинктивные ассоциации опыта оказываются более эффективными, чем яс­ное знание слишком общих истин:

Вот почему некоторые, не будучи знатоками [общих вопросов], в каждом отдельном случае поступают лучше иных знатоков [общих правил] и вообще опытны в других вещах. Так, если, зная, что постное мясо хорошо переваривается и полезно для здоро­вья, не знать, какое [мясо бывает] постным, здоровья не добиться, и скорее добьется [здоровья] тот, кто знает, что (постное и) полезное для здоровья [мясо] птиц³.

Знание о том, что куриное мясо легко усваи­вается, — это истина, случайно и непредна­меренно полученная из опыта, но позволяю­щая действовать с пользой для здоровья, что было бы невозможно, если придерживаться лишь общего представления о необходимос­ти легкой пищи в период выздоровления. Аристотель смог, таким образом, показать, что во всяком искусстве должна непременно содержаться доля опытного знания:

Причина этого в том, что опыт есть зна­ние единичного, а искусство — знание об-

¹ Аристотель. Метафизика. I 1, 981 а 12—15 //Соч. Т. 1.С. 66.

² Лейбниц Г. В. Монадология. 26 // Соч. Т. 1. С. 417.

³ Аристотель. Никомахова этика. VI 8, 1141 b 17—21 // Соч. Т. 4. С. 180.

щего, всякое же действие и всякое изготов­ление относится к единичному: ведь врачу­ющий лечит не человека [вообще], разве лишь привходящим образом, а Каллия или Сократа или кого-то другого из тех, кто носит какое-то имя, — для кого быть человеком есть нечто привходящее. Поэ­тому если кто обладает отвлеченным зна­нием, а опыта не имеет и познает общее, но содержащегося в нем единичного не знает, то он часто ошибается в лечении...⁴

Здесь с полным основанием подчеркивает­ся, что связь общего правила с частным случаем всего лишь " случайная". В самом деле, случайно то, что не является необ­ходимым, или то, что не может быть обосновано необходимыми доводами. То, что для врача нет болезни вообще, а есть только больные, нет человека, а есть только индивиды, означает, что в медицине невозможно объяснить дедуктивными сред­ствами конкретные формы, которые прини­мает болезнь у разных индивидов. В меди­цине всегда существует более или менее серьезный разрыв между общей идеей человека или идеей болезни, как их оп­ределяет биология, и конкретным боль­ным, а также тем, как его лечит врач. Это довод в пользу того, что медицина не совсем наука, а скорее искусство, и она не может руководствоваться лишь общими научно обоснованными идеями. Разрыв, отделяющий общую истину от реальности, в которой осуществляется действие, она должна заполнить опытным знанием, в той или иной степени не поддающимся фор­мулировке. Вот почему медицинское об­разование всегда включает клиническую подготовку, во время которой будущему врачу для накопления опыта демонстриру­ют больных.

Тем не менее не стоит делать вывод, будто искусство — это простой опыт: " Мы полагаем, что знание и понимание относят­ся больше к искусству, чем к опыту" ⁵. На­пример, мы считаем, что врач, как человек искусства, в конце концов более компетен­тен, чем знахарь, как простой практик. Это происходит потому, что искусство содер­жит определенное представление об осно­ваниях своих действий, в то время как прак-

⁴ Аристотель. Метафизика. I 1, 981 а 15—23 // Соч. Т. 1. С. 66.

⁵ Там же. 981 а 24—25.

 

гики ограничиваются знанием того, что нужно делать:

...Первые знают причину, а вторые нет. В самом деле, имеющие опыт знают " что", но не знают " почему"; владеющие же искусством знают " почему", т. е. знают причину¹.

Знание оснований эффективных действий — гарантия более высокой эффективности: " Ибо владеющие искусством способны на­учить" ². Поэтому образование должно включать в себя объяснение и рассуждение, в то время как практическое знание пе­редается с помощью внушения и подра­жания (так, например, передается опыт зна­харей). " А потому мы считаем, что ис­кусство в большей мере знание, нежели опыт" ³. Искусство содержит научный эле­мент в той мере, в какой оно содержит элемент обобщения и рассуждения в по­знании оснований и причин деятельности. Поэтому нельзя сказать, что наука и ис­кусство совпадают с опытом, — просто " наука и искусство возникают у людей через опыт" ⁴. Опытное знание, следова­тельно, выступает как исторический источ­ник всякого знания, в то время как ис­кусство обеспечивает связь и переход от простой эмпирической эффективности к на­учному знанию.

с) Переход к науке и философии

Аристотель в " Метафизике" не рассмат­ривает различие между искусством и нау­кой, но ссылается⁵ на " Никомахову этику" ⁶. В ней же искусство в общем определено как владение средствами ремесленного произ­водства:

Всякое искусство имеет дело с возникнове­нием, и быть искусным — значит разу­меть, как возникает нечто из вещей, могу­щих быть и не быть⁷.

Ута формулировка предполагает определе­ние, которое дал творчеству Платон: " Все, что вызывает переход из небытия в бытие, — творчество, и, следовательно, создание любых произведений искусства и ремесла можно назвать творчеством, а всех созда­телей их — творцами" ⁸. Слово " творчест­во" действительно этимологически обозна­чает в греческом языке акт " делания". А де­лание существенным образом состоит в производстве того, чего не существует, то есть в творении. Если же искусство опреде­ляется как творчество, то оно обращено на то, что может или существовать, или не существовать, то есть на то, что само по себе случайно. Именно в этом оно проти­востоит науке, потому что " известное нам по науке не может быть и таким и ина-ким" ⁹. Математическая истина, например, не поддается изменению. Поэтому наука есть знание о том, что " существует с необ­ходимостью" ¹⁰, если, в противовес случай­ному, необходимое — это то, чему " необ­ходимо быть именно так" ".

Из этого определения вытекает, что " не­обходимое не может быть подвластно на­шим действиям" ¹². Таким образом, необ­ходимое становится предметом чисто умо­зрительной, созерцательной деятельности, и отличие науки от искусства сводится к от­личию " созерцательности" от " действия", или, по-гречески, " теории" от " практики". Поэтому исторически наука могла появить­ся лишь тогда, " когда оказалось в наличии почти все необходимое, равно как и то, что облегчает жизнь и доставляет удовольст­вие" ¹³. Таким образом, условием появления науки было достаточное развитие произво­дительных сил в эмпирической деятельнос­ти и в искусстве, которые, следовательно, предшествовали науке не только по содер­жанию, как формы знания, но и как прак­тические силы. Итак, наука — это резуль­тат победы над материальной необходи-

'Аристотель. Метафизика. I 1, 981 а 28—30 // Соч. Т. 1. С. 66.

² Там же. 981 b 9. С. 67.

'Там же. 981 b 8. С. 66—67.

⁴ Там же. 981 а 2—3. С. 65.

'Там же. 981 b 25—26. С. 68.

'См.: Аристотель. Никомахова этика. VI Зи4//Соч. Т. 4. С. 174—176.

⁷Там же. VI 4, 1140 а 11—13. С. 176.

⁸ Платон. Пир. 205 с // Соч.: В 3 т. М., 1968. Т. 2. С. 135.

⁹ Аристотель. Никомахова этика. VI 3, 1139 b 20—21 // Соч. Т. 4. С. 175.

¹⁰Там же. 22—23.

" Аристотель. Метафизика. V 5, 1015 а 34 // Соч. Т. 1. С. 151.

¹² Aristote. Rhetorique a Alexandre. 1422 а 19.

¹³ Аристотель. Метафизика. I 1, 982 b 22—23 // Соч. Т. 1. С. 69.

 

мостью, доказательство превосходства и свободы, и для ее развития первым ус­ловием должно быть наличие досуга, как отмечал уже Платон в " Теэтете" ¹. " Поэ­тому математические искусства были со­зданы прежде всего в Египте, ибо там было предоставлено жрецам время для досуга" ². Конечно, состояние египетской математи­ки, очень близкое к простому набору истин, случайно открытых в ходе практической деятельности, заслуживает лишь названия " искусство", но в искусстве уже обнаружи­вается тенденция к научности, вследствие которой по сравнению с просто опытными людьми (simple empirique) люди искусства воспринимаются как более сведущие " не благодаря умению действовать, а потому, что они обладают отвлеченным знанием и знают причины" ³. Человек искусства от­личается от просто опытного человека зна­нием причин и оснований, но он остается практиком и не доходит до созерцания не­обходимого, которое по-настоящему дос­тигается лишь в научном знании.

Но за научным знанием проглядывает еще знание философское. Дело в том, что науки исторически возникли как результат раздробления практического знания и раз­деления труда в искусствах. В различиях их предметов и методов сохранилось нечто от той раздробленности и случайности, кото­рые связаны с их происхождением. Поэто­му им можно противопоставить высшее единство знания в философии. Действи­тельно, " эта наука не тождественна ни од­ной из так называемых частных наук" ⁴ — так же, " как, например, науки математи­ческие" ⁵. Весьма распространено мнение, что такая наука, как математика, может увенчать знание и заменить философию, и уже в эпоху Аристотеля " математика ста­ла для нынешних [мудрецов] философией" ⁶. Это не могло удовлетворить Аристотеля, который тонко чувствовал различие пред­метов наук, их методов и требовал " точ-

'См.: Платон. Теэтет. 172 с—173 с // Соч. Т. 2. С. 266-267.

² Аристотель. Метафизика. I 1, 981 b 23—25 //Соч. Т. 1. С. 67.

³ Там же. 981 b 5—6. С. 66.

⁴Там же. VI 1, 1003 а 22-23. С. 119.

⁵ Там же. 1003 а 25—26.

" Там же. I 9, 992 а 32—33. С. 90.

ности для каждого рода [предметов] в той степени, в какой это допускает природа предмета" ⁷. А математическое доказатель­ство не имеет универсального применения⁸ и потому не способно достичь объединения знания. Последнее необходимо искать вне всех частных наук — в той " первой науке" ⁹, под которой Аристотель понимал филосо­фию. Термин " первая наука" не однозна­чен, поскольку философия, завершая науч­ный поиск, находится в конце историчес­кого развития знания и, следовательно, появляется последней, в то время как чув­ственное и историческое знание образуют­ся первыми. Этот порядок очередности, по­рядок исторического развития человеческо­го знания, не совпадает с рациональным порядком научных и философских обосно­ваний. Процесс доказательства или обосно­вания состоит в отсылке к истинам более высокого порядка, с тем чтобы показать, что чувственные и опытные истины от них зависимы. Но если истины, от которых за­висит доказательство, открылись последни­ми в ходе исторического развития знания, то с них же необходимо начинать любое рассуждение, показывающее, как истины естественно следуют одна из другой. Тому, что является " первым для нас", противо­стоит то, что " естественно первое". Таким образом, сова — птица Минервы — это истинный символ мысли, поскольку " дейст­вительно, каков дневной свет для летучих мышей, таково для разума в нашей душе то, что по природе своей очевиднее все­го" ¹⁰. Смысл такого сравнения достаточно ясен: оно означает, что философское знание не естественно для человеческого разума.