О пользе слухов и сплетен

В заключение главы хочется снять тот совершенно невольный налет отрицательного отношения к неформальным массовым информационным процессам, который может сказываться на восприятии объективно излагаемой научной информации. Информа­ционные процессы такого рода — это особый пласт человеческого общения и, шире, всей человеческой культуры, существующий и развивающийся совершенно незави­симо от нашего к нему отношения. К этому пласту относится еще ряд феноменов -типа массовых анекдотов, шуток, прибауток, а также пословиц и поговорок. Все это — слой устной неформализованной массовой коммуникации. В своей основе она часто имеет даже свой, отличный от официального, язык — как правило, это тот или иной слэнг, так называемая «ненормативная лексика», существующая либо в общем раз­ряде «нецензурщины», либо в ее конкретной разновидности типа так называемого русского «мата».

Наличие информационно-выразительных средств такого рода отчетливо свиде­тельствует о том, что они играют определенную роль в человеческом общении на уров­не массовой обыденной психологии. Значит, они нужны, оправданны и даже полезны как минимум в нескольких аспектах.

Во-первых, такого рода формы общения — это возможность релаксации челове­ка, периодически устающего от подчас слишком жестких норм официального обще­ния. Будем самокритичны: в течение последних двухсот лет российская интеллиген­ция жестко сопротивлялась естественным частичным и постоянно назревавшим ре­формам языка. В результате все гордились тем, что два века говорили «на языке Пушкина»¹, никак не понимая неизбежной архаизации этого языка. В итоге подспуд­но внутри русского языка созрели и иные, ненормированные средства и способы об­щения, которые в последние годы, как бы прорвав своего рода плотину преград, в бук­вальном смысле вышли на улицы из подворотен, где прятались раньше, и стали вли­ятельным компонентом общения.

¹ Это крайне удивительно, но абсолютно реально: язык А. С. Пушкина абсолютно понятен сегодня, в от­личие от языка его ближайших предшественников, учителей или даже непосредственных современ­ников Державина, Батюшкова, Кюхельбеккера, Дельвига и др. С одной стороны, за этим стоит без­условная гениальность поэта. Однако, с другой стороны, ей в помощь была придана изрядная ригид­ность отечественной интеллигенции, не желавшей никаких перемен в языке.

290 Часть 3. Массовые социально-психологические явления

Во-вторых, такое общение — еще и достаточно демонстративная канализация про­теста, неизбежно накапливающегося у людей в слишком жестко организованном об­ществе. Не будем брать откровенный тоталитаризм — протест накапливается даже в самых демократически развитых странах. Только они научились канализовывать этот протест. Для этого созданы определенные социальные институты. Например, устав­ший западный человек идет в общедоступную пивную или, скажем, на футбольный стадион. Общаясь с массой друзей-единомышленников, он выплескивает свой про­тест, причем делает это в соответствующих формах общения. Известным парадоксом социалистического общества было строительство многотысячных стадионов (внеш­не — как на Западе), оборудованных запретительными табличками «Не курить!», «Не сорить!», «Не кричать!», и окруженных усиленными нарядами милиции, включая конную. За счет такого подчас сверхжесткого регулирования вырождалась сама со­циальная функция стадиона. В конце концов, это же не просто место для просмотра каких-то зрелищ — для этого есть театры, кино, концертные залы и т. д. Это место для массовой канализации усталости и протеста через сопереживание с мышечными уси­лиями популярных спортсменов и через массовое, громкое, публичное, причем нефор­мальное, а часто откровенно нецензурное общение по этому поводу. Как курительные комнаты созданы для того, чтобы в них курили, а пивные — чтобы в них пили, так и стадионы создавались людьми не только для проведения Олимпийских игр. Для олимпийцев — арена. Для масс и неформального массового общения — трибуны.

В-третьих, такое общение создает условия для реструктурирования эмоциональ­ной сферы человека. Избавляясь от одних эмоций (причем в данном случае даже не существенно, от каких именно — отрицательных или положительных), он освобож­дает свою психику для других. За счет этого, он эмоционально перестраивается, раз­вивается и превращается из «одномерного» в хотя бы относительно «многомерного» человека.