М. Хайдеггер. ( ) Загадкой остается поэтическое слово такого рода, чей сказ давно уже возвратился в молчание

СЛОВО **

(…) Загадкой остается поэтическое слово такого рода, чей сказ давно уже возвратился в молчание. Вправе ли мы отважиться думать над этой загадкой? Достаточно будет уже, если мы дадим сначала хотя бы просто самой поэзии сказать нам загадку слова, и теперь в стихотворении с заглавием:

Слово

Из далей чудеса и сны

Я нес в предел моей страны

 

Ждал норны мрачной чтоб она

Нашла в ключе их имена –

 

Схватить я мог их цепко тут

Чрез грань теперь они цветут...

 

Раз я из странствий шел назад

Добыв богатый нежный клад

 

Рекла не скоро норна мне:

«Не спит здесь ничего на дне»

 

Тут он из рук моих скользнул

Его в мой край я не вернул...

 

Так я скорбя познал запрет:

Не быть вещам где слова нет.

(…) Возникает искушение переформулировать заключительную строку в высказывание с отчетливым содержанием: нет вещи там, где отсутствует слово. Где что-то отсутствует, там имеет место лакуна, обрыв. Оборвать нечто значит: что-то у него отнять, чего-то его лишить. Лишение чего-то означает нехватку. Где не хватает слова, там нет вещи. Лишь имеющееся в распоряжении слово наделяет вещь бытием.

Что такое слово, что оно на такое способно?

Что такое вещь, что она нуждается в слове для своего бытия?

Что значит тут бытие, что оно оказывается чем-то вроде ссуды, которая назначается вещи от слова?

(…) Запрет не высказывание, но, наверное, все-таки тоже какое-то сказывание. Запрет связан с отказом. Отказать, заказать («заказник») – производное от глагола сказать. Сказать – то же самое слово, что (по)казать… Указать, показать значит: дать увидеть, вывести в явленность. Именно это, приоткрывающее показывание, и составляет смысл нашего старого слова казать, говорить. Показать, указать на кого-то значит: выдать его, выставить на суд… Каким образом? Отказаться значит: оставить притязание на что-то, в чем-то себе отказать. (…)

Поэт познал запрет. Познать значит тут: изведать. Изведал тот, если сказать по-латински, qui vidit, кто что-то увидел, заметил и никогда уже больше не теряет увиденное из виду. Познать значит: достичь такого увидения. Сюда входит, что мы к этому стремимся, а именно в движении по какому-то пути, по стезе. Пускаться в такое по-стижение значит: изведывать, научаться. (…)

Имена суть изображающие слова. Они предоставляют то, что уже существует, представлению. Силою предоставляющего изображения имена засвидетельствуют свою определяющую власть над вещами. (…)

Имена, таящиеся в роднике, считаются как бы чем-то спящим, что требуется только разбудить, чтобы они нашли себе применение в качестве изображения вещей. Имена и слова подобны постоянному запасу, который соотнесен с вещами и задним числом привлекается для их изображения. Но этот источник, из которого поэтическая речь черпала до сих пор слова, изображавшие в качестве имен все существующее, ничего уже более не дарит.

(…) Поражает то, что с непоявлением слова исчезает драгоценность. Так значит, именно слово удерживает клад в его присутствовании; больше того, оно впервые только и выводит, выносит его в присутствование и в нем хранит. Слово внезапно обнаруживает свою другую, высшую власть. Это уже больше не просто именующая хватка на уже представленном присутствовании, не просто средство для изображения предлежащей данности. Наоборот, само слово – даритель присутствования, т. е. бытия, в котором нечто яв­ляется как существующее.

Эту другую власть слова внезапно видит поэт. Вместе с тем, однако, слово, имеющее такую власть, отсутствует. Клад поэтому ускользает. Но при этом он вовсе не рассыпается в ничто. Он остается драгоценностью, которую поэт уже, наверное, никогда не сможет хранить в своей стране. (…)

Вправе ли мы заходить в своем толковании настолько далеко, чтобы предполагать, что путешествиям поэта к роднику норны теперь положен конец? По-видимому, да. Ибо через новый опыт поэт, пусть прикровенно, видит другую власть слова. (…) Поэт должен отречься от того, чтобы иметь в своей власти слово как изображающее имя для установленного им сущего. (…)

(…) Отречение об­рекает себя на высшую власть слова, которая впервые только и дает вещи быть в качестве вещи. Слово есть у-словие вещи как вещи. Нам хотелось бы назвать эту власть слова условленъем (Bedingnis). (…) Условие есть существующее основание для чего-то существующего. Условие обосновывает и основывает. Оно удовлетворяет положению об основании. Но слово не об-основывает вещи. Слово допускает вещи присутствовать как вещи. Пусть это допускание и называется условленьем. (…)

…Зарок поэта есть вовсе не какое-то «нет», а «да». Самоотказ – по-видимости только отречение и самоустранение – есть в действительности неотказ в себе: таинству слова. Этот неотказ в себе может говорить только таким образом, что он говорит: «быть». Отныне слову быть: условленьем вещи. …Никакая вещь не есть без слова. (…)

(…) Драгоценность, которую так и не приобретает страна поэта, есть слово для существа языка. Внезапно угаданная власть и величина слова, его существенное, хотели бы войти в собственное слово. Но в слове, именующем существо слова, отказано. (…)

Старейшее слово для так осмысленной власти слова, для речи, называется Логос: Сказ, который, показывая, дает сущему явиться в свое это есть.

То же слово Логос; как слово для сказа есть одновременно слово для бытия, т. е. для присутствия присутствующего. Сказ и бытие, слово и вещь неким прикровенным, едва продуманным и неизмыслимым образом взаимно принадлежат друг другу. (…)