Социальное конструирование реальности

Находясь под влиянием идей А.Шюца, П.Бергер и Т.Лукман выделяли среди множества реальностей од­ну как наиболее значимую - реальность повседневной жизни. Она представляется как интерсубъективный мир, т.е. мир, который человек разделяет с другими людьми. В этом мире гос­подствует повседневное знание, т.е. знание, которое человек разделяет с другими людьми в привычной самоочевидной обыден­ности повседневной жизни. Ее реальность, считают социологи, конструируется интерсубъективным человеческим сознанием. Поэтому вопрос о качественном различии между объективной и субъективной реальностью повседневной жизни по существу снимается.

В реальности обыденного бытия и ее знании одной из центральных является проблема пространственной и (особенно!) временной структуры мира повседневной жизни. Последняя необычайно сложна, считают П.Бергер и Т.Лукман, поскольку сталкиваются различные уровни эмпирической темпоральности. Прежде всего они говорят о том, что человек воспринимает время как непрерывное и конечное. Но на время жизни человека и его восприятие накладывает печать временная структура жизни общества с его революциями, кризисами, достижениями и т.д. Все это в большой степени определяет характер социального взаимодействия людей в повседневной жизни.

Другой фактор, обусловливающий в значительной степени этот процесс, - язык. " Очень важная характеристика языка схвачена в выражении, что люди должны говорить о себе до тех пор, пока они себя как следует не узнают" [175]. В этом смысле " язык делает мою субъективность " более реальной" не только для моего партнера по беседе, но и для меня самого" [176].

Язык объективен как знаковая система (в отличие от речи). При этом он выполняет важные функции соединения различных реальностей повседневной жизни. " Хотя язык может использоваться и по отношению к другим реальностям, но даже и тогда он сохраняет свои корни в реальности повседневной жизни" [177]. Вместе с тем, с помощью языка весь мир (для меня) может актуализироваться в любое время, даже если я не беседую с кем-либо в данный момент.

Что же представляет собой, по П.Бергеру и Т.Лукману, мое знание повседневной жизни? Как считают социологи, оно напоми­нает инструмент, прорубающий дорогу в лесу и проливающий узкую полосу света на то, что находится впереди и непосредственно рядом, между тем как со всех сторон дорогу обступает темнота. " Мое знание повседневной жизни, - пишут социологи, - организовано в понятиях релевантностей. Не­которые из них определяются моими непосредственными практичес­кими интересами, другие - всей моей ситуацией в обществе. Мне неважно, каким образом моя жена готовит мой любимый гуляш, ес­ли он получается хорошо. Меня не интересует то, что акции об­щества падают, если я не владею этими акциями; что католики модернизируют свое учение, если я атеист; что можно лететь без пересадки в Африку, если я туда не собираюсь" [178]. Вместе с тем, мои релевантные структуры во многом пересекаются с релевантными структурами других. Знание этих структур есть важный элемент моего знания повседневной жизни.

Знание повседневной жизни связано и с проблемой социального распределения знания. Оно начинается с того простого факта (и его признания), что я не знаю всего того, что знают мои партнеры, и наоборот. В повседневной жизни знание социально распределено в том смысле, что разные индивиды и типы индивидов обладают им в различной степени. Кроме того, у каждого может быть такое знание, которое он с кем-то разделяет и которое он не разделяет ни с кем. Здесь имеет еще значение социально доступный запас знания, который тоже как бы " участвует" в социальном распределении знания. " В повседневной жизни я знаю (хотя бы приблизительно), - пишут социологи, - что и от кого я могу скрыть, от кого я могу получить информацию, которой не располагаю, и вообще какого рода знаний можно ожидать от разных людей" [179].

По мнению П.Бергера и Т.Лукмана, знание в обществе – это совокупность того, что каждый знает о социальном мире: правила поведения, моральные принципы, предписания, ценности, верования, пословицы, поговорки и т.д. Такое знание составляет мотивационную динамику институционализированного поведения и является " реализацией в двойном смысле слова – в смысле понимания объективированной социальной реальности и в смысле непрерывного созидания этой реальности" [180].

Повседневное знание тесно сопряжено с повседневной деятельностью, которая, как полагают социологи, постоянно подвергается хабитуализации (то есть опривычиванию). Отсюда большое внимание уделяется понятию " хабитус" (его ввел в широкий научный оборот французский социолог П.Бурдье, хотя и до него термин использовался М.Вебером, Э.Дюркгеймом и другими учеными; подробнее концепцию хабитуса П. Бурдье мы будем специально рассматривать в следующей главе). На самом деле привычная деятельность всегда способствует появлению повседневного знания. Отсюда появляются стандартные значения вариантов поведения.

П.Бергер и Т.Лукман рассматривают не только повседневное, обыденное знание, но и теоретическое, значение которого они, по всей видимости, принижают. Теоретическое знание, говорят социологи, " лишь небольшая и отнюдь не самая важная часть того, что считается знанием в обществе" [181]. С этим утверждением, особенно второй его частью, вряд ли можно согласиться в начале ХХI века, когда роль науки и научного знания невиданно возросла и имеет поистине необозримые перспективы. Однако не следует удивляться проанализированному выше подходу, ведь он в полной мере соответствует сути феноменологической социологии и гипертрофированию роли повседневного знания.