Португальский за три месяца 10 страница

 

В реферируемой статье сотрудника Мэрилендского университета А. Шаму отмечается некоторое изменение ситуации в современной науке по сравнению с недалеким прошлым. Чистота науки, по его мнению, всегда покоилась на двух китах: воспроизводимости научных результатов, а также честности и добросовестности людей, занятых научными исследованиями. Эти два принципа неплохо срабатывали в прошлом, частично потому, что ученых было немного, количеству публикаций не придавалось большого значения, а возможность публиковать свои исследования они получали после тщательной проверки своих выводов. Сто лет назад, пишет он, казалось немыслимым, чтобы исследователь публиковал по 50 статей в год, а сейчас ученые не только по многу лет выдерживают этот темп, но и стремятся превзойти его. Кто в состоянии проверить или воспроизвести результаты, содержащиеся в этом водопаде работ?

 

Д. Е. Кошланд обращает внимание на усложнение экспериментов, требующих очень тонких и сложных навыков и чрезвычайно больших финансовых затрат, что приводит к значительным трудностям при попытках воспроизвести эксперименты с целью проверки истинности их результатов. В то же время тот факт, что кому-то не удалось повторить опыт, еще не означает, что результаты оригинального эксперимента фальсифицированы.

 

Рассматривая вопрос о мошенничестве в науке, следует иметь в виду возможность непреднамеренных ошибок или таких ситуаций, когда ученый, фактически невиновный в ошибке, обвиняется в подлоге. Пример тому — опыты П. Каммерера с пятнистой саламандрой в террариумах с разной окраской, имевшие целью подтвердить механола-маркистскую концепцию. Не выдержав «разоблачений», он покончил жизнь самоубийством (1926 г.).

 

Заблуждение представляет собой своеобразное теоретико-познавательное явление. Оно есть непреднамеренное несоответствие суждений или понятий объекту. Свойство непреднамеренности делает его существенно отличающимся от лжи и дезинформации. В основе заблуждений может находиться дезинформация, но они могут порождаться и другими факторами.

 

Причины появления заблуждений в науке, естествознании многообразны. Из гносеологических причин можно указать на характер поиска истины: он всегда сопряжен с выдвижением предположений, догадок, гипотез. Субъект накладывает на область неизвестного свои предварительные представления, базирующиеся на уже известном. Истолкование же области неизвестного с позиций известного далеко не всегда истинно. К гносеологическим факторам относится также многогранность объектов изучения и нередко фрагментарное, поначалу одностороннее их отображение (вспомним хотя бы историю развития знания о природе света, где сначала познавалась одна сторона внутреннего противоречия, затем другая). Часть выдается за целое, одна сторона, один элемент — за всю систему. В результате полученная первоначальная истина трансформируется в не-истину. Ученого постоянно подстерегают коллизии гносеологического характера. «Все существенные идеи в науке, — подчеркивали А.Эйнштейн и Л.Инфельд, — родились в драматическом конфликте между реальностью и нашими попытками ее понять» («Эволюция физики». М., 1948. С. 237 — 238).

 

Предположения и гипотезы, неизбежные в поиске истины, сами по себе ни истинны и ни ложны: одни более достоверны, другие менее достоверны или совсем не достоверны. Но субъекты, особенно если над ними довлеют узкогрупповые или социальные интересы, способны это гипотетическое знание возводить в разряд истинного.

 

Истина не лежит на поверхности явлений, но глубоко и «хитро» сокрыта ими. Нужны предположения, их сопоставления, проверка. При этом возможны ошибки, заблуждения. Академик П. Л. Капица подчеркивал, что ученый имеет право на ошибку; ошибки, говорил он, не есть еще лженаука. «Лженаука — это непризнание ошибок. Можно сказать, что ошибки — диалектический способ поиска истины. Никогда не надо преувеличивать их вред и уменьшать их пользу» («Приглашение к спору» // «Юность». 1967. № 1. С. 80).

 

Все ученые равноправны перед лицом истинного знания; ни один ученый, ни одно направление или школа не вправе претендовать на монополизм в науке — ни в процессе движения к истине, ни тем более после ее установления.

 

Заблуждения неравнозначны по отношению к факторам, их вызвавшим, по степени достоверности информации, в них содержащейся, по роли в развитии знания и т.п.

 

Роль заблуждений в развитии науки неоднозначна. В принципе всякое заблуждение как заблуждение уводит в сторону от истины, мешает познанию. И подлинный ученый никогда сознательно не идет на его конструирование. Он может лишь предполагать, что его конструкция или какая-то ее часть окажется неверной. Но чаще всего он убежден в истинности своих построений.

 

Заблуждения могут способствовать созданию проблемных ситуаций, служащих отправным пунктом для дальнейшего движения науки.

 

Пример — квантовая механика. Для ее создания принципиальное значение имела модель электрона как классического объекта, движущегося по классической орбите вокруг атомного ядра. Само по себе такое представление об электроне было заблуждением, но именно оно позволило сформулировать ряд проблем. Возникли следующие вопросы: почему электрон имеет устойчивую орбиту и не падает на атомное ядро? Чем объясняется дискретный характер его излучения? и т.д. Необходимость ответа на эти вопросы привела вначале к формулировке квантовых постулатов Бора, а затем — к созданию квантовой механики. В результате этого само представление о классических орбитах электронов было устранено из науки, но оно дало жизнь новой научной теории (см.: Чудинов Э. М. «Природа научной истины». С. 239).

 

Известны также результаты, к которым привела алхимия. Хотя в целом она оказалась заблуждением, в ее недрах развивались идеи, впоследствии получившие статус истинных. Алхимия привела к открытию свойств многих элементов и в конце концов заложила предпосылки действительной науки — химии.

 

Заблуждения, отмечает Э. М. Чудинов, могут вести к созданию проблемных ситуаций, способствовать нахождению правильного пути решения проблем, построению истинной теории и определению границ ее применимости. История науки убеждает, что путь к истине лежал через заблуждения. Они были не иррациональным началом в познании, отвращающим от истины, а, наоборот, необходимой ступенькой, опираясь на которую наука приближалась к истине.

 

Вернемся к примеру из истории науки с разработкой атомистической концепции. Посмотрим на приведенную уже схему. В ней отражено развитие лишь истинного содержания концепции и намеренно не принята в расчет связь истины с заблуждением. Теперь внесем уточнение, смысл которого в том, что концепция (или учение, теория) состоит не только из «утверждений-истин», но и из «утверждений-заблуждений». Схема изменится. OZ — ZY — это часть содержания знания (концепции), ставшая заблуждением послее ее исторической проверки (устанавливается ретроспективно).

 

Нас не интересует сейчас изменение положения заблуждения 1 при переходе к относительной истине 2, и заблуждения 2 при переходе к истине 3. Достаточно того, что показана область заблуждения (zy — zo) в ее соотнесенности с областью истины и неразрывность истины с заблуждением в составе единой концепции (теории).

 

Когда в начале данной главы ставился вопрос о том, что представляет собой атомистическая концепция Демокрита — истину или заблуждение, то расчет на неверный ответ строился именно на предположении, что читатель отождествит понятие «концепция» с понятием «истинное знание». Поэтому корректировка нашего представления о том, что входит в концепции, необходима.

 

И еще одно уточнение. Для самого Демокрита его атомистическая концепция, надо полагать, не представлялась комплексом «истина+за-блуждение». Уже отмечалось, что подлинный ученый непримирим к заблуждению и всегда стремится элиминировать заблуждение из своей концепции. Да, стремится, но только при условии, если таковое выявляется. Оценка знания как заблуждения дается всегда ретроспективно, с высоты нового рубежа практики и науки. В пределах же заданной формы (или уровня) практики и знания нет возможностей для квалификации зна- ния, находящегося за пределами подтвержденного на практике, в качестве истины или в качестве заблуждения. Такое знание — гипотетическое, а вернее, проблематичное, гносеологически неопределенное (для данного момента времени). Если брать нашу схему, то обозначенное заблуждением 1 будет таковым лишь в ретроспективном плане, а для субъекта — ее носителя — это будет гносеологически неопределенным, гипотетическим знанием.

 

Вся трудность в том, чтобы на том или ином конкретном рубеже роста (или развития) концепции видеть, где истина, а где будущее возможное заблуждение. Можно полагать следующее. Та часть концепции, которая надежно подтверждается на практике, есть объективная истина. Та же часть, которая еще не подтверждена, не является ни истиной, ни «не-истиной». Как бы ни хотелось выдать ее за истину или за заблуждение, этот вопрос не решаем средствами данного времени. Критерием для этой сферы вычленения знания может служить, во-первых, отсутствие его четкой подтверждаемости на практике, во-вторых, наличие разных точек зрения, борьбы мнений, споров по выдвинутым соображениям. Конечно, эти два признака могут и не выступать в единстве, один из них может и не выражаться в явном виде; возможно использование и других критериев для определения гносеологически неопределенных структур. Так или иначе, но конкретно-историческая система знания как выражение научного поиска на более или менее завершенном своем этапе в значительной своей части может быть подвергнута разграничению на области истинных и гипотетических утверждений по только что отмеченным признакам.

 

Такое реально функционирующее в науке образование иногда называется «правдоподобным» или «относительно истинным» знанием. Второй термин менее удачен, поскольку вызывает ассоциации, связанные с относительной истиной. Первый термин тоже не точен, поскольку, наоборот, может вызвать впечатление о приближенности к истине, но не о ее наличии (в неполном объеме). Более удачными, на наш взгляд, представляются термины «достоверный* («достоверное знание») и «вероятный» («вероятное знание»).

 

Освещая вопрос о достоверном знании, Г. А. Геворкян отмечает, что знание определяется как достоверное, когда (а) у нас имеется полное основание утверждать, что его истинность окончательно установлена, так как оно не нуждается в дальнейшем обосновании (доказательстве), и потому (б) у нас имеется полная субъективная уверенность, убежденность в нем (см.: Геворкян Г.А. «Вероятное и достоверное знание». Ереван, 1965. С. 134). Но такое знание, очевидно, будет объективной истиной, безусловно, требующей убежденности в ней. Сохраняя этот признак и имей в виду реально функционирующее научное знание (т. е. истину плюс гипотетическое знание), мы уточняем приведенное положение Г.А. Геворкяна в пункте (а), ограничивая его основой, или главным в научной теории, концепции, учении; вследствие этого первый признак, характеризующий достоверное знание, будет формулироваться следующим образом: знание определяется как достоверное, когда (а) у нас есть основание утверждать, что его истинность установлена в главном, в основном. Данное положение одновременно фиксирует момент развития данной концепции, истину как процесс, движение к еще более широкому и более достоверному знанию. Подлинные научные концепции — это в высшей степени достоверные системы знания.

 

В то же время в науке имеют место системы вероятного знания. «Знание вероятно, если (а) у нас имеется не полное, а только некоторое основание считать его истинным, так что оно нуждается в дальнейшем обосновании (доказательстве), и потому (б) оно вызывает в нас определенную уверенность, но мы готовы к тому, что эта уверенность не оправдается» (там же. С. 134). В плане уточненного значения термина «достоверное» (знание) мы можем говорить о вероятном знании как выступающем в главном, основном гипотетическим знанием.

 

Если к истине не применимы слова «более» или «менее», то к достоверному и вероятному знанию они применимы. Говорят: «менее достоверный», «более достоверны», «максимально достоверный» (как и «маловероятный», «более вероятный»).

 

Английский специалист по философии науки К. Поплер подчеркивает «нереалистичность» точки зрения на науку как на совокупность одних только истин; он также полагает, что то, с чем имеет дело реальная наука, является сочетанием истины и элементов заблуждения, Эту систему знания он трактует как «правдоподобное знание», делая крен в сторону отказа от достоверности и объективной истины. Он пишет: «Наука не является системой достоверных или хорошо обоснованных высказываний; она не представляет собой также и системы, постоянно развивающейся по направлению к некоторому конечному состоянию. Наша наука не есть знание (episteme), она никогда не может претендовать на достижение истины или чего-то заменяющего истину, например вероятности. Вместе с тем наука имеет более чем только биологическую приспособительную ценность. Она не только полезный инструмент. Хотя она не может достигнуть ни истины, ни вероятности, стремление к знанию и поиск истины являются наиболее сильными мотивами научного исследования. Мы не знаем — мы можем только предполагать» (Поппер К. «Логика и рост научного знания». М., 1983. С. 226). По мнению К. Поппера, идея истины является «абсолютистской». Он заявляет, что нельзя требовать абсолютной достоверности: мы, подчеркивает К. Поппер, — искатели истины, но не обладатели. Мы не имеем в руках никакой истины, а только вечно к ней стремимся.

 

Сближая объективную истину с абсолютной (как полным, исчерпывающим знанием о предмете) до их полного слияния, К. Поппер оказался перед необходимостью отрицания существования объективной истины; к этому же выводу, как мы помним, приходили и релятивисты, абсолютизировавшие относительную истину, или принцип релятивности, в трактовке исторической смены теорий. Свое в принципе верное представление о гносеологической гетерогенности концепций, теорий (как единства истины и заблуждения) К. Поппер безосновательно перенес на все утверждения и системы утверждений в науке, сочтя их только «правдоподобными», лишь приближающимися к истине.

 

Проблема истины — это и проблема ее отграничения от заблуждения; проблема истины упирается в проблему критерия истины.

 

 

§ 4. Проблема отграничения истины от заблуждения

 

Эта проблема возникла не в последние десятилетия и даже не в последние столетия. Она имела место во все периоды развития философии, начиная с античности.

 

Вот как описывает ситуацию в истории философии П. В. Копнин (см. его кн.: «Гносеологические и логические основы науки». М., 1974. С. 160 — 162). Одни философы прошлого столетия считали, что нельзя найти прочного основания, с помощью которого можно было бы решить вопрос об объективной истинности знания, поэтому склонялись к скептицизму и агностицизму. Другие видели такой критерий в данных ощущений и восприятии человека: все то, что выводимо из чувственно-данного, истинно. Однако непосредственно данными чувств нельзя доказать ни одно общее суждение, не говоря уже о более сложной, развивающейся научно-теоретической системе. Ведь каждое общее суждение по существу охватывает бесконечное число единичных предметов, и как бы ни было велико число наблюдений, оно не может охватить всех случаев. Например, суждение «все люди — смертны» нельзя доказать наблюдением смертности отдельных людей. Для доказательства надо подождать, пока умрут не только люди, которые сейчас живут, но и те, которые народятся в будущем. Кроме того, многие научно-теоретические положения касаются объектов, которые не воспринимаются непосредственно чувствами человека. Поэтому попытки обосновать в качестве критерия истины ощущения и восприятия человека потерпели неудачу, которая порождала разочарование в возможности найти такой критерий вообще, что в конечном счете приводило опять-таки к скепсису в отношении возможностей человека достигнуть объективно-истинного знания.

 

Некоторые философы полагали, что достоверность всего человеческого знания можно доказать путем выведения его из небольшого числа всеобщих положений, истинность которых самоочевидна в силу их ясности и отчетливости; противоречие им просто немыслимо. Однако таких самоочевидных положений, не требующих доказательства, в действительности нет, а ясность и отчетливость мышления — слишком зыбкий критерий для доказательства объективной истинности знания. Самоочевидным был V постулат Евклида, и, казалось, противоречие ему немыслимо. Однако Н.Лобачевский исходил в своей новой геометрии именно из этого положения, которое противоречило V постулату Евклида, и тем самым достиг объективно-истинного знания об окружающем нас пространстве. Современная наука не склонна принимать в качестве самоочевидных никаких теоретических положений, она подвергает сомнению любое утверждение, считавшееся ранее святыней, и, наоборот, выдвигает в качестве исходных принципов совершенно немыслимые утверждения, не уповая на их самоочевидность. Новые положения, как правило, кажутся необычными, далеко не самоочевидными.

 

Таким образом, ни чувственное наблюдение, ни самоочевидность, ясность и отчетливость всеобщих положений не могут служить критериями истинности знания. Коренным пороком всех этих концепций является стремление найти критерий истинности знания в самом знании, в каких-либо его особых положениях, которые так или иначе считаются привилегированными по сравнению с другими.

 

К. Маркс обратил внимание на недостаточность попыток найти критерий истины в рамках субъекта: последовательный материализм сталкивался здесь с явным преувеличением роли субъективного; из этого круга не выводили ни прежний материализм, замыкавшийся в чувственности и оказывавшийся созерцательным, ни идеализм с его рационалистическим активизмом. Встала задача найти такой критерий, который, во-первых, был бы непосредственно связан со знанием, определял бы его развитие, и в то же время сам бы им не являлся; во-вторых, этот критерий должен был соединять в себе всеобщность с непосредственной действительностью.

 

Таким феноменом оказалась практика.

 

В практике задействован субъект, его знание, воля; в практике — единство субъектного и объектного при ведущей роли (в отражательном плане) объектного. В целом практика — объективный, материальный процесс. Она служит продолжением природных процессов, развертываясь по объективным законам. В то же время познание не перестает быть субъектным, соотносясь с объективным. Практика включает в себя знание, способна порождать новое знание, выступает его основанием и конечной целью.

 

В самой практике сплетаются и чувственная конкретность, непосредственная действительность, и всеобщность (сущностность, законы сущности). Отмечая то новое, что было связано с К. Марксом, с его вкладом в разработку критерия истины, Г.А.Давыдова пишет, что внутри самого чувственного отношения к миру (т. е. не изменяя тезису о материальной природе мира и человека) К. Маркс нашел особую форму этого отношения, которая уже не остается в границах чувственно-созерцаемой данности, но, напротив, выходит за эти границы. Иначе говоря, он открыл такую специфическую форму чувственной связи человека с миром, которая в самой себе заключает возможность и необходимость проникновения в «нечувственные» (т.е. не данные непосредственно) существенные и всеобщие связи вещей (см.: «Практика — основа единства эмпирической и теоретической ступеней познания» // «Практика и познание». М., 1973. С. 158).

 

Такое явление было обнаружено прежде всего применительно к социальной сфере познания, с установлением роли и значения социально-исторической практики людей. Но это было обнаружено и в естествознании, в других формах познания. Сформулировано положение: практика «имеет не только достоинство всеобщности, но и непосредственной действительности» (Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 29. С. 195).

 

При решении вопроса об истинности или неистинности теории недопустима изоляция от практики. Вопрос о том, обладает ли человеческое мышление предметной истинностью, — вовсе не вопрос теории, а практический вопрос. В практике должен доказать человек истинность, т.е. действительность и мощь, посюсторонность своего мышления. Спор о действительности или недействительности мышления, изолирующегося от практики, есть чисто схоластический вопрос (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 3. С. 1 — 2). Практика отделяет для всех и каждого иллюзию от действительности.

 

В общественных и естественных науках критерием истины выступает не практика вообще, а ее вполне определенные виды. В сфере философии, отличающейся универсальностью, всеобщностью своих положений, тоже имеет место практика, но это уже не специфический вид практики, а вся совокупность исторической практики людей, включая и повседневную, и производственную, и социально-политическую практику.

 

В научном познании используются непосредственная и опосредованная проверка истинности знания. Д. П. Горский рассматривает ряд предложений в связи с методами их проверки (Горский Д. П. «Проблемы общей методологии наук и диалектической логики». М., 1966. С. 332 — 340). Вот, к примеру, предложение: «Все металлы электропроводны». Его можно проверить экспериментально, и таким путем обосновать его истинность. Для этой цели можно взять каждый металл и испытать его на электропроводность. Наука пытается также объяснить этот факт, опираясь на ранее приобретенные знания, истинность которых установлена. Наличие у различных веществ (в том числе и металлов) свойства электропроводности объясняется наличием в них свободных электронов — носителей заряда.

 

Другой пример. «В двух системах координат, движущихся прямолинейно и равномерно друг относительно друга, все законы природы строго одинаковы, и нет никакого средства обнаружить абсолютное прямолинейное и равномерное движение» (Эйнштейн А., Инфельд Л. «Эволюция физики». М.; Л., 1948. С. 166). В этом предложении в обобщенной форме сформулирован принцип инерции, один из постулатов специальной теории относительности. Это предложение является истинным, несмотря на то что в природе не существует инерциальных систем в абсолютном смысле, а существуют лишь приближенные прообразы таких систем. Здесь осуществлен ряд идеализации. Истинность этих предложений включает в свой состав известный элемент гипотетичности, но мы удовлетворяемся ими, поскольку они апробируются через практическую применимость следствий, выводимых из них в рамках определенной теории. В отличие от предложений первого типа, где существенную роль в их проверке играют наблюдение и эксперимент и последующее объяснение результатов этого эксперимента, в процессе обоснования предложений второго типа, как отмечает Д. П. Горский, центр тяжести проверки перемещается в сферу проверки всей научной теории на практике, в сферу проверки предложений, являющихся следствиями из исходных положений. Эти исходные положения — тезисы типа приведенного (второго) предложения — проверяются, таким образом, опосредованным путем.

 

Опосредованная проверка применяется, когда ученый имеет дело с непосредственно не наблюдаемыми, в том числе с прошлыми и будущими, явлениями. Проверка будет сложнее, когда приходится иметь дело с теориями в целом. Некоторые из теорий, близкие к эмпирическим фактам, проверяются непосредственно в эксперименте и в технике. Например, значительная часть современной техники построена на использовании законов классической ньютоновской механики, и эта техника достаточно эффективна в своем функционировании. Она является частью производственной деятельности людей.

 

Не всегда, однако, теории имеют непосредственное техническое приложение и проверку в технике. «В науке не обязательно все доводить до уровня производственной практики. Здесь большое значение имеют эксперимент и наблюдение явлений, которые были предсказаны теорией (Уемов А. И. «Истина и пути ее познания». С. 58; приводимый ниже пример взят также из этой работы). Так, в физике долгое время господствовало представление о траектории светового луча как об идеально прямой линии. Из общей теории относительности Эйнштейна вытекало, что луч света звезды, проходя мимо солнца, должен отклоняться от прямой линии на определенную теорией величину. Во время солнечного затмения этот так называемый эффект Эйнштейна можно было проверить. В 1918 г., после окончания первой мировой войны, экспедиции, отправленные к берегам Африки и Америки, показали, что предсказанные теорией явления действительно имеют место. Таким образом, гипотеза Эйнштейна, базирующаяся на обшей теории относительности, нашла практическое подтверждение.

 

Здесь практика выступает в форме естественно-природного «эксперимента» и активного наблюдения за протекающим процессом со стороны человека. Таких источников познания и проверки знаний на истинность немало в физике, космологии, биологии, медицине, других науках. Для весьма абстрактных дедуктивных теорий характерна косвенная проверка: из теории выводятся теоретические и эмпирические следствия и производится проверка последних на практике. Приведенный пример с гипотезой, т.е. следствием из теории относительности Эйнштейна, как раз иллюстрирует отмеченный способ проверки. Возможно, такой способ не всегда надежен без дополнительных усилий по проверке теорий, однако его ценность в науке неоспорима.

 

Поиски путей практической проверки теорий весьма сложны, и эта сложность возрастает пропорционально непрерывно увеличивающейся степени абстрактности научных теорий. Все чаще теория проверяется не в одном эксперименте и не целиком, а по частям, допускающим проверку, и в целой серии различных экспериментов. Доказательная сила отдельного, пусть даже удачно поставленного эксперимента, ограничена. Еще в 20-х годах С. И. Вавилов справедливо отмечал: «Экспериментальное подтверждение той или иной теории, строго говоря, никогда не должно почитаться безапелляционным по той причине, что один и тот же результат может следовать из различных теорий. В этом смысле бесспорный experimentum crucis» едва ли возможен» (Вавилов С. И. «Экспериментальные основания теории относительности». М. — Л., 1928. С. 16). Доказательная сила отдельного эксперимента относительна: относительна в смысле его невозможности полностью доказать или опровергнуть сложную теорию. А между тем в науке постоянно растет число таких теорий и путь от теоретических систем знания к практике становится все более опосредованным и далеким. Возникают ситуации, когда с одной и той же группой экспериментов оказываются связанными разные теории данной области знания.

 

Помимо практики в научном познании существуют и другие критерии истины. Их ценность очевидна там, где практика пока не в состоянии определить истину и заблуждение (а подобные случаи встречаются довольно часто, их число возрастает с развитием науки).

 

Среди них выделяется логический критерий. Здесь имеется в виду его понимание как формально-логического критерия. Его существо — в логической последовательности мысли, в ее строгом следовании законам и правилам формальной логики в условиях, когда нет возможности непосредственно опираться на практику. Выявление логических противоречий в рассуждениях или в структуре концепции становится показателем ошибки и заблуждения. Современная формальная логика достаточно авторитетна во многих науках, особенно в математике.

 

Большое место в теоретическом естествознании, но главным образом в общественных науках и в философии занимает аксиологический критерий, т.е. обращение к общемировоззренческим, общеметодологическим, социально-политическим, нравственно-эстетическим и эстетическим принципам.

 

В политической жизни и в общественных (да и не только общественных) науках часто складывается обстановка, когда от субъекта требуется немедленная реакция, а он не имеет «показаний практики»; он должен оценивать, не дожидаясь получения и обработки максимально полной информации. Иногда такую информацию вообще невозможно получить. Субъект производит быструю оценку, не столько полагаясь на непосредственную конкретную информацию, идущую от практики, сколько на логику (т.е. на логический критерий) и на свой опыт ценностного, эмоционального и обще мировоззренческого отношения к подобным ситуациям. В этих случаях чрезвычайно важно руководствоваться не просто интуицией (она тоже помогает в решении вопроса), но какими-то рациональными принципами, вбирающими в себя исторический опыт жизнедеятельности субъекта. Весьма значительна, например, роль эстетического критерия (чувства гармонии, совершенства, красоты) при создании или выборе физических теорий. Эстетически высшее нередко оказывалось впоследствии и более достоверным, истинным.

 

Сказанное не означает, что раз данная оценка не должна совершенствоваться, становиться все более точной по мере получения информации от практики (эксперимента и пр.); за актом оценки должны следовать акты практики и (или) познания, уточняющие предварительную оценку. Аксиологический критерий не является ни абсолютным, ни, тем более, единственным.

 

Даже логический критерий не обладает высшей степенью надежности. Логика тоже может приводить к ошибкам: «Логика не является безусловной порукой истины, и если можно сказать, что разум есть высший критерий в том смысле, что все, что истинно — логично, — то на это можно возразить, что все, что логично, не обязательно истинно, ибо раз приняты посылки, то ошибка столь же логична, как и истина" (Бернар К. «Лекции по экспериментальной патологии». М.-Л., 1937. С. 411).