ДРЕВНЕГРЕЧЕСКИЙ ЯЗЫК 7 страница

 

Таким образом, необходимость удовлетворения материальных потребностей общества выступает самой глубокой детерминантой материально-производственной деятельности людей. Детерминанта эта является и всеобщеисторической, и универсально-социологической по своему действию и характеру. Правда, эта детерминанта применительно к разным эпохам, разным массивам людей, отдельным индивидам проявляется в бесконечном множестве модификаций. Но в этих модификациях всеобщая сущность детерминанты не только не теряется, но, напротив, еще более раскрывается как всеобщесущностная характеристика человеческой деятельности [1].

 

1 Гегель писал: «Существуют известные всеобщие потребности, как, например, потребность в еде, питье, одежде и т.д., и всецело зависит от случайных обстоятельств способ, каким эти потребности удовлетворяются. Почва здесь или там более или менее плодородна; годы различаются между собой по своей урожайности; один человек трудолюбив, другой ленив. Но этот кишмя кишащий произвол порождает из себя всеобщие определения, и факты, кажущиеся рассеянными и лишенными всякой мысли, управляются необходимостью, которая сама по себе выступает. Отыскание здесь этой необходимости есть задача политической экономии, пауки, которая делает честь мысли, потому что она, имея перед собой массу случайностей, отыскивает их законы» (Гегель Г. Соч. Т. 7. С. 218).

 

 

Взаимосвязь необходимости и свободы в общественном труде. «Труд, — писал К. Маркс, — есть независимое от всяких общественных форм условие существования людей, вечная естественная необходимость, без чего не был бы возможен обмен веществ между человеком и природой, т.е. не была бы возможна сама человеческая жизнь» [2] (выделено мной. — В. Б.).

 

2 Маркс К., Энгельс Ф. Соч, Т. 23. С. 51.

 

 

Общественная сущность трудовой деятельности выступает перед обществом не только в формах необходимости. Если бы трудовая деятельность в обществе носила просто и только характер необходимости, то общество никогда не стало бы обществом — вершиной всего развития, колыбелью самого совершенного создания — человека. Принципиальнейшее значение имеет в этом смысле то, что общественная необходимость трудовой деятельности развивается, становится свободой общества.

 

Какова в целом взаимосвязь общественной необходимости трудовой деятельности и свободы общества? Нам представляется, что можно выделить несколько граней свободы.

 

Прежде всего на базе необходимости трудовой деятельности людей общество обретает свободу самого своего существования, самого бытия как общества. Развертывая, обеспечивая свою деятельность, общество тем самым решает главный для себя вопрос — быть ему или не быть. В самой возможности решать этот вопрос и заключена определенная грань свободы общества.

 

Далее, трудовая деятельность людей обусловливает меру свободы общества по отношению к природе. Вся жизнь человеческого общества вплетена миллиардами нитей в бесконечно богатый мир природных закономерностей. Порвать с этим миром, вырваться из-под власти его сил общество не могло, не может и никогда не сможет. Но отсюда отнюдь не следует, что человек бессилен перед лицом законов природы, что в этой области нет и не может быть никакой свободы. Нет. Как глубоко зачерпнул человек в безбрежном арсенале природы, как широк выбор его возможностей в использовании сил природы, как опирается он на силы природы, развивая свое общественное богатство, — решение подобных вопросов отнюдь не предопределено однозначно. Оно зависит от общества, от развития его трудовой деятельности. Мера этого развития и показывает свободу человеческого общества в его извечном союзе-споре с природой.

 

Трудовая деятельность человека выступает и как основа свободы общества в развитии самого общества, полноты и богатства его общественных органов. Ведь общество — это отнюдь не только производство материальных благ. Это и такие нетленные ценности человеческой жизни, как познание, мир прекрасного, идеалы добра, гуманизма, вечное счастье воспитания детей, человеческое общение и многое-многое другое. Для развития всех этих сторон общества нужны свои силы, своя организующая деятельность и т.д. Все это не дается само собой, Развитие полнокровности общественной жизни, богатства ее сфер и отношений предполагает и требует какого-то отвлечения человеческих ресурсов от непосредственной трудовой деятельности. Если при этом учесть, что удовлетворение материальных потребностей не может остановиться ни на один час, то нетрудно понять, сколь несвободно бывает общество в развитии всех сторон своего бытия. Свобода здесь и проявляется в непрерывно расширяющихся возможностях в развитии всего богатства жизни общественного человека. А фундаментом этого роста выступает непрерывное развитие, совершенствование трудовой деятельности людей.

 

Свобода общества в данной области проявляется и в росте богатства целей, которые ставит человек перед собой. В принципе общество может всегда поставить перед собой любую задачу. Но такая постановка вопроса свидетельствует лишь об абстрактных, формальных возможностях, не более. На деле же, реально общество ставит такие задачи, которые оно может разрешить. Поэтому постановка новых целей, предпочтение целей общественного развития более гуманным, соответствующим интересам развития самого существа человека, отказ от целей менее социально значимых — все это результат реального и сложного развития общества. Движение к богатству целей — это и есть возрастание свободы общества. Но основа основ этого движения, как и всего развития общества, — рост трудовой деятельности человека [1].

 

1 «Хозяйство, понятое достаточно широко, не есть подъяремная работа скота, но творческая деятельность разумных существ, необходимо осуществляющих в ней свои индивидуальные начала, индивидуальности же присуща свобода, даже более, следует сказать, что она и есть эта самая свобода, и если свобода есть творчество, то индивидуальность есть подлинно творческое в нас начало, которое неугасимо и нсустремимо и в хозяйстве" (Булгаков С.Н. Философия хозяйства. М., 1990. С. 237).

 

 

И наконец, необходимость трудовой деятельности выступает основой свободы общества, человека в самой трудовой деятельности. Критикуя А. Смита, К. Маркс писал, что от него ускользает то обстоятельство, что в труде «преодоление препятствий само по себе есть осуществление свободы и что, далее, внешние цели теряют видимость всего лишь внешней, природной необходимости и становятся целями, которые ставит перед собой сам индивид, следовательно, налагаются как самоосуществление, предметное воплощение субъекта, стало быть, как действительная свобода, деятельным проявлением которой как раз и являтся труд» [2].

 

2 Маркс К., Энгыъс Ф. Соч. Т. 46. Ч. II. С. 109-110.

 

 

Итак, мы видим, в сколь сложном, многогранном виде выступает перед обществом трудовая деятельность. Требования этой деятельности носят характер необходимости, обязательности, принудительности. Через всю историю человечества, через все многообразнейшие конкретные причины, рычаги, механизмы проходит эта необходимость как самый глубокий, объективный, существеннейший момент. И человечеству, обществу не остается ничего другого, как склониться перед этой бескомпромиссной требовательностью, подчиниться ей. Не значит ли это, что, склонившись перед этой требовательностью, общество теряет себя, ограничивает себя? Значит ли это, что оно просто «терпит» эту необходимость, мечтая о том времени, когда наконец от нее можно будет избавиться и вырваться на просторы действительности, истинного развития, когда уже ничто и никак не будет его сдерживать? Нет, конечно. Не в утопическом, воображаемом мире находит общество свою свободу, реализацию самых глубоких, человеческих своих стремлений. Эта свобода достигается в реальном предметном преобразовании природы, общества, в самой реальной трудовой деятельности людей. Работая, трудясь, преобразовывая мир, человек, общество обретают силу, могут выбирать оптимальные направления своей деятельности, развивать свое «общественное тело», реализовывать свои самые сокровенные замыслы, творить в самом высоком и благородном значении этого слова. Иной свободы, лежащей в стороне от этого магистрального пути развития человечества, у общества не было, нет и не будет.

 

§ 6. Реалии XX века

 

Социально-философские закономерности носят всеобщеистори-ческий, универсальный характер. В то же время каждая эпоха отличается развитием, своеобразием этих закономерностей. Зачастую выделение этого своеобразия позволяет глубже уяснить суть всеобщих закономерностей. Особенно плодотворен в этом отношении XX в. Поэтому в книге наряду с главой, специально посвященной миру в XX в., во многих главах выделяются специальные параграфы, посвященные тем или иным особенностям XX в.

 

Некоторые особенности развития экономического механизма в мире товарно-денежных отношений. В мире товарно-денежных отношений в XX веке во взаимоотношениях человека и общества произошли серьезные и глубокие изменения. Выделим несколько таких изменений.

 

1. Изменение роли политики в экономике. В XX в., как и прежде, экономика развивалась на основе частной собственности, инициативы и ответственности за принятие экономических решений самими владельцами частной собственности. Так что общественное производство в целом по-прежнему оставалось саморегулирующейся системой, исключающей ее подчинение какой-то одной общественной воле. В то же время XX в. примечателен тем, что удельный вес элементов общественно-направляющего, в том числе и государственного, начала в экономике в целом резко возрос. На развитие экономики больше влияют политические решения, определенные формы общенациональных экономических прогнозов, выделение государственных дотаций, квотирование определенных видов производства, особенно в области сельского хозяйства [1]. Яркими проявлениями возросшего влияния государства на экономические процессы был, к примеру, новый курс Рузвельта, выработанный после крупнейшего экономического кризиса на рубеже 20—30-х годов и его роль в быстрейшем преодолении его последствий. Весьма примечательна деятельность японского государства в послевоенный период, сыгравший важнейшую роль в японском экономическом чуде. В экономическом возрождении Европы после второй мировой войны огромную роль сыграли государственно-стратегические меры, в частности известный план Маршалла.

 

1 Во многих странах созданы планы и прогнозы, носящие не директивный, а ориентировочный характер. Такие планы есть и Японии, Франции, Швеции, Таиланде. Государство планирует и контролирует государственные инвестиции, целевые программы, дотации, расходы на социальные нужды, цены. Из госбюджета дотируется сельское хозяйство: в Японии на 72%, Австрии — 44%, Швеции — 47%. Канаде — 35%. В США регулируются цены почти на треть потребительских товаров, в Германии, странах Европейского сообщества — почти наполовину.

 

 

Эволюции государственно-централизованного воздействия на экономические процессы в XX в. присуща своя внутренняя динамика. Здесь есть и свои подъемы, и свои отступления. Так, такие явления, как рейганомика и тэтчеризм, означают, по-видимому, определенное расширение зоны частнособственнической инициативы и ограничение государственного вмешательства. Признавая эту неоднозначную динамику как свойство любых общественных процессов, нельзя все же отрицать, что в целом экономика XX в. оказалась гораздо более подверженной общегосударственному воздействию, гораздо более сращена с институтами и механизмом общественно-политического влияния, чем в предыдущем веке. Своеобразным теоретическим отражением этой возросшей сращенности явилось кейнсианство — экономическое учение, поставившее во главу угла именно связь экономики и государственного регулирования [1].

 

1 Дж. Кейнс писал, что им ставится задача найти такие величины, «которые поддаются сознательному контролю или управлению со стороны центральных властей в рамках той хозяйственной системы, в которой мы живем» (Кейнс Дж.М. Общая теория занятости, процента и денег. М., 1978. С. 240).

 

 

2. Сдвиги в механизмах рыночной регуляции экономики. В XX в. рынок остался, как и прежде, основным экзаменатором общественного производства, а его воздействие на общественное производство таким же решающим. В то же время произошли и весьма существенные подвижки. Основные направления их заключаются в усилении элементов предвидения, прогнозирования рыночного спроса, его сознательного, целенаправленного формирования, обеспечение гарантий, планирование спроса, развитие рекламы, элементов управления рынком в целом. В этих целях используются данные современной науки: экономики, социальной философии, социальной психологии, прогностики, математики и ряда других. Маркетинг, получивший развитие в XX в., и представляет собой не что иное, как разветвленную и сложную систему целенаправленного управления рынком, его сознательного формирования, включая сюда и проведение научных и прикладных исследований рынка, рыночной конъюнктуры [2]. Все это привело к тому, что снизились элементы стихийности в рыночной экономике, произошла дальнейшая интеграция системы общественного производства и потребления. Развитие рынка привело к скачкообразному росту потребления всего общества, что выразилось в возникновении так называемого общества массового потребления.

 

2 «Управление маркетингом — это анализ, планирование, претворение в жизнь и контроль за проведением мероприятий, рассчитанных на установление, укрепление и поддержание выгодных обменов с целевыми покупателями ради достижения определенных задач организации, таких, как получение прибыли, рост объемов сбыта, увеличение доли рынка и т.д.» (Котляр Ф. Основы маркетинга. М., 1990. С. 56).

 

 

С точки зрения человека, указанные изменения рыночных механизмов имели двоякие последствия. Во-первых, совершенствование рыночных механизмов означало изменение потребностей человека, их обогащение, разнообразие, что в целом означает развитие человека вообще. Во-вторых, целенаправленное воздействие на рыночные механизмы означало усиление влияния на человека, благодаря чему он нередко оказывался в своих потребностях продуктом массированной пропаганды, рекламы, жертвой навязанных вкусов и т.д. Иными словами, развитие рыночных механизмов означало рост давления на человека, опасность превращения его в объект манипуляций.

 

3. Изменение отношения частной собственности. Частная собственность в XX в. является, как и прежде, экономической основой, стержнем товарно-денежной рыночной экономики. Вместе с тем налицо явное расширение субъектов этой собственности. Все большее число работников предприятий становятся акционерами, пайщиками этих предприятий, приобщаясь таким образом к числу лиц, связанных с предприятиями узами собственности [1]. Экономика XX в. подтвердила, что рост огромных транснациональных корпораций отнюдь не привел к отмиранию мелких предприятий, обслуживающих самые различные потребности общества. Здесь получили большое развитие различные формы частно-кооперативной собственности. Тенденция к росту этих форм собственности, к вовлечению в их орбиту значительных слоев населения в XX веке прослеживается довольно явственно. В XX в. существует и государственная форма собственности [2]. Следует при этом заметить, что государство как собственник является не чем иным, как особым частным собственником, и действует по тем же законам частнособственнической рыночной экономики. Как правило, государственные предприятия с трудом выдерживают ее требования. В XX в. институт частной собственности развивается и усовершенствуется, Это означает, что развивается и человек как субъект частной собственности. Все большее количество людей оказываются сопричастными в разных формах частной собственности орудиям, средствам производства, недвижимости и другим объектам собственности.

 

 

Отношения собственности в советском обществе. В странах социалистического лагеря трансформация отношений собственности привела к появлению феномена власти — собственности. Наиболее рельефно этот феномен проявился в России. Поэтому мы его рассмотрим на примере советского общества.

 

Общественная собственность в советском обществе как продукт возрастания энтропии человеческого содержания собственности. Ликвидация частной собственности в России открыла дорогу утверждению собственности общественной.

 

Но все дело в том, что общественная собственность, именно как собственность людей, трудящихся, членов реальных коллективов, в советской России так и не сложилась.

 

Как мы полагаем, в советском обществе произошло своеобразное возрастание социальной энтропии собственности. В тотальном равенстве всех по отношению к общественной собственности исчезли все человеческие различия, значит, исчезли все стимулы, импульсы саморазвития и движения. «Мое» как синоним собственности, как детерминанта экономического поведения, как опора жизни, цель приращения и развития — исчезла. «Наше» не стало «мое», не подняло его на более высокий уровень, оно попросту вобрало его в себя, растворило, уничтожило в себе. В данном случае для человека категория собственности потеряла экономически-личностный смысл. В конечном итоге в обществе сформировался экономический субъект, лишенный собственного экономического стержня, не имеющий экономической опоры, ни за что лично не отвечающий и никакой личной экономической цели не преследующий. То, что характеризовалось в советском обществе как общественная, общенародная собственность, базировалось не на реальном учете человечески-индивидуально го экономического интереса, не на опоре на него, отчетности перед ним, а, напротив, на сведении этого интереса к ускользающе малой величине. В таких условиях общественная общенародная собственность в советском обществе представляла собой по существу экономическую фикцию. Фиктивность, иллюзорность общественной, общенародной собственности выразились в явлении, получившем позже название «ничья» собственность. В социально-экономическом плане это довольно любопытный феномен. Это действительно ничья собственность, ибо она не принадлежала ни какой-либо конкретной социальной общности, группе, ни тем более какому-либо конкретному лицу. Она одинаково дистанцирована от всех социальных общностей, от всех людей как конкретных субъектов. Никакая общность не считает ее своей, не видит именно в ней воплощение, выражение, реализацию своего экономического интереса. Тем более не видит в этой собственности воплощения своего интереса каждый конкретный индивид. Эта собственность абстрактно принадлежит всем и потому не принадлежит никому конкретно, она — собственность всех и потому ничья. Отсюда определенная бесхозность, человеческая беззащитность этой собственности. Партийно-государственная собственность. Известно, что формы государственной собственности в мире чрезвычайно разнообразны. Однако им свойственно и нечто общее. Поскольку государство является политически-управленческим институтом, постольку и государственная собственность лишь опосредованно выражает какие-то иные, собственно человеческие отношения собственности. Она потому всегда существует как некое дополнение к собственно человеческой собственности, то ли общественной, то ли частной, она всегда вторична, всегда надстроечна, всегда форма, а не содержание. Поэтому же государственная собственность и не имеет своих экономических законов, развиваясь и функционируя на базе модифицированных законов собственно человеческой собственности.

 

Как мы полагаем, данную собственность, может быть, точнее характеризовать не как государственную, а как собственность государства. Смещение грамматически-смыслового акцента в данном случае отражает тот факт, что государство является собственником в ряду других аналогичных собственников и в этом ряду ему отнюдь не принадлежит ведущая роль. И хотя эта собственность весьма специфична, тесно сопряжена с интересами и потребностями всего общества, но существует, функционирует она по общим законам той «человеческой» собственности, которая господствует в данном обществе.

 

Совсем иначе обстояло дело с государственной собственностью в советском обществе. Напомним, что государственная форма собственности в советском обществе сложилась в условиях своеобразного человечески-собственнического вакуума. В таких условиях государственная собственность конституировалась как универсальная форма бытия собственности. После революции очень быстро государственная собственность в обществе стала единственной и всеохватной. Так, в 1937 г. удельный вес государственного сектора составлял в промышленности — 99, 8%, в сельском хозяйстве — 98, 5%, в розничном товарообороте — 100%. Если к этому прибавить, что государство сохраняло полный контроль над всеми кооперативными формами, ясно, что советское общество стало обществом абсолютного и безраздельного господства государственной формы собственности. Никакой другой собственности в Советском Союзе и не было.

 

Наконец, следует отдельно и специально рассмотреть вопрос о месте и роли коммунистической партии в системе государственной собственности.

 

Тезис о государственной собственности в советском обществе не вполне корректен, более того, он в определенной мере двусмыслен. Его двусмысленность заключается в том, что создается впечатление, будто государство, и только оно одно, является субъектом собственности, а коммунистическая партия стоит в стороне от отношения собственности.

 

Если речь идет о политико-юридической легитимизации собственности, то здесь действительно на первой позиции находится государство, а партия пребывает как бы в тени. Но если вопрос о собственности встает в его реальном содержании, т.е. как вопрос о принятии реальных и важнейших экономических решений, о планировании кономики, выборе экономических приоритетов, о распоряжении произведенной продукцией, о принципах ее распределения и т.д., то здесь слово, воля коммунистической партии являются определяющими. Всякому, кто мало-мальски знаком с советским образом жизни, как и образом жизни других социалистических стран, известно, что все как стратегические, так и локально-тактические решения, — все это прерогатива коммунистической партии. Что же касается государства, его органов, то на их долю нередко выпадала роль юридически-административного оформления партийных решений — не больше. Все это свидетельствует о том, что коммунистическая партия не только не стояла в стороне, но была ведущим, основным субъектом всей собственности общества, она, если можно так выразиться, владела не только контрольным, а всем пакетом акций, дающим на нее право.

 

Поэтому, строго говоря, собственность в советском обществе следует характеризовать не как государственную, а как партийно-государственную.

 

Социально-экономическая суть преобразования собственности в советском обществе. Мы полагаем, что всеохватность, тотальность, единственность партийно-государственной собственности в советской России знаменует собой не чисто количественное расширение рамок собственности, а означает качественное изменение самого этого феномена. Суть таких изменений заключается, на наш взгляд, в трех принципиальных моментах.

 

Во-первых, из этой собственности «выпадает» человек, его реальный экономический интерес. Конкретно-индивидуальный экономический субъект перестает быть основой, источником всей системы отношений собственности.

 

Во-вторых, кардинально меняется, если можно так выразиться, социологическое гнездо собственности. Это означает, что собственность из феномена человечески-экономических отношений трансформируется в феномен политико-государственной системы, из качества, характеризующего человека как экономического субъекта, мир его экономически-мотивационных отношений, превращается в качество, характеризующее определенную политико-государственную систему, ее экономические возможности, отношения, роль в обществе.

 

В нашей литературе нередко проводилось различие между собственностью как объективным, экономическим отношением и собственностью, как юридически-правовым отношением. В принципе это совершенно верное разграничение, но применительно к советским условиям оно теряет силу. В условиях партийно-государственной собственности реальные отношения собственности срастались с политико-правовыми, растворялись в них.

 

В-третьих, кардинально изменяется сама природа отношений, связанных с собственностью. Это означает, что собственность из экономических отношений человека к веши, другим людям, самому себе трансформировалась во властное отношение, отношение политико-властной субординации, подчиненности, координации. Собственность в советском обществе срасталась с властью, растворилась в ней, стала ее неотъемлемой частью.

 

В определенном смысле можно утверждать, что власть в советском обществе — это особое состояние, которое можно характеризовать как власть-собственность. Там, где была власть, там проявлялся феномен собственности, где ее не было — не было и собственности. Собственником в советском обществе был тот, тогда и в такой степени, кто, когда и в какой степени обладал властью. И напротив, собственником не был тот, кто властью не обладал. Было обладание властью — была собственность, терялась власть — терялась и собственность [1].

 

1 Л.В. Васильев, характеризуя урбанизированные протогосударства, писал: «Верховная власть правителя рождает представление о его верховной собственности, собственность рождается как функция воли и владения, как функция власти. Власть и верховная собственность ее высшего субъекта нерасчленимы. Перед нами — феномен власти-собственности. Власть-собственность — это альтернатива развитой, т.е. европейской частной собственности, будь то античная или буржуазная, причем в нашем неевропейском случае это не столько собственность, сколько именно власть, так как функция высшего и на первых порах единственного в коллективе собственника опосредована причастностью к власти, т.е. не к личности, но к должности правителя" (Васильев Л.В. Генеральные очертания исторического процесса//Философия и общество. 1997. № I. С. 143. См.: Он же: Феномен власти — собственность//Типы общественных отношений на Востоке в средние века М., 1982; Он же. История Востока М., 1993. Т. 1).

 

 

В контексте партийно-государственной собственности как властного отношения в определенном свете раскрывается и феномен ничьей собственности. Действительно, если собственность выступает как чья-то, если в собственности совершенно четко явлен чей-то конкретно-человеческий интерес, если за ней стоит совершенно определенный экономический субъект, то такая собственность не может трансформироваться в политико-властное отношение, в качество безличностной политической субстанции. В данном случае человечески-индивидуальное наполнение собственности как бы восстает против политико-властного перерождения собственности. Отсюда очевидно, что утверждение ничейности собственности, своеобразное дистанцирование собственности от каждого конкретного индивида является ни чем иным как своеобразным созданием благоприятного социально-антропологического фона для утверждения собственности как качества политико-властной системы. Ибо чем больше собственность ничья, тем меньшее число субъектов эксплицируют свои собственные человечески-индивидуальные интересы; чем неопределеннее, абстрактнее эти интересы, чем с меньшей силой они проявляются, ем легче и проще политике-властной системе именно себя утвердить в качестве всеобщего субъекта общенародной собственности, т.е. собственности всех. В данном случае тотальная человеческая ни-чейность собственности предстает как неотъемлемый компонент тотальной же концентрации собственности в политико-властной системе [1].

 

1 Глубоким смыслом наполнены слова К. Маркса: «Каждый индивид обладает общественной мощью в форме вещи. Отнимите эту общественную мощь у вещи — вам придется дать ее одним лицам как власть над другими лицами» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 46. Ч. 1. С. 100-101). Мы это понимаем так: если индивида лишить частной собственности, «общественной мощи вещи», то альтернативой этого лишения является монополия власти в обществе.

 

 

Трансформация собственности в советском обществе выводит советскую партийно-государственную собственность из классически-традиционных определений собственности, превращает ее в совершенно особый феномен. Можно сказать, что партийно-государственная собственность в советской России имела лишь внешние признаки сходства с собственностью, отличаясь от нее по существу. Данная партийно-государственная собственность не была человеческим качеством и отношением, не произрастала из него и на него не ориентировалась. Она жила, функционировала совсем в другом измерении, другом пространстве. Поскольку же основой собственности всегда был, есть и будет человек, постольку эта собственность не была в полном смысле этого слова собственностью. Сказанное означает, что с точки зрения всемирно-исторической эволюции собственности советская партий но-государстве иная собственность была не чем иным, как формой разрушения, деградацией собственности вообще.

 

Думается, B.C. Нерсесянц был совершенно прав, когда утверждал: «В силу своих свойств (обезличенность, надындивидуальность, отчужденность от людей, «ничейность», абстрактная всеобщность, «огосударствленность», коммунистическая политизированность и т.д.) «социалистическая собственность» как специфический исторический феномен и определяющая основа нового строя (реального социализма) — это по существу уже не собственность в строгом (экономическом и правовом) смысле данного социально-исторически определенного явления и понятия, а нечто прямо противоположное. Это некий симбиоз монополии коммунистической политической власги с монополией хозяйской власти, сплав власти над членами общества с властью над его имуществом и богатством, сочетание власти над людьми с властью над обобществленными вещами, словом, единый политико-производственный комплекс, централизованный фонд производительных сил страны, находящийся в ведении монопольной коммунистической власти — хозяина» [2].